Текст книги "Глас Времени"

– Убрать оружие! – командует Лабберт.

Эсесовцы тотчас опускают стволы.

5

На рассвете кавалькада из трех машин подъезжает к дому в двадцати километрах от Мюнхена. Белый особняк купается в оттенках розового утра.

– Это не тюрьма. Тогда в чем подвох? – спрашивает Иосиф, в качестве разминки воздевая руки к утреннему небу.

– А кто говорил про тюрьму? – поднимает бровь Лабберт. – Ведь было сказано, что вам просто нужно кое-где пересидеть, пока я не закончу некоторые дела.

Лотар недоверчиво косится. В утреннем свете его избитое лицо выглядит кошмарно, но сам он по этому поводу не переживает.

– Тюрьма может иметь сколь угодно приветливый вид и, тем не менее, ею оставаться, – говорит Иосиф. – Полагаю, во время пересиживания покидать пределы дома нам будет нельзя?

– Безошибочное предположение. Несколько дней вы будете находиться под постоянным контролем на территории этого загородного имения. Вас будут кормить, приносить газеты, журналы, а также вы сможете слушать радио и свободно разгуливать в пределах периметра. Простите, но гоняться за вами у меня желания больше нет.

Подозрительный Лотар и доверчивый Иосиф понимают: такой вариант лучше, чем душная камера. А главное, по пути сюда Лабберт дал обещание через несколько дней перебросить измотанных двадцатым веком обратно в свою эпоху. Даже пообещал рассчитать, чтобы они оказались дома в тот же день и в тот же час. Однако умолчал, что минувшей ночью сидел за столом с Адольфом Гитлером, и что тот приказал любым способом уничтожить «гостей из будущего». Пока Лабберт держит язык за зубами.

Но теперь ему нужно в Мюнхен. Его ждет недолгая, но утомительная работа: необходимо передать управление отделом в руки другого специалиста и подготовиться к выезду в Антарктиду.

Лабберт прощается, садится в машину и уезжает.

Лотар убегает искать умывальник, чтобы смыть с лица засохшую кровь и промыть остальные раны.

Иосиф остается на веранде в одиночестве. Одиночество ему сейчас и нужно. Самое время согнать свои мысли в кучу. Сентябрьское утреннее солнце, бархатное небо, переливистое чириканье птиц, запах древесины – все это умиротворяет, успокаивает и способствует.

«Вот и подходит к концу загадочное путешествие во времени, – закрывая глаза, думает Иосиф. – Если подразумевать домом свой век, скоро буду дома. Лабберт просил подождать два дня. Значит, в общей сложности, я пробуду в прошлом пять суток. Продолжительная экскурсия, надо сказать. Хорошо, вот я вернулся; прокатное агентство получит страховую выплату за исчезнувший «Мерседес». По-видимому, против меня инициируют судебное разбирательство. Продлится оно, конечно же, недолго: машину найти не смогут, а причастность к русской мафии опровергнут. Потом меня выдворят из страны и навеки запретят въезд. Мирный учитель немецкого станет не въездным в государство, язык которого с большой любовью преподает уже десять лет. Как мне с этим жить?»

Тропинка, уходящая за территорию, обсажена кустарником. Иосиф наблюдает как, оккупируя тонкие ветки, туда с шумом и щебетанием залетает стая мелких птиц. Птицам нет дела, какой сейчас век. Они жили тысячи лет назад, живут сейчас, и жить будут еще очень долго. Возможно, дольше, чем человек. Ведь у них нет разрушительных войн, концентрационных лагерей, газовых камер и крематориев. Нет идеологического мусора, которым постоянно обрастает человеческое общество. Конечно, птицы, как и многие другие животные в этом мире, рьяно оберегают свой вид смешения. Кто-то особо умный узрит в этом черты национализма, расизма в исконном своем воплощении. Но сравнивать естественную биологическую потребность с той грубой, извращенной, в чем-то садистской особенностью человека просто нельзя. Сохранение качества, безусловно, играет высокую роль, но в погоне за этим нельзя переходить к самоистреблению. В крайних случаях вполне может быть применим локальный расизм, когда некоторые народы объединяются в отдельные ареалы и размножаются строго внутри себя. Это знает каждый, ибо продиктовано это здравым смыслом, но почему-то на протяжении развития человечества мы прослеживаем совершенно иную картину. Льется кровь, над некоторыми народами проводят крупномасштабные акты геноцида. Это не то, к чему должен идти человек. И пока не случилось страшное, миру нужно понять это как можно быстрее. Иначе холокост двадцатого века покажется разогревом на пути к настоящему всесожжению.

По тропинке прохаживается эсесовец с винтовкой за плечом. Птицы пугаются этого ворона в человеческом обличии и улетают.

– Сколько вас здесь? – громко спрашивает Иосиф.

– Достаточно, чтобы постоянно держать в поле зрения объект наблюдения и по возможности оставаться невидимыми, – удивительно быстро отвечает солдат.

Просматривая исторические фильмы, Иосиф не заострял внимание на разнице между эсэсовцем и солдатом вермахта. И те, и другие носят форму. У тех и других каски, фуражки, кители и сапоги. У обоих в наличии полевые и парадные формы. Разумеется, СС – элита. Особенно подразделения, созданные для охраны Адольфа Гитлера и высших партийных работников. Но и вермахт в лучшие годы – пример для подражания многих армий мира.

– Если я встану и побегу, – продолжает Иосиф, – каковы ваши действия?

– У нас приказ стрелять. – Эсесовец снимает с плеча винтовку, взводит и берет на прицел воображаемую цель. – Я спускаю курок, цок – и вы на земле. Постараюсь не убить, а лишь обездвижить.

У него розовые щеки, он молод. Фронта, конечно же, не видывал.

– Значит, прямого указания стрелять на поражение нет?

– Только если не станет очевидно, что вернуть беглецов нельзя.

6

Лабберт возвращается в рабочий кабинет. Долго расхаживает из угла в угол. Прикасаясь ладонями к лицу, разглядывает в зеркале свое отражение. Пальцы медленно ползают по недавно образовавшимся морщинам.

Случается панический приступ. Он вновь на грани потери сознания. Стакан воды, вылитый прямо на голову, улучшает положение. Через пять минут, благодаря ровному дыханию и абстрагированию от тревожных мыслей, удается прийти в норму. Но теперь хочется спать. Рваный, полупьяный сон на крышке стола, вперемешку с короткими полудремами на борту самолета после трехсуточной бессонницы, оказывают ужаснейшее влияние на организм и сознание. Лабберт подозревает и допускает, что виной плохого самочувствия вполне может быть недостаток сна. Эти мысли приободряют, ибо они означают: никакой болезни нет.

Собрав силы для решающего акта, рука снимает трубку, и голос спешит отдать поручение. Согласно этому поручению, все кто контактировал с «гостями из будущего» исчезнут: врач, который первым зафиксировал их появление и осуществил донос, отряд СА, встретившийся лицом к лицу с Лотаром и его верным пистолетом, портные, приютившие Иосифа. Исчезнет даже бармен, который, решившись на первое в своей жизни стукачество, уже прибежал в гестапо с доносом о некоем странном посетителе. Исчезнут все. Зачастую при диктаторах законы физики нарушаются – люди пропадают бесследно…

Теперь Лабберт снимает эсесовское облачение, запирает кабинет и стелет себе прямо на полу. Законы физики в разных точках Мюнхена уже начинают нарушаться, а он проваливается в сладкое забвение. В сон, в котором, увы, нет сновидений.

7

Кровавый закат царствует над нацистской Германией. Где-то на востоке вермахт берет Варшаву в кольцо.

Хорст Гопп, верный адъютант, сидит за рулем служебного «Хорьха». Сумасшедший день для него закончен. В кобуре еще теплый ствол оружия. Он убивал. Ведь, помимо собирания документов, вторичным заданием начальник поручил «зачистку»: к концу дня оба поручения успешно выполнены. Документы из архива мюнхенского «Наследия предков» по всем правилам запакованы. Остались только личные вещи из дома Лабберта, но он в последний час заберет их сам. Лабберт уже решил, что сбежит от нелюбимой женщины, ничего не сказав.

Бумаги на заднем сидении представляют высокую ценность. Хорст не отходит от автомобиля ни на шаг. Он пока не знает, куда их нужно доставить: Лабберт приказал только собрать все в кучу.

«Хорьх» катится по улицам. Гопп знает: за соседним углом есть телефонная будка.

Он подкатывает к ней таким образом, чтобы залезть в нее прямо из дверцы автомобиля.

Номер телефона начальника Хорст помнит наизусть. Длинные гудки сменяются тишиной, затем потрескиванием: Зельда переключает коммутатор.

Значит, проснулся, думает Хорст. Когда заезжал за бумагами, он впустил и вскоре выгнал: продолжил спать. Прямо на полу. Как спартанец.

– Алло! – бодро отвечает Лабберт. На его столе остывает ароматный кофе.

– Это Хорст. Ваши указания выполнены.

– Все по списку? – интонация подчеркивает скрытый смысл вопроса.

– Так точно. Всех по списку. С командой СА пришлось повозиться, – холодным голосом чеканит Хорст.

– Хорошая работа. Ты достоин более высокого звания. Перед тем, как я отбуду, попрошу нужных людей помочь в продвижении.

– Но я ваш адъютант, – тактично напоминает Хорст. – Прошу позволения отбыть вместе с вами.

– Понимаешь ли, – в трубке раздается тягостный вздох, – я уезжаю надолго, возможно, на всю жизнь.

В данный момент непоколебимый Хорст сильно переживает. «Почему шеф от меня отказывается?» – думает он. – «Ведь я уничтожил всех, кто хоть как-то был связан с теми событиями. Всех! Остаюсь только я сам. Если Лабберт не согласится взять меня в Антарктическую поездку, велика вероятность разделить их участь»

– Хорошо подумай, мой мальчик. Это серьезный шаг. Ты можешь расстаться с родиной навсегда.

– Пожалуйста. – В интонации Хорста Лабберт различает страх. Разумеется, сам Лабберт ни за что не отдал бы приказ убить своего адъютанта, но желающие найдутся.

– Хорошо, я постараюсь решить этот вопрос.

– Что делать с архивом? Набрался большой ящик, все закрыто, опечатано и находится в автомобиле.

– Охраняй. Держи в поле зрения. Не выпускай из рук. Когда поедешь домой, глаз с него не спускай. Скорее всего, мы пробудем в Мюнхене еще сутки, может, двое. Я сообщу, куда нужно будет его доставить.

В городе, где дома притиснуты друг к другу, много темных углов. Через мутное стекло телефонной будки Хорст видит, как в одном из них кто-то шевелится. Приоткрыв кабинку, он напряженно всматривается. Какой-то пес сидит возле водосточной трубы на углу и чешет ухо. Над местностью сумерки. Хорст отворачивается и продолжает разговор, но что-то не дает ему покоя. Вдруг переулок освещается секундной вспышкой, и спина чувствует тепло. Связь прерывается и трещит. Хорст опять оборачивается к дому. Пес, который был здесь секунду назад, где же он? Убежал? Нет. Его кишки болтаются на крючке, которым закреплена водосточная труба. В переулке витает облако сизого дыма.

Хорст не верит глазам. Из дыма выходят двое. Но это… не люди. Их рост около двух-двух с половиной метров. Тонкие конечности, изящный стан. Лица будто из мастерской Микеланджело: поражают идеальными контурами. В природе таких людей не бывает.

Они будто бы сошли с картин футуристов конца ХХ века, когда человек бредил путешествиями по космосу и представлял космонавтов-покорителей именно такими: высокими, стройными и невероятно красивыми. Но Хорсту недоступны такие сравнения, он ассоциирует их с пропагандистскими плакатами, где изображены белокурые стройные люди, строители тысячелетнего рейха.

Один из великанов останавливается у водосточной трубы, с которой свисают останки пса, и, словно выражая скорбь, покачивает головой. Второй рыщет глазами и что-то нашептывает собрату, тончайшие губы едва шевелятся. К Хорсту приходит смутное понимание, что они появились здесь не случайно: они кого-то ищут. Он замирает с трубкой в руках. Лабберт на другом конце провода, безотлагательно просит объяснить происходящее.

– Не знаю… Вижу двоих… и это не люди. Точнее, какие-то нереальные люди. Высокие, стройные. Кожа как у младенцев. Лиц узнать не могу. Они совершенны…

Лабберт вспоминает об Антарктической расе. Но вмиг понимает: если бы Хорст увидел именно тех товарищей, у него, несмотря на возраст, случился бы сердечный приступ: они тоже высоки и тонки, но их бледно-зеленые лица и огромные овальные глаза не столь иконописны, сколь адъютант обрисовывает возникших существ.

– Где ты?

– На Анемоненштрассе. У телефонной будки.

Лабберт отодвигает кофе, всматриваясь в карту городских улиц, находящуюся под стеклом.

– Так, нашел, это в пяти минутах езды. Что они сейчас делают, Хорст?

– У одного в руке красный луч, он им водит по собачьим кишкам, и те исчезают.

– Что?

– Второй, кажется, увидел меня. Да-да, точно вам говорю… он смотрит! Штандартенфюрер, у меня жуткое чувство, я бы даже сказал, уверенность, будто им нужен именно я!

Когда взгляды существ и Хорста сталкиваются, у последнего леденеет душа. Белые лица и светлые волосы, кажется, должны сочетаться с голубыми глазами, но нет, они у них черны как ночь, а цепкость взгляда сравнима с пиратскими крюками.

– Не молчи, Хорст!

– Идут!

Ладонь ложится на кобуру. Палец отщелкивает кнопку.

В Германии, где полно штурмовиков и военных, именно в этот момент рядом никого нет, и некому протянуть руку помощи.

– Оружие есть?

– При мне пистолет. На заднем сидении лежит автомат, но до него мне трудно будет добраться.

Существа приближаются. Луч в руке одного из них меняет цвет и становится синим.

– Что делать, штандартенфюрер?

– Держись, мой мальчик, я немедленно высылаю группу…

Хорст вешает трубку, достает пистолет, собирает смелость в кулак и пинком распахивает будку.

– Кто такие, и что вам нужно?! – стараясь выглядеть грозно, спрашивает он.

Великаны смотрят ему в глаза. Хорста передергивает от этого гипнотического взгляда.

– Я повторяю!

Существа, полубоги-полулюди, отвечают непонятным языком.

– Не понимаю! – Хорст сдерживается, чтобы не выстрелить.

Существа достают неизвестный прибор. Сине-голубой луч скользит по эсесовскому мундиру, подбираясь к голове. Хорст чувствует тепло, словно под одеждой завелся утюг. Внезапно он понимает: это конец! Реакция спасает его. В следующую секунду после того, как он прыгает за машину, луч за его спиной прорезает телефонную будку.

– Ах вы, свиньи! – выкрикивает спрятавшийся Хорст.

До ноздрей доходит резкий запах гари. Это синий луч разрезает корпус машины. Разлетаются искры, льется расплавленный металл. Не поднимая головы, Хорст открывает дверцу и забирает автомат. Оружие заряжено и готово к бою.

Без промедлений он дает очередь из-за багажника. Луч на мгновение прекращает резать кузов, но когда Хорст высовывает ствол во второй раз, разрезает автомат на две части, чудом не задев кисть.

– Черт! Черт! Черт! – Хорст смотрит и ощупывает уцелевшую руку, в пальцах которой всё еще остается половина автомата. Бесполезный обрубок приходится выбросить.

Возле ног валяется пистолет. Из него разве что застрелиться: теперь Хорст не горит желанием высовывать конечности.

Откуда-то слышатся призывы на помощь. Все-таки в этом мюнхенском аппендиксе есть кто-то еще.

Существа на подходе. Луч буйствует с возрастающей силой. Левый борт машины искромсан до неузнаваемости. Взрывается покрышка. Хорст ложится на живот и ползком совершает отступательный маневр.

Взрыв топливного бака коренным образом меняет ситуацию. Пришельцы настолько увлечены своим лучом, что не берут в расчет такую опасность. Хлопок и огненная вспышка сбивают их с толку. Хорст не теряет времени: встает на ноги и что есть мочи бежит за ближайший угол. Спринтерская пробежка – и он оказывается на более-менее оживленной улочке. Беспокойно бегают люди: они слышали взрыв. Но самое главное, блистая светом, на всех парах мчится спасительный грузовичок с бойцами СС, прикрепленными к «Аненербе».

Хорст машет рукой, и его подбирают в кузов. Указывает дорогу. Подъезжают к месту. Жарким пламенем полыхает «Хорьх». На заднем сидении каким-то синеватым пламенем (из-за большого количества печатных бумаг) догорает архив. Но виновников нет! Лишь легкое облако дыма в дальнем углу переулка.

8

В официальном отчете Хорст вынужден будет сказать неправду. Соврет, будто неизвестные расстреляли, а затем подожгли машину сгущенным бензином. На двух страницах протокола он предположит, что нападение было совершено с целью захвата важных бумаг, которые он перевозил по заданию руководства. Так будет выглядеть официальная версия. Правду будут знать только он и Лабберт, который, кстати говоря, примчится к месту происшествия и будет подыгрывать своему подчиненному.

9

Вечером Хорст вернется домой. Не раздеваясь, пройдет в спальню. Измотанный и потрепанный, потушит электролампу и завалится на кровать. Мимолетно вспомнит о жене, которая уже неделю гостит у тещи. Пролежит долго, бездумно. В руках – заряженный пистолет, дуло которого направлено во тьму коридора.

«Уснуть? – подумает он. – Ни за что!»

Ему будет казаться: как только сомкнет веки, в комнате реализуются те ужасы, которые он повидал за день.

Сознание станет тревожить тот кошмарный взгляд неизвестных существ. Хорст подскочит и уставится в коридор. Прислушается и услышит тихие шаги со стороны лестницы. Потом начнет себя успокаивать, внушая, что звуки – плод воображения. Ляжет на кровать, и в ту же минуту усталость возьмет свое.

Между прочим, страх Хорста будет иметь реальную основу. Тем временем, в темной глубине дома мягко и неслышно будут расхаживать неопознанные существа. Через несколько минут после того, как сон заберет его, они войдут в спальню, склонят свои головы с черными и страшными глазами и будут пристально рассматривать, изучать. Однако убить не посмеют!

Глава 8

1

Хорошо, когда тепло, когда вечер, чистое небо, веранда чай и фундаментальные размышления. Хорошо, когда осень держит крепкий договор с летом. Когда на грядущую ночь не нужно кутаться в теплые одежды, а все ветры дуют на север.

Иосифу открывается обширный ландшафт: вдали, на склонах тянущихся вверх холмов, реденько накиданы одноэтажные домики, над кровлями которых зависает светлая вуаль тумана.

Изменив угол обзора, он видит гуляющего Лотара, время от времени склоняющегося к траве, чтобы захватить в корзину сочные зеленые листья.

Отличное времяпрепровождение на свежем воздухе после целого дня крепкого сна.

«Что задумал этот таинственный Лабберт? – предается раздумьям Иосиф. – Он оказался высокопоставленным нацистом. Как опрометчиво я купился на легенду о несчастном ученом, которого закрутили жернова обстоятельств! Этот человек служит одному из самых жестоких тоталитарных режимов. Но ведь если хитрец солгал о своей принадлежности, где гарантия, что история, рассказанная о происхождении устройства, вывезенного из Тибета, тоже не является выдуманной? Лотар прав: этот человек постоянно врет! Вот и сейчас обещает отправить обратно, а на самом деле кто знает, что действительно у него на уме? Радует одно: по-видимому, нас не убьют. Если бы кто-то хотел, это могли сделать гораздо раньше».

Тем временем Лотар возвращается в дом. На лице видна глубокая озадаченность каким-то предстоящим процессом. Пальцы рук оценивающе копаются в корзине.

«Лотар-Лотар, сотрудник полиции Лотар, – думает Иосиф. – Я благодарен судьбе: обрушив на мою долю такие испытания, она выделила мне камрада, на которого можно положиться. Это касается не только его высокой военной подготовки, не будь которой, я сгинул бы в первый же день здешних приключений, это касается личных качеств человека. Он сдержан, тактичен, умеет слушать и хорошо говорит. Даже, несмотря на его некую вульгарность в выражениях, это не выглядит фамильярно и не претендует на нарушение межличностной субординации».

Глоток чая.

«Удивительно, на природе у этого напитка совершенно иной вкус. А я уже позабыл, когда бывал на пикнике за городом. Кажется, я еще был женат. Да-да. Стерва тогда всё испортила. Я работал шесть дней в неделю и на продолжительный отдых претендовать не мог. Стояла теплая и сухая осень. Чудесный воскресный день был в нашем полном распоряжении. Пикник начинался нормально, однако уже к середине пришлось попрощаться с продуктами, оставив их на съедение лесным обитателям. Вечно недовольная эгоцентричная особа выдвинула ряд сомнительных претензий по поводу моего образа жизни. Как известно, в подобных ситуациях рассудительные слова и веские доводы положения не спасают. После тщетных попыток призвать к конструктивному диалогу, я замолчал, за чем незамедлительно последовала неукротимая истерика. Моё внешнее спокойствие и искреннее желание не развивать конфликт только подливало масла в огонь. Затем буйство приняло катастрофичный характер. Закончилось тем, что я возвратился домой в ужасном настроении. Она же уехала к своей родительнице, предаваться долгим обсуждениям, какие же козлы все мужчины и как женщинам невыносимо их терпеть».

Иосиф смотрит на расхаживающего неподалеку эсэсовца. Тот насвистывает какой-то мотив. Караул, охранявший усадьбу утром, недавно сменился.

На веранду является Лотар. Он улыбается, нарочно выставляя напоказ зияющий промежуток отсутствующего зуба.

– Выдернул! – уточняет он, плюхаясь в плетеное кресло-качалку. – А то надоел шататься. Обмотал плоскогубцы бинтом – и дело с концом.

– Сурово. А что за траву ты там собирал?

– Листья подорожника. – Лотар ставит на стол миску. В ней зеленая кашица с выступающей по краям жидкостью.

– В доме нет ничего другого? Мазь какая-нибудь, я не знаю… Может, поискать аптечку?

– Зачем мазь, когда под рукой отличное средство народной медицины?

– В детстве мне прикладывали подорожники к разбитым коленкам, но что-то я не припомню ошеломляющего эффекта.

– Сами по себе листья малоэффективны. Для того чтобы полностью раскрыть целебные свойства, нужно растолочь их до консистенции, близкой к каше. Сок подорожника – просто чудо! Он помогает заживить рану вдвое быстрей. – Лотар трогает ссадины на побитом лице. – Я не метросексуал, просто рожу нужно привести в надлежащий вид. Нас, как-никак, ждет возвращение!

– Кстати, ты в это веришь?

– Иначе говоря, верю ли я Лабберту? Нет, не верю. Зато верю, что насчет нас он действительно получил указания откуда-то свыше. Ему просто указали на допущенную ошибку, и теперь он будет стараться её исправить.

– Выходит, через день-два будем дома?

– А почему нет? В противном случае нелогично было бы поселять нас в таких хороших условиях.

– Я тоже об этом думал. Ведь куда проще нас расстрелять. – Иосиф делает паузу и по-русски, с характерным грузинским акцентом, поднимая указательный, повторяет: – Расстрелять!

Лотар смазывает лицо соком подорожника и улыбается:

– Сталина изображаешь?

– Откуда ты знаешь? Я ведь сказал по-русски.

– Брат, слово «расстрелять», – произносит Лотар на русском, – я знаю. Это выражение олицетворяет твоего вождя. А я не такой отсталый элемент социума.

– Моего вождя? С каких пор этот тиран стал моим? Мой вождь – президент Российской Федерации. Да и то сугубо номинально. Какое мне дело до вождей минувшего?

– С историей своей страны необходимо считаться, какой бы ужасной и невыносимой она ни была.

– В таком случае, мне всегда было интересно узнать, каково же вам, немцам, считаться со «своим» Гитлером?

– От лица всех немцев ответить не могу.

– Хотя бы ответь за себя.

– Часто я испытываю чувство стыда. Хотя всегда держу на заметке, что чувство исторической вины нам, трем поколениям послевоенных немцев, навязали. В редкие минуты, когда сознанию удается скинуть с себя предвзятость, признаю всю ответственность гитлеровской эпохи, но чувства стыда уже нет. В особенно редкие минуты, когда к отключению предрассудков присовокупляется недовольство современным миром – безумно горд.

– Ах, горд? Еще скажи, что разделяешь идеологию, тогда я, не раздумывая, вылью этот зеленый раствор тебе на голову.

– Нет, идеологию не разделяю. Нацизм и фашизм – вещи ужасные. Но подумай о том, какая мощь концентрировалась в руках этих людей! Это первый прецедент за всю историю. Такого, возможно, никогда не повторится. Грандиозность во всем, грандиозность везде. Даже наше поколение любителей гаджетов и айфонов твердо хранит воспоминания о тех временах.

– Если я тебя правильно понимаю, не важно, каким ты будешь, плохим или хорошим, главное, чтобы твои действия сочетались со словом «грандиозно»?

Лотар утвердительно кивает, перелистывая страницу.

Солнце спешит к горизонту. Желая насладиться еще одной кружечкой чая на фоне разгорающегося заката, Иосиф спешит в дом, кипятит воду, заваривает свой напиток и возвращается на веранду. Лотар раскачивается в кресле, лицо он плотно обклеил листьями, остались видны только глаза. Всюду витают тростниково-сладкий запах зелени и неповторимое благоухание сельского вечера.

– Тебе не приходило в голову, что нас просто убило током на той электростанции? – непринужденным тоном спрашивает Лотар, не отрываясь от чтения газеты.

– И это никакие не временные путешествия, а загробный мир? – подытоживает Иосиф. – Я сразу об этом подумал! Смерть от удара электричеством, потеря рассудка, промыслы потусторонних сил… Какие только мысли меня ни посещали! Но проблема в том, что если явления в этом времени не реальны, я не смею утверждать, что таковыми являлись события всей моей предыдущей жизни. Так что, Лотар, в эту действительность я верю твердо. Если все это смерть, тогда что такое жизнь?

– А я, по правде говоря, до того, как оказался в гестаповском кабинете, был полон сомнений. Даже когда валил штурмовиков, колебался касательно реальности. Знаешь, в голове такое легкое чувство, все будто плывет, и ты думаешь: «эй, а это точно происходит со мной?». Потом какая-нибудь незначительная мелочь возвращает к реальности, и все будто проходит. Вот такие дела.

– Ты будешь смеяться, но я проходил через это задолго до временных перемещений, лет пять-шесть назад. Тогда я буквально страдал от похожего состояния. Но в этот раз то, что ты описываешь, меня не коснулось. – Иосиф отпивает из кружки теплый ароматный напиток. – Ну, что ж, поживем – увидим. Может, сумеем что-то понять. Сможем объяснить, что произошло. Кстати, ты был прав: если вернемся обратно, о том, что с нами случилось, нужно молчать. Расскажем – станем посмешищем.

– Когда вернемся, напишешь об этом роман. Разумеется, без намека на документальность: обычный, фантастический.

– Из меня выйдет скверный писатель, – хмурится Иосиф. – Тем более от книг, в которых разные люди попадают во всякие времена, в книжных магазинах ломятся полки.

Лотар пожимает плечами. На обклеенной листьями физиономии, руках и газете мерцают прощальные лучи уходящего солнца.

– К тому же, – говорит Иосиф, – наша с тобой история не закончена. Кто знает, где и когда, в каких временах, на каких перепутьях мы сможем сказать «все кончено»?

– Только не наговаривай, а то, не дай бог, сбудется. Мне нужно возвратиться домой, к семье.

– Кстати, а ты не думал, что при переходе в другое время всё остальное теряется и исчезает? Что если будущее еще недоступно? Там у тебя нет ни семьи, ни ребенка – вообще ничего! Я хочу сказать, что история пишется заново, здесь и сейчас.

Глаза Лотара расширяются, он закрывает газету и секунд пять взбудораженно смотрит на Иосифа. Но потом снова раскрывает нацистскую многотиражку и улыбается:

– Маловероятно. Как тогда Лабберт смог попасть в наше время?

– Верно. Этого я не учёл. Получается, вся история мироздания готова и ждет входа в любую из «точек воспроизведения»? Включаем машину времени и – вуаля!

– Йозеф, не напрягай мозги над тем, чего понять не в силах. – Лотар наклоняется через стол и продолжает шепотом: – Как только мудозвон вернет нас обратно, я вытряхну из него дух. После того, что с нами случилось, после гибели напарника, потери зубов, синяков, я заставлю эту эсесовскую собаку ответить на каждый вопрос. Будь уверен, знает он немало.

Иосиф осматривается по сторонам:

– То есть после того, как Лабберт отправит нас домой, он сюда больше не вернется?

– Будет зависеть от него самого. Так или иначе, я не позволю ему смыться, не разъяснив ситуацию, не разложив проблемы по полочкам. Здесь он значимая шишка, там – пустое место, жалкий нацистишка.

2

Лабберт прибывает в свой кабинет. Подходит к столу, закуривает сигарету. В чемодане у входа есть две бутылки коньяка. Однако, намереваясь осуществить отъезд без эксцессов, при трезвом рассудке, штандартенфюрер решает его не трогать. Мысли заняты происшествием, случившимся с помощником Хорстом.

«На первый взгляд, это полное безумие. Высокорослые существа, взявшиеся неизвестно откуда, всеподжигающие лучи. Не мог же он это выдумать? Хорст адекватный, хорошо воспитанный молодой человек с прекрасными данными. В личном деле множество хвалебных рекомендаций, внесенных туда офицерами, чье доверие заслужить непросто. Какой ему смысл мне врать? Да и на сгоревшем кузове автомобиля остались странные разрезы. Такие повреждения трудно вызвать даже газосварочным аппаратом. Рекомендованная мною версия, что якобы металл был облит особым видом сгущенного бензина, получит опровержение при ближайшей экспертизе. Но если все было именно так, как рассказал мне Хорст, экспертизу необходимо сфальсифицировать! Если высокорослые существа – не выдумка, этому факту нечего делать в официальных отчетах».

Он поднимается и начинает бродить по комнате, периодически открывая дверцы пустых шкафов и убеждаясь, что в них ничего не осталось. Ни старых бумаг, ни документов, ни какой-нибудь мелочи.

«Вот и всё. Даже не верится, что вскоре я попрощаюсь с Германией. Навсегда ли? Что касается сгоревшего архива, там содержались действительно важные бумаги: всевозможные расчеты, научные изыскания и банальный журнал посетителей. Всё безвозвратно утрачено. Жалко, конечно, но черт со всем этим. Признаться честно, я бы и сам это уничтожил. Однако по дурацким законам обязан хранить папки и раз в несколько лет сдавать в главный архив Германии. Все к лучшему. В Антарктиде начнется новая жизнь, не отягощенная бумажным бременем».

3

Два человекоподобных существа находятся в полости округлой капсулы. Снаружи капсула похожа на объект, который многие привыкли называть «летающей тарелкой» или НЛО. Костюм на теле одного из существ выдает следы воздействия пламени. Капсула висит высоко в атмосфере. Внутри мерцает нежно-фиолетовый свет, исходящий от лампы малопонятного принципа. Кроме этой лампы, расположенной строго по центру округлого помещения, двух существ и двух мест, предназначенных для сидения, здесь нет ничего. Ни светящихся панелей приборов, ни разноцветных экранов. Вся информация управления «тарелкой» транслируется напрямую в головы её операторов. Внизу – тонущая в лучах закатного солнца Германия.

Существа общаются. Однако делают это через тот же интерактивный канал, который связывает их с кораблем. Спич почти не понятен, речь как бы зашифрована. И причиной здесь не защита от прослушивания: речь такая сама по себе.