Текст книги "Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока"

Вскоре семья Курёхиных поселилась в «спальном районе» Ленинграда под названием «Сосновая поляна», где стала стремительно обживаться: в рекордные сроки их трехкомнатная квартира на улице 2-й Комсомольской была превращена в кактусовую плантацию. Зинаида Леонтьевна устроилась работать художником-оформителем на Кировский завод, а Анатолий Иванович начал трудиться заведующим лабораторией в Технологическом институте. Сергей поступил в Институт культуры, а в свободное время аккомпанировал на пианино гимнастам в детско-юношеской спортивной школе. Параллельно подружился с часто приезжавшим из Москвы двоюродным братом Максимом Блохом, а также с дядей Григорием Ивановичем – моряком дальнего плавания торгового флота.

«Дядя Гриша привозил из загранпоездок музыку, странную для советского моряка, – вспоминает Максим Блох. – Он покупал диски Free, Steppenwolf, Боба Дилана, Джоан Баэз, Сида Барретта, а также Melody Maker и New Musical Express, которые мы изучали чуть ли не под микроскопом. Вглядывались в фотографии: какие у кого волосы, кто как одет? Все это завораживало, и был в этом какой-то невероятный дух».

Lucky man

Иногда воспоминания с известной натяжкой можно уподобить дорогам. Одни разбиты, другие пожирают мечты и велосипедные колеса, время, деньги и догадки о поворотах.

Аркадий Драгомощенко

Вскоре Сергей подружился с молодым поэтом и драматургом Аркадием Драгомощенко. Это был важный момент в жизни Курёхина. «Нас познакомила моя приятельница Лена Лозинская, которая славилась тем, что всегда врала, – вспоминал Драгомощенко. – Как-то раз она говорит: „У меня есть родственник Курёхин, вы должны познакомиться! Потому что он такой же сумасшедший, как и ты“. Мы встретились в „Сайгоне“, и буквально на следующий день Сергей сказал: „Давай будем ставить балеты! Но только так, чтобы там обязательно пели. Конечно, балеринам будет неловко двигаться, параллельно что-то напевая, но это как раз и будет интересно“. Я добавил: „Пусть поют и потом еще разговаривают“. И Курёхин ответил: „Конечно, легко“».

Так объединились два безумия. Выходец из Винницы Драгомощенко учился на театроведческом факультете, откуда до «Сайгона» было рукой подать. Случайности складывались в изящную картину. И диверсионный творческий тандем начал свою подрывную культурологическую деятельность.

Художник Митя Шагин вспоминает, как впервые увидел дуэт Драгомощенко – Курёхин в клубе Политехнического института. Первый читал стихи, второй играл на рояле. Сначала Сергей сидел в пальто и внимательно слушал выступление товарища, а потом неожиданно спел танго на стихи опального поэта Иосифа Бродского: «Воротишься на родину. Ну что ж, / Гляди вокруг, кому еще ты нужен, / Кому теперь в друзья ты попадешь? / Воротишься, купи себе на ужин / Какого-нибудь сладкого вина, / Смотри в окно и думай понемногу: / Во всем твоя одна, твоя вина. / И хорошо. Спасибо. Слава Богу».

Студенты политеха поступок Курёхина оценили – в свое время ленинградские газеты пестрели фельетонами, в которых Иосифа Александровича называли тунеядцем и чуть ли не изменником родины. И у Драгомощенко с Курёхиным протест против социалистической действительности выражался таким несколько наивным образом. Как сформулировал однажды писатель-эмигрант Андрей Синявский, «с советской властью у меня чисто стилистические разногласия».

Через некоторое время 18-летний Сергей принял участие в нескольких концертах импровизационной музыки. На одном из таких выступлений оказался саксофонист из легендарного джаз-оркестра Иосифа Вайнштейна Михаил Костюшкин.

«Курёхина я впервые увидел во Дворце культуры им. Кирова, – вспоминает Костюшкин. – Мне сказали, что будет играть парень, который подает большие надежды как пианист. За роялем сидел молодой человек с глазами новорожденного теленка. Открыл инструмент, пробежался по клавишам. И сразу стало понятно, что он музыкально образованный. У него моторность и беглость пальцев были на высочайшем уровне. И он начал исполнять музыку, похожую на регтаймы. После концерта мы разговорились. „Что поделываешь? Откуда?“ – „Только что в Питер приехал, надо учиться, работу искать“. Ему было восемнадцать, мне двадцать шесть. Тогда Курёхин казался застенчивым. Глаза опускал, говорил куда-то в пол. Хотя его демоническая улыбка уже сияла, но теплота и контактность были как на ладони. Мол, я открыт, если есть предложения – пожалуйста, обращайтесь».

«Я был свидетелем одного из первых выступлений Сергея, – вспоминает актер театра Горошевского Сергей Берзин. – Тогда по джазовой тусовке поползли слухи – мол, из Крыма приехал парень, который фантастически быстро играет на рояле. И его пригласили выступить в Доме композиторов на еженедельном семинаре Абрама Григорьевича Юсфина, где после концертов проходило нечто вроде круглого стола. Когда туда пришли Курёхин с Драгомощенко, они выглядели как белые вороны. Мне показалось, что Сережа почувствовал отголоски совдеповости в этих обсуждениях и начал хулиганить. Играл пассажи во всех октавах, бегая пальцами по роялю очень небрежно, как мышка, мимо нот. После его выступления разразился страшный скандал. Начались вопросы: „А что это вы играли? А какая здесь звучала тема?“ Курёхин тогда был очень обидчивый и начал огрызаться: „Не нравится – не слушайте!“ И, когда поднялся лай, Драгомощенко встал, как Станиславский, и надменно сказал: „Вы все здесь такие умные! Боже мой, какие вы умные!“ И они покинули зал непобежденными. Просто встали и ушли».

Вскоре Курёхина пригласили выступать на танцах в составе рок-группы «Пост», вокалист которой мог «в ноль» спеть Роберта Планта. Теперь Сергей курсировал между дачными поселками в районе Александровской, исполняя экспрессивный хард-рок, разумеется на английском языке. Курёхину нравилось петь не всегда понятные ему слова, в которых ему виделся определенный сюрреалистический смысл.

«Я заучивал тексты, не зная, о чем были сами песни, и меня это нисколько не заботило, – вспоминал он впоследствии. – Что мне действительно нравилось, так это звук и интонации английского языка. Если бы я уделял внимание текстам, которые были скучны или глупы, половина удовольствия от пения пропала бы».

С появлением Курёхина на смену трехаккордному року пришли шизофренические опусы Артура Брауна, утяжеленные боевики в духе Grand Funk Railroad и арт-роковые номера Procol Harum. По инициативе Сергея, чьими фаворитами тогда были Рик Уэйкман и Кит Эмерсон, группа «Пост» включила в репертуар поп-классику – в частности, «Второй концерт» Гайдна и фрагменты «Пер Гюнта» Грига. А в паузах между отделениями юный пианист мог сыграть на раздолбанном фортепиано альбом Джими Хендрикса Axis: Bold as Love. Без единой ошибки. Несильно напрягаясь. Просто в кайф.

«Порой мы играли невероятные психоделические сессии, – рассказывал впоследствии Курёхин, – когда пьеса могла длиться по сорок минут, с длиннейшими инструментальными проигрышами и запилами».

Слух о группе, которая исполняет актуальный прогрессив-рок, молниеносно разнесся по пригородам и огородам Ленинграда. Вместо расслабленных неторопливых дачников пыльные электрички наполнялись длинноволосыми хиппарями. Причем не только из Питера, но и из близлежащего Пушкина – главного оплота ленинградской психоделии. На сейшны «Поста» приезжали толпы торчков, которые накуривались дури и менялись дисками Blue Cheer и Gentle Giant. Руководил нашествием патлатых варваров огромный человек по имени Тар Ку, от которого запах шмали исходил на километры вокруг. Любимец пушкинских хиппанов, он следующие десять лет концептуально провел в местных психушках. А пока ведомое Тар Ку волосатое войско закидывалось кодеином и погружалось в марево психоделической музыки, прорывавшейся сквозь хрип венгерских динамиков.

Однажды Сергей задумал навести порядок в рок-группе. Он решил представить музыкантам «Поста» своего московского кузена Максима Блоха в качестве… известного французского эксперта в области музыки.

«Сережа не мог играть в группе просто так, – вспоминает Максим. – Ему обязательно нужен был драйв. И в очередной мой приезд Курёхин говорит: „У меня есть определенные цели внутри группы. И мне нужно, чтобы кто-нибудь авторитетный помог поменять барабанщика и басиста“. И мы сочинили телегу, будто я – его кузен из Франции, который вырос в эмиграции и немного говорит по-русски. Затем придумали, будто я участник группы Charlotte, в которой играю на ситаре. Сережа уверил меня, что знает все музыкальные инструменты в Питере, и ситара в городе точно нет. И поэтому наша телега должна прокатить. Тем более что все вокруг будут пьяными и обдолбанными».

Интрига с «кузеном французско-советского происхождения» удалась Курёхину на все сто. Максим приехал на концерт, навел шороху, а после выступления жестко раскритиковал ритм-секцию. Сергей даже не пытался сдерживать улыбку – цель была достигнута, и вскоре в группе появились новые музыканты.

Позднее в солидных рок-энциклопедиях упоминалось, что на концерты «Поста» из Франции приезжал кузен Максим, который собирался поступать в питерскую консерваторию. Судя по всему, «телега» про консерваторию была очередной «импровизацией на ходу». В скобках заметим, что музыкантом Максим Блох никогда не был, зато писал стихи, увлекался живописью, а впоследствии успешно занимался рекламным бизнесом.

Теперь на концертах Курёхин выступал в роли не только клавишника, но и певца, исполняя, например, балладу Lucky Man из репертуара Emerson, Lake & Palmer. Это была красивая антивоенная композиция, угодившая в английский Top of the Pops. Самодельный прожектор тускло освещал худощавого Курёхина, который то запрокидывал лохматую голову, то низко склонялся над клавишами, демонстрируя нездешнюю технику игры. Финальные аккорды тонули в аплодисментах восхищенных зрителей; неудивительно, что вскоре фанатки начали виснуть на смазливом Курёхине виноградными гроздьями. Сразу становилось понятно, кто в группе выполняет функции секс-символа.

И неслучайно как-то после концерта Сергей обнаружил в кармане записку с телефонами двух девушек. Подробности знакомства наш евпаторийский пилигрим помнил слабо. Воскресил, впрочем, что одну звали Алена, а вторую Таня. На этой стадии Курёхин попросту замялся. Он банально забыл, какая из девушек ему накануне приглянулась больше. Любопытство взяло вверх, и Сергей решился позвонить таинственной Татьяне – ее шестизначный номер на клочке бумаги располагался первым.

Поскольку домашним телефоном могли обзавестись далеко не все, многим приходилось звонить с уличного таксофона. Для выполнения этого сакрального ритуала в квартире у Курёхина стояла литровая банка с двушками, откуда Сергей черпал пригоршню монет и начинал по утрам обзванивать друзей. Так случилось и на этот раз.

Встретиться с Таней договорились на Московском проспекте, невдалеке от дома, где девушка жила. И когда Курёхин – в белой рубашке с широким воротником, туфлях на платформе и в модном брючном костюме – явился на свидание, то увидел одну из барышень, которые приезжали на концерт в Александровку. Но, кажется, совсем не ту, с которой он планировал встретиться.

Отступать было некуда. «Здравствуй, Таня! – Курёхин изобразил на лице неподдельную радость. – Как здорово, что мы с тобой увиделись». Но Таня оказалась девушкой, что называется, не промах и спросила у Сергея напрямую: «А вы уверены, что не ошиблись? Я ведь вчера не танцевала. И за кулисы к музыкантам не ходила. Весь вечер простояла у стеночки».

Но общий язык они нашли на удивление быстро. Таня Паршина была ровесницей Сергея и училась в музыкальном училище на втором курсе. Поэтому они говорили исключительно о музыке – от венских классиков до Rolling Stones. Потом пошли в гости к дяде Грише – послушать пластинки на его знаменитой фирменной аппаратуре. А на следующий день Сергей пригласил девушку в кафе-мороженое, которое на молодежном сленге называлось «Лягушатник».

Дальше было весело. Таня Паршина пришла на свидание вместе с подругой Аленой Бендер, c которой ездила на концерт. Курёхин тоже появился с приятелем – молодым музыкантом Володей Диканским. Игнорируя отсутствие денег, парни решили шикануть и заказали для девушек мороженое с шампанским.

«Сережа с ходу начал нести небылицы, – вспоминает Диканский. – Рассказывал жуткую ахинею про то, что он – известный дирижер. Потом вдруг вспомнил, что я тоже дирижер. Все шло хорошо, пока Курёхин не сказал: „А помнишь, Володя, как мы с тобой дирижировали Первую симфонию Малера? Я слабо представлял, как можно вдвоем дирижировать Малера, и у меня от смеха начались колики. Словесные импровизации у Сергея уже тогда были весьма оригинальными».

Довольно быстро легкомысленное знакомство Тани и Сергея переросло в более серьезные отношения. У обоих это был первый роман, в девятнадцать лет они были одинаково невинны и тождественно сильно влюблены. Оказалось, что Курёхин умел не только рассказывать небылицы, но и читал наизусть огромное количество стихотворений на украинском языке. Он их выучил еще в Евпатории и теперь, абсолютно не стесняясь, наслаждался произведенным эффектом.

«Все у нас было очень странно, – вспоминает Таня Паршина. – Как-то, провожая меня, Сергей прямо в парадной сказал: „Ты будешь моей женой! И в течение девяти-десяти месяцев у нас с тобой родится дочь“».

Летом 1973 года Курёхин и Паршина подали заявление в загс. Свадьба была скромной – на пятнадцать человек, включая родителей, а также Максима Блоха, Машу Горошевскую, Эрика Горошевского и Алену Бендер. Денег на свадебные костюмы не хватило, поэтому одеты молодожены были по-простому: Курёхин – в джинсах и рубахе, Таня – в коричневом кримпленовом платье с белым воротничком. И тогда им обоим казалось, что этот брак у них продлится всю жизнь.

«Первое время Сергей был очень застенчивым, – рассказывает Татьяна Паршина спустя сорок лет. – Но пытался это качество преодолевать, особенно когда садился за инструмент и начинал играть. На сцене он просто оживал».

Первые семейные месяцы пролетели незаметно, летом 1974 года у Сергея с Таней родилась дочка Юля. У Курёхина наступил период относительной стабильности. Он переехал из «Сосновой поляны» на Московский проспект, где в престижном сталинском доме жили родители Тани.

Таня Паршина была третьим ребенком в семье, но молодоженам все-таки выделили отдельную комнату. Мать Тани была женщиной строгих нравов. Во время блокады она рыла окопы и помогала на военном заводе собирать гранаты. После войны она родила троих детей и стала домохозяйкой. Для Таниного отца, директора завода по производству подводных лодок, жить под одной крышей с Курёхиным было тяжким испытанием. На взгляд тестя, его длинноволосый зять был стопроцентным тунеядцем и бездельником. Ни Сергей, ни Таня с ним, как правило, не спорили. Но если ситуация становилась невыносимой, они хватали ребенка и сматывались в «Сосновую поляну».

«Периодически мы кочевали между квартирами, – вспоминает Паршина. – Потому что ругались с родителями, то с его, то с моими. И как только нам начинали делать замечания, мы сворачивали кроватку и пеленки, быстро забирали вещи и ехали на другую квартиру. Так и мотались туда-сюда. Это была семейная жизнь, только на колесах».

Маленькие животные

Будьте внимательны к своим мыслям – они начало поступков.

Лао-Цзы

Курёхин продолжал учиться, причем сразу на нескольких отделениях: дирижерском, фортепианном и оркестровом. Правда, не слишком удачно.

«Наши семинары по теории музыки проводил совершенно помешанный преподаватель, – вспоминает Володя Диканский. – Он, например, продолжал дирижировать даже в то время, когда посещал туалет. И мы с Сергеем сразу сошлись на том, что невозможно не делать пакости бедному педагогу. Однажды дирижер не выдержал и сказал: „Вы ведете себя не как взрослые люди, а как маленькие животные“».

Надо отметить, что и другие педагоги не особенно жаловали неусидчивого Курёхина. Обладая абсолютным музыкальным слухом, Сергей лучше других студентов слышал ноты и быстрее всех писал диктанты по сольфеджио. Вместе с тем он пренебрежительно относился к преподавателям, считая их безнадежными консерваторами.

Учителя называли Курёхина прогульщиком и талантливым бездельником, что, в общем-то, соответствовало действительности.

«Сергей мог часами сидеть у фортепиано, – вспоминает Диканский. – Пианист он был блистательный и воспитывался семьей как гений. Его мама Зинаида Леонтьевна всячески его в этом убеждала. Я помню, как он играл „Революционный этюд“ Шопена во всех тональностях и в страшно быстром темпе. Это выглядело потрясающе, но я не видел в этом ничего, кроме быстрого цирка».

В итоге из института Сергея выгоняли несколько раз. Но менять свои взгляды юное дарование не спешило. Как и устраиваться на работу. Когда дома случались скандалы, оставался ночевать у друзей. Жил на случайные заработки. Жил не как все. Жил музыкой и искусством. И на все происходящее у него была собственная точка зрения.

«Я совершенно не мог посещать занятия, там была скука смертная, – рассказывал Курёхин. – Мой преподаватель по роялю был погружен в Дэйва Брубека и часто спрашивал: „Ну а что тебе нравится?“ А я его доставал: „Мне нравится Т. Rex: до мажор, а потом сразу – ре мажор!“ И на лице у учителя крупными буквами было написано: „Да, парень, из тебя ничего не получится. Ты полный мудак!“ И то, что я причислял к рангу высокого искусства, для него было первым классом музыкальной школы. А для меня это было признаком максимального движения вперед». В итоге со словами «это настоящая тупорыловка» Курёхин на втором курсе бросил учебу. Время от времени он подрабатывал концертмейстером, но средств к существованию у него по-прежнему не было. «Когда Сергей женился, их кормили родители Тани, – вспоминает Алена Бендер, которая была свидетельницей на свадьбе. – Жить было не на что, в бюджете сплошные дыры. Когда родилась Юля, Таня взяла академотпуск, а Курёхин тратил свои заработки на New Musical Express, который стоил 25 рублей. Это были большие деньги, но Сереге было насрать. Не потому, что он был зверюгой или эгоистом. Просто кому-то нужен был хлеб, а кому-то – информация».

Дождавшись, когда тесть с тещей уходили из дома, Курёхин ставил на проигрыватель пластинку Jethro Tull, брал флейту и начинал играть в унисон с Иэном Андерсоном. Вдоволь наигравшись, направлялся в «Сайгон». Там был лучший в городе кофе и непрерывно бурлила контркультурная жизнь. В 1960-е там бывали Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Владимир Уфлянд, Борис Дышленко, в 1970-е – всевозможные авангардисты, Эрик Горошевский, Митя Шагин, Джордж Гуницкий и Борис Гребенщиков с зеленой бородой.

Постепенно вокруг Курёхина сложился стабильный сайгоновский круг общения: поэт Аркадий Драгомощенко, скрипач Володя Диканский, актер Сергей Берзин, историк Рим Шагапов, барабанщик Саша Емельянов и саксофонист Володя Болучевский, который, проходя службу в армии, умудрился сыграть на похоронах легендарного маршала Буденного.

«У нас был друг по имени Кит, сокращенно от „Китаец“, – рассказывал мне впоследствии Болучевский. – На самом деле он был не китаец, а еврей… Он был племянником кинорежиссера Михаила Ромма – высокий, с узкими глазами, громадным носом и чудовищным обаянием. И у Кита была двухкомнатная квартира возле метро „Чернышевская“, где мы все общались. Как-то раз туда пришел парень в бархатном пиджаке в елочку и в коротеньких брюках. Это был Курёхин. А дальше начался портвейн, и все пошло по обычной схеме. На этой почве мы всей компанией в количестве десяти человек заночевали у Кита. Утром проснулись и пошли к пивному ларечку. Уточнили еще разок, кого как зовут. С тех пор мы с Сережей практически не расставались».

Центром и идеологом новых сумасбродств, как правило, становился сам Курёхин. Общаясь с незнакомыми людьми, он любил представляться как «рок-органист», а мастерство оратора предпочитал оттачивать на бродящих поблизости студентах-иностранцах. Когда они интересовались неизвестными страницами русской истории, Курёхин, давясь от смеха, рассказывал им о том, что Распутин – это внебрачный сын Толстого, и для достоверности называл архивы, номера описей и фондов, в которых этот факт подтверждался документально. После чего Сергей спрашивал: «А вы в курсе, что Лев Николаевич тайно принял ислам? И 16 февраля 1883 года совершил обрезание?» Доверчивые иностранцы прилежно записывали этот оголтелый бред в импортные тетради.

Частенько «рок-органист» любил импровизировать на пианино, придумывая псевдоисторические либретто и пафосные названия из серии «Посвящение Вавилону». И тут же исполнял какую-то стилизованную под восточную музыку инструментальную зарисовку. Впечатленные курёхинской магией студенты восторженно слушали этот авангардистский беспредел.

Про подвиги Сергея тогда ходило немало мифов и легенд, и спустя годы отличить правду от вымысла не представляется возможным.

«Как-то раз Курёхин с приятелем высунулись в окно и заметили прогуливающуюся по улице девушку, – вспоминает писатель Сергей Коровин. – Учтиво поздоровавшись, Сергей предложил ей присоединиться, а она возьми и поднимись к ним на второй этаж. Тогда Курёхин все так же учтиво предложил ей немедленно с ним соединиться, и она немедленно соединилась. Но, когда его приятель тоже выразил подобное желание, девушка сказала – с удовольствием, да не могу, у меня на улице муж за арбузом стоит».

Приезжавшие из Москвы меломан-философ Женя Нестеров и двоюродный брат Максим Блох добавляли огня в буйный костер местной богемной жизни. Это были времена, когда, как говорится, «рыба в Каме была» и поезда из одной столицы в другую ходили как трамваи с билетами по десять рублей. Это был период дружеских бесед и беспробудного пьянства времен заката советской империи в его ленинградском преломлении.

«У нас с Курёхиным была крепко сбитая компания, – вспоминает Женя Нестеров. – Когда в Питере появлялись гости из Москвы, это была уважительная причина забыть о и так уже давно позабытых делах и обязательствах. И начиналось марафонское пьянство, совершенно немыслимое. Зачастую с нами происходил распиздос такого масштаба, что точка сборки двигалась во всех направлениях по двадцать раз в день. Я полагаю, что Кастанеде такое и не снилось. Порой окружавшие нас люди не знали, что делать – или вызывать милицию, или накрывать на стол».

Время – наполненное планами, встречами, ощущениями – летело вокруг Курёхина незаметно. И что характерно, уже тогда в Сергее (Близнецах по знаку зодиака) уживались как минимум двое. Первый аккомпанировал гимнастам и играл рок в группе «Пост», второй читал самиздатовские переводы трудов французских философов-психоаналитиков, книги по истории буддизма, а также слушал Монка, Эрролла Гарнера и Сесила Тейлора. И никакого противоречия между первым Курёхиным и вторым не было. Просто молодой человек расслабленно перемещался туда, куда занесет его судьба. Так он попал в эпицентр ленинградской рок-сцены.

Как-то в «Сайгоне» Аркадий Драгомощенко подружился с музыкантами группы «Санкт-Петербург» и их лидером Владимиром Рекшаном. В 1972 году это был один из первых ленинградских ансамблей, исполнявших рок-н-ролл на русском языке. Нечастые концерты в Академии художеств им. Репина сопровождались невиданным ажиотажем – желающие попасть на выступления били стекла и залезали в спортзал по пожарной лестнице через крышу.