Текст книги "Низвержение Зверя"

Сегодня рано утром на востоке едва слышно загрохотала канонада. Имей мы дело с прежними русскими, можно было бы подумать, что они тут будут не раньше чем через неделю, если вообще дойдут. Но Вестник Смерти, входя в чистый прорыв, в оперативной пустоте изрядно превосходит по скорости даже Быстроходного Гейнца, пожирая расстояния быстрее, чем степной пожар, так что можно предположить, что появится он у нас около полудня или, в крайнем случае, к вечеру. Посовещавшись со штурмбанфюрером Диппелем, мы разошлись по своим местам. Он готовился приступить к массовой мистерии во имя арийского бога, а мне предстояло подготовить своих людей к тому, чтобы как можно жарче встретить русский авангард.

Но все получилось совсем не так, как планировалось. Сначала всю обедню нам испортил русский соглядатай, нарезающий круги в небесной выси подобно стервятнику, выискивающему падаль. Вот уж истинное проклятье честных немецких солдат, особенно в ясную погоду, как сейчас. Большевистские генералы быстро привыкли к хорошей разведке, и в наибольшей мере это свойственно Вестнику Смерти, как раз и привившему русским вкус к таким забавам.

Не знаю, что именно соглядатай высмотрел с высоты двенадцати километров, но очень быстро к нам на огонек тройками стали прилетать русские «Мясники» (Ил-2), совершенно расстроившие процесс жертвоприношения. Насколько мне известно, штурмбанфюрер Диппель был убит прямо у алтаря во время первой же их атаки, попав под плотный залп авиационных ракетных снарядов, начиненных так называемым «сталинским киселем». Эту липкую дрянь, если уж она на тебя попала, невозможно ни потушить, ни содрать ни с кожи, ни с брони, а горит она с таким жаром, что от него плавится сталь. Одновременно пострадали несколько походных алтарей, погибло множество храмовников, а жертвенные овечки принялись разбегаться кто куда, благо галицийцы, которым вменялось поддерживать порядок, бросили свои посты и попрятались по разным потаенным углам. Нас эта суета какое-то время не касалась, поскольку наши позиции в домах на окраине были хорошо замаскированы от обнаружения с воздуха. Но потом очередная тройка «мясников» что-то заподозрила и, атаковав на бреющем в направлении с запада на восток, выпустила ракетные снаряды по нескольким домам-позициям, в которых занимал оборону мой панцербатальон. После той атаки мы разом лишились одного «Тигра» и двух «четверок». Кормовая броня, куда пришелся удар, не самое сильное место наших панцеров, тем более что били «мясники» полными пакетами по восемь ракет.

К счастью, больше атак с воздуха не было. Выявив нашу позицию, «мясники» вернулись к своей задаче по истреблению храмовников, а чуть позже к нам в гости заявился авангард Вестника Смерти. Но эти русские, против своего обыкновения, не полезли на нас в лоб, а, развернувшись в боевой порядок, взяли под обстрел фугасными снарядами позиции моего батальона[11]11
  Микаэль Виттман не знает, что по подозрительным местам бьют куда более эффективные для такого вида боя САУ-122-М-30 и самоходные 120-мм бригадные минометы, мины которых эквивалентны шестидюймовым фугасным снарядам. А танки Т-42 на позиции только присутствуют.


[Закрыть]. Я понял, что это и есть настоящая задница, потому что они кого-то ждали – того, сможет разделаться с нами как охотник с оленем. Собственно, неважно, кто это будет: обтекаемые, будто облизанные, «Сталины» с десятисантиметровыми пушками, специальные ягдпанцеры с мощным лобовым бронированием и таким же орудием, что у «Сталина», или совсем уж чудовищные бронированные установки с пятнадцатисантиметровыми пушками, расстреливавшие мой батальон на Карпатских перевалах. Так что засада не удалась, и требовалось уносить ноги. Но как их унесешь, если в воздухе свирепствуют русские «мясники»? Стоит нам покинуть укрытия и выйти на дорогу, как они позабудут про храмовников и снова с веселым азартом накинутся на нас. А если этого будет мало, то высотный соглядатай русских непременно озаботится тем, чтобы прислали еще…

Если отступить в порядке не получится, то уйти должен хотя бы я один. Я ценный специалист с большим боевым и командным опытом, и моя жизнь стоит дороже жизней всех остальных солдат и офицеров батальона… Я уже придумывал благовидный предлог, который позволит мне на законных основаниях покинуть машину, как вдруг все изменилось. На позиции к русским Т-42, с предельной дистанции лениво перестреливающимся фугасными снарядами с панцерами моего батальона, вышел из развернулся в боевой порядок батальон «Сталиных» в тридцать машин, а по их следам дальше на дороге пылила полная самоходная артиллерийская ягд-бригада. Если я правильно помню, то это еще сорок восемь длинноствольных десятисантиметровых пушек, снаряды которых пробивают нашу лобовую броню с двух километров, а борт и корму с трех. Вестник Смерти вел себя так, будто вместо нашего достаточно скромного тяжелого панцербатальона он ожидает встретить тут полный панцеркорпус СС.

– Значит, так, парни, – сказал я своим подчиненным, – дело с засадой не выгорело, поэтому пора уходить…

И как раз в этот момент пристрелочный десятисантиметровый фугас пробил стену дома, внутри которого мы занимали позицию, и разорвался на лобовой броне башни нашего «Тигра». Не смертельно, но приятного мало. Лампочки внутреннего освещения со звоном лопнули – и в боевом отделении наступила темнота, а наводчик закричал, что взрывом разбило прицел. Шайзе! Совершенно очевидно, что сейчас мы у противника как на ладони, и следующие снаряды, что полетят в нашу сторону, будут уже бронебойными. Хорошо хоть, что после этого попадания никого и ни в чем уже не требовалось убеждать. Без прицела мы просто мишень, да и в полной темноте тоже много не навоюешь. После того как мы встали на позицию, нижний люк я приказал постоянно держать в открытом состоянии. На войне знание таких вещей оплачивается чьей-то кровью и может означать разницу между жизнью и смертью. Первым в люк выскользнул я, вторым был наш наводчик унтершарфюрер Макс Теплитц, а вот заряжающий Алекс Майер и механик водитель Ульрих Зауэр спастись не успели и навсегда остались в обреченном «Тигре».

Еще одно попадание прямо под башню, на этот раз бронебойным – и из всех щелей «Тигра» выхлестнуло ревущее бензиновое пламя. Очевидно, снаряд прошел боевое отделение наискось, пробил перегородку, отделяющую мотор от экипажа, разрушил топливопровод или пробил бак, и тем самым вызвал сильнейший пожар. Почти вылезшему из боевого отделения унтершарфюреру Теплицу горящий бензин обжег ноги и он страшно заорал у меня за спиной, а я, уже выбравшийся из дома через пролом в стене, через который наш «Тигр» заехал внутрь, упал на карачки и пополз в направлении тыла. Мне было просто страшно вставать на ноги, потому что вокруг рвались вражеские фугасы, разбрасывая во все стороны визжащие осколки и комья земли. Один такой ком даже чувствительно стукнул меня по макушке.

Но в голове билась только одна мысль: сейчас рванет боекомплект – и от Микаэля Виттмана не останется даже соплей… и тогда я вскочил и побежал, стремясь как можно скорее уйти из опасной зоны. Пробежав метров триста, я обернулся и успел увидеть, как горящий «Тигр» с грохотом взорвался, подбросив вверх башню. Беднягу Макса при этом нигде не было видно. Я порадовался, что, покидая свой панцер, прихватил с собой свой МП-40 и подсумок с запасными магазинами. Без него меня могли бы забить цепами насмерть даже местные пейзане (весьма злые на немцев вообще и СС в особенности), благо люди штурмбанфюрера Диппеля убили далеко не всех.

В остальном, как я и предвидел, русские расстреливали мой панцербатальон как на полигоне. Одна из «четверок» (скорее всего, это была машина унтерштурмфюрера Гюнтера Гартвига) вырвалась, разметывая горящие обломки дома, и на полной скорости устремилась в лобовую атаку. Был бы я пропагандистом – сказал бы, что это образец истинного арийского героизма. Но на самом деле это был не более чем жест отчаяния, потому что десятисантиметровые пушки большевиков не оставили «четверке» ни единого шанса на спасение, стреляя в нее наперегонки, как на полигоне. Не успел атакующий врага панцер пройти и трехсот метров, как в него поочередно попали несколько бронебойных снарядов. Боекомплект в башне сдетонировал после первого же попадания – и экипаж унтерштурмфюрера Гартвига отправился прямиком в Валгаллу, как говорят наши жрецы, или в ад, как верят поклонники еврейского бога. Я же пока не хочу ни туда, ни туда.

Еще раз убедившись, что мой панцербатальон потерпел сокрушительный разгром и что если я не хочу повстречаться со злыми Иванами в тот момент, когда шансы целиком на их стороне, я быстро зашагал по главной улице в западном направлении. Снаряды и мины рвались где-то позади, а я тем временем вертел головой в поисках транспортного средства. Брошенная во время обстрела машина, мотоцикл или хотя бы велосипед – все что угодно, лишь бы увеличить расстояние между мной и наступающими русскими… С велосипедом я, конечно, погорячился, но на крайний случай сошел бы и он. Увидев брошенный грузовик, некогда принадлежавший храмовникам, я, прихрамывая, побежал к нему, будто он и в самом деле означал мое спасение. Сейчас вскочу за руль, вдавлю педаль газа и умчусь из этого места ужаса… Слишком поздно я услышал тяжелый гул за спиной. Меня догонял одинокий «мясник», которому, наверное, совершенно уже нечего было делать, раз он гоняется за одиночными вражескими солдатами. Мне бы залечь и притвориться мертвым, но я все продолжал бежать, пока за спиной не запульсировал огонь пушек и пулеметов. Последнее, что я помню из этой жизни – это тяжелые удары в бедро и грудь, резкую боль, вкус крови во рту и воспоминание о том, что тела людей в черной форме, если они не подают признаков жизни, русские похоронные команды тут же сжигают на кострах, чтобы те не превратились в зомби. А потом наступил вечный мрак и тишина, и даже боль куда-то ушла… Меня больше не было.

22 июня 1943 года. около 15:00. Второй Белорусский фронт, город Цеханув, подвижный КП рейдирующего 1-го мехкорпуса ОСНАЗ.

Командующий корпусом генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной.

Решение притормозить на несколько часов и со всем тщанием разобраться с засадой оказалось правильным. Потери вышли ничтожными, вышедшие на рубеж открытия огня, ИСы расковыряли засаду своими стомиллиметровками, а брошенные в обход по флангам мехбригады превратили Цеханув в одну большую мышеловку. Всех впускать, никого не выпускать. Живыми у немцев не утек никто, «горбатые» на бреющем отстреливали даже одиночные фигуры в черном. Единственный кто немного обижается, это Слон: не дали ему, видишь ли, в неистовой атаке давить врага броней и гусеницами. Понимает, что такая атака стоила бы его бригаде очень больших потерь, но все равно обижается. Темперамент у него такой, а потому комбриг – это его служебный потолок. Орденов в соответствии с заслугами и генерал-майорское звание при выходе в запас – пожалуйста, а вот повышать в должности уже не стоит. Запорет.

Кстати, «Пантера» тут, на фронте, так и не появилась; вместо нее имеют место «четверки» с усиленной лобовой броней и длинноствольной пушкой – как раз то, что мы сегодня имели честь лицезреть. Очевидно, для Рейха, находящегося на грани краха, переход к производству нового, гораздо более сложного, танка был опасным шагом, чреватым снижением валового выпуска, так что промышленность, не успевающая восполнять потери, продолжила гнать уже отработанные модели. А может быть, дело в том, что «Тигр», на который возлагалось столько надежд, вообще ни одной минуты не побыл неуязвимой вундервафлей. Уж слишком хорошо мы подготовились к его появлению – как технически, так и организационно. Противотанковые орудия ЗиС-2, С-52 и БС-3 дырявят шкуру экзотического нацистского зверка на дистанции от пятисот метров (ЗиС-2: угол попадания в броню шестьдесят градусов) до трех километров (БС-3, тупоголовый бронебойный снаряд с баллистическим наконечником, попавший в цель под прямым углом). А если на поле боя против «Тигра» выходит штурмовая самоходка ИСУ-152, в боекомплекте которой обязательно имеется с десяток морских полубронебойных снарядов, завалявшихся на складах еще с царских времен, то от детища конструкторов Андерса и Порше не остается и вовсе ничего, кроме разбросанных обломков. В таком разрезе «Тигр» уже не чудо-оружие, а всего лишь шестьдесят тонн стали в советский мартен. И соответственное отношение у Гитлера вышло к «Пантерам». Зачем строить эту экзотику, которая по трудоемкости равна трем «четверкам», если первая встреча с ИСами или нашим тяжелым ПТО гарантированно отправит этого зверя в утиль.

Чтобы не ломать график продвижения, вперед без остановки в Цехануве ушли механизированная и две танковых мехбригады, а также гаубичники-артиллеристы, банально не успевшие дойти до того места, где мы давили засаду. Корпус на марше – это очень длинная колбаса. Короткий привал – минут на двадцать, достаточный, чтобы наскоро оправиться, осмотреть машины и зажевать сухпай – у них будет в местечке Глиноецк, километрах в тридцати по дороге в западу от Цеханува. А потом – вперед и только вперед. Под Плоцком наш спецназ во взаимодействии с отрядом Гвардии Людовой взял мосты через Вислу, и теперь парням срочно нужна силовая поддержка. Над ними уже барражируют штурмовики и истребители, но этого явно недостаточно. Так, что последние становятся первыми и первые последними, у нас в корпусе на марше случается регулярно, после чего части задержавшиеся по каким-то делам просто пристраиваются в хвост лидеру. А мы – то есть штаб корпуса, в котором все люди приближены к Вождю и облечены доверием – тем временем будем разбираться с тем, что тут произошло. Ни в коем случае нельзя дать возможность уцелевшим живорезам избежать возмездия и уйти к своим. С этим у нас строго. Аутодафе не устраиваем, но ВМСЗ[12]12
  ВМСЗ – высшая мера социальной защиты, сиречь смертная казнь.


[Закрыть] полевой трибунал таким деятелям выписывает без малейших колебаний. На кой нам сдались живые адепты Зла, охранники концлагерей, полицаи, участники карательных акций и прочая приравненная к ним публика? В нашем прошлом с ними цацкались – вот и получили в начале двадцатого века парады ветеранов прибалтийских и западно-украинских коллаборационистских формирований. В этом мире не будет не только депортированных народов, но и пособников врага и членов их семей, переживших Великую Отечественную Войну. Бежать теперь им из Европы все равно некуда. А если даже перебраться через океан – то толерантной к нацистам Канады больше нет, теперь это территория Соединенных Штатов Америки.

Но это все теория, выученная нами по книжкам и отдаленным последствиям тех событий, а практика – вот она, налицо. Цеханув – городок небольшой, и до начала операции «Руманцев» в нем проживало тысяч двенадцать населения. Не знаю точно, сколько народа осталось в живых после деятельности живорезов, но весь городок завален трупами и пропах смертью. Повсюду плач и скрежет зубовный; черные жрецы резали на алтарях в основном женщин и детей – и это их обнаженные трупы, частично просто обгоревшие, частично обугленные, штабелями лежат во дворе Мазовецкого[13]13
  В середине двадцатого века от бывшей резиденции мазовецких князей осталась только пустая коробка крепостных стен из красного кирпича и две боевые башни.


[Закрыть] замка, превращенном в сатанинское капище. Чтобы прекратить смертоубийства, штурмовики засадили во двор несколько полных пакетов нурсов, начиненных напалмом, тем самым полностью выведя из игры верхушку жрецов и их помощников. Еще один алтарь, поменьше, был установлен на маленькой кольцевой площади, и живорезов от него «горбатые» отгоняли пушечно-пулеметным огнем.

А вот тут картина была уже более определенной и вызывала такое отвращение, что даже наш Просто Лёня (вот уж на что уже жизнерадостный живчик), выглядел по-настоящему потрясенным. И это при том, что ему уже не раз приходилось вместе с нами врываться в оккупированные врагом города и видеть арийскую действительность как она есть. И фиксировать факт преступлений немецко-фашистских оккупантов как раз и вменялось в его обязанности как начальника политотдела корпуса. И делал он подобную работу уже не раз, но только ТАКОЙ мерзости ему до сей поры не попадалось. Ни в Минск, ни в Париж наш корпус по горячим следам не входил. О таком мы лишь слышали или читали.

Местные – те, что все-таки остались живы благодаря действиям наших штурмовиков – тоже вносили в это ужасающее зрелище определенную ноту, усиливая общее впечатление: слышатся вой и плач; гнев и горе стелились над землей, взывая к отмщению. Пока было сложно назвать количество погибших, но и без того ужас зашкаливал. И к тому же оказалось, что рядовой состав этой живорезной бригады был не немецким, а состоял из ошметков дивизии «Галичина», намотанной нами на гусеницы на подступах к Люблину. Получается, не все намотали, кое-что осталось на развод… Разбежаться уцелевшие эсесманы не смогли, поскольку мои фланговые бригады плотно охватили городок с севера и юга, фактически замкнув кольцо окружения. И скоро сюда, на площадь, к месту преступления стали сгонять людей в черной форме, в исподнем или вообще тех, кто, пытаясь замаскироваться, умудрился разоблачиться догола.

По-хорошему стоило бы умыть руки, отдав эту публику на расправу местным пейзанам, но, по счастью, для этого дела у меня есть товарищ Санаев. Он сам все расследует при участии Просто Лёни, составит тройку полевого трибунала, вынесет смертные приговоры (ибо при таком составе преступления других быть не может), потом добровольцы из аборигенов по очереди вздернут преступников на построенной немцами же добротной виселице, а затем спалят их тела на специально для этого сложенном костре. Местные кричат, что этих гадов следует жечь живьем, но, несмотря на все мстительные рефлексы, такое категорически запрещено. И так уже наше вмешательство в историю, с одной стороны, сократило войну и уменьшило жертвы Советского Союза, а с другой стороны, побудило Гитлера к такому чудовищному выверту как прямое обращение к силам зла…

Одним словом, оставив дела с расследованием и воздаянием на товарищей Санаева и Брежнева, я отправился туда, где эсесовские панцерманы пытались организовать нам засаду. Не то чтобы эта засада была мне особенно интересна (ничего особо хитрого в ней не было), просто я хотел оказаться как можно дальше от того места, где совсем недавно творился ужас смертоубийства, а теперь будет вершиться судилище, которое покарает пособников палачей. И вот тут я наткнулся на Слона. Полковник Рагуленко в несвойственной ему задумчивости стоял над лежавшим навзничь трупом человека в черном танкистском комбинезоне со знаками различия гаупштурмфюрера ваффен СС и держал в руках солдатскую книжку, очевидно, при жизни принадлежавшую покойному.

– Смотри, Вячеслав Николаевич, – сказал он, протягивая мне сей предмет, – какого кадра нам повезло прищучить. Микаэль Виттман – кавалер железного креста первого класса, кавалер рыцарского креста с мечами, бриллиантами и дубовыми листьями. Фактически четырежды герой Рейха, четыре раза ускользавший от возмездия после разгрома своего батальона… а умер от пули, попавшей в спину, и выпущена она была, скорее всего, из пулемета ШКАС одного из наших штурмовиков…

– Там, в нашем прошлом, этого типа вроде бы тоже прищучил штурмовик, только британский, – сказал я, бегло просмотрев солдатскую книжку. – Интересно, правду писали, что ему для повышения авторитета на боевой счет зачисляли наши танки, подбитые его подчиненными?

– Вполне возможно, – задумчиво промолвил Слон и тут же добавил, кивнув на тело: – смотри, Вячеслав Николаевич, он двигается…

И точно: кисть руки, на один из пальцев которой был надет перстень «мертвая голова», вдруг заскребла по земле, а веки затрепетали, приоткрываясь. И хоть я человек далеко не робкий, тут же вспомнилась повесть «Вий», а также прочие уже современные нам ужастики о зомби и живых мертвецах. При этом как опытный человек, который на войне видел бесчисленное количество убитых – как врагов, так и своих товарищей, – я понимал, что этот Виттман никак не может оказаться живым. Пуля, попавшая сзади под лопатку, прошла прямо через сердце, и кровищи под ним натекло как под зарезанным кабаном…

Все дело кончил один из бойцов Слона – как я понимаю, механик-водитель командирской машины и наш современник. Пока мы глазели на «оживающего» зомби, этот рослый широкоплечий детина габарита «славянский шкаф», не особо вроде бы и спеша, отцепил с брони боевой машины тщательно заточенную и отбитую штыковую лопату и с хряском сверху вниз вонзил ее лезвие Виттману чуть выше гортани, перерубая горло и позвоночный столб. Веки покойника при этом открылись рывком, бледно-голубые остекленевшие глаза уставились в небо, кисти рук перестали скрести по земле, и, что самое интересное – из перерубленной шеи не вытекло и капли крови. Солдат еще раз поднял лопату, прицелился, и еще одни рубящим ударом отделил от правой кисти покойника указательный палец с кольцом «мертвая голова». И опять ни капли крови, будто отточенная сталь перерубила не человеческую плоть, а мертвую деревяшку.

– Ну вот и все, товарищ генерал-лейтенант, – сказал мне боец, закрепив лопату на своем законном месте, – а вы с товарищем полковником смотрели. А тут рубить надо было со всей дури или из огнемета жечь гадину, не жалея…

– Ну ты силен, Бычков… – сказал Слон, наконец отдышавшись, – благодарность тебе от лица советского командования в приказе и рукопожатие перед строем за спасение своего непосредственного командира и командующего корпусом.

– Да не… – сказал Бычков, – ничего бы он вам не сделал, товарищи командиры. Слишком слабый. Я такие вещи нутром чую еще с Равы-Русской. Но чем дальше, чем больше людей живорезы принесут в жертву своему «богу», тем будет хуже. Вы уж товарищ генерал-лейтенант, передайте товарищу Сталину, что такие жертвоприношения необходимо пресекать, не останавливаясь ни перед чем. Если надо, то и Бомбой по Берлину. А то и вправду для местных «Вий» станет как документальное кино.

«Да, в самом деле, – подумал я, глядя на безголовый труп германского танкового аса, – даже если мы заигрались в изменение истории, дело в любом случае надо доводить до конца. И как бы там ни было, о случившемся сегодня необходимо доложить товарищу Сталину. Пусть Верховный теперь думает, как противостоять этой напасти. Нам на фронте для полного «счастья» не хватает только эсесовцев-зомби, рогатых чертей и прочей нечисти… Впрочем, наше дело правое, война священная, а значит, враг будет разбит и победа будет за нами. И еще – надо будет поговорить с Просто Леней и товарищем Санаевым на предмет того, было ли их контингентом что-нибудь подобное… И посмотреть во дворе замка, не слоняется ли там без дела чей-нибудь обгорелый труп. Не знаю, быть может, я зря беспокоюсь, но предчувствия в данном случае у меня очень нехорошие… Опять же, если не принять соответствующих мер. А какие меры следует предпринимать, я просто не знаю. В святую воду, молитвы и прочее верится слабо, в нынешних священствующих истинной веры нет и на горчичное зернышко. Поэтому хотелось бы чего-нибудь поматериальнее, вроде серийного производства мечей-покладенцов, от одного прикосновения которых нечисть будет рассыпаться в прах…»

27 июня 1943 года. 22:35. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;

Начальник генерального штаба – генерал-полковник Александр Михайлович Василевский;

Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия;

Специальный консультант Верховного Главнокомандующего – комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова.

– Итак, товарищи, – сказал Верховный, внимательно посмотрев на присутствующих, – вы все читали рапорт товарища Бережного о происшествии в Цехануве. Скажу честно, если бы это был не Бережной…

Опережая дальнейшую речь Вождя, быстро заговорил Берия:

– Наш наркомат сразу по поступлении соответствующей информации отправил в этот Цеханув специальную следственную комиссию. И почти одновременно туда прибыла бригада следователей из Ватикана…

– Инквизиция? – с интересом спросил Верховный.

– Да, товарищ Сталин, инквизиция, – подтвердил генеральный комиссар безопасности. – К сожалению, все изложенное в рапорте товарища Бережного находит подтверждение из других источников. Товарищи из Ватикана тоже в шоке. Чего-то подобного, на физическом уровне, в их епархии не было уже лет восемьсот…

Тут заговорила Антонова:

– Восемьсот лет назад католическая церковь, подавляя ересь альбигойцев, сама зверствовала над своими оппонентами не хуже гитлеровских фашистов. А ведь причина разногласий заключалась всего лишь в том, что манихейское мироощущение жителей Прованса говорило им, что поскольку материальный мир создан не Богом, а его извечным соперником Сатаной, то существование в бренном теле надо кое-как перебедовать, чтобы потом, претерпев весьма ограниченные муки, попасть прямо в рай. И тут является католическая инквизиция со всем инструментарием для сожжения живьем, колесования, отсечения голов и повешения за шею: «Предсмертные мучения заказывали? Доставка в рай согласно вашим верованиям гарантируется.» Поговорки про то, что сила есть – ума не надо, а также про дурака, молитву и разбитый лоб появились далеко не вчера. Так что, таких проявлений, как те, что полезли у нас в последнее время, в обозримом историческом периоде не было вообще, и известны они нам только по сказкам, мифам и прочим легендам – а все это не более чем дым, невозможный, однако без наличия огня.

Вождь внимательно выслушал эту речь, а затем спросил:

– Товарищ Антонова, вот вы, как человек к нам в достаточной степени посторонний, скажите – какое мироощущение присутствует у наших, советских людей? А то мы сами несколько затрудняемся этого определить – так же, как обычный человек не может сам вытянуть себя за волосы из болота…

После небольшого раздумья та произнесла:

– В подавляющем большинстве советских людей присутствует мироощущение строителя и защитника Царства Божия на земле – то есть коммунизма. В этом уверены даже люди из разряда так называемых репрессированных – в основном те, что считают себя арестованными или даже осужденными в результате ошибки или чьего-то оговора. Вы, товарищ Сталин, сами знаете их фамилии, а также то, что эти люди составляют золотой фонд советской державы. Без этого мироощущения, свойственного большей части народа, Советский Союз пал бы еще в самом начале войны, потому что для того, чтобы так драться с превосходящим по всем параметрам врагом, как летом сорок первого года дрались бойцы и командиры Красной Армии, необходимо обладать непробиваемым осознанием своей правоты… При этом ничтожное меньшинство, в значительной степени любимое и обласканное властью, носит в себе уже описанное выше манихейское мироощущение. Эти люди уверены, что дела обстоят так, что хуже быть не может, что общество в Советском Союзе развивается в неправильном направлении, и что если бы им дали в руки неограниченную власть, они бы показали всем и каждому, как правильно строить социализм в соответствии с заветами товарища Ленина…

– Мы знаем, о ком вы говорите, – хмуро кивнул Сталин, – и сделаем все, чтобы эти люди так и остались ничтожным меньшинством и не распространили заразу своего «мироощущения» на все советское общество. Но сейчас разговор не об этом… Товарищ Антонова, вы же общались с немецкими пленными и солдатами так называемых евровойск – скажите, каково моральное состояние немецких солдат и что нам, по-вашему, следует предпринять с целью предотвращения нарастания негативных явлений?

– Первым делом следует отметить, что моральное состояние пленных эсесовцев больше всего напоминает одержимость, – ответила та. – При этом старшего офицерского состава и жрецов нового бога у нас в плену нет вообще, а если кого-то и удается взять живьём, то состояние этих людей напоминает буйное помешательство в крайнем своем проявлении, что быстро приводит к смерти. При этом известно, что до пленения они вели себя вполне осмысленным образом. Никакие успокоительные средства не помогают даже в максимальной дозе. Это состояние не делает их ни сильнее, ни умнее, – оно делает их непримиримыми. Победить их можно только уничтожив всех до последнего, что наши бойцы и командиры делают в меру своих возможностей. Моральное состояние солдат и офицеров вермахта крайне подавленное, но в строю их удерживает две вещи: страх перед возмездием, которое, как им говорят, несут Германии советские бойцы, и присяга, принесенная ими непосредственно Гитлеру как военному вождю немецкого народа. Эти люди дезориентированы и морально разгромлены. И дело тут не только в потере надежд на благополучный исход войны. Дело в культе нового арийского бога, безнадежно сломавшем их жизненные установки. И дальше для них будет только хуже. К настоящему моменту мы полностью отрезали от Германии покоренные страны с так называемым «неарийским» населением. Внутри кольца фронтов остались только непосредственно германские земли, и жрецы культа арийского бога неизбежно потянут на свои алтари немецких женщин и детей. Я не берусь утверждать, что солдаты вермахта восстанут против Гитлера, но в силу указанных выше причин наступит момент, когда своих жрецов-живорезов немецкие солдаты будут бояться больше, чем бойцов Красной Армии. В таком состоянии полной деморализации уже находятся разные вспомогательные части, евровойска, фольксшурм, фраубатальоны и чуть в меньшей степени рабочие полки, которые планируется собрать исключительно при непосредственной угрозе вторжения на территорию Германии. Во-первых – эти люди нужны Гитлеру на своих рабочих местах, во-вторых – они все равно не пойдут воевать далеко от своих домов и заводов.

Сталин некоторое время в задумчивости вертел в руках трубку и, наконец, произнес:

– И вы, товарищ Антонова, продолжаете считать, что в случае смерти Гитлера исчезнет то, что связывало немецких солдат в единую организацию, после чего вермахт, а за ним и третий Рейх, рассыплются в прах? А если найдется преемник, которому немецкие солдаты принесут новую присягу, и все повторится сначала?

– Сначала не повторится, – уверенно ответила Антонова, – кто бы ни объявил себя преемником Гитлера, реальной власти, чтобы установить контроль за положением, у него не будет. Даже СС будут бессильны, поскольку управление ими Гитлер замкнул лично на себя. Если вы действительно хотите знать мое мнение – скажу, что в ожидании краха Третьего Рейха мы тоже не должны сидеть спокойно. Требуется выявлять местоположение руководящих структур врага, места массовых жертвоприношений и укрытия наиболее одиозных персонажей (за исключением самого Гитлера) и наносить по обнаруженным целям удары высокоточным оружием. Также необходимо атаковать транспортные узлы и средства вражеской пропаганды. В идеале надо сделать так, чтобы все то время, что мы потратим на подчистку европейских хвостов, Третий Рейх подвергался непрерывным точечным бомбардировкам, которые должны убить как можно меньшее количество гражданских, но при этом до минимума уменьшить транспортную, информационную и административную связность. Но скажу честно: чем быстрее мы покончим с Гитлером и его уродливым детищем, тем будет лучше для всех.