Текст книги "Год 1918, Чаша гнева"

– Итак, товарищи, – сказал я, – дело с заключением мира выходит на финишную прямую. Мы, конечно, продолжим наблюдать за поведением германских партнеров, но уже сейчас видно, что их армия на Восточном фронте, взбаламученная предсмертными судорогами Гинденбурга и Людендорфа, постепенно успокаивается. Лихорадочная подготовка к вторжению внутрь Советской России прекращена, а части, покинувшие позиции для того, чтобы попытаться отбить крепость Брест-Литовска, вернулись в свое расположение. Вся эта суета будет продолжаться еще два-три дня, после чего последуют прямые переговоры кайзера Вильгельма и товарища Ленина и подписание итогового документа.

– Скажите, товарищ Серегин, а вам обязательно нужно было отрезать головы Гинденбургу и Людендорфу? – спросил Коба-старший. – А то получается прямо какое-то варварство…

– А германцы, товарищ Коба, это и есть варвары, возможно, самые неотесанные из всех европейцев, – ответил я. – А с волками жить – по-волчьи выть, иначе не поймут. Излишнюю доброту и всепрощение эти люди воспринимают как слабость. При этом со слабыми они не договариваются, а диктуют им свои условия. Мне нужно было продемонстрировать, что кара за нарушение выдвинутых мною условий будет летальной, стремительной и неотвратимой, а у всех тех, кто не был причастен к этому безобразию, с головы не упадет и волос. Теперь все всё поняли, и никто никуда не идет, тем более что предложенный мною договор действительно взаимовыгодный. А те, кто этого не понимают, в ближайшее время, пока не прошел страх, в вашу сторону с недобрыми намерениями будут бояться даже смотреть, а потом вы и сами встанете на ноги.

– Есть в этом деле еще одно обстоятельство, – сказала Кобра. – Батя у нас по должности средневековый монарх, значит, априори человек гордый, суровый и даже безжалостный, а этот Гинденбург прислал ему такую гадкую телеграмму, что без отрезания голов было не обойтись. Этот вопрос херрен генерален унд официрен тоже поняли правильно, и теперь будут держать свои языки в заднице, подальше от неприятностей. Репутация зарабатывается только таким способом.

– Это обстоятельство мне даже не приходило в голову, – сказал я, – хотя, наверное, со стороны все может выглядеть именно так. К тому же Вильгельм воспринял мои действия как акцию монаршей солидарности, ведь эти двое отстранили его от власти, объявив сумасшедшим. Февраль-лайт по-немецки. Теперь Гинденбург с Людендорфом – не герои войны, а мятежники, и в немецком правосознании их не ждет ничего, кроме проклятья. Но я собрал вас не для того, чтобы обсуждать отрезанные головы двух этих бабуинов. Убедив германцев, что с нами лучше жить мирно, мы должны заняться внутренними проблемами Советской России, а их хоть отбавляй. И одной из важнейших задач, товарищ Коба, является зачистка Центрального комитета вашей партии от представителей еще не оформившегося пока троцкистско-зиновьевского блока. Никакой партийной демократии в условиях борьбы за выживание первого в мире государства рабочих и крестьян быть не может. Есть лидер и идеолог партии товарищ Ленин, есть его правая рука товарищ Сталин, есть их верные соратники и единомышленники, а все остальные, размахивая руками, улетают во тьму внешнюю. Иначе, несмотря на созданные мною благоприятные внешние условия, история Советской России свернет на проторенный путь – с гражданской войной, разрухой, массовыми репрессиями и прочими негативными явлениями. Да вы и сами, наверное, все это прекрасно понимаете.

– Да, товарищ Серегин, – сказал Коба-старший, – раньше я это просто чувствовал, а теперь, приобщившись к знаниям из вашей библиотеки и пообщавшись с вашими товарищами, понимаю это вполне определенно. Такого «счастья», как троцкизм, нам не нужно ни в каком виде.

– Вот именно, – сказал я. – Но и это тоже только верхушка того айсберга из проблем, с которым вы непременно столкнетесь в ближайшее время. Следующая по очереди засада нас ожидает восемнадцатого января, когда соберется Учредительное собрание. Разгонять его так, как это было в Основном Потоке, глупо и опасно. Господа депутаты, подавляющее большинство которых составляют кадеты и правые эсеры, расползутся по российским просторам, потом там одно за другим начнут вспыхивать антисоветские восстания, а деятели учредиловки придадут легитимность образовавшимся таким образом буржуазным «правительствам». Нет, членам партий, участвовавших в формировании Временного правительства во всех его изводах, путь в политику должен быть категорически закрыт, и навсегда.

– Это потому, что именно Временные свергли законного царя Николая, а большевики к этому делу были непричастны и с вашей точки зрения остались белыми и пушистыми? – спросил Коба-старший.

– Нет, – ответил я, – это потому, что Временное правительство находилось под внешним англо-французским управлением, а потому, взяв в России власть, тут же бросило страну в грязь. Никаких других целей, инспирированный извне, Февральский переворот не имел. Люди, сознательно согласившиеся играть такую роль, с моей точки зрения, ничуть не лучше кишечных паразитов, и избавляться от них следует со всей возможной решительностью. Советская Россия уже учреждена на Втором съезде Советов, и более ничего учреждать в стране не требуется. Поэтому после отказа господ депутатов утвердить декреты советской власти все они, за исключением большевиков и некоторых левых эсеров, должны пойти не на все четыре стороны, а в один из доисторических миров, в вечную ссылку. С глаз долой, и дело в архив. С этой работой я справлюсь ничуть не хуже прославленного историей матроса Железняка.

– В нашем прошлом, – сказал полковник Половцев, – выборы в учредилку были и вовсе отменены, а вместо того в марте были проведены всеобщие выборы в Советы всех уровней, на которых партия большевиков одержала победу с большим отрывом, ибо все остальные политические силы к тому моменту уже успели себя напрочь дискредитировать.

– В вашем мире, Игорь Петрович, – сказал я, – товарищи Ленин и Сталин имели мощнейшую заручку в виде вполне боеспособной группировки «старших братьев», которые в гробу видели и иностранных интервентов, и троцкистов, и местных автономистов-националистов. Я товарищам из восемнадцатого года тоже помогу чем смогу, только лимит времени, в течение которого может продолжаться такая неограниченная поддержка, весьма ограничен. Представьте себе – в сорок первом году идет кровавое рубилово с белокурыми бестиями: тут Гудериан, тут Гот, тут Клейст, тут Гепнер рвется к Ленинграду, и вдруг в восемнадцатом году возникают проблемы, требующие моего непосредственного вооруженного вмешательства. Нет уж, все сорняки с корнем необходимо выдернуть прямо сейчас, а товарищей большевиков следует вооружить не одной только теорией.

– Вы имеете в виду превращение отрядов Красной Гвардии в полноценные войска партии, как было сделано в мире товарища Половцева? – спросил меня Коба-старший.

– Да, именно так, – подтвердил я. – Советская Россия только тогда будет чего-нибудь стоить, если сама сможет себя защищать. Для обороны от внешнего врага нужна армия, для противодействия внутреннему врагу требуется Красная гвардия, и комплектовать ее следует на базе фабрично-заводских комитетов, с которыми у вас товарищ Коба имеются хорошо налаженные связи. Необходимо вытаскивать товарища Фрунзе с его тихой и спокойной должности и назначать главкомом, кооптировав в члены ЦК. Что касается старой армии, то необходимо провести самую широкую демобилизацию, отпустив по домам тех, кто не желает служить, но ни в коем случае ее нельзя распускать полностью. Идея вооруженного народа – это мелкобуржуазная чушь, прямо ведущая к анархии и всеобщему бандитизму. И заканчивайте эту дурь с отменой воинских званий. Поступив таким образом, вы сделали своими врагами парней вполне рабоче-крестьянского происхождения, пролитой кровью выслуживших офицерские погоны на полях империалистической войны. К кадетам, то есть белым, они не пойдут, а вот командным составом для повстанческих банд проэсеровской ориентации могут стать вполне. А вам это надо?

– Нет, – ответил без пяти минут товарищ Сталин, – нам этого не надо. Вы правы: если люди хотят служить в армии и защищать Советскую Россию от внешних врагов, то надо предоставить им такую возможность. И это же касается и офицеров не рабоче-крестьянского происхождения. Среди них тоже много людей, которым, как говорят ваши товарищи, обидно за державу. Делать их своими врагами за просто так было бы глупо. Если среди контрреволюционеров останутся одни только помещики и капиталисты, то никакого белого движения из-за малочисленности у них не получится.

– А меня интересует, что вы собираетесь делать с членами кровавой царской своры, – неожиданно произнесла Ольга Николаевна. – Поступите вы с ними как в мире Сергея Сергеевича, постаравшись истребить всех под корень, или как-то иначе?

– А что с ними сделается? – махнул рукой Коба-старший. – Пусть живут себе как обыкновенные граждане Страны Советов.

– Э нет, – возразил я, – так дело не пойдет. Такой сильный раздражитель, как бывшее царское семейство, из вашего мира лучше убрать. А то мало ли что. На местах вашу партию и примкнувших к ней деятелей от разных долбанутых на всю голову персонажей еще чистить и чистить. Как пелось в песне: «Кому-то под руку попался каменюка, метнул гадюка – и нету Кука», то есть бывшего императора Николая Александровича с чадами и домочадцами. Даже среди контрреволюционеров людей, относящихся к местным Романовым с уважением или хотя бы с пониманием, почти нет. И в эмиграцию в пределах вашего мира это семейство тоже отпускать нельзя, потому что оно тут же сделается инструментом в руках тамошних империалистов, лютых врагов советской власти. Особенно это касается вашей маман. В немодифицированном состоянии, без избавления от демонов и неврозов, это просто черт в юбке, а не женщина.

– Тогда что вы предлагаете, товарищ Серегин? – спросил будущий товарищ Сталин. – Что-то я вас не понимаю.

– На растерзание и смерть я вашу версию Романовых не брошу, и это однозначно, – ответил я. – И в то же время никакой практической помощи в своем собственном мире они мне оказать не могут, ибо ресурс народного доверия ими полностью растрачен. А это значит, что и я тоже буду рассматривать их только как иждивенцев и балласт. С практической точки зрения интерес у меня вызывает только бывший Великий князь Михаил Александрович, но на него еще требуется посмотреть свежим взглядом. А вдруг и он необратимо сломлен последними событиями? Единственный разумный выход из такого положения – это предложить оставшимся Романовым выезд на постоянное место жительства в Аквилонию. Люди там суровые, но справедливые, вовсе не берущие в расчет происхождение своих новых сограждан. И римский центурион, и франкская графиня, и кельтская высокорожденная леди, и много кто еще тянут там свою лямку без единого стона, наравне с Основателями. Дальнейшее будет зависеть от самих господ Романовых, причем от каждого по отдельности. Сумеют стать своими в этом коммунистическом обществе – значит, будет у них будущее, а если нет, то увы. При этом кое-кого из этого семейства, в частности, бывшего Великого князя Кирилла Владимировича, мне придется прибить тапком как таракана, чтобы не было его нигде и никак, а его супругу с отпрыском сдать в ту же Аквилонию в недобровольном порядке для перевоспитания, как вторсырье. Самодельный император в изгнании Кирилл Первый мне тут совсем не нужен.

– Ну что же, Сергей Сергеевич, – сказала Ольга Николаевна, – думаю, что для нашей семьи этого будет вполне достаточно. Главное – не допустить жестокой расправы, а в дальнейшим наши местные воплощения должны справиться сами.

– Для нас это тоже приемлемо, – согласился Коба-старший, – главное, что эти люди не будут путаться у нас под ногами, мозолить народу глаза и провоцировать разные негативные явления. Я еще не был в этой Аквилонии, но рассказы о ней создали у меня самое благоприятное впечатление. Возможно, мы еще будем посылать туда наших товарищей учиться тому, как правильно превращать бывших эксплуататоров в полезных членов общества.

– С Романовыми образца восемнадцатого года мы решили, – сказал я, – но у нас остался еще один вопрос, без которого все прочее будет малозначащей суетой. Я имею в виду крестьянский вопрос. Помимо передела земли, необходимо решить вопрос замены продразверстки[7]7
  Продразверстка была введена еще царским правительством поздней осенью 1916 года, ужесточена до хлебной монополии Временным правительством в марте 1917 года, и в таком виде досталась в наследство большевикам.


[Закрыть] натуральным продналогом и возобновления товарообмена между городом и деревней – не только в натуральной, но и в денежной форме. Если просто отбирать у мужика весь урожай, кроме того, что ему необходимо для личного потребления, то сеять он будет ровно столько, сколько надо ему самому, и ни одной десятиной больше, сколько бы у него ни было земли. А если вы станете давить на крестьянство силой, то народ просто взбунтуется, и вы получите новую пугачевщину. А это тоже форма гражданской войны.

– Все это правильно, – проворчал Коба-старший, – но только положение с продовольствием у нас очень тяжелое, народ откровенно голодает. Новый урожай с полей, которые засеют демобилизованные солдаты, еще когда будет, а людей нужно кормить уже сейчас.

– А у вас, Ольга Николаевна, в четырнадцатом году как обстоят дела с хлебом? – спросил я.

– У нас нормально, даже имеется значительное затоваривание, так как обычные каналы хлебного экспорта закрылись после начала войны с Османской империей, – ответила наследница трона и соправительница государства. – Как я понимаю, вы хотели бы закупать хлеб у нас и отправлять его в голодающий восемнадцатый год?

– Именно так, – сказал я, – ведь через портал можно пропускать не только воинские части, но и эшелоны с хлебом. Я пришлю к вам Мэри, чтобы она начала эту работу. Но только дело в том, что у одного меня финансовые ресурсы весьма ограничены, и их просто не хватит на то, чтобы в течение полугода кормить такую большую страну, как Россия.

– Мы тоже внесем свою долю, – вскинула голову невеста Кобы-младшего. – Вы, Сергей Сергеевич, избавили и нашу семью и всю страну от такого количества бед и несчастий, что поступить иначе было бы невместно.

Коба-старший с ошарашенным видом некоторое время переводил взгляд с меня Ольгу и обратно, после чего произнес:

– Честно сказать, товарищи монархи, я не ожидал от вас такой реакции. Я думал, что вы будете давать мне советы, как правильно решить этот вопрос, а вы решили встать с нами плечом к плечу.

– Поступить по-другому, товарищ Коба, нам не велит субстанция под названием «совесть», – сказал я. – Именно она ведет мою армию в походе через миры, побуждая защищать униженных и оскорбленных, а также карать разных злобных идиотов. И у сидящей сейчас перед вами Ольги Николаевны это качество развито в достаточной мере. Именно поэтому в поисках кандидатуры в справедливые монархи я и обратил внимание на ее особу. Стремление к справедливости, а также жалость к разного рода слабым и пострадавшим – это определяющие качества для кандидата в хорошие монархи. В противном случае получится тиран или болван, не понимающий, что граждане его государства – это живые люди, а не только циферки в отчетах. Если у меня будет не хватать средств на гуманитарную помощь тем, кто в ней действительно нуждается, я оглянусь по сторонам в поисках неправедно нажитого богатства, чтобы экспроприировать его и использовать на благие цели. Специально я этим никогда не занимаюсь, но в крайних обстоятельствах возможно все.

– Не надо ничего экспроприировать, Батя, – вздохнула Кобра, – просто отдай приказ Климу Сервию, чтобы вместе с расходниками для «Неумолимого» харвестер на Меркурии отбирал из плазменного выхлопа еще и золото. В таком случае в самом ближайшем будущем ты будешь завален чистейшим желтым металлом девятьсот девяносто девятой пробы по самую маковку.

– Вот видите, Ольга, – вздохнул я, – скорее всего, ваша помощь нам даже не понадобится. Обратите лучше внимание на семьи погибших солдат и офицеров, а также на прочие дела: создание общенациональной системы здравоохранения и ликвидацию нищеты и безграмотности. Вопрос только в том, чтобы не вбросить в вашу финансовую систему слишком много золота, что вызовет падение цены желтого металла. Ведь, как говорит Мэри, на самом деле деньги – это не желтые кружочки с портретом вашего ПапА, а универсальная мера стоимости человеческого труда. Кстати, товарищ Коба, этот вопрос недопонимал и товарищ Маркс, призывавший к отказу от денег и возвращению к прямому товарообмену. Эту идейку тоже придется выкинуть на свалку истории. Деньги, конечно, зло, но зло неизбежное. Без них было бы гораздо хуже.

– Но, товарищ Серегин, в Аквилонии же обходятся без денег, – возразил мне Коба-младший, – и есть мнение, что у них это неплохо получается.

– Вы, товарищ Коба, тоже сравнили, – вздохнул я. – В Аквилонии население что-то около двадцати тысяч человек, а в Российской империи – порядка ста сорока миллионов. В Аквилонии – вынужденный военный коммунизм, когда все средства производства находятся в общей собственности, а у вас – недоразвитый капитализм эпохи первоначального накопления капитала. В Аквилонии люди чисты душой насколько это возможно, и алчность тамошней религией порицается как один из смертных грехов, а у вас это явление процветает в полный рост, причем на самом низовом уровне. Раскулачивание, проводившееся в Основном Потоке, проходило так жестоко и изобиловало перегибами только потому, что основная масса сельской бедноты пылала злобой и ненавистью не к помещикам-капиталистам, а к своим разбогатевшим соседям, лавочникам-ростовщикам, именуемым кулаками-мироедами. Известны случаи, когда бывший бедняк, вставший на ноги после передела земли, по отношению к своим менее удачливым соседям начинал вести себя точно так же, как и потомственные, так сказать, эксплуататоры. Имело место и противоположное, но также негативное явление, когда причиной репрессий была зависть проникших в Комбеды и Советы бездельников, дураков и пьяниц к тем, кто поднял свое благополучие собственным трудом. В Аквилонии совершенно справедливо считают, что алчность и зависть разъедают человеческое общество будто ржавчина, после чего оно становится похожим на стаю вечно грызущихся между собой гиен. Но и там тоже не обходятся без заменителя денег, в роли которых до недавних пор выступали талоны на обеспечение дополнительных потребностей, а с момента присоединения «Нового Тобола» вошли в обиход безналичные баллы, начисляемые искином Бенедиктом на персональный счет каждого гражданина в меру его трудового участия, квалификации и усердия. Никакой уравниловки при этом нет, распределение происходит строго в соответствии с заслугами. А еще такая система побуждает людей повышать свои квалификацию и культурный уровень, ибо в аквилонском обществе уровень образования и усердный труд являются единственным социальным лифтом. По сути, само это общество представляет собой одну большую школу, в которую на обучение поступают первобытные люди и выходцы из различных архаических для нас эпох, а выпускаются граждане коммунистического государства будущего. И вам, товарищи Кобы, и в одном, и другом мире следует в ходе создания системы образования стремиться к тому же, только целевую планку на первых порах следует задирать не столь высоко.

– Ну, Батя, ты даешь, – покачала головой Кобра, – начал про денежное обращение, а закончил образованием и воспитанием. Хотя я лично подпишусь под каждым твоим словом. Но сейчас я хотела бы говорить не об этом. После того, как с Германией будет заключен мир, нам потребуется освободить Советскую Россию от присутствия войск Антанты – в первую очередь, от британской миссии в Мурманске и Чехословацкого корпуса, формирующегося где-то на Украине. Эти две бомбы следует разрядить еще до того, как ты по одному начнешь прижигать самые крупные очаги белогвардейщины и местечкового сепаратизма.

– Да, Кобра, – согласился я, – и это тоже нужно сделать обязательно. Но все должно идти по порядку. Сначала – мир с Германией, потом – разборки в большевистском ЦК, утряска отношений большевиков и левых эсеров, проработка патриарха Тихона (потому что анафема в адрес советской власти это тоже гражданская война), разгон учредиловки и окончательная ликвидация двоевластия, выдворение британцев из Мурманска, а также разоружение чехословацкого корпуса. И параллельно с этим нужно наладить поставки продовольствия из мира четырнадцатого года в мир года восемнадцатого, в первую очередь в Москву и Петроград. Как видите, программа на ближайшие две-три недели чрезвычайно насыщенная, только успевай поворачиваться. Но нам никто и никогда не обещал, что будет легко, так что как-нибудь справимся… Возражения или дополнения есть? Нет! Тогда совещание можно считать законченным, все свободны!

Семьсот восемьдесят седьмой день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Историческая встреча кайзера Вильгельма Второго и товарища Ульянова-Ленина произошла у меня в Тридесятом царстве через два дня после того совещания. За несколько часов до этого я переправил переполненного впечатлениями генерала Гофмана в германскую ставку в Бад-Кройцахе и представляю, сколько разных нецензурных слов сказал Вильгельм, пока выслушивал его доклад. До катастрофы Германской империи остается как раз столько времени, сколько требуется, чтобы зачать и родить ребенка, а кайзер об этом ни сном, ни духом. Поэтому и настрой у германской делегации был вполне себе деловой и даже партнерский.

Помимо министра иностранных дел в компании кайзера, к нам прибыли новый-старый начальник генштаба генерал Эрих фон Фалькенхайн и канцлер империи граф фон Хертлинг. Генерал фон Фалькенхайн определился у меня как стратег второго класса, а вот канцлер, находившийся на излете своих жизненных сил, прошел по категории «никакой»: Уж слишком уж он был старый, усталый, помятый и бесцветный. При этом нужен он был только для подписи на договоре, ибо никакой самостоятельной позиции не представлял, поскольку его кабинет был назначен непосредственно кайзером, а не парламентскими воротилами.

За три, дня минувших с моего набега на Бад-Кройцах, подробности этого происшествия широко разошлись по германской прессе, ибо свидетелей ему имелось великое множество. Из немецких газет эти сведения сегодня утром попали в шведские, датские и швейцарские, и уже оттуда в самом ближайшем будущем должны достичь стран Антанты, где политические деятели сразу же напрягут по этому поводу булки, только мне это пока без разницы. Наш разговор с кайзером проходил без свидетелей, и почтеннейшей публике известно только то, что мои войска внезапно и как бы из ниоткуда появились в этом Бад-Кройцахе, а потом, после моего разговора с кайзером, поделав все свои дела и оставив парочку отрезанных голов, таким же образом бесследно исчезли. И все, больше ни у кого с головы не упал и волос, а в окнах не было разбито ни одного стекла, так как вся стрельба происходила только в воздух.

Советскую сторону представлял только и исключительно товарищ Ульянов-Ленин, единый в трех лицах. У товарища Кобы-старшего (по официальной должности наркома национальностей) повода присутствовать на конференции не было, а товарищи Фрунзе и Чичерин, уже намеченные на роли наркома обороны и наркома иностранных дел, в Петроград еще не прибыли и в курс дела не вошли. Кстати, о будущем товарище Сталине. Сутки назад он все же совершил свой ознакомительный визит в Аквилонию. Мои соседи с фланга праздновали наступление четвертого года их Новой Эры, и, как своим добрым знакомым, прислали нам предложение побывать на их празднике. Я отказался, ибо дел было невпроворот. Но вместо меня туда отправилась довольно представительная делегация: Кобра, Птица с гавриками (среди которых ненавязчиво затесались Дима-Колдун, Лилия и оба моих юных адъютанта), Анастасия, бойцы моей первоначальной команды с женами, Сосо с невестой, Коба-младший с невестой, а также Коба-старший, которому я посоветовал присмотреться к многорасовому и многонациональному аквилонскому обществу.

Рапорты моих адъютантов пока лежат не прочитанными, потому что банально не до них. Кобра, вернувшись, сказала, что заживо зажарит любого, кто только попробует причинить этим людям зло. Ольга Николаевна поведала, что никогда в жизни она еще так не веселилась. Анастасия просто осталась довольна, а Птица сообщила, что еще не видела общества с таким низким уровнем негативных эмоций. Коба-старший вернулся из Аквилонии задумчивый и, истребовав себе бумагу и ручку, никому ничего не говоря, засел за работу. Национальный вопрос в бывшей Российской империи уже сейчас стоит ребром, а если его упустить, то он может начать ходить гоголем, ибо любой национализм, в какие бы одежды он ни рядился, всегда явление мелкобуржуазное и противное построению социализма.

Итак, настал назначенный для конференции день и час. Сначала, открыв портал в Петроград, я впустил в свой кабинет товарища Ленина; потом таким же путем туда попали члены германской делегации.

– Господа, – сказал при этом кайзер Вильгельм для Эриха фон Фалькенхайна и графа фон Хертлинга, – представляю вам самовластного Артанского фюрста Серегина, монарха, полководца и Посланца Господа Нашего на грешной Земле. К врагам и разного рода безумным обормотам этот господин невероятно суров, а друзья всегда найдут у него поддержку и хороший совет. Поэтому, господа, нам лучше дружить и с ним самим и с его друзьями.

– Спасибо за комплимент, Ваше Величество, – ответил я по-немецки, – в свою очередь, представляю вам председателя Советского правительства господина Владимира Ульянова-Ленина, в настоящий момент также исполняющего обязанности министра обороны и министра иностранных дел. Мирный договор, составленный при моем посредничестве, жизненно важен для обеих сторон.

– Скажите, молодой человек, – прошамкал граф фон Хертлинг, – а что если эта ваша Советская Россия через некоторое время исчезнет так же внезапно как как и появилась? Что должны будем делать тогда?

Желая посмотреть на старого чудака, вздумавшего перечить Божьему Бичу, архангел внутри меня зашевелился и выглянул наружу – да так, что у меня зачесалась макушка и спина между лопаток, а энергооболочка затарабанила: «Георг фон Хертлинг, член католической партии Центра, бывший депутат Рейхстага, пожизненный член Рейсхрата. Доктор философии. В политике придерживался агрессивной аннексистской позиции, выступал за примирение немецкого католицизма с прусским протестантским национальным государством. Активный противник дальнейшей парламентаризации Германии. Переходная фигура. Последний рейхсканцлер, назначенный указом кайзера Вильгельма, а не избранный голосованием в рейхстаге, и первый, которому в ходе проведения своей политики приходилось учитывать мнение господ депутатов, в частности, весьма многочисленных социал-демократов и левых либералов, а потому вынужденный против своей воли проводить ту самую парламентаризацию, которой он так не желал».

– Советская Россия, герр Хертлинг, это реальность, данная вам в ощущениях, отныне и в будущем на века, – жестко ответил я, – а вот Германская империя в случае своего неправильного поведения может исчезнуть с карты мира в течение года, и мне для этого ничего не потребуется делать, только наблюдать и не вмешиваться.

И ведь никаких угрожающих жестов я не делал, но бедняга рейхсканцлер отступил от меня на шаг назад с расширившимися от страха глазами. Ильич, напротив, шагнув в сторону, окинул меня взглядом с ног до головы и с оттенком восхищения произнес на русском языке:

– Так-так, товарищ Серегин, а мне вы ничего подобного, за исключением слабенького нимба, не показывали. А тут прямо полный генеральский парадный мундир…

– Ну так, товарищ Ленин, к моменту нашей встречи вы уже были полностью готовы к сотрудничеству, а потому сущность младшего архангела внутри меня приглядывала за вами вполглаза, – ответил я. – То ли было дело, когда я, во главе своих людей, с обнаженным мечом Бога Справедливой Оборонительной Войны, полный ледяной ярости, врывался на переговоры в Брест-Литовске. Очевидцы того дела рассказывают, что в тот момент мои атрибуты сияли так ярко, что на них больно было смотреть. А сейчас настрой так, серединка на половинку – моей внутренней сущности просто захотелось посмотреть на того, кто там вздумал вякать не по делу.

– Понятно, товарищ Серегин, – бодро кивнул Ленин, – и этого Хертлинга вы отбрили здорово, только пух и перья полетели. Но давайте займемся делом.

– Давайте займемся, – сказал я и добавил по-немецки: – А теперь, господа, если ни у кого больше нет возражений, перейдем к подписанию мирного соглашения.

– Возражений нет, есть вопрос, – ответил генерал Эрих фон Фалькенхайн. – Скажите, как мы сможем победить, если Антанта, по вашим же словам, в самом ближайшем будущем соберет против нас двукратно превосходящие силы?

– Ситуация, сложившаяся сейчас у вас на Западном фронте, называется «Позиционный тупик», – академическим тоном преподавателя тактики ответил я. – Из-за недостаточного количества тяжелой артиллерии в полосе прорыва артподготовка продолжается по несколько суток, и к тому моменту, когда в атаку идет пехота, противник, используя развитую железнодорожную сеть, успевает подтянуть на угрожаемое направление свои резервы. После этого прорыв глохнет, превращаясь во встречное сражение, как это было под Верденом. Высокие потери тогда несут обе стороны, но у атакующих они все же больше в два раза. Продвижение исчисляется километрами, а потери – десятками и сотнями тысяч убитых и раненых. В конечном итоге войска получают приказ вернуться на исходные позиции; потери понесены, задача не выполнена.

– Но сколько же, по-вашему, необходимо артиллерии для того, чтобы правильно прорвать фронт? – вскричал новый-старый начальник германского генерального штаба.

– От двухсот до тысячи стволов калибром двенадцать-пятнадцать сантиметров на километр фронта прорыва, – усмехнулся я.

– На километр? – переспросил изумленный генерал фон Фалькенхайн.

– Да, на километр, – подтвердил я. – Тогда артподготовка сжимается до двух-трех часов и даже минут, и никакого маневра резервами обороняющаяся сторона совершить не успевает. Мощь воюющей армии в таком случае определяется возможностями промышленности, сумевшей произвести большое количество артиллерии прорыва и снабдить ее прорвой боеприпасов, расход которых будет исчисляться килотоннами.

– Но у нас нет такого количества тяжелых орудий, – возразил немецкий генерал, – и у Антанты тоже нет, хоть она и превосходит нас в количестве артиллерии. Как же тогда англичане с французами смогли прорвать фронт и опрокинуть нашу армию?