Текст книги "О прожитом с иронией. Часть третья"

7

Николай Грач лишь к ночи вернулся домой. Домашние с ума сходили, Ольга все дни, что мужа не было дома не спала. В милицию ходила, больницы, морги обзвонила, по знакомым пробежала. Всё попусту, следов супруга нигде не было.

И вот явился. Избитый, в грязной одежде, растерянный и подавленный. Разве на такого прикрикнешь, мол, где шлялся. Ольга поняла, произошло что-то из ряда вон выходящее. Ни о чём не расспрашивая, раздела мужа, налила ванну, помогла влезть в горячую воду. Всё делала молча, деловито, но когда увидела синяки, царапины на теле, огромный кровоподтёк под правым глазом, сплошную синеву в области груди, зарыдала.

Николай протянул руку к поникшей голове жены, погладил.

– Тихо, Оленька, детей разбудишь. Всё в порядке, я дома, живой, как видишь.

Спустя полчаса они сидели на кухне. Врача Грач вызывать категорически отказался, мол, переломов нет, да и ладно, а вот Сереброву позвонил. Иван Андреевич, по сути, первым узнал о пропаже одного из ведущих своих специалистов, Ольга сообщила, и, естественно, был встревожен. Исчезновение Николая Грача вполне закономерно он связывал с переходом к нему прав собственности и формированием на предприятии новой команды управленцев.

Николай, извинившись за поздний звонок, коротко рассказал о произошедшем и, понимая тревогу Сереброва, в разговоре высказал уверенность, что случившееся никакого отношения к делам завода не имеет.

– Иван Андреевич, я вам завтра всё подробно расскажу, только вот что, не хотел бы приходить на завод, больно вид неприглядный, синяки на теле под одеждой не видно, но вот лицо… маску на физиономию не натянешь.

Серебров понял ситуацию.

– Николай Петрович, не тревожьтесь, утром сам к вам подъеду.

Ольге Николай рассказал всё и в красках и подробностях, всё, буквально до мелочей. Супруга, несмотря на молодость, была мудрой женщиной. Она с ходу предложила Николаю на время уехать из города и, может, даже попросить Сереброва организовать его защиту, частную или через милицию. Предложение уехать вполне разумно, он даже знал, куда отправиться, но вот насчёт милиции были большие сомнения, не хотел Николай заявлять о своём насильственном похищении. И не деньги, что всучили ему перед тем, как выгрузить на дороге, причина, нет, просто понимал, похищение – случайность, бандюганов вряд ли найдут, тем более расплодилось этих тварей бесчисленно и милиция их не всегда ищет.

Наутро приехал Серебров. Приехал не один, с врачом. Пока Иван Андреевич пил чай с Ольгой, врач осмотрел пациента, переломов не выявил, над ссадинами поработал, высказал вероятность сотрясения головного мозга, но это можно было точно установить в стационаре.

Грач в больницу категорически отказался, на что доктор вполне резонно ответил:

– Тогда советую покой, недельку отлежитесь, надо, больничный выпишу. Если на люди будете выходить, рекомендую тональный крем. Впрочем, недельки хватит, чтобы синяки ушли, кроме, пожалуй, вот этого…

Доктор пальцем потрогал синяк под глазом.

– Ну да, этот подарок полмесяца точно повисит.

Пожелав пациенту здоровья, врач подозвал Ольгу, написал список лекарств, которые следовало купить для ускорения выздоровления, и ушёл.

Сереброву Грач обстоятельно рассказал всё, рассказал и о всученных в последний момент деньгах. Иван Андреевич согласился, что произошедшее – трагическая случайность. Согласился также с тем, что Грачу не следует на заводе появляться.

– Ольга сказала, вы намерены временно уехать? И куда, если не секрет?

– Какой уж секрет. В Новосибирск, в области мать проживает, больше десятка лет не виделись, у неё побуду.

Серебров оживился:

– Мудрое решение, но предлагаю выехать не на недельку, а минимум на две, и не в отпуск, в командировку. С тамошними промышленниками у меня хорошие отношения, а с руководителем областного исполкома учились вместе. Правда, сейчас в местном самоуправлении чехарда, но Пётр Сергеевич сильный мужик, молодой, надеюсь, не только в должности, как бы её теперь ни называли, останется, но может и подрасти. Что надо сделать, с кем встретиться, подробно отпишу, записку завтра привезут вместе с командировочным предписанием и деньгами. Ну и в Новосибирск отзвонюсь. Идёт? Только вы вот что, в первую неделю у матери посидите, а то Сергеич испугается, такую вот красоту под глазом увидев.

Серебров рассмеялся. Рассмеялся с облегчением, синяк синяком, но всё произошедшее с Грачом завода и его личных интересов не касалось, и это успокаивало.

Утром следующего дня Николай Грач был в пути.

8

Ночь для Корня прошла тревожно.

Вспоминая рассказ Алёны, скрипел зубами – жаль себя, ведь сам свою судьбу выстроил. Как всё в исходное вернуть? Никак. Не вернёшь… Что было, то было, висит клеймо – ВОР! И при огромном желании его не смоешь.

Старушку жаль. Вот если бы он здесь жил…

Да не жил он здесь! Хаты брал, людей грабил, кутил, пьянствовал, забот не знал – ни о старушках, ни о родителях. И никаких дум.

А думать стоило.

Алёнка… Такая девка… Такая… Вкалывает с утра до позднего вечера, старикам сопли подтирает, обхаживает, они для неё родные, и она им не чужая. А вот если бы он здесь жил, то она с ним была, это точно.

Размечтался…

Кому нужен фраер дешёвый…

Закемарил Корень лишь под утро. Очнулся часов в одиннадцать. Голова болела, перед глазами туман. В памяти обрывочные картины ночных переживаний и только.

А если от них избавиться? Просто попытаться о них забыть. Что останется?

Встал с кровати, попытался размяться: руки вверх, руки вниз, головой повертел. Не идёт. Лень и апатия… Сел к столу, взял бутылку с минералкой, глотнул из горлышка. Чуть полегчало. Грохнул руками по столу.

Да пошло оно всё…!!!

И себе вслух:

– Мудак! Последний идиот. Надо идти к старухе, всё ей рассказать, а там будь что будет!

Вечером Корень был у дома Антонины Митрофановны. Прошёлся туда-сюда, на лавочке посидел. Тяжело вздохнул и к двери.

Старушка долго не открывала, терпеливо ждал, знал, она дома. Как и в первый раз, щеколда звякнула, дверь открылась. Старушка мельком глянула на него, кивнула, здороваясь, и, развернувшись, засеменила в комнату.

Послышалось:

– Дверь прикрой, дом застудишь.

Аккуратно прикрыл входную дверь. Скинул пальто, руки потянулись к вешалке.

Опять сами потянулись…

Выдохнул, как штангист перед помостом, вошёл в комнату и от двери выпалил:

– Не Павел я. Меня зовут Сергей, Сергей Коренев. Родился здесь, в этом доме, в шестнадцать лет сюда приезжал…

Сделал несколько шагов к креслу, перевёл взгляд на лицо старушки и осёкся. Антонина Митрофановна была бледна как простыня. Руки с напряжением сжимали подлокотник, пыталась вздохнуть, но только хватала воздух ртом. Правая рука потянулась к тумбочке с лекарствами. Серёга понял: надо помогать. Упал на колени, принялся судорожно хватать пузырьки с жидкостями, блистеры с таблетками. Увидел флакончик с валерьянкой, взял, накапал в стакан с водой десяток капель и буквально всунул в немощную холодную руку. Старушка сделала несколько глотков, попыталась поставить стакан на место, чуть не уронила. Прикрыла глаза, откинула голову на спинку кресла.

Серёга стоял на коленях, боясь шевельнуться, в голове крутилось – зачем так, прямо с порога…

Сколько времени прошло, сказать трудно. Но вот Антонина Митрофановна открыла глаза, увидев стоящего на коленях Сергея, попыталась улыбнуться:

– Что, Павел, внучком захотел стать?

Слава богу, пришла в себя.

– Да не Павел я, Сергей, хотите верьте, хотите нет – рождён Кореневым и точка.

Встал с коленей, присел к столу.

– Антонина Митрофановна, простите, что я так вот, прямо с порога во внуки подался. Но всё действительно так. Моё признание ни к чему не обязывает. Не хотите верить, не надо, однако выслушать вы меня должны, а уж потом выводы делайте.

Говорил, а сам думал – попрёт старушка, точно попрёт. Однако, к удивлению, предложение старушка приняла:

– Рассказывай… внучок…

И Сергей начал рассказ.

Говорил поначалу сбивчиво, непоследовательно, что память подсказывала, о том и говорил. Удивительно, но многое вспомнил. Вспомнил себя совсем малым, сандалики вспомнил, от которых болели ножки, но красивыми они были, яркими. В памяти остался высокий приставной детский стул, с которого, раскачиваясь, однажды грохнулся, долго потом плакал на руках матери. Ну и более последователен был, вспоминая детский дом, своё далеко не детское детство в нём. С горечью и болью поведал об ощущениях после первой ходки в тюрьму, мытарствах на воле. Он и о своём нынешнем положении рассказал, всё как на духу, и что в банде состоял, людей грабил, и что от сообщников убежал, что ищут его, о том, что с деньгами ушёл, не сказал.

Долго длилась исповедь Корня. Горло пересохло, голос осип, а он всё говорил, говорил, и лишь стук входной двери остановил монолог.

Старушка привстала в кресле:

– Алёнушка пришла.

Да, это действительно была Алёнка. Она вошла, а с ней будто солнце в дом заглянуло: улыбка на лице, глаза светятся и, как и прошлый раз, смущение.

– Ой! Гости у нас. Сейчас чай будем пить…

И выскочила на кухню.

Сергей подался в сторону хозяйки дома:

– Антонина Митрофановна, я не хочу, чтобы Алёна что-то знала, можно я пока Павлом останусь.

Старушка неопределённо пожала плечами.

Чай пили молча. Алёна пыталась расшевелить хозяйку и гостя. Не получилось. Потом успокоилась – нет так нет. Затем померила старушке давление, оно зашкаливало, покачала головой, порылась в куче лекарств на тумбочке, нашла нужные и подала старушке.

– Выпейте немедленно и в постель, давление и пульс высокие.

Антонина Митрофановна, как бы соглашаясь, качнула головой:

– Хорошо. Но сначала просьба у меня к вам.

Сергей и Алёна переглянулись, мол, к кому относится это «к вам».

Старушка продолжила:

– К обоим просьба. Речь будет о моём внуке. К тебе обращаюсь, Алёнушка, не чужой ты мне человек, сроднились уж. Павел знал Сергея, думаю, и он согласится помочь.

Откинула голову на подголовник, прикрыла глаза. Молодые люди застыли в ожидании.

– Так вот. Сначала о главной тайне моей семьи. Об этом не только можно сейчас говорить, я уверена, нужно – годы идут, скоро в мир иной. Очень скоро. Алёнушка, ты отчасти знаешь эту историю. Сынок без моего благословения женился, было это более трёх десятков лет назад. Сопротивлялась женитьбе как могла. Но расписались. Детишек всё хотели. Год ждали, Мария никак не могла забеременеть. Долго по врачам ходили, в конце концов дали специалисты заключение – бесплодна она. Трагедия. Да ещё я подзуживала сына, мол, не на той женился. И решились они на усыновление. Уж не знаю, кто помог, как они нашли роженицу, но спустя какое-то время появился в нашем доме мальчик, Серёжей назвали. Для соседей, знакомых это событие новостью не стало, тайком Пётр и Мария к усыновлению готовились. Мария женщина крупная, как говорят, в теле, так что и на седьмом, восьмом месяце не поймёшь, беременна ли. А за два месяца до родов Маша вообще дома сидела. Я в эту историю не вмешивалась, да и не доверялись они мне, плохо мы тогда жили с сыном. А то, что меня не посвящали в это дело, сейчас понимаю, правильно – я для них врагом была, могла всё испортить. Когда появился маленький, я была в шоке, вновь скандал устроила. А дальше зарылась в конуру и жила своим миром. Сын попытался было помириться. Мальчику в это время было месяца три-четыре. Разговор у нас с ним получался, может быть, и мир наступил, но вмешалась Мария. На ровном месте устроила скандал, почему, мол, муж шепчется за её спиной? И ко мне: «Вы меня ненавидите, со свету сживаете» и так далее. Я хотела мира, но слова Маши взорвали. Опять пошла ругань. Пётр сначала между двух огней находился, пытался примирить, потом махнул рукой и сторону жены занял. И я решила уйти из дому. Собрала документы, вещи и уехала, адрес не оставила – злоба душила. Как жила, где жила, сейчас не важно – жила. И вспоминать о тех годах не хочу. Лишь лет пятнадцать назад сюда приехала. В дом зашла, а семьи нет… Это Божье наказание, иначе не скажешь. Тяжело те дни пережила. Однако сейчас не об этом разговор. В тот день, когда сын пришел ко мне с миром, он поделился историей усыновления, про биологическую мать Серёжи рассказал, адрес роженицы оставил.

Антонина Митрофановна повернулась к Алёне:

– Сходи-ка, девочка, в спальную комнату, там в моей корзинке, на тумбочке у кровати, кисет, синий такой – мужа кисет, принеси сюда.

Алёна вышла из гостиной.

Сергея словно кто приковал к стулу. Был он бледен, по телу струился пот, на лице испарина.

Вот это поворот…

Девушка принесла небольшой холщовый пакетик, уже явно не синего цвета. Старушка, покопавшись, достала пачку вчетверо сложенных бумаг.

– Вот адрес родной матери Серёжи, её фамилия, имя и отчество. Прошу вас, сходите к этой женщине, знаю, она жива и здорова, мужа, правда, давно нет, умер ещё до рождения детей. Если пожелает, обо всём сама расскажет. А теперь, пожалуйста, оставьте меня, мне надо побыть одной…

9

В новосибирском аэропорту Николая Петровича встретила машина. Серебров не успел проинформировать о том, что его будут встречать, а потому Грач с настороженностью отнёсся к окрику из толпы встречающих:

– Николай Грач! Это вы?

Ну да, недавно вот так же из машины окликнули – мордобоем закончилось. Он недоброжелательно посмотрел на обратившегося, но нет, вроде приличный человек, однако тело всё ещё побаливало, да и глаз наполовину прикрыт. Николай и ушёл бы, не откликнувшись, но встречающий оказался настойчивым человеком.

– Николай Петрович, Пётр Сергеевич поручил вас встретить… Да, да, не ошибся, я встречаю инженера Грача. Вы ведь Грач?

Однако память не отшибли, вспомнил имя-отчество товарища Сереброва – Пётр Сергеевич. Натянуто улыбнулся.

– Извините, а как вы меня узнали?

Встречающий деловито подхватил походный саквояж гостя и отвечал, стремительно двигаясь к выходу:

– Описали мне вас, с таким красавцем под глазом вы единственный с этого рейса.

Николай инстинктивно потянул руку к лицу. Мазал лицо кремом перед вылетом, мазал – всё попусту. Действительно, такую красоту не закроешь, разве что половину лица повязкой перевязать.

В область летели словно на крыльях, будто из «тушки» и не выходил – что значит чиновничья машина. Водитель, звали его Сергей Сергеевич, по дороге рассказывал о сибиряках, местных новациях, о рыбалке, сборе кедровых орехов. Казалось, говорун Сергеевич – трепло, если проще, однако интонация, голос водителя были далеко не вороньими и не раздражали, Николай под этот щебет даже прикорнул.

– Николай Петрович, приехали. Ваш дом.

Грач встрепенулся, покрутил головой, номер дома рассмотрел, точно, приехали. Потянул было руку к внутренней ручке машины, но вспомнив, что он в чужом авто, повернулся к водителю:

– Сергей Сергеевич, я что-то вам должен?

Тот весело хохотнул, выскочил из машины, достал из багажника саквояж.

– Вы должны взять свои вещи и всё. Вот они. Передал? Передал. Всё, теперь вы ничего не должны. Хотя погодите, от Петра Сергеевича… Держите.

Николай взял сложенный листок бумаги, кивнул. Прощаясь, пожал руку водителю и пошёл к дому. Только тронул калитку, а мать с крыльца бежит, видимо, ждала у окна.

– Сынок…

Слёзы, причитания…

Не любил Грач это дело, но сейчас сам чуть слезу не пустил: мать давно не видел, по телефону, в письме разве что углядишь, а тут посмотрел на прильнувшую к нему голову мамы – седина, сплошная седина. Десяток лет назад не было этого. Впрочем, десять лет для пожилого человека это очень много.

Внутри дом Николай признал сразу – как уехал, ничегошеньки не поменялось. Ковры у кроватей, прикроватные коврики те же. Мебель в комнатах, кухонька – без изменений, даже холодильник, старенький «Днепр» – всё узнаваемое. Пожалуй, одно изменение всё же появилось – санузел. В прежние времена на улицу по нужде бегали. И ещё показалось, что комнаты совсем маленькие, от стены до стены пара-тройка шагов и до потолка рукой достать. Но это вполне объяснимо, его дальнейшее жильё, даже в студенческой общаге, не говоря уж о квартире, было куда просторнее.

Стол мать накрыла быстро, видно было, готовилась. Бутылку коньяка по случаю приезда сына поставила и, конечно, фирменные пельмени. Гора пельменей и к ним сметана, масло, уксус, лук и жареный, и уксусом гашенный. Рыба, мясо и прочее.

Слюна до полу…

Прежде чем начать пиршество, Светлана Фёдоровна принесла аптечку и обработала «украшения» сына. О синяках и ушибах, чтобы не травмировать мать по приезде, он рассказал по телефону, дескать, в аварию попал.

Что делать, бывает.

Спал Николай как убитый. Как лёг на левый бочок, так поутру на левом боку и проснулся, ничего не затекло.

Что значит отчий дом!

То, что Грач не увидел изменений в обстановке, не означало, что их дом вечен. Это далеко не так. Любое хозяйство, кроме любви, требует заботы, а в их доме десяток лет не было мужской руки. И с утра следующего дня Николай принялся на работу: смазал противно скрипящие межкомнатные дверные петли, подправил крыльцо, подтянул болты крепления стола, взялся было за табуретки – нет столярного клея, матушкина кровать нещадно скрипит, надо бы крепления купить. И через день, записав, что необходимо приобрести, отправился в магазин.

В общем, неделю Грач носился по дому с молотком и гвоздями, ремонтировал мебель, электроприборы, благо с электрикой на «ты», даже обои кое-где подклеил, а в маминой комнате вовсе поменял.

Мать не успевала удивляться. Некогда негодный утюг вдруг заработал – значит, новый покупать не надо. Кровать перестала скрипеть, слава тебе, Господи, – золотые руки у сына. А уж на новые обои не только любовалась с восторгом, она и соседей привела, смотрите, дескать, сын в гости приехал, рукастый у неё сынок, любящий.

Во вторую неделю пребывания в родных краях Николай Петрович побывал в областной администрации. Здесь его принял товарищ Сереброва, Пётр Сергеевич Толкачёв. Какую должность занимал этот человек, Грач не понял: кабинет неказист, стол чист, телефон один, таблички на двери нет. Но по тому, как Толкачёв общался с людьми, его репликам, властному голосу понял, перед ним большой человек. Сидел Николай у Петра Сергеевича минут сорок, о делах разговаривали ровно пять минут. Он и ушёл бы спустя пять минут, но чиновничий аппарат дело такое: посетитель за посетителем, непрерывные звонки, при этом беседы не о женщинах или отдыхе на природе, всё о материалах, запасных частях и, конечно, деньгах. Грач вспотел, слушая всё это. А Толкачёв спокоен, выдержан, конкретен, предельно тактичен. Видимо, это был его привычный ритм жизни.

Ушёл Грач с чётким пониманием, что предстоит делать, с кем необходимо встретиться, все предварительные проработки Толкачёвым были сделаны. Николай был восхищён – вот это человечище.

Дальнейшие походы по кабинетам были менее интересны, но плодотворны, в этом тоже была рука Петра Сергеевича. Через пару дней по телефону доложил Сереброву о выполнении поручений.

От шефа вопрос был один:

– Как глаз?

Николай понял, Серебров желает его видеть. Замялся – толком осмотреться в родном городе не смог, а планы были большие: в школу сходить, с прежними друзьями повстречаться. Когда он ещё сюда вернётся.

– Иван Андреевич, затягивается кровоподтёк, я научился гримироваться, не особо и видно, но знаете…

На том конце провода послышался смешок.

– Да уж, гримируетесь вы мастерски, Сергеич вчера звонил, мол, откуда у твоего представителя синяк под глазом, пришлось объяснить, человек в неравной схватке честь завода защищал. Ладно, недели хватит? Хватит. Ровно через семь дней жду на работе.

К матери Грач добирался на такси. И уже в родных стенах почувствовал – зверски устал.

Перекусил и в детскую. Комнату, где он отдыхал, иначе в этом доме не называли.

Осторожно зашла мать.

– Сынок, Оленька звонила, сказала, у них всё хорошо, детишки здоровы. Ещё передала, что на днях приходила женщина с твоего предприятия, спросила адрес, наш адрес, для тебя какой-то пакет должны передать. Ты позвони завтра, может, я что неточно поняла, уточнишь.

Николай кивнул и в кровать, вновь на левый бок.

Тишина и покой…

10

Не все в эту ночь спали спокойно. Притоптывая и похлопывая по бокам, у дома Грачей бродил брат Хрома Стас. Прилетел он в Новосибирск утром, добрался по адресу, нашёл невзрачное местечко у дома и присел в ожидании перца, фотография которого лежала во внутреннем кармане.

Дождался.

Тот появился дома под вечер, шмыгнул в дверь, и тишина.

Вот и ладненько, главное узнал, клиент действительно живёт по этому адресу.

Уже успех.

Теперь можно отдохнуть.

А где? Из аэропорта прямо на скамейку под домом. Ночи в октябре прохладные. Хорошо, догадался у таксёра водку купить, колечко колбасы в рюкзак ещё в Москве положил. Стас устроился удобнее на довольно шаткой лавке и приступил к трапезе. Сделал пару глотков прямо из бутылки, откусил кусок колбасы – челюсть побаливала. Жевал осторожно, вспоминая последние деньки перед «командировкой». Казалось бы, что сложного в слежке. Спрятался в кусты и следи, где чел, потом осторожно веди его – по крайней мере, в боевиках так показывают. Он эту задачу хорошо понимал, но облом случился с первых минут, ещё там, в Подмосковье, когда начал вынюхивать адрес перца. От заводской проходной его лихо турнули, в заборе лазов нет, он к брату, тот за руку и к бугру, так, мол, и так – проблемы. Ток насовал ему меж глаз, по челюсти хорошенько съездил. Брательнику говорит: «Никчёмная нынче молодёжь, ничего сами делать не могут…» и попёр взашей. Вали, говорит, отсюда, адрес завтра получишь. На следующий день Хром принёс записку с адресом, фотку перца и тоже попенял, дескать, Лунка работала, умная девка, адрес на блюдечке Току принесла, а ты, дурень молодой, мозги напрячь не смог. Ещё и пригрозил, если не справится с заданием, Ток уроет.

С этими далеко не радостными мыслями он и закемарил.

Утром разбудил лай собак.

Стая. Боже! Да сколько же вас! Затуманенные водкой мозги начали шевелиться – понял, загрызут. Покрутил головой, ни тебе палки, ни камня. Взгляд упал на колбасу, полкружка «Краковской» оставил на завтрак. Ладно, останусь голодным, но в портках. Схватил колбасу и отбросил подальше. Собаки рванули за добычей. Стас встал и быстро пошёл к автобусной остановке.

Лай собак разбудил Светлану Фёдоровну. Она к окну, а там парень отбивается от животных, вот он что-то бросил вдоль дороги, и собаки умчались. Обличье парня показалось ей знакомым. Где-то она его видела.

Николай встал в одиннадцать часов. Спал без мультиков в голове – и это хорошо. Позавтракали, мать напомнила, надо позвонить домой. Николай кивнул, взял телефон, набрал домашний номер. Ольга рассказала о здоровье, детях, об этом он вчера слышал, потому слушал, поддакивая и почти не вникая в смысл слов, но рассказ жены о некой женщине, которая приходила на днях якобы узнать адрес для отправки ему каких-то документов, насторожил. Серебров в разговоре ни словом не обмолвился о том, что кто-то передаст ему документы. Пришлось снова беспокоить шефа. Был он на месте и подтвердил, что никаких поручений везти бумаги в Новосибирск не давал.

– Николай Петрович, будь осторожнее, возможно, это продолжение истории, что произошла с тобой недавно.

Шеф взволнован, Грач понял по тому, что Серебров перешёл на «ты».

Иван Андреевич продолжил:

– Давай условимся, посматривай по сторонам, особо не светись, тем более что заводские задачи почти решены, а я позвоню Петру, возможно, что посоветует. Держи меня в курсе.

По лицу сына Светлана Фёдоровна поняла: есть проблемы.

Не хотел Николай впутывать мать в свои дела, но не выдержал: родной человек, выслушает, поймёт, что-то и посоветует, самое неприятное позади – это главное. И он рассказал всё: и как бандиты, похитив, увезли его в неизвестном направлении. Как избивали, грозили, потом оказалось, с кем-то спутали, и отпустили.

– Ты представляешь, главарь банды заявил, что я похож на человека, который похитил у них огромную сумму денег. Спрашивает, есть ли у меня близнец, дескать, я копия их бывшего подельника.

Дабы сильно не расстраивать мать, Николай пытался говорить шутливым тоном, рассказывал историю с улыбкой.

– Ты представляешь? Близнец! Говорит, мол, есть у тебя близнец и всё тут. Откуда? Отродясь…

Слушая сына, Светлана Фёдоровна вдруг побледнела, руки судорожно схватились за стол, скатерть соскользнула на пол. Она потеряла сознание. Николай едва успел подхватить. Мать была не тяжела, словно пушинку перенёс на кровать, поискал в аптечке нашатырь и кое-как привёл в чувство.

– Что случилось, может, скорую вызвать? Как ты себя чувствуешь?

Мать попыталась приподняться:

– Сейчас, сейчас… Сейчас приду в себя, кажется, мне лучше. Ты только не уходи, посиди со мной.

Николай всё же встал, попытался выйти на кухню, мать схватила за руку:

– Коленька, Христом Богом прошу, не выходи на улицу, не надо…

– Я не на улицу. Успокоительные капли есть? Наверно, в аптечке, да?

Мать кивнула головой.

Поковырявшись в коробке с лекарствами, Николай нашёл валокордин. Ольга держит такое средство дома, иногда пользуется, если перенервничает. Налил в стакан воды, капельки накапал и отнёс матери.

Светлана Фёдоровна, прикрыв глаза, долго лежала не двигаясь. Грач сидел рядом. Тело занемело, но позу не менял, боялся мать потревожить. Он и сам задремал, а когда очнулся, увидел в глазах матери слёзы.

– Мамочка, что с тобой…

– Не надо, Николай, молчи, пожалуйста. Всё хорошо, мне лучше.

Тревожным был для Николая тот день. Он не понимал, что произошло с матерью, слонялся по дому, пытался что-то делать, конечно, о встрече с друзьями и не помышлял. Спать лёг рано, ворочался с боку на бок – не спалось. В час ночи тихонько поднялся, прошёл на кухню, чтобы не будить мать, прикрыл дверь. Вскипятил чайник.

– Коленька, и мне налей.

Мама. Как она незаметно прошла? Потом вспомнил, сам же петли смазывал и радовался, что не скрипят. Улыбнулся, пододвинул маме стул.

– Почаёвничаем? Давно так не сидели…

Светлана Фёдоровна присела. Лицо было по-прежнему бледным. К чашке не притронулась.

– Сынок. Камень на душе висит. Уже больше тридцати пяти лет давит каменюка. Послушай, что я скажу, и постарайся понять.

Она замолчала. У Николая по спине ветерком промчался холодок. Насторожился. Что-то произошло? Но что?

Мать продолжала:

– Тридцать пять лет назад я родила близнецов, двух мальчиков. Одного малыша в роддоме оставила. Домой принесла лишь тебя. Тогда я думала, это лучшее решение. Втроём мы бы не выжили. Почему втроём? Дело в том, что твой… ваш отец умер накануне родов. Ты эту историю знаешь. Итак, я одна, родных нет, без средств к существованию, без работы, с двумя маленькими детьми, только угол для жилья был. Как жить? В роддоме ещё до родов познакомилась с врачом, который предложил передать после рождения одного ребёнка в молодую бездетную семью. Сказал, хорошо заплатят и год обещают поддерживать материально. Так всё и случилось. Вы родились, и нам с тобой в течение года через сберкассу приходили деньги. Порядочными оказались люди. Судьбу твоего брата я не отслеживала, уверена была, так лучше – родила и забыла, пусть человек знает лишь одну мать. Предательство это или нет, судить не могу. Всё происшедшее было тайной за семью печатями и хранилось только в моей душе и только в ней. Никому никогда не говорила, что родила двух мальчиков. Никогда! А сейчас, когда с тобой произошла эта ужасная история, молчать не могу. Душой чувствую, жив твой брат и сейчас где-то рядом.

Мать замолчала.

Николай был в шоке. Мыслей ноль, а в голове крутится стишок, прочитанный когда-то вместе с детьми:

 
Эй, братишка, посмотри —
Зеркало кривое!
Я смотрю туда один —
А оттуда – двое…
 

Из каких таких запасников вылезло четверостишье, непонятно.

Что же, двое в зеркале – тому и быть. Судить мать он не имеет права. Ей сейчас поддержка нужна. И разговоры сейчас, ночью, дело неблагодарное.

Пусть всё пока останется как есть.

– Мамочка, успокойся, давай я тебя отведу в спальную комнату, ложись. Завтра всё обсудим. Хорошо?

Мать слегка качнула головой.