Текст книги "Император Мэйдзи и его Япония"

1861 год
1-й год девиза правления Бункю. 10-й год жизни Мэйдзи

После того как Сатиномия дочитал «Книгу о сыновней почтительности», Комэй велел ему приступить к «Великому учению». При этом учеников в классе стало ровно в два раза больше: к Сатиномия присоединился Урамацу Тарамицу (1850–1915), отпрыск аристократического рода.

Предыдущий девиз правления Манъэн не прожил долго. В феврале его заменили на «Бункю» – «Длительная культурность». Обозначающие данный год циклические знаки сулили бедствия, и еще с периода Хэйан в такой год проводилась смена девиза. В пассаже «Поздней истории династии Хань», из которого и были позаимствованы иероглифы для нового девиза, говорилось о доблестях культурных и воинских. Иероглиф «воинский» в название девиза непосредственно не вошел. Но Сугавара Тамэсада, предложивший этот девиз, имел в виду и его – напряженное ожидание военного конфликта нервировало подданных. Они полагали, что сейчас правительству совсем не помешает и военное умение. Ведь политика западных держав отнюдь не ограничивалась дипломатическими аргументами. Пребывая в полной растерянности, сёгунат шел на одно послабление за другим. В июне он снял запрет на строительство крупнотоннажных кораблей и разрешил частным лицам покупать иностранные суда. Но вековое отставание от Запада не могло быть преодолено сразу.

В феврале возле острова Цусима бросил якорь корвет «Посадник». Командир эскадры И. Ф. Лихачев не получил указания относительно создания на Цусиме военно-морской базы. Но у него было разрешение под свою личную ответственность заключить соглашение с местным князем об аренде участка – при условии, что это не вызовет протестов сёгуната и вмешательства западных стран[29]29
  Файнберг Э. Я. Русско-японские отношения в 1697–1875 гг. М.: Изд-во вост. лит., 1960. С. 194.


[Закрыть]. Однако при высадке на остров некий Ясугоро, присланный сюда для охраны острова, попытался оказать сопротивление и был застрелен. Это произвело на местных крестьян устрашающее впечатление, но выгоды пребывания матросов на острове, похоже, перевешивали: моряки исправно платили за овощи, коров, кур и яйца. Русские и японские плотники приступили к постройке зданий для будущей базы. Однако сёгунат был против, против были и англичане, хорошо понимавшие стратегическую важность острова, с которого контролировалось прохождение судов через Корейский пролив. Английский посланник Р. Элкок (Олькок, Alcock) тоже мечтал превратить Цусиму в базу. После того как на Цусиму зашли два английских корабля, русская эскадра покинула остров, а Лихачев вроде бы получил в Петербурге нагоняй. Однако после случившегося и Англия не стала лишний раз будоражить общественное мнение и искать новых столкновений с Россией, Францией и другими европейскими странами. И получилось, что Цусима так и не превратилась в открытый порт.

Открытым портом был Хакодатэ, и пребывание там российского консульства являлось совершенно законным. В этом году туда прибыл отец Николай (Касаткин, 1836–1912). Со временем он станет одним из лучших иностранных знатоков Японии. Его предшественник на этой должности, И. В. Махов, пробыл в Хакодатэ совсем недолго, но успел издать русскую азбуку для японских детей.

Сёгунат не мог продемонстрировать свою силу на Цусиме – русских изгнали оттуда англичане. Он пытался сохранить свой пошатнувшийся авторитет за счет заключения «династического» брака между сёгуном Иэмоти и принцессой Кадзуномия. Он принял все условия, выдвинутые императором. Все, за исключением одного: отсрочка свадьбы на два года – это слишком много. Еще в прошлом году сёгунат спешно приступил к починке дорог, по которым должны были пронести в паланкине принцессу, но Комэй велел подождать до весны следующего года, чтобы Кадзуномия смогла принять участие в поминальных службах по отцу. Сёгунат нехотя согласился. Предпринимать двухнедельное путешествие в летнюю жару сочли слишком большим испытанием, и отъезд назначили на осень.

Тут императору стало известно, что сёгунат ведет секретные переговоры и готов заключить новые торговые соглашения – на сей раз с Пруссией, Бельгией и Швейцарией. И тогда Комэй заявил, что свадьбе не бывать – ведь условием «брачного контракта» являлся разрыв отношений с Западом. Придворным удалось немного успокоить его. Последовал указ о том, что брак не отменяется, но лишь откладывается на несколько лет. Сама Кадзуномия полностью поддержала брата. Она говорила, что этот брак ей не по сердцу и что она отправится в Эдо только тогда, когда там простынет и след последнего иноземца.

Однако гнев Комэй все-таки поулегся, Кадзуномия помолилась «на дорожку» в нескольких святилищах. На прощанье Комэй вручил ей памятную записку, в которой содержалась просьба употребить все свое влияние на сёгуна, чтобы он сдержал свои обещания по изгнанию «варваров».

Кадзуномия отправилась в путь 20 октября. Ее сопровождало около 10 тысяч воинов, набранных из тех княжеств, которые особенно лояльно относились к императорскому двору. Всего же в поездку отправилось 16 тысяч человек. Дороги этого времени были намеренно узкими – сёгунат опасался восстаний неблагонадежных князей. Так что процессия растянулась на много километров. Помимо разобранного на составные части киотосского дома Кадзуномия 280 лошадей везли 7440 одеял, 1380 подушек, 8060 чашек для риса, 5210 суповых плошек, 1040 подносов, 2110 тарелок. Ходили слухи, что принцессу могут похитить. Речь, видимо, шла о тех поклонниках императорской фамилии, которые считали брак принцессы с сёгуном оскорблением для трона. Так что лицам мужского пола свыше 15 лет запрещалось пересекать дорогу перед процессией, в городах же мужчинам вообще предписывалось не выходить из домов.

Маршрут составлялся так, чтобы избежать неблагоприятных знаков. Так, процессии пришлось сойти с тракта Токайдо и сделать большой крюк по горам, поскольку предсказателям показалось, что название местечка Сатта возможно истолковать как «разведенная с мужем». Когда предстояло проследовать мимо дерева породы «энкири эноки», то есть «железное дерево, нарушающее обет», слуги закрыли его до вершины соломенными циновками.

С каждым шагом носильщики приближали принцессу к Эдо. А от него было рукой подать до Иокогамы, населенной иностранцами, одно упоминание о которых вызывало у Кадзуномия ужас.

Место действия: Иокогама

В Иокогаме набирала силу новая жизнь, о соблюдении традиционных табу там не думал никто. Там думали о комфорте и прибыли. Иокогама стала «открытым городом» в 1859 году. Первое время иностранные жители обитали в японских «карточных» домиках, но довольно скоро стали появляться и столь непривычные для японцев кирпичные строения. Через месяц после открытия порта в Иокогаме находилось 99 японских торговых домов, в 1862 году их насчитывалось уже 390. Они торговали шелком, изделиями из лака и бронзы, керамикой, чаем.

Иностранцы казались пришельцами из другого мира, повар европейского ресторана брал с японцев деньги за вход – только за то, чтобы они могли взглянуть на иноземцев. Рисовать их тоже стало прибыльным бизнесом. Только в 1860–1861 годах было выпущено не менее 800 цветных гравюр с их изображениями! Эти картинки так и назывались – «иокогамскими картинками». Настоящим бестселлером стала шеститомная книга художника Хасимото Садахидэ «Увиденное и услышанное в открытом порту Иокогама». Надо признать, на художников мало действовали политические лозунги эпохи, призывавшие к изгнанию варваров. Фигуры европейцев почти неизменно появляются на фоне стоящих на рейде кораблей, которые стали символом как самой Европы, так и технического прогресса.

Несмотря на огромный объем изобразительной продукции, посвященной иностранцам, их самих насчитывалось в Иокогаме совсем немного: в 1860 году в городе постоянно проживало всего 34 купца, а в 1862-м – не более 200. На Иокогаму проходилось более двух третей внешнеторгового оборота, но не стоит обманываться впечатляющими цифрами, ибо объем внешней торговли страны составлял всего 12 миллионов долларов. В это время значение Иокогамы определялось не столько объемом торговых операций, сколько тем зрительным впечатлением, которое она производила на японцев благодаря многочисленным работам художников.

Большинство иокогамских купцов были англичанами. Однако в первое время торговые переговоры обычно велись на голландском языке. Англичане не знали японского, японцы – английского. Поскольку длительное время контакты японцев с европейцами ограничивались голландцами, то они располагали только переводчиками с голландского.

В «открытии» Японии главную роль сыграли американские военные корабли. Однако наибольшую выгоду извлекли все-таки английские купцы. Именно Англия была в то время наиболее развитой страной мира. К тому же в Америке полыхала война между Севером и Югом. И тут уже было не до торговли с какой-то там Японией.

Японцев удивляло все: европейские собаки, экипажи, огромные лошади, одежда. Большой экстравагантностью казалась им манера держать руки в карманах, которых их традиционная одежда была лишена. Жены иностранных купцов ездили верхом – еще одна неожиданность. Поражали и невиданные доселе бытовые новшества: швейная машинка, утюг, велосипед, мыло, огромные стеклянные окна и зеркала. Да мало ли что еще… Да хоть и еда. Непривычные к мясу японцы неизменно отмечали, как любят европейцы говядину, свинину, баранину. Скот везли из Китая и даже из Америки, забивали его уже здесь, в Иокогаме. Поскольку дело мясников считалось делом нечистым, их лавки из-за жалоб японских жителей вывели за пределы города.

Страсть японцев к учению сказалась и на гравюрах. На многих из них приводятся небольшие словарики: как то или иное слово звучит по-английски, по-голландски, по-французски. Лица же европейцев казались художникам совершенно одинаковыми – именно такими они и предстают на гравюрах: красных (желтых) волос, огромного носа и глубоко посаженных глаз было достаточно, чтобы понять – это европеец.

Европейцы привозили в Иокогаму тех животных, с которыми японцы были знакомы только по описаниям или же картинкам. Два тигра, приобретенные голландским торговцем в Малакке за 100 долларов, были проданы им в Японии за три тысячи.

Хасимото Садахидэ. Американка, моющая детей первосортным мылом

Хасимото Садахидэ. В лавке мясника

Портреты англичанина, американца и француза

Хасимото Садахидэ. Иностранцы в Иокогаме (1861)

Зачастую художники рисовали то, о чем они слышали, но никогда не видели. В правой части этой гравюры изображена женщина с музыкальным инструментом, похожим на скрипку. Она держит ее на коленях и играет на ней с помощью медиатора – точно такого же, какой используют для традиционного японского инструмента – сямисэна.

Европеек в Иокогаме насчитывалось совсем немного. На редких балах присутствовало примерно девять десятков мужчин и всего около двадцати женщин. Надо ли говорить, что содержатели борделей зарабатывали неплохо. Квартал Миёдзаки, где располагались публичные дома, возводили одновременно с жилыми домами. Он начал функционировать уже в ноябре 1859 года. Все иностранцы получили приглашение поучаствовать в церемонии открытия. К приглашению прилагалась небольшая чашечка, веер с планом «веселого квартала» и полотенце с надписью по-английски: «This place is designed for the pleasure of foreigners». Цены в Миёдзаки были выше эдосских в четыре-пять раз. Именно тогда моряки занесли в Японию сифилис. Несколько позднее в Иокогаму стали приезжать и европейские «красавицы». На визитной карточке одной из них красовалось: «Мисс Мери. 30 долларов. Адрес общеизвестен».

На писателя В. Крестовского «публичные нравы» Иокогамы произвели отвратительное впечатление: «Все дома были ярко освещены внутри, и в каждом из них наиболее характерную внешнюю особенность составляла пристройка вроде закрытой эстрады или галереи, выходящая в уровень с нижним этажом прямо на улицу. Одни из этих галерей стекольчатые, другие же просто забраны деревянной решеткой. Там, за этими решетками. поджав под себя ноги, сидели на толстых циновках молодые девушки, одна возле другой, составляя тесно сплоченный, но довольно широкий полукруг, обращенный лицом к улице. Сидят они тут как на выставке, точно птицы в клетках, и это действительно выставка, так как фланирующие мужчины останавливаются на улице перед каждой галереей, нагло глазеют и рассматривают их сквозь решетку. Да оно и точно напоминает наши зверинцы, где перед такими же решетками толчется „публика“, глазея на диковинных зверей заморских»[30]30
  Крестовский В. В. В дальних водах и странах. М., 2003. С. 472–473.


[Закрыть].

Иокогама была сеттльментом. Ее иностранные обитатели – существами особыми. У них были особые права и особые обязанности. В частности, это была обязанность платить больше всех: для них всюду был установлен специальный тариф, который разительно отличался от того, который действовал в отношении самих японцев. За пользование гостиницей – особая плата. За вход в театр – особая. Причем для того, чтобы избежать нежелательных контактов с японцами, иноземца помещали непременно в ложу. Если же находился чудак, который все-таки садился в партере среди японцев, спектакль попросту не начинали. Пользоваться дешевым паромом, направлявшимся через залив в Канагаву, иностранным жителям Иокогамы тоже запрещалось. Или нанимай лодку, или скачи в объезд по берегу. Члены миссий выходили в город исключительно в сопровождении японских охранников, которые всячески препятствовали им в общении с местными жителями. Состав самой охраны менялся каждые 15 дней, чтобы между охранниками и дипломатами не возникало чересчур доверительных отношений. Естественно, что посещать дома японцев иностранцам запрещалось.

В Иокогаме было признано право на свободу вероисповедания: первая церковь была освящена в январе 1861 года двумя французскими католическими священниками. Однако это право не имело отношения к местному населению. 50 японцев, которые осмелились посетить церковь, арестовали и под страхом смертной казни запретили вновь заходить в нее.

Контакты японцев и иностранцев не ограничивались взаимовыгодной торговлей и изучением привычек друг друга. Нет, конфликты случались, особенно в первую половину 60-х годов.

Английский дипломат Эрнест Сатов отмечал, что европейские жители Иокогамы молоды, энергичны и здоровы, так что на европейском кладбище новые поступления обеспечивались не за счет естественных смертей, а за счет невинных жертв самурайских нападений[31]31
  Satow, Sir Ernest. A Diplomate in Japan. Tokio: Tuttle, 1983. P. 25.


[Закрыть].

Иностранные жители Иокогамы постоянно пребывали в нервическом состоянии. Япония стала считаться страной опасной для жизни. Торговцы огнестрельным оружием подсчитывали барыши – все мужское население города носило с собой револьверы. Их бесполезность была осознана много позже. По свидетельству Э. Сатова, сам он перестал носить с собой револьвер только в 1869 году – во-первых, из-за тяжести, а во-вторых, потому что нападавшие (обычно вооруженные самурайскими мечами) всегда действовали с такой неожиданностью и быстротой, что никто не успевал применить револьвер[32]32
  Ibid. P. 47.


[Закрыть].

Бытовой пожар европейцы с готовностью принимали за поджог. И в таком случае из страха перед погромами матросам стоявших на рейде кораблей отдавалась команда высадиться на берег. Более тысячи военных квартировали и в самом городе, причем значительная часть стоимости их содержания была возложена на сёгунат. Адресуясь к министру иностранных дел, английский посланник Р. Элкок писал, что климат в Иокогаме вполне неплох, а присылка войск из Гонконга в Иокогаму весьма выгодна для финансов империи, ибо содержание войск удалось возложить на сёгунат. Элкок не делал большой разницы в статусе Гонконга и Иокогамы, считая оба города за колонии.

Несмотря на все опасности, которые грозили иностранным обитателям Иокогамы, положение в Эдо было еще хуже. Непрекращавшиеся нападения на иностранцев привели к тому, что большинство представительств сочли за благо на какое-то время перебраться в Иокогаму, ограниченная территория которой охранялась намного лучше.

Нужно сказать, что среди иноземных жителей Иокогамы и матросов было достаточно людей, которые относились к японцам как к представителям низшей расы и не упускали случая задеть их. Епископ из Гонконга Смит, посетивший Иокогаму в 1860 году, писал, что иностранцы в городе – это «невоспитанные искатели приключений из Калифорнии, португальские головорезы, беглые моряки, преступные пираты и моральные отбросы европейских наций». Еще более беспощаден был В. В. Крестовский. Характеризуя иностранных обитателей Иокогамы, он писал: «И вы видите, как в беспокойно бегающем, озабоченном их взоре скользит ищущая похоть, как бы только сорвать с кого куш, что-нибудь и где-нибудь хапнуть, жамкнуть хорошенько всеми зубами, купить, перебить, продать, передать, поднадуть. Это все народ авантюрист, прожектер, антрепренер чего угодно и когда угодно, прожженная и продувная бестия, – народ большей частью прогоревший, а то и проворовавшийся или окончательно компрометированный чем-либо у себя дома, на родине, и потому бежавший на Дальний Восток, где можно еще с высоты своего европейского превосходства не только презирать и эксплуатировать этих „смешных и глупых варваров“ китайцев и японцев, но еще и „цивилизовать“ их, за хорошее, конечно, жалованье, в некотором роде „миссию“ свою европейскую исполнять, безнаказанно держать себя с нахальнейшим апломбом, да к тому же нередко еще и роль играть в местном европейском клоповнике»[33]33
  Крестовский В. В. В дальних водах и странах. С. 450.


[Закрыть].

Стоит ли удивляться, что эти люди запросто пускали в ход свои кулаки и пистолеты? Элкок сравнивал иокогамские порядки с беззаконием, царившим на золотых приисках. Французский миссионер Монико упоминает о французе, который разрядил свой револьвер в местного каменщика только за то, что тот «имел наглость» потребовать заплатить по просроченному счету. Художник Хасимото Садахидэ, настроенный по отношению к европейцам вполне дружелюбно, описывает сцену, которую он наблюдал в мясной лавке. Несколько японцев обступили мясника, с нескрываемым любопытством разглядывая, как тот разделывает тушу. Реплики, подаваемые ими на непонятном тому языке, вывели мясника из себя, и он натравил на толпу собак. Люди разбежались. «К счастью, никто не пострадал», – заключает Садахидэ. Но иностранцев к японскому суду привлечь было нельзя. Консулы же обычно обходились со своими соотечественниками с предельной «гуманностью». Говорили, что из всех стран мира избежать кары за правонарушение для европейца было легче всего в Японии и Китае.

С самого начала получилось так, что качество человеческого материала в Иокогаме оставляло желать лучшего. Партнерами европейских авантюристов часто выступали далеко не лучшие представители японского народа. Таможня была продажной. Целые партии вина за взятку можно было записать в графу «для личного употребления» и избежать пошлины. Европейским купцам приходилось внимательно следить за качеством приобретаемого товара. Несоблюдение условий контракта было в порядке вещей. Иокогама была для японца главным окном в Европу. Личные контакты способствовали тому, что японцы узнавали о ней – как хорошее, так и плохое – из первых рук. Иокогама заставляла их задуматься о том, как Япония должна вести себя по отношению к Западу.

1862 год
2-й год девиза правления Бункю. 11-й год жизни Мэйдзи

По условиям договоров иностранным державам разрешили учредить представительства в Эдо. Поскольку в Японии не было принято «снимать квартиру» и все японцы жили в собственных домах (или, как князья-даймё, в усадьбах), то большинство представительств поселили в буддийских монастырях – других сколько-нибудь подходящих строений в городе попросту не сыскалось.

В январе в Эдо был убит голландец Хюскен, переводчик Гарриса. Ссылаясь на то, что они не могут гарантировать ничьей безопасности, власти призвали иностранцев не участвовать в похоронах Хюскена. В июле ронины из Мито напали на английскую миссию в Эдо. Сёгунат не мог защитить иностранцев. Он не мог защитить даже членов своего правительства.

15 января было совершено покушение на члена совета старейшин сёгуната Андо Нобумаса (1819–1871), решительного сторонника брака между сёгуном и принцессой Кадзуномия. Когда паланкин Андо направлялся в сёгунский замок, на него напали шесть самураев (четверо из них были уроженцами Мито). Пуля ранила Нобумаса, но пятьдесят охранников уберегли хозяина, все нападавшие были убиты на месте.

По обычаю того времени террористы захватили с собой заявление, разъяснявшее причины их действий. Они утверждали, что предстоящая свадьба – лишь средство получить от императора одобрение торговых договоров. Ярость нападавших подпитывалась слухами о том, что Нобумаса по наущению американского консула Гарриса якобы замыслил убийство Комэй и нанял двух ученых мужей, которые должны были подыскать подходящие исторические примеры по смещению императоров. А потому террористы со спокойной совестью заявляли, что являются орудиями для осуществления «возмездия Неба». Именно этим термином стали в это время оперировать политические экстремисты.

Андо Нобумаса выжил, но ранение заставило его выйти в отставку. Он был наиболее способным и деятельным членом сёгунского правительства. С его уходом центр политической жизни начинает стремительно перемещаться в сторону Киото.

11 февраля свадьба Кадзуномия и сёгуна все-таки состоялась. Церемония продолжалась десять часов.

В августе сёгунат пошел на ряд уступок «внешним князьям», которые воспользовались растерянностью сёгуната перед обрушившимися на него бедами. Во-первых, Хитоцубаси Ёсинобу, проигравшего выборы четыре года назад, назначили опекуном при юном и недееспособном Иэмоти. Во-вторых, произошло поистине эпохальное событие – значительное смягчение системы заложничества: сроки пребывания даймё в Эдо были сокращены, а членам семьи разрешалось покидать Эдо по своему усмотрению. Тянувшиеся в Эдо церемониальные процессии князей являлись наиболее зримым показателем их покорности сёгуну. Ослабление системы заложничества свидетельствовало о том, что сёгунат перестает контролировать ситуацию.

Теперь даймё получили намного больше возможностей посещать Киото, что имело в перспективе самые негативные последствия для сёгуната. Кроме того, экономя на поездках в Эдо, княжества стали тратить больше средств на создание собственных армий. Князья закупали вооружение, нанимали ронинов – самураев, потерявших хозяина или же покинувших его. В последние годы существования сёгуната ронины играли приблизительно такую же роль, как и казаки в эпоху Смутного времени в России. Большинство из них были выходцами из юго-западных княжеств – Сацума, Тёсю, Тоса, Хидзэн. Значительное число составляли и уроженцы Мито. Они представляли собой плохо управляемую, возбужденную массу людей. Они хотели возрождения власти императора, низведения сёгуна до положения «обычного» даймё и изгнания иноземцев со священной земли Японии.

Для самого города Эдо упразднение системы заложничества означало, помимо прочего, значительное сокращение населения: в свитах даймё состояло около 300 тысяч человек! Вместе с их частичным отъездом из Эдо потеряли работу многие жители города, которые были заняты их обслуживанием. Многие из них вернулись домой.

Европейцы плохо понимали, как устроена власть в Японии. Это относится не только к сёгуну или императору, но и к князьям. Так, князем Сацума считался Симадзу Тадаёси (1840–1897), но настоящим правителем являлся его отец, регент Хисамицу (1817–1897). Хисамицу был отцом князя, но, согласно японским понятиям о родстве, считался его дядей! Ведь в детстве Тадаёси усыновил брат Хисамицу, занимавший пост даймё. После его смерти Тадаёси наследовал ему, но получил в качестве опекуна Хисамицу.

В конце 1861 года Тадаёси и его опекун Хисамицу в знак своей верности через посланников преподнесли императору меч. Комэй ответил стихотворением:

 
Да будет известно:
Этот меч заботу
Проявит о нас.
Душа воина —
Тучами не омрачена.
 

Передают, что при получении стихотворения у Симадзу Тадаёси и его отца пролились слезы умиления. Теперь князья Сацума стали считать своим сюзереном не сёгуна, а императора. В стране начинался настоящий раскол.

Посчитав, что защита императора обеспечена плохо, семья Симадзу отправила в Киото отряд из тысячи самураев. Летом они вошли в город, там к ним присоединились другие самураи и ронины. Они были настроены чрезвычайно решительно и требовали, чтобы сёгун поклялся в верности императору, а те должностные лица, которые выступают против изгнания иностранцев и повышения авторитета императора, были бы смещены. Доказательств основательности намерений этих людей не пришлось ждать долго: Танака Симпэй из Сацума убил Симада Сакон, вассала канцлера Кудзё Хисатада, который выступал за открытие портов. Его голову выставили на всеобщее обозрение, а искромсанное тело выбросили в реку. Императорский дворец Госё охраняли верные сёгуну дружины, своих войск у императора не было. Однако теперь город заполнился «доброхотами», которые сами посчитали себя защитниками императорских интересов. До их столкновения с официальными телохранителями Комэй оставалось совсем немного времени.

В своих отношениях с сёгунатом сам Комэй никогда не рассчитывал на силу. За прошедшие столетия императорский двор и военные правители Эдо привыкли друг к другу, и Комэй не приходило в голову разрушить эту систему. Ему казалось: он и Иэмоти являются необходимым условием существования друг друга. Тем более что сейчас Иэмоти породнился с ним. Поэтому Комэй приказал Симадзу Хисамицу усмирить своих людей. Тот подчинился. Те же надеялись, что Хисамицу поведет их немедленно в бой, но его целью были скорее преобразования, чем кровавая революция. Самураи пришли в возбуждение, многие из них стали действовать на свой страх и риск, дисциплина падала, никто не мог быть спокоен за свою жизнь. Ни в Киото, ни в Иокогаме, ни в самом Эдо.

19 августа эти опасения подтвердились в очередной раз. Речь идет о так называемом «инциденте в Намамуги».

Английскому купцу Ричардсону было 29 лет, он приехал в Японию из Шанхая с туристическими целями. Вместе с двумя приятелями и приятельницей они предприняли конную экскурсию из Иокогамы. Возле деревни Намамуги они повстречались с процессией Симадзу Хисамицу, направлявшегося из Эдо в Киото. В процессии было около 400 человек. Хисамицу несли в дорожном паланкине. Всадники подались влево, но не спешились. Они прижались к живой изгороди, но дорога была настолько узкой, что процессия остановилась. К Ричардсону, который находился впереди других всадников, подбежали трое самураев и искромсали его на куски. Самураи успели ранить и двоих спутников Ричардсона, и только его приятельница осталась невредимой. Но всем троим спутникам Ричардсона удалось скрыться. Коней у самураев не было.

Похоже, что Хисамицу не отдавал приказания напасть на иностранцев. Его охранники действовали по своему усмотрению – ведь эти иностранцы не спешились, то есть не оказали уважения их господину. Если бы это были не иноземцы, а японцы, охрана, возможно, поступила бы точно таким же образом. Так что имело ли это убийство целиком антииностранный подтекст, сказать трудно. Но проблема заключалась в том, что Хисамицу отказался выдать убийц Англии – ведь с точки зрения японского закона они поступили совершенно правильно. Сёгунат учредил охранные посты на той территории, где было позволено бывать иностранцам, но не предпринял серьезных мер для поимки самураев. В случае невыдачи преступников Англия вначале грозилась объявить морскую блокаду, но потом одумалась – в торговле нуждались европейцы, японцы не видели в ней особого проку. Тогда Англия потребовала компенсации размером в 25 тысяч фунтов. В порту Иокогамы собралась флотилия из семи британских военных судов.

В свете этих драматических событий становится более понятным, почему западные державы столь настойчиво требовали для своих подданных и граждан экстерриториальности, то есть неподсудности японским законам. Японцам казались варварами европейцы. Европейцы же в свою очередь считали варварскими японские порядки.

Симадзу Хисамицу направлялся в Киото. Его целью была консолидация тех сил, которые в состоянии организовать отпор Западу. Для этого решили организовать визит Токугава Иэмоти в Киото. Иэмоти был вынужден пойти на этот унизительный для сёгуната визит еще и потому, что он рассчитывал задобрить антисёгунскую партию при императорском дворе. Ведь за то время, пока Хисамицу находился в Киото, трое активных сторонников брака Кадзуномия и Иэмоти (Ивакура Томоми, Тигуса Арибуми и Томинокодзи Хиронао) были лишены своих придворных должностей и их посадили под домашний арест. Их обвинили в сотрудничестве с сёгунатом. В то время ни по одному вопросу не существовало согласия.

В июне-октябре дипломатическая миссия сёгуната во главе с Такэноути Симоцукэ-но Ками посетила Европу. В состав миссии входил и Фукудзава Юкити, который попал за границу уже во второй раз. Там был и Фукути Гэнъитиро (1841–1906), которого нарекут впоследствии отцом японской журналистики. В составе миссии находилось и много других талантливых молодых людей, которым предстояло создавать другую Японию. Пока еще никто не знал, насколько другой она будет. Пока что все полагали: достаточно «подсмотреть» у европейцев, как они делают свои замечательные вещи, научиться их технологиям, но сохранить при этом привычные домашние порядки.

Перед миссией стояли важные задачи. Помимо чисто ознакомительных целей, ей предстояло добиться от Франции, Англии, Франции, Голландии, Пруссии, России и Португалии отсрочки открытия портов Ниигата, Хёго, Осака и Эдо на пять лет. Дело в том, что сёгунат не мог гарантировать безопасности иностранцев. Многочисленные случаи нападений на них говорили о том, что правительство не справляется с разгулом терроризма.

Посольство 1862 г. Такэноути – второй слева

Фукути Гэнъитиро

Ни один японский корабль не был в состоянии добраться до Европы. Поэтому японцам пришлось воспользоваться британским военным кораблем. Капитан не отнесся к ним как к полномочным представителям «великой» державы, багаж было приказано ограничить самым необходимым. Доспехи, копья и паланкины пришлось оставить дома. Самураи взяли с собой только парадные седла и стремена. Им было трудно обойтись без привычной соевой пасты, но она протухла очень быстро и ее пришлось выкинуть в открытое море на пути между Гонконгом и Сингапуром. Члены миссии опасались тягот пешего пути по европейским дорогам, привычные им соломенные сандалии-варадзи послали вдогонку на почтовом корабле. Но сандалии не пригодились – передвигаться пешком по Европе, где оказалось неожиданно много лошадей и железных дорог, почти не пришлось. Варадзи тоже выкинули.