Текст книги "Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока"

Вскоре семья Курёхиных поселилась в «спальном районе» Ленинграда под названием «Сосновая поляна», где стала стремительно обживаться: в рекордные сроки их трехкомнатная квартира на улице 2-й Комсомольской была превращена в кактусовую плантацию. Зинаида Леонтьевна устроилась работать художником-оформителем на Кировский завод, а Анатолий Иванович начал трудиться заведующим лабораторией в Технологическом институте. Сергей поступил в Институт культуры, а в свободное время аккомпанировал на пианино гимнастам в детско-юношеской спортивной школе. Параллельно подружился с часто приезжавшим из Москвы двоюродным братом Максимом Блохом, а также с дядей Григорием Ивановичем – моряком дальнего плавания торгового флота.

«Дядя Гриша привозил из загранпоездок музыку, странную для советского моряка, – вспоминает Максим Блох. – Он покупал диски Free, Steppenwolf, Боба Дилана, Джоан Баэз, Сида Барретта, а также Melody Maker и New Musical Express, которые мы изучали чуть ли не под микроскопом. Вглядывались в фотографии: какие у кого волосы, кто как одет? Все это завораживало, и был в этом какой-то невероятный дух».

Lucky man

Иногда воспоминания с известной натяжкой можно уподобить дорогам. Одни разбиты, другие пожирают мечты и велосипедные колеса, время, деньги и догадки о поворотах.

Аркадий Драгомощенко

Вскоре Сергей подружился с молодым поэтом и драматургом Аркадием Драгомощенко. Это был важный момент в жизни Курёхина. «Нас познакомила моя приятельница Лена Лозинская, которая славилась тем, что всегда врала, – вспоминал Драгомощенко. – Как-то раз она говорит: „У меня есть родственник Курёхин, вы должны познакомиться! Потому что он такой же сумасшедший, как и ты“. Мы встретились в „Сайгоне“, и буквально на следующий день Сергей сказал: „Давай будем ставить балеты! Но только так, чтобы там обязательно пели. Конечно, балеринам будет неловко двигаться, параллельно что-то напевая, но это как раз и будет интересно“. Я добавил: „Пусть поют и потом еще разговаривают“. И Курёхин ответил: „Конечно, легко“».

Так объединились два безумия. Выходец из Винницы Драгомощенко учился на театроведческом факультете, откуда до «Сайгона» было рукой подать. Случайности складывались в изящную картину. И диверсионный творческий тандем начал свою подрывную культурологическую деятельность.

Художник Митя Шагин вспоминает, как впервые увидел дуэт Драгомощенко – Курёхин в клубе Политехнического института. Первый читал стихи, второй играл на рояле. Сначала Сергей сидел в пальто и внимательно слушал выступление товарища, а потом неожиданно спел танго на стихи опального поэта Иосифа Бродского: «Воротишься на родину. Ну что ж, / Гляди вокруг, кому еще ты нужен, / Кому теперь в друзья ты попадешь? / Воротишься, купи себе на ужин / Какого-нибудь сладкого вина, / Смотри в окно и думай понемногу: / Во всем твоя одна, твоя вина. / И хорошо. Спасибо. Слава Богу».

Студенты политеха поступок Курёхина оценили – в свое время ленинградские газеты пестрели фельетонами, в которых Иосифа Александровича называли тунеядцем и чуть ли не изменником родины. И у Драгомощенко с Курёхиным протест против социалистической действительности выражался таким несколько наивным образом. Как сформулировал однажды писатель-эмигрант Андрей Синявский, «с советской властью у меня чисто стилистические разногласия».

Через некоторое время 18-летний Сергей принял участие в нескольких концертах импровизационной музыки. На одном из таких выступлений оказался саксофонист из легендарного джаз-оркестра Иосифа Вайнштейна Михаил Костюшкин.

«Курёхина я впервые увидел во Дворце культуры им. Кирова, – вспоминает Костюшкин. – Мне сказали, что будет играть парень, который подает большие надежды как пианист. За роялем сидел молодой человек с глазами новорожденного теленка. Открыл инструмент, пробежался по клавишам. И сразу стало понятно, что он музыкально образованный. У него моторность и беглость пальцев были на высочайшем уровне. И он начал исполнять музыку, похожую на регтаймы. После концерта мы разговорились. „Что поделываешь? Откуда?“ – „Только что в Питер приехал, надо учиться, работу искать“. Ему было восемнадцать, мне двадцать шесть. Тогда Курёхин казался застенчивым. Глаза опускал, говорил куда-то в пол. Хотя его демоническая улыбка уже сияла, но теплота и контактность были как на ладони. Мол, я открыт, если есть предложения – пожалуйста, обращайтесь».

«Я был свидетелем одного из первых выступлений Сергея, – вспоминает актер театра Горошевского Сергей Берзин. – Тогда по джазовой тусовке поползли слухи – мол, из Крыма приехал парень, который фантастически быстро играет на рояле. И его пригласили выступить в Доме композиторов на еженедельном семинаре Абрама Григорьевича Юсфина, где после концертов проходило нечто вроде круглого стола. Когда туда пришли Курёхин с Драгомощенко, они выглядели как белые вороны. Мне показалось, что Сережа почувствовал отголоски совдеповости в этих обсуждениях и начал хулиганить. Играл пассажи во всех октавах, бегая пальцами по роялю очень небрежно, как мышка, мимо нот. После его выступления разразился страшный скандал. Начались вопросы: „А что это вы играли? А какая здесь звучала тема?“ Курёхин тогда был очень обидчивый и начал огрызаться: „Не нравится – не слушайте!“ И, когда поднялся лай, Драгомощенко встал, как Станиславский, и надменно сказал: „Вы все здесь такие умные! Боже мой, какие вы умные!“ И они покинули зал непобежденными. Просто встали и ушли».

Вскоре Курёхина пригласили выступать на танцах в составе рок-группы «Пост», вокалист которой мог «в ноль» спеть Роберта Планта. Теперь Сергей курсировал между дачными поселками в районе Александровской, исполняя экспрессивный хард-рок, разумеется на английском языке. Курёхину нравилось петь не всегда понятные ему слова, в которых ему виделся определенный сюрреалистический смысл.

«Я заучивал тексты, не зная, о чем были сами песни, и меня это нисколько не заботило, – вспоминал он впоследствии. – Что мне действительно нравилось, так это звук и интонации английского языка. Если бы я уделял внимание текстам, которые были скучны или глупы, половина удовольствия от пения пропала бы».

С появлением Курёхина на смену трехаккордному року пришли шизофренические опусы Артура Брауна, утяжеленные боевики в духе Grand Funk Railroad и арт-роковые номера Procol Harum. По инициативе Сергея, чьими фаворитами тогда были Рик Уэйкман и Кит Эмерсон, группа «Пост» включила в репертуар поп-классику – в частности, «Второй концерт» Гайдна и фрагменты «Пер Гюнта» Грига. А в паузах между отделениями юный пианист мог сыграть на раздолбанном фортепиано альбом Джими Хендрикса Axis: Bold as Love. Без единой ошибки. Несильно напрягаясь. Просто в кайф.

«Порой мы играли невероятные психоделические сессии, – рассказывал впоследствии Курёхин, – когда пьеса могла длиться по сорок минут, с длиннейшими инструментальными проигрышами и запилами».

Слух о группе, которая исполняет актуальный прогрессив-рок, молниеносно разнесся по пригородам и огородам Ленинграда. Вместо расслабленных неторопливых дачников пыльные электрички наполнялись длинноволосыми хиппарями. Причем не только из Питера, но и из близлежащего Пушкина – главного оплота ленинградской психоделии. На сейшны «Поста» приезжали толпы торчков, которые накуривались дури и менялись дисками Blue Cheer и Gentle Giant. Руководил нашествием патлатых варваров огромный человек по имени Тар Ку, от которого запах шмали исходил на километры вокруг. Любимец пушкинских хиппанов, он следующие десять лет концептуально провел в местных психушках. А пока ведомое Тар Ку волосатое войско закидывалось кодеином и погружалось в марево психоделической музыки, прорывавшейся сквозь хрип венгерских динамиков.

Однажды Сергей задумал навести порядок в рок-группе. Он решил представить музыкантам «Поста» своего московского кузена Максима Блоха в качестве… известного французского эксперта в области музыки.

«Сережа не мог играть в группе просто так, – вспоминает Максим. – Ему обязательно нужен был драйв. И в очередной мой приезд Курёхин говорит: „У меня есть определенные цели внутри группы. И мне нужно, чтобы кто-нибудь авторитетный помог поменять барабанщика и басиста“. И мы сочинили телегу, будто я – его кузен из Франции, который вырос в эмиграции и немного говорит по-русски. Затем придумали, будто я участник группы Charlotte, в которой играю на ситаре. Сережа уверил меня, что знает все музыкальные инструменты в Питере, и ситара в городе точно нет. И поэтому наша телега должна прокатить. Тем более что все вокруг будут пьяными и обдолбанными».

Интрига с «кузеном французско-советского происхождения» удалась Курёхину на все сто. Максим приехал на концерт, навел шороху, а после выступления жестко раскритиковал ритм-секцию. Сергей даже не пытался сдерживать улыбку – цель была достигнута, и вскоре в группе появились новые музыканты.

Позднее в солидных рок-энциклопедиях упоминалось, что на концерты «Поста» из Франции приезжал кузен Максим, который собирался поступать в питерскую консерваторию. Судя по всему, «телега» про консерваторию была очередной «импровизацией на ходу». В скобках заметим, что музыкантом Максим Блох никогда не был, зато писал стихи, увлекался живописью, а впоследствии успешно занимался рекламным бизнесом.

Теперь на концертах Курёхин выступал в роли не только клавишника, но и певца, исполняя, например, балладу Lucky Man из репертуара Emerson, Lake & Palmer. Это была красивая антивоенная композиция, угодившая в английский Top of the Pops. Самодельный прожектор тускло освещал худощавого Курёхина, который то запрокидывал лохматую голову, то низко склонялся над клавишами, демонстрируя нездешнюю технику игры. Финальные аккорды тонули в аплодисментах восхищенных зрителей; неудивительно, что вскоре фанатки начали виснуть на смазливом Курёхине виноградными гроздьями. Сразу становилось понятно, кто в группе выполняет функции секс-символа.

И неслучайно как-то после концерта Сергей обнаружил в кармане записку с телефонами двух девушек. Подробности знакомства наш евпаторийский пилигрим помнил слабо. Воскресил, впрочем, что одну звали Алена, а вторую Таня. На этой стадии Курёхин попросту замялся. Он банально забыл, какая из девушек ему накануне приглянулась больше. Любопытство взяло вверх, и Сергей решился позвонить таинственной Татьяне – ее шестизначный номер на клочке бумаги располагался первым.

Поскольку домашним телефоном могли обзавестись далеко не все, многим приходилось звонить с уличного таксофона. Для выполнения этого сакрального ритуала в квартире у Курёхина стояла литровая банка с двушками, откуда Сергей черпал пригоршню монет и начинал по утрам обзванивать друзей. Так случилось и на этот раз.

Встретиться с Таней договорились на Московском проспекте, невдалеке от дома, где девушка жила. И когда Курёхин – в белой рубашке с широким воротником, туфлях на платформе и в модном брючном костюме – явился на свидание, то увидел одну из барышень, которые приезжали на концерт в Александровку. Но, кажется, совсем не ту, с которой он планировал встретиться.

Отступать было некуда. «Здравствуй, Таня! – Курёхин изобразил на лице неподдельную радость. – Как здорово, что мы с тобой увиделись». Но Таня оказалась девушкой, что называется, не промах и спросила у Сергея напрямую: «А вы уверены, что не ошиблись? Я ведь вчера не танцевала. И за кулисы к музыкантам не ходила. Весь вечер простояла у стеночки».

Но общий язык они нашли на удивление быстро. Таня Паршина была ровесницей Сергея и училась в музыкальном училище на втором курсе. Поэтому они говорили исключительно о музыке – от венских классиков до Rolling Stones. Потом пошли в гости к дяде Грише – послушать пластинки на его знаменитой фирменной аппаратуре. А на следующий день Сергей пригласил девушку в кафе-мороженое, которое на молодежном сленге называлось «Лягушатник».

Дальше было весело. Таня Паршина пришла на свидание вместе с подругой Аленой Бендер, c которой ездила на концерт. Курёхин тоже появился с приятелем – молодым музыкантом Володей Диканским. Игнорируя отсутствие денег, парни решили шикануть и заказали для девушек мороженое с шампанским.

«Сережа с ходу начал нести небылицы, – вспоминает Диканский. – Рассказывал жуткую ахинею про то, что он – известный дирижер. Потом вдруг вспомнил, что я тоже дирижер. Все шло хорошо, пока Курёхин не сказал: „А помнишь, Володя, как мы с тобой дирижировали Первую симфонию Малера? Я слабо представлял, как можно вдвоем дирижировать Малера, и у меня от смеха начались колики. Словесные импровизации у Сергея уже тогда были весьма оригинальными».

Довольно быстро легкомысленное знакомство Тани и Сергея переросло в более серьезные отношения. У обоих это был первый роман, в девятнадцать лет они были одинаково невинны и тождественно сильно влюблены. Оказалось, что Курёхин умел не только рассказывать небылицы, но и читал наизусть огромное количество стихотворений на украинском языке. Он их выучил еще в Евпатории и теперь, абсолютно не стесняясь, наслаждался произведенным эффектом.

«Все у нас было очень странно, – вспоминает Таня Паршина. – Как-то, провожая меня, Сергей прямо в парадной сказал: „Ты будешь моей женой! И в течение девяти-десяти месяцев у нас с тобой родится дочь“».

Летом 1973 года Курёхин и Паршина подали заявление в загс. Свадьба была скромной – на пятнадцать человек, включая родителей, а также Максима Блоха, Машу Горошевскую, Эрика Горошевского и Алену Бендер. Денег на свадебные костюмы не хватило, поэтому одеты молодожены были по-простому: Курёхин – в джинсах и рубахе, Таня – в коричневом кримпленовом платье с белым воротничком. И тогда им обоим казалось, что этот брак у них продлится всю жизнь.

«Первое время Сергей был очень застенчивым, – рассказывает Татьяна Паршина спустя сорок лет. – Но пытался это качество преодолевать, особенно когда садился за инструмент и начинал играть. На сцене он просто оживал».

Первые семейные месяцы пролетели незаметно, летом 1974 года у Сергея с Таней родилась дочка Юля. У Курёхина наступил период относительной стабильности. Он переехал из «Сосновой поляны» на Московский проспект, где в престижном сталинском доме жили родители Тани.

Таня Паршина была третьим ребенком в семье, но молодоженам все-таки выделили отдельную комнату. Мать Тани была женщиной строгих нравов. Во время блокады она рыла окопы и помогала на военном заводе собирать гранаты. После войны она родила троих детей и стала домохозяйкой. Для Таниного отца, директора завода по производству подводных лодок, жить под одной крышей с Курёхиным было тяжким испытанием. На взгляд тестя, его длинноволосый зять был стопроцентным тунеядцем и бездельником. Ни Сергей, ни Таня с ним, как правило, не спорили. Но если ситуация становилась невыносимой, они хватали ребенка и сматывались в «Сосновую поляну».

«Периодически мы кочевали между квартирами, – вспоминает Паршина. – Потому что ругались с родителями, то с его, то с моими. И как только нам начинали делать замечания, мы сворачивали кроватку и пеленки, быстро забирали вещи и ехали на другую квартиру. Так и мотались туда-сюда. Это была семейная жизнь, только на колесах».

Маленькие животные

Будьте внимательны к своим мыслям – они начало поступков.

Лао-Цзы

Курёхин продолжал учиться, причем сразу на нескольких отделениях: дирижерском, фортепианном и оркестровом. Правда, не слишком удачно.

«Наши семинары по теории музыки проводил совершенно помешанный преподаватель, – вспоминает Володя Диканский. – Он, например, продолжал дирижировать даже в то время, когда посещал туалет. И мы с Сергеем сразу сошлись на том, что невозможно не делать пакости бедному педагогу. Однажды дирижер не выдержал и сказал: „Вы ведете себя не как взрослые люди, а как маленькие животные“».

Надо отметить, что и другие педагоги не особенно жаловали неусидчивого Курёхина. Обладая абсолютным музыкальным слухом, Сергей лучше других студентов слышал ноты и быстрее всех писал диктанты по сольфеджио. Вместе с тем он пренебрежительно относился к преподавателям, считая их безнадежными консерваторами.

Учителя называли Курёхина прогульщиком и талантливым бездельником, что, в общем-то, соответствовало действительности.

«Сергей мог часами сидеть у фортепиано, – вспоминает Диканский. – Пианист он был блистательный и воспитывался семьей как гений. Его мама Зинаида Леонтьевна всячески его в этом убеждала. Я помню, как он играл „Революционный этюд“ Шопена во всех тональностях и в страшно быстром темпе. Это выглядело потрясающе, но я не видел в этом ничего, кроме быстрого цирка».

В итоге из института Сергея выгоняли несколько раз. Но менять свои взгляды юное дарование не спешило. Как и устраиваться на работу. Когда дома случались скандалы, оставался ночевать у друзей. Жил на случайные заработки. Жил не как все. Жил музыкой и искусством. И на все происходящее у него была собственная точка зрения.

«Я совершенно не мог посещать занятия, там была скука смертная, – рассказывал Курёхин. – Мой преподаватель по роялю был погружен в Дэйва Брубека и часто спрашивал: „Ну а что тебе нравится?“ А я его доставал: „Мне нравится Т. Rex: до мажор, а потом сразу – ре мажор!“ И на лице у учителя крупными буквами было написано: „Да, парень, из тебя ничего не получится. Ты полный мудак!“ И то, что я причислял к рангу высокого искусства, для него было первым классом музыкальной школы. А для меня это было признаком максимального движения вперед». В итоге со словами «это настоящая тупорыловка» Курёхин на втором курсе бросил учебу. Время от времени он подрабатывал концертмейстером, но средств к существованию у него по-прежнему не было. «Когда Сергей женился, их кормили родители Тани, – вспоминает Алена Бендер, которая была свидетельницей на свадьбе. – Жить было не на что, в бюджете сплошные дыры. Когда родилась Юля, Таня взяла академотпуск, а Курёхин тратил свои заработки на New Musical Express, который стоил 25 рублей. Это были большие деньги, но Сереге было насрать. Не потому, что он был зверюгой или эгоистом. Просто кому-то нужен был хлеб, а кому-то – информация».

Дождавшись, когда тесть с тещей уходили из дома, Курёхин ставил на проигрыватель пластинку Jethro Tull, брал флейту и начинал играть в унисон с Иэном Андерсоном. Вдоволь наигравшись, направлялся в «Сайгон». Там был лучший в городе кофе и непрерывно бурлила контркультурная жизнь. В 1960-е там бывали Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Владимир Уфлянд, Борис Дышленко, в 1970-е – всевозможные авангардисты, Эрик Горошевский, Митя Шагин, Джордж Гуницкий и Борис Гребенщиков с зеленой бородой.

Постепенно вокруг Курёхина сложился стабильный сайгоновский круг общения: поэт Аркадий Драгомощенко, скрипач Володя Диканский, актер Сергей Берзин, историк Рим Шагапов, барабанщик Саша Емельянов и саксофонист Володя Болучевский, который, проходя службу в армии, умудрился сыграть на похоронах легендарного маршала Буденного.

«У нас был друг по имени Кит, сокращенно от „Китаец“, – рассказывал мне впоследствии Болучевский. – На самом деле он был не китаец, а еврей… Он был племянником кинорежиссера Михаила Ромма – высокий, с узкими глазами, громадным носом и чудовищным обаянием. И у Кита была двухкомнатная квартира возле метро „Чернышевская“, где мы все общались. Как-то раз туда пришел парень в бархатном пиджаке в елочку и в коротеньких брюках. Это был Курёхин. А дальше начался портвейн, и все пошло по обычной схеме. На этой почве мы всей компанией в количестве десяти человек заночевали у Кита. Утром проснулись и пошли к пивному ларечку. Уточнили еще разок, кого как зовут. С тех пор мы с Сережей практически не расставались».

Центром и идеологом новых сумасбродств, как правило, становился сам Курёхин. Общаясь с незнакомыми людьми, он любил представляться как «рок-органист», а мастерство оратора предпочитал оттачивать на бродящих поблизости студентах-иностранцах. Когда они интересовались неизвестными страницами русской истории, Курёхин, давясь от смеха, рассказывал им о том, что Распутин – это внебрачный сын Толстого, и для достоверности называл архивы, номера описей и фондов, в которых этот факт подтверждался документально. После чего Сергей спрашивал: «А вы в курсе, что Лев Николаевич тайно принял ислам? И 16 февраля 1883 года совершил обрезание?» Доверчивые иностранцы прилежно записывали этот оголтелый бред в импортные тетради.

Частенько «рок-органист» любил импровизировать на пианино, придумывая псевдоисторические либретто и пафосные названия из серии «Посвящение Вавилону». И тут же исполнял какую-то стилизованную под восточную музыку инструментальную зарисовку. Впечатленные курёхинской магией студенты восторженно слушали этот авангардистский беспредел.

Про подвиги Сергея тогда ходило немало мифов и легенд, и спустя годы отличить правду от вымысла не представляется возможным.

«Как-то раз Курёхин с приятелем высунулись в окно и заметили прогуливающуюся по улице девушку, – вспоминает писатель Сергей Коровин. – Учтиво поздоровавшись, Сергей предложил ей присоединиться, а она возьми и поднимись к ним на второй этаж. Тогда Курёхин все так же учтиво предложил ей немедленно с ним соединиться, и она немедленно соединилась. Но, когда его приятель тоже выразил подобное желание, девушка сказала – с удовольствием, да не могу, у меня на улице муж за арбузом стоит».

Приезжавшие из Москвы меломан-философ Женя Нестеров и двоюродный брат Максим Блох добавляли огня в буйный костер местной богемной жизни. Это были времена, когда, как говорится, «рыба в Каме была» и поезда из одной столицы в другую ходили как трамваи с билетами по десять рублей. Это был период дружеских бесед и беспробудного пьянства времен заката советской империи в его ленинградском преломлении.

«У нас с Курёхиным была крепко сбитая компания, – вспоминает Женя Нестеров. – Когда в Питере появлялись гости из Москвы, это была уважительная причина забыть о и так уже давно позабытых делах и обязательствах. И начиналось марафонское пьянство, совершенно немыслимое. Зачастую с нами происходил распиздос такого масштаба, что точка сборки двигалась во всех направлениях по двадцать раз в день. Я полагаю, что Кастанеде такое и не снилось. Порой окружавшие нас люди не знали, что делать – или вызывать милицию, или накрывать на стол».

Время – наполненное планами, встречами, ощущениями – летело вокруг Курёхина незаметно. И что характерно, уже тогда в Сергее (Близнецах по знаку зодиака) уживались как минимум двое. Первый аккомпанировал гимнастам и играл рок в группе «Пост», второй читал самиздатовские переводы трудов французских философов-психоаналитиков, книги по истории буддизма, а также слушал Монка, Эрролла Гарнера и Сесила Тейлора. И никакого противоречия между первым Курёхиным и вторым не было. Просто молодой человек расслабленно перемещался туда, куда занесет его судьба. Так он попал в эпицентр ленинградской рок-сцены.

Как-то в «Сайгоне» Аркадий Драгомощенко подружился с музыкантами группы «Санкт-Петербург» и их лидером Владимиром Рекшаном. В 1972 году это был один из первых ленинградских ансамблей, исполнявших рок-н-ролл на русском языке. Нечастые концерты в Академии художеств им. Репина сопровождались невиданным ажиотажем – желающие попасть на выступления били стекла и залезали в спортзал по пожарной лестнице через крышу.

Курёхин старался не пропускать подобные акции. Ему нравился командирский статус Рекшана, нравилась алогичная манера игры барабанщика Николая Корзинина, который делал немыслимые брейки, растягивая их и заканчивая во время следующей фразы. Несложно догадаться, что клавишнику относительно скромного «Поста» тоже хотелось принять участие в подобном мероприятии. И вскоре такая возможность ему представилась.

Драгомощенко договорился с директором Дома культуры в поселке Тайцы, чтобы провести там подпольный концерт. Хедлайнером был «Санкт-Петербург», а на разогреве выступали группы «Генерал Бас» и «Пост». Вся питерская богема приехала в Гатчину посмотреть на «Санкт-Петербург», но зрители не могли не обратить внимания на молодого клавишника «Поста», который, одетый в розовую рубашку и джинсы с бахромой, буквально блистал в этот вечер. И неудивительно, что вскоре Корзинин пригласил Курёхина выступать в своем новом ансамбле.

Собранный на осколках «Санкт-Петербурга» «Большой железный колокол» выглядел настоящей супергруппой. Корзинин, одетый в фирменные американские джинсы с нашитой красной звездой, исполнял песни на стихи Драгомощенко. На скрипке играл будущий музыкант «ДДТ» Никита Зайцев, на барабанах – будущий музыкант «Аквариума» Майкл Кордюков, на басу – Виктор Ковалев из «Санкт-Петербурга». И наконец, на клавишах – Сергей Курёхин.

«Нам нужен был клавишник, – рассказывал мне спустя много лет Корзинин. – Потому что я из барабанщика превратился в балбеса, который бил ритм на гитаре. Мы играли мои композиции, а музыку надо было украшать. И появился Серега, который как губка с ходу впитывал все новое. Играл легко и непринужденно, прямо поливая мелодию за мелодией. Ему не очень интересно было с нами репетировать, потому что он сразу понимал, что нужно делать. Он был человек полета. Он развивался и не мог остановиться. Он уже тогда был как комета!»

20 января 1974 года Курёхин выступил на первом в своей жизни рок-фестивале. В тот день в ДК им. Орджоникидзе играли «Мифы», «Большой железный колокол», «Земляне», «Санкт-Петербург» и «Аргонавты». Среди зрителей в крохотном зальчике находились юные Борис Гребенщиков, Сева Гаккель, Дюша Романов, Володя Козлов, а в членах жюри числились джазовый критик Владимир Фейертаг и художественный руководитель «Поющих гитар» Анатолий Васильев.

«Большой железный колокол» вышел на сцену почти не отстраиваясь. Быстро «воткнулись» – и погнали. «Как песня-то называется?» – задиристо крикнул кто-то из зала. «А вы сами должны знать!» – парировал Корзинин. И все вокруг рассмеялись.

Буквально с первых аккордов от музыкантов пошел дикий драйв, который усиливали синтезаторные атаки одолженного у «Землян» «Матадора». Одетый в милитаристский френч и странную шапку 19-летний Сергей наяривал на электрооргане так, словно это был его последний концерт. Слов не разобрать, звук доносится как из глубокого колодца, клавиши визжат, словно маралы на случке, но, без сомнения, это был настоящий прогрессив-рок.

Неудивительно, что после такого эмоционального выступления музыканты просто не могли остаться незамеченными. Вскоре «Большой железный колокол» стал одной из популярнейших рок-групп Ленинграда. Курёхин сыграл в составе «БЖК» несколько концертов, но через год этот перспективный альянс распался. «Я расстался с Корзининым по причинам, о которых мне не хотелось бы говорить», – признавался Сергей спустя два десятка лет.

В то время Курёхин жадно хватался за любые проекты, от поэтических до театральных, от концертов импровизационной музыки до фестивалей Коли Васина, посвященных The Beatles. Кроме того, Сергей стал регулярно наведываться в театральную студию «Радуга» к своему родственнику Эрику Горошевскому.

«Эта студия была сложным явлением, – рассуждал впоследствии Драгомощенко, – потому что Горошевский был человеком с совершенно пагубной одержимостью театром! Он учился у Товстоногова и постоянно кипел идеями. Но странное звено между реализацией проектов и этими затеями иногда как бы рвалось. Горошевский любил репетировать, а не выпускать спектакли. Тем не менее Эрик обладал удивительным качеством привлекать к себе молодежь и вести ее за собой. В каком-то смысле это была секта».

Примечательно, что в театре Горошевского оттачивал актерское мастерство весь костяк раннего «Аквариума»: Борис Гребенщиков, Дюша Романов, Сева Гаккель, Александр «Фагот» Александров, Анатолий Гуницкий, Владимир Болучевский. Туда же ходили Владимир Диканский, Сергей Берзин, Сергей Свешников и, собственно, сам Курёхин.

«Горошевский хотел, чтобы я писал музыку к спектаклям, а Курёхин ее интерпретировал, – вспоминает Володя Диканский. – Тогда Сергей написал всего одну мелодию, на стихи Бродского, а играть чужую музыку было для него настоящим мучением. Поэтому репетиции он, как правило, не посещал. Мне это надоело, и я сказал ему: „Если мы что-то делаем, то делаем. Если не делаем, то гуляй!“ И он пошел отдыхать. Правда, совсем на меня не обиделся».

Теперь Курёхин нашел себе новую игрушку – соблазнял друзей-музыкантов смотаться на джазовый фестиваль в Западную Германию. И ничто не могло его остановить – ни государственные границы, ни паспортный режим, ни отсутствие денег и связей. Его идея не воплотилась в жизнь только потому, что никто из его знакомых на подобные безумства отважиться не мог.

«Сергей с улыбкой Джоконды приглашал меня выступить на фестивале в Мёрсе, – вспоминает барабанщик группы „Гёзы“ Александр Емельянов. – Логика в рассуждениях Курёхина была следующая: в конце 1970-х Германия звала к себе музыкантов со всего мира – приезжайте, будете обеспечены жильем, едой и так далее. И там образовалась куча летних фестивалей, куда съезжалась музыкальная братия со всего мира. И Курёхин меня туда тащил, тащил, а я почему-то не соглашался».

Неожиданно Сергей устроился дирижировать милицейским хором в одном из Домов культуры и работать концертмейстером в студенческом театре ЛГУ. Параллельно подрабатывал тапером в бассейне и играл на органе в католическом костеле в Ковенском переулке.

«Когда Сергей сел за орган и раздались первые аккорды, он всех нас поверг в жуткий, прямотаки мистический нокдаун, – вспоминает Рим Шагапов. – Впечатление было неожиданное и одновременно очень мощное».

Затем неугомонный Курёхин вписался в состав молодой группы «Гольфстрим». На дебютном концерте коллектив произвел фурор, начав выступление с рева военной сирены. Сирена приводилась в действие вручную, и было непонятно, где Курёхин ее откопал. Но, как выяснилось позднее, это стало чуть ли не единственным козырем «Гольфстрима», хотя в команде и играли первоклассные музыканты – басист Володя Грищенко и гитарист Сережа Белолипецкий.

«Белолипецкий писал песни не совсем простые по форме, с большими импровизационными кусками, – вспоминал Курёхин. – Но группа „Гольфстрим“ просуществовала недолго, так серьезно и не заявив о себе. Хотя там было несколько симпатичных композиций, которые мне нравились».

Поскольку Сергею надо было кормить семью, он стал выступать в эстрадном ансамбле – вначале от Архангельской филармонии, а затем от филармонии Республики Коми. Курёхин был тарифицирован как «музыкальный руководитель» и больше года ездил с концертами по городам и весям. Играл на модном электромеханическом Fender Pianos, зарабатывал деньги в сборных концертах и впоследствии этот фрагмент своей биографии вспоминать не любил. Спустя несколько десятилетий узнать более подробную информацию не представляется возможным – Сережу Белолипецкого разыскать не удалось, а басист Володя Грищенко умер от передозировки наркотиков.