Текст книги "Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока"
Автор книги: Александр Кушнир
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Железный занавес
Они там, за железным занавесом, небось, рок-н-ролл вовсю гоняют.
Патти Смит, 1979
Основная цель появления The Ways Of Freedom была достигнута. Курёхину нужен был скандальный резонанс на Западе, и он его получил. Композиции с альбома транслировались «радиодиверсантами империализма» на волнах «Би-би-си» и «Голоса Америки», причем зачастую с диссидентскими комментариями. Вопрос заключался в том, насколько рьяно воспримут эту акцию советские цензоры.
«Я был убежден, что выход пластинки не останется для Курёхина безнаказанным, – вспоминает Фейгин. – К счастью, вопреки моим опасениям, у него никогда не было осложнений с КГБ. Будучи социальным аутсайдером, он вел себя так, словно этой организации вообще не существует. И она как будто вознаградила Курёхина за смелость тем, что оставила его в покое».
Итак, Курёхин стал первым андеграундным музыкантом Ленинграда, у которого вышла сольная пластинка на Западе. Это была победа. До появления этого диска мало кто воспринимал Курёхина как стратегически важную величину. С появлением The Ways Of Freedom вокруг Сергея возник ореол истинного и непризнанного гения. Так случилось, что в какой-то момент слухи о молодом пианисте докатились до американского консульства. Мифология и сарафанное радио сработали безотказно – о Курёхине уже давно шла молва как о «самом громком и самом быстром джазовом пианисте Ленинграда». Масла в огонь подлили публикации в западной прессе. Тогда-то и родилась в недрах консульства безумная для эпохи железного занавеса идея – пригласить в город на Неве легендарного джазмена Чика Кориа и виброфониста Гэри Бертона. Планировался их джем с питерскими джазменами, и с Курёхиным в частности. Все эти «мосты дружбы» было решено наводить на территории американского консульства 4 июля 1982 года, в День независимости США. Без всяких раздумий Сергей позвал на этот «праздник жизни» всех знакомых джазменов и рокеров: Гребенщикова, Дюшу, Фана, Губермана, Болучевского, Гаккеля, Фагота, Бутмана.
«Это было эпохальное событие, – вспоминает Сева Гаккель. – Мы одолжили друг у друга приличную одежду – ни у кого из нас никогда не было пиджаков – и в означенный час двинулись в консульство. Все ближайшие улицы были заполнены комитетчиками, которые в коричневых и серых костюмах стояли группами по два-три человека и якобы беседовали. На самом деле они напряженно работали, пытаясь если не сфотографировать, то по крайней мере сосчитать и запомнить всех пришедших на концерт. Было ощущение, что туда пришел весь „Сайгон“. Комитетчики бесились, но ничего не могли поделать».
Оказавшись в резиденции генерального консула США, Курёхин почувствовал, что попал в другую страну. Его здесь действительно любили – не как потенциального антисоветчика, а просто так, по-человечески. Столы ломились от яств, которые музыканты видели разве что в голливудских фильмах… И тогда художественный актив ленинградского рока, не задумываясь о последствиях, дал волю своим инстинктам. И пока Курёхин дарил Гэри Бертону диски, наши аутсайдеры, словно стая саранчи, двинулись на шведский стол. Прошли считаные минуты, и с фуршетом было покончено.
«Беспредел, который устроили ленинградцы, не поддается описанию, – рассказывает присутствовавший на этой оргии Саша Липницкий. – Там все выпили и стащили все, что только можно было стащить: книжки, бутылки, кофе. И прямо на моих глазах Болучевский подошел к растерянным американцам и, пошатываясь, сказал Чику Кориа: „Если бы вы жили здесь, вы были бы такими же“».
После этого Болучевский громко икнул и рухнул к ногам Курёхина, который осознал, что торжественная часть вечера, похоже, завершена. Неудивительно, что выступление Чика Кориа крупного международного резонанса не имело. Судя по всему, пора было сваливать.
Но легко сказать – сваливать, если американское консульство окружено со всех сторон пикетами Комитета госбезопасности! Пошли на хитрость. На двух машинах с дипломатическими номерами уехало человек пятнадцать. Как они поместились внутрь, науке неизвестно. Садились громко, позвякивая ворованным виски и ернически распевая патриотические песни. Не привлечь внимания людей в штатском эти патлатые варвары просто не могли. За ними устремился хвост из автомобилей с мигалками и сиренами. Звучит как банальный детектив, но такова была советская реальность.
Примечательно, что спустя несколько месяцев Курёхину удалось совершить невозможное: привезти Чика Кориа… к себе домой в «Сосновую поляну». Так получилось, что американский музыкант вторично приехал в Питер, причем не один, а вместе с ведущим джазовых передач «Голоса Америки», легендарным Уиллисом Коновером.
Многие персонажи из питерской джазовой тусовки просто побоялись пригласить американцев в гости. А Курёхин не испугался. Но домой к нему ехали не напрямую, а кругами, неумело виляя среди безрадостных питерских многоэтажек. С собой взяли Александра Кана, а по пути подобрали джазового гуру Владимира Фейертага – как говорится, на случай «трудностей перевода». Слежки, похоже, не было. Как бы оторвались, как бы обманули. Наконец-то добрались до «Сосновой поляны» и тихо проскользнули в квартиру Курёхина. Сестра Аля приготовила обед, из холодильника достали водку. И понеслось…
В крохотной комнатушке Курёхина все сгрудились возле пианино – свободного пространства больше не существовало. Что теперь делать? Играть и слушать Курёхина? Слушать Чика Кориа? По версии Фейертага, все выглядело спонтанно и неподготовленно. «Меня тогда совершенно смутило отсутствие идеи, – вспоминает Владимир Борисович. – Мы рассказывали о судьбах музыкантов в СССР, а Чика Кориа это не особенно волновало… Он, похоже, так и не понял, зачем мы его сюда привезли. Посидели полчаса, потом он откланялся и сказал: „Уже пора в гостиницу, меня ждут“. И мы повезли его обратно».
Но, несмотря на нестыковку ментальностей, встреча удалась. Никого не забрали в Большой дом, а Курёхин с лукавым выражением лица рассказывал друзьям: «Чик показывал мне аккорды, которые он любит, я ему показал, какие аккорды мне нравятся. Вот такое у нас было общение».
Взаимопроникновение двух джазовых культур в этот день все-таки произошло, пусть на первый взгляд и незаметно. Курёхин играл с Чиком Кориа в четыре руки, а напоследок презентовал американцам несколько экземпляров The Ways of Freedom, и, как ни странно, посылка нашла адресата. Один из дисков, совершив кругосветное путешествие по маршруту Лондон – Смоленск – Ленинград – Вашингтон – Нью-Йорк, оказался в итоге в редакции газеты The New York Times.
«Кто такой Сергей Курёхин и какова его роль для музыки Советского Союза? – вопрошал в рецензии на „Пути свободы“ критик Джон Парелес. – Его дебютный альбом – это показатель того, что происходит в советском музыкальном андеграунде? Никто не скажет точно. Но господин Курёхин действительно настоящее открытие. Его освежающе-опьяняющая музыка сочетает взрывную атональность Сесила Тейлора и современные гармонии Скрябина и Шостаковича плюс немного блюза и иронии. Отрывки звучат свободно и импровизационно даже тогда, когда Курёхин привносит в музыку драматическое содержание».
Как видите, никакого железного занавеса вокруг.
Оркестр эльфов
Очень сложный вопрос: что важнее – процесс или произведение? Для меня конечный результат менее значим, чем процесс.
Сергей Курёхин
После выхода дебютного диска Сергей целиком сконцентрировался на концертном проекте Crazy Music Orchestra. Этот биг-бенд был выстроен по принципам «свободной импровизации», разработанным Курёхиным и Чекасиным во времена их совместных выступлений. Только теперь парадом из приглашенных музыкантов Курёхин командовал единолично, воплощая на сцене множество авангардистских идей.
«С самого начала карьеры Курёхин был концептуалистом, – считает Лео Фейгин. – Почему он в какой-то момент бросил играть на рояле? Да потому что ему это быстро наскучило. Поэтому он делал провокационные заявления, что рояль мертв и из него уже ничего нельзя выжать. Его творческие замыслы выходили далеко за пределы рояля».
В контексте Crazy Music Orchestra функции Сергея можно было определить в трех направлениях.
Первое: мультиинструменталист-шумовик, игравший на рояле, саксофоне, флейте и даже на барабанах.
Второе: дирижер, создавший принципиально новую технику координации действий музыкантов. Опытные критики называли эту манеру хейрономией – когда дирижер показывает телом, в какой манере требуется исполнять музыку.
Третье: композитор и продюсер, занимавшийся подбором состава оркестра. При этом знакомых поэтов, художников, философов и музыкантов Сергей рассматривал исключительно в контексте атаки на консервативное человечество.
Примечательно, что состав Crazy Music Orchestra набирался из тех людей, которым Сергей с друзьями сумели накануне дозвониться. Здесь присутствовал сильный элемент импровизации и спонтанности. К примеру, встретив на улице долговязого Володю Рекшана из «Санкт-Петербурга», Курёхин загорелся идеей поставить во главе Crazy Music Orchestra ярко выраженного шоумена.
«Я хочу сделать ансамбль, в котором будет много музыкантов. – Глядя в глаза Рекшану, Курёхин незаметно включил пропагандистский напор. – Ты будешь в золотом пиджаке, как Элвис Пресли, петь рок-н-роллы, вилять бедрами и извиваться».
Любопытно, что порой Курёхин использовал в качестве арт-объектов обыкновенных зрителей. Как-то перед концертом Сергей раздал публике карточки, на которых были выписаны философские изречения. В середине перфоманса зрители по команде Курёхина вставали и начинали их одновременно зачитывать. Таких экспериментов у Маэстро были десятки, но до определенного момента они казались неструктурированными. И вот летом 1981 года Сергей начал создавать из своих задумок четкую концепцию.
На официозном джаз-фестивале в Риге Курёхин со своим пока еще безымянным проектом с ходу нацелился на скандал. Выступая в усеченном составе вместе с Владом Макаровым и Александром «Фаготом» Александровым, Курёхин обрушил на головы местных снобов душераздирающие звуки в духе Сесила Тейлора.
Влад Макаров вспоминает: «Сергей предложил нам такой план действий: „Первую минуту издаем четыре форте, причем я буду играть на крышке от рояля“. Фаготу следовало играть на двух фаготах одновременно, а я должен был извлечь максимум зубовного скрежета из виолончели, а потом добавить фри-джазовой экспрессии. Публика была в шоке от нашей наглости – такого в рижском клубе еще не было. Это выглядело даже круче, чем трио Ганелина! Ощущение было такое, что мы просто перевернули мир!»
Подобная джаз-анархия, совершенная в самом сердце Латвии, не могла пройти для Сергея бесследно. Патриархально настроенное жюри не простило надругательств над святынями академического джаза, в результате чего Курёхин на несколько лет стал на фестивале персоной нон грата.
Тем не менее Сергей мечтал выступать с такими концертами чуть ли не ежемесячно. Он верил в осуществимость этих акций и в письмах к Александру Петроченкову раскрывал часть своих замыслов.
«Планов тьма, – писал Курёхин летом 1981 года. – Мне не хватает всего. Нужен хор (даже несколько), симфонический оркестр (или два, три, пять, сто), цирк со всеми атрибутами, зоопарк, цыганский табор (цыганские песни люблю безумно), куча синтезаторов и много-много всего. Нужна большая аудитория – много тысяч слушателей. Я бы придумал, что со всем этим делать! Мне очень близки многие идеи Вагнера, хотя его музыку терпеть не могу. Он мне импонирует размахом…»
Судя по всему, Курёхин уже тогда мечтал не о подпольных акциях, а о дворцах спорта и стадионах.
«Мы сейчас стараемся при максимально высоком качестве музыки проявить максимум эксцентрики и театра, – делился Курёхин идеями в письмах к Владу Макарову. – Стараемся, чтобы каждая нота сопровождалась движением, но чтобы все было максимально органично. Наша музыка состоит из чудовищного нагромождения танго, вальсов, мини-структур, авангарда, бельканто, пуантилизма, оперы, танцев, свинга, популярных песен и т. п. Все это пропущено через сверхэмоциональную экстатику, но психологически выстроено и продумано. Просто мы берем заранее выношенную структуру, а потом заполняем ее содержанием. При этом содержание каждый раз может быть новым. Все это пропускается через заряд маразма, поскольку мы каждую фразу доводим до идиотизма. Так рождается форма».
Примечательно, что выражения «доведение до маразма» и «максимум экспрессии» впоследствии стали главными козырями Курёхина-дирижера. Его партитуры, написанные на салфетках или обрывках туалетной бумаги, представляли собой указания музыкантам: «играть рок», «полный фри», «кабак», «православие», «секс», «Чайковский», «Шёнберг». И окружавшие Сергея музыканты врубались в эту клинопись в силу своей глубокой погруженности в курёхинский дзен.
Вскоре в Crazy Music Orchestra уже выступали десятки представителей отечественной субкультуры, от музыкантов «Аквариума», Влада Макарова и Валентины Пономарёвой до целого отряда приглашенных саксофонистов – Владимира Чекасина, Игоря Бутмана, Володи Болучевского, Анатолия Вапирова и Леши Рахова. Несколько раз в курёхинских джемах принимали участие иностранные гости: кларнетист Ханс Кумпф, пианист Джон Фишер и саксофонист Ян Гарбарек. Сам Сергей несколько раз импровизировал и с Чиком Кориа, и с американским саксофонным квартетом Rova, который совершил в 1983 году авантюрное турне по СССР.
«Сейчас мы с Борисом Борисовичем Гребенщиковым собираем ансамбль эльфов, – иронизировал Курёхин в одном интервью. – Это очень сложная и серьезная работа, которая отнимет у нас несколько веков. Мы попытаемся сделать такую программу, которая была бы связана со звуком, но не являлась чисто звуковой».
Об умении Курёхина уговорить любого человека сыграть в оркестре ходили многочисленные легенды. Как-то раз, выступая в Красноярске с фри-джазовой программой «Соло для секстета в традициях старых мастеров», Сергей узнал, что в городе гастролирует московский театр «Современник». За несколько минут до начала концерта Курёхин уболтал народную артистку РСФСР Марину Неёлову сыграть на аккордеоне. Находившиеся в зале Олег Табаков и Валентин Гафт просто умирали от смеха.
Музыканты, игравшие в оркестре, вспоминают, что никаких репетиций перед концертами не было. Настоящий «свободный джаз», где только Курёхин и Господь Бог знали, что сегодня будет на сцене. И все это происходило максимально экспрессивно, с огромным внутренним драйвом всех участников и дирижера. «Сережа уже тогда был бешеный», – вспоминает фотограф Андрей «Вилли» Усов, неоднократно снимавший Crazy Music Orchestra.
Концерты у оркестра бывали разные. Иногда – рок-н-ролльные, иногда – джазовые, иногда – чуть ли не академические.
«Был недавно в Тбилиси на мемориале Мустафы-заде, – писал в январе 1982 года Курёхин Владу Макарову. – Город невероятно красивый, я получил массу удовольствия. Играли в филармонии со струнным квартетом. Зал на 2500 мест, музыку никто не слушает, кто бы ни выступал. Все сидят и болтают. Но все равно очень хорошо».
В Питере оркестр Курёхина выступал в «Клубе современной музыки», находившемся в малом зале ДК Ленсовета. Это было культовое место, где проходили концерты и лекции, организованные энтузиастами нового джаза Ефимом Барбаном и Александром Каном. Туда наведывался джазовый бомонд, рок-музыканты, художники-авангардисты, диссиденты, поэты и писатели. На этих концертах Аркадий Драгомощенко мог читать фрагменты из «Тибетской книги мертвых», Борис Гребенщиков – водить электробритвой по гитарным струнам, юный Сергей «Африка» Бугаев – бить по барабанам, а Володя Диканский – дирижировать оркестром поэтов и писателей, не умевших играть на музыкальных инструментах.
Как-то после концерта зрители спросили у Сергея, готов ли он отдать функции дирижера в Crazy Music Orchestra Герберту фон Караяну. «Если только Караян будет дирижировать так, как я ему скажу, и делать то, что мне нужно», – жестко ответил Курёхин.
И это была не бравада. Как талантливый селекционер, Курёхин продолжал поиски гибких исполнителей, готовых обучаться новым методикам прямо «по ходу пьесы». По сути это напоминало плавание в безбрежном океане звуков и мелодий, где верный путь искали на ощупь – методом проб и ошибок.
Как это выглядело на сцене? Как минимум завораживающе. Как максимум – словно сильнодействующий гипноз с мощным побочным эффектом.
«В понедельник 12 апреля 1982 года в малом зале ДК Ленсовета явственно пахло скандалом, – вспоминает организатор выступления Crazy Music Orchestra Александр Кан в книге „Пока не начался джаз“. – Я знал: после того, что готовит Курёхин, проводить обычные камерные новоджазовые концерты было бы совсем немыслимо. Концерт Crazy Music Orchestra прошел „в полный рост“ – с шаманскими камланиями, курёхинскими прыжками, воющим саксофоном Болучевского и несуразно эстетскими монотонными стихами Аркадия Драгомощенко. Курёхин залезал под рояль и на рояль».
Андрей Тропилло принес «фальшивую» гитару из оргстекла, и, когда на сцене начался «таджикский танцевальный ансамбль», Гребенщиков стал ломать инструмент об пол. После того как вождь «Аквариума» расфигачил гитару, он под барабанную дробь Курёхина начал надувать красный шарик. Барабаны играли все громче, а звуки виолончели Гаккеля напоминали индустриальный апокалипсис. Когда напряжение достигло апогея, а воздушный шарик стал пригоден для кругосветного путешествия, Гребенщиков демонстративно его проколол.
Зрители сидели как околдованные. И это не просто красивые слова. Вот фрагмент репортажа из английского журнала OP: Independent Music:
«Курёхин, одетый во все черное, начал исполнять на фортепиано программу „Индейско-цыганские медитации на западно-восточном диване“. К нему присоединялись флейта, альт-саксофон, два вокалиста, а затем остальные десять музыкантов, которые выходили на сцену друг за другом… Происходящее напоминало цирк в той же мере, что и сама музыка. Харизма Курёхина удерживала всех в плену. Он дирижировал аудиторией так же, как и оркестром, а его выразительное лицо отражало неожиданные смены настроения в музыке. Это поражало публику: гитара была сломана, фортепиано разбито, а вокалистка-цыганка пронзительно визжала. Все закончилось внезапно. В пике кульминации Курёхин прокричал: „Все!“ – и затем последовало десять минут аплодисментов, оваций и криков с требованием продолжить шоу».
Спустя несколько дней неожиданно выяснилось, что акцию с уничтожением красного шарика чиновники восприняли как тщательно спланированную провокацию. И, поскольку концерт состоялся в День космонавтики, больные партийные умы узрели в этом жесте концептуальное издевательство над… советскими ракетами. Директора ДК Ленсовета уволили с работы за «идеологическую диверсию», и на этом «Клуб современной музыки» прекратил существование.
«Кто-то увидел в этом какую-то политическую херню, – вспоминал впоследствии Владимир Болучевский. – Они же были всем этим озабочены, а нам было просто наплевать. Просто мы жили на территории этого государства, не имея к нему никакого отношения. Мы называли это внутренней эмиграцией».
Сергей Летов:
«На протяжении долгого времени отношения между мной и Курёхиным строились как ссоры»
Искусство, приобретая стиль, превращается в товар.
Лионелло Вентури
Следующей знаковой фигурой в путешествии сталкера Курёхина «в зону неизведанного» оказался московский саксофонист Сергей Летов. Вплоть до 1982 года Курёхин знал про Летова исключительно как про представителя полумифической столичной авангардной сцены. Слышал, что Летов – один из немногих москвичей, которые пытаются найти братьев по разуму в других городах. Это не могло не заинтересовать джедая «новой волны», и в один из набегов Летова в Ленинград они таки встретились.
О том, как развивались дальнейшие события, Летов поведал мне в свойственной ему философской манере осенью 2009 года. Так случилось, что это было первое из нескольких сотен интервью, взятых для книги. То ли в связи с этим, то ли потому, что Сергей – блестящий рассказчик, мне показалось уместным не «убивать ландшафт» и опубликовать нашу беседу в натуральную величину.
А. К.: Я где-то прочитал, что с Курёхиным ты первый раз сыграл в Доме архитектора на Большой Морской. Это был 1982 год?
С. Л.: Я находился в командировке в Питере, и рок меня вообще мало интересовал. Разве что в качестве бэкграунда. А о Курёхине я уже знал, что он эпатажный персонаж. Потому что про него мне рассказывал контрабасист из ДК «Москворечье» Виктор Иванович Мельников, с которым они выступали на фестивале «Джаз над Волгой». Меня больше всего интриговало, что Курёхин вроде бы играл как Сесил Тейлор, такую фри-джазовую музыку.
В итоге, когда я собирался в Питер, Курёхину позвонил Артемий Троицкий. Как-то он его нашел, потому что Сергей непонятно где тогда жил. Он работал аккомпаниатором утренней гимнастики на предприятии. И как-то Троицкий его вычислил и сообщил, что я в Питере и со мной нужно встретиться.
В тот приезд я останавливался у знакомых на Васильевском острове. И неожиданно им позвонил неизвестный человек, представился Сергеем Курёхиным и сказал, что хотел бы со мной пообщаться. На площади перед Русским музеем было стоячее кафе, где кофе подавали в граненых стаканах и продавались пирожные. И там я впервые увидел Курёхина. И с ним появился Африка, такой мальчик школьного вида, причем странно одетый. Как выяснилось, Африка в тот момент косил от армии и на нем была какая-то больничная пижама. Короче, яркая была парочка. Впоследствии я понял, что у Курёхина проходил период таких как бы любовей, интереса к определенным лицам, которые у него становились такими шутами, что ли.
А. К.: Адъютантами?
С. Л.: Адъютантами-шутами. И в какой-то степени многие люди проходили через это отношение Курёхина к ним. Он этих приятелей везде старался таскать за собой, везде привлекать. Выдвигать их впереди себя. Ну, как бы демонстрировать их какую-то странность, необычность, какую-то гротесковость.
А. К.: Как часть свиты?
С. Л.: Нет, свиты как таковой не было. Всегда был один человек. В то время таким человеком был Африка. До этого таким человеком был Володя Болучевский, саксофонист, который во многих группах играл. Такой монстр был, потом на Сытном рынке апельсины продавал. Он играл на саксофоне и совершал множество безумств. Но поскольку мне тоже безумства свойственны были… Внешний вид у меня резко отличался от большинства питерских рокеров. А для Курёхина я служил эталоном инженера. Ведь я единственный из этого мира, кто трудился инженером, тем более – на военном предприятии. И потом, в рок-тусовке я был единственным москвичом, кроме Кости Кинчева позже. То есть мы были инородными существами. И на протяжении долгого времени Курёхин относился ко мне именно так. Я для него был, с одной стороны, как объект иронии при посторонних, а с другой – он очень сильно был ко мне привязан. Сергей очень многое сделал для моего становления, моей раскрутки. Может быть, больше, чем любой другой музыкант. По влиянию на себя могу сравнить Курёхина только с Софией Асгатовной Губайдулиной, которая оказала на меня большое влияние.
А. К.: Давай вернемся к вашему знакомству. Это был монолог или диалог?
С. Л.: Это был диалог, в котором Курёхина изумил мой внешний вид и манера поведения. Я его запомнил улыбающимся, с солнечной улыбкой. А Африка ему нужен был как зритель. Потому что Курёхин тогда, с моей точки зрения, напоминал одновременно Петю Мамонова и Цоя. То есть и Курёхин, и Петя – это люди, которые наедине с тобой одни, а на публике другие. Но им обязательно нужен зрительный зал. Свита, как ты это называешь. Наедине со мной Сергей никого не изображал. Мне очень глубокую мысль о Курёхине высказал музыкальный философ Ефим Семенович Бар-бан, который как-то заявил: «Сережа – человек, которому важно быть выше того, что он делает».
А. К.: О чем еще вы говорили во время первой встречи?
С. Л.: И я им с Африкой рассказал о композиторе Светлане Галыбиной, через которую у меня был выход на диски современной музыки. На минималистов, на Джона Кейджа… Сергей тогда много шутил и сразу же предложил мне выступить на следующий день. Я, честно говоря, не могу вспомнить, выступали мы или нет. Похоже, что где-то сыграли втроем – он, я и Болучевский.
Затем на протяжении долгого времени отношения между нами строились как ссоры. Практически каждое выступление заканчивалось ссорой. У меня было много идей, и в каком бы составе я ни играл, требовал к себе уважительного отношения. И я много выдумывал, не слушая советов. Как джазовый человек, импровизатор, я считал, что каждый вносит посильный вклад. А у Курёхина таких людей в Питере не было, никто к нему так не относился. В своем мире он был бесспорным лидером, даже когда они выступали вместе с Гребенщиковым. Это приводило нас к оскорблениям, высмеиванию и проклятиям навсегда.
Но проходило две-три недели, и Курёхин звонил мне из Питера и предлагал какие-то новые проекты, все более и более привлекательные, выгодные для меня. То есть он делал предложения, от которых я не мог отказаться.
Как правило, когда я приезжал, Курёхин меня встречал на вокзале и нес мой саксофон. Привозил меня домой, мы кормились, а потом ехали куда-то играть…
В первый мой приезд мы наметили следующий концерт. Под это выступление в Питер приехали мои друзья: Михаил Жуков со своими самодельными барабанами, Светлана Галыбина и ее скрипачка Валентина Гончарова, которая училась в Ленинградской консерватории. И вот у нас состоялся концерт в Доме архитектора, в зале, отделанном дубовой резьбой. И этот роскошный зал был битком набит! В первом отделении поэты читали стихи: Кривулин, Драгомощенко, кто-то еще…
Во втором отделении был московский квартет и квартет Курёхина, в который входил Цой, игравший на акустической гитаре, и его вообще не было слышно. Он человек скромный, виду не подавал. Сидел тихонечко на полу, что-то наигрывал. Еще в его квартете был Африка с тромбоном, которым он бил по роялю. Очень эпатажно себя вел человек с лицом, намазанным белой краской, с маракасами и в рубашке а-ля д’Артаньян. Это был Борис Гребенщиков, который бегал по залу с электрогитарой.
У меня был баритон-саксофон, Курёхин тоже играл на саксофоне, на теноре. Играл очень романтично на рояле, и это было крайне интересно как соревнование-поединок. Понятно, что у меня был не квартет и у него не квартет, просто четыре человека. Мы полностью импровизировали. Больше всего Курёхину понравилось, что, выбегая на сцену, я поскользнулся и чуть не упал вместе с саксофоном. Это был для него самый большой восторг!
А. К: Что тебе тогда запомнилось из высказываний Сергея?
С. Л.: Курёхин очень низко оценивал весь советский джаз. Считал джазменов уродами и инвалидной командой. Не заслуживающей не то что внимания, а вообще ничего. Может, это было как некая обида за то, что они его не принимали. Это выглядело исключительно как негатив. В отношении любых советских джазовых людей был только негатив. Как правило, сарказм и насмешка. Кстати, очень справедливо.
А. К.: Как события развивались затем?
С. Л.: Зимой 1983 года состоялся наш акустический квартирник в Москве. Это было на «Речном вокзале», от которого мы долго ехали куда-то на автобусе. Кажется, это было дома у клавишника пугачевской группы «Рецитал». Я играл на саксе, а Курёхин на рояле исполнял регтаймы. Он специально убыстрял темп, чтобы я не успевал за ним. Ну, я не успевал и обижался. Потом темп, правда, выравнивался.
А в мой следующий приезд в Питер ко мне подошел Гребенщиков и пригласил участвовать в концертах «Аквариума». Слово «Аквариум» мне ровным счетом ничего не говорило, и когда я вернулся в Москву, то поинтересовался у Троицкого: «А что такое „Аквариум“?» Он мне дал послушать три альбома: «Треугольник», «Синий альбом» и «Электричество». Мне понравилось все, и я впервые услышал Сашу Кондрашкина, с которым затем подружился. И, когда прошло полгода, я снова поехал в Питер, но не взял с собой даже саксофон, а только бас-кларнет. И меня тут же нашел Курёхин и сообщил, что саксофонист «Аквариума» подрался и сломал руку. И завтра будет фестиваль Ленинградского рок-клуба, и нужно заменить саксофониста. Но саксофонист все-таки явился на концерт, со сломанной рукой и в гипсе. Это был Игорь Бутман – так я с ним познакомился. Я протянул ему руку, а он сказал: «Только не жми! У меня загипсована рука». У него шевелились только четыре пальца, рука была загипсована после драки. Там я их всех узнал и со всеми перезнакомился.
Нас было четверо духовиков на сцене: Курёхин на тенор-саксофоне, я на бас-кларнете, Фагот-Александров и Бутман со сломанной рукой. Это было мое первое выступление с «Аквариумом». Играли, кажется, «Пепел», «Сегодня ночью» и «Рок-н-ролл мертв».
А. К.: К слову, на этом фестивале 1983 года Курёхин выиграл приз лучшего аранжировщика. Что произошло потом?
С. Л.: Я попробовал сделать Гребенщикову и Курёхину алаверды и пригласил их в Москву, тоже не оплачивая дорогу. Я решил устроить «Мемориал Джона Колтрейна». Я состоял в Обществе филофонистов, и закрытие сезона решил отметить вечером памяти Колтрейна в ДК им. Орджоникидзе. Не прослушивать его диски, а устроить концерт, на который пригласил Мамонова, Курёхина и Гребенщикова. И они купили билеты, приехали, ночевали у Липницкого. Это июнь-июль 1983 года.
В концерте принимало участие много авангардистов, например концептуалистка Сабина Хенсген, впоследствии жена Андрея Монастырского, участница «Коллективных действий». Поскольку она была гражданкой ФРГ, то выступала под псевдонимом. Там еще был такой концептуалист, покойный ныне Алеша Соболев, который показывал свой перфоманс. Я исполнял сочинение Светланы Галыбиной, написанное специально для меня. В общем, там целые хеппенинги разыгрывались, и присутствовало много людей.
У меня сохранилась фотография, на которой сидит мой брат Егор Летов рядом с Софией Губайдулиной. Где-то среди зрителей были и Баташев, и Дима Ухов. Артемий Троицкий в это время лежал в больнице, у него больная печень была. Но он убежал из больницы и явился на этот концерт. Зал был битком. На фотографии, на которой Губайдулина, Гребенщиков тоже есть. Он сидит в черных очках, как всегда, неузнанный. Там масса людей была.
Естественно, все это закончилось забавно и печально одновременно. В какой-то момент Курёхин, Мамонов и Гребенщиков накрасили лица театральным гримом. Они выглядели как мертвецы с такими трупными пятнами на лицах. Сергей потребовал поставить пианино на бок, чтобы клавиатура была вертикальной. Затем снял крышку… Они уже должны были выступать. В это время на сцену вышел директор этого ДК в окружении каких-то людей в штатском и со стеклянными глазами и сказал, что здание закрывается на ремонт. Причем он был очень бледен и его губы тряслись. Он сказал: «Прошу всех покинуть зал! Дом культуры закрывается на ремонт!» Я думал, что после этого ребята на меня обиделись. К примеру, критик Баташев на меня сильно обиделся, сказав: «Какое вы имеете право приглашать людей? Вы ни с кем не договорились, никакие инстанции не поставили в известность!» Я недоумевал: «Какие еще инстанции?» Во всяком случае, это была моя первая попытка в Москве устроить какой-то авангардный фестиваль.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?