Текст книги "Нежная душа"

Поэзия эгоизма

Вторая тайна – почему Раневская забирает себе все деньги (чтобы промотать их в Париже), а никто – ни брат, ни дочери – не протестуют, оставаясь нищими и бездомными?

…Когда вплотную подступили торги, богатая «ярославская бабушка-графиня» прислала пятнадцать тысяч, чтобы выкупить имение на имя Ани, но этих денег не хватило бы и на уплату процентов. Купил Лопахин. Бабушкины деньги остались целы.

И вот финал: хозяева уезжают, вещи собраны, через пять минут забьют Фирса.

РАНЕВСКАЯ (Ане). Девочка моя… Я уезжаю в Париж, буду жить там (с любовником-негодяем. – А.М.) на те деньги, которые прислала твоя ярославская бабушка на покупку имения – да здравствует бабушка! – А денег этих хватит ненадолго.

АНЯ. Ты, мама, вернешься скоро, скоро, не правда ли? (Целует матери руки.)

Это круто! Ане не три года, ей семнадцать. Она уже знает что почем. Деньги бабушка прислала ей, любимой внучке (Раневскую богатая графиня не любит). А мамочка забирает все подчистую и – в Париж к хахалю. Оставляет в России брата и дочерей без единой копейки.

Аня – если уж о себе говорить совестно – могла бы сказать: «Мама, а как же дядя?». Гаев – если уж о себе говорить совестно – мог бы сказать сестре: «Люба, а как же Аня?». Нет, ничего такого не происходит. Никто не возмущается, хотя это грабеж средь бела дня. А дочь даже целует руки мамочке. Как понять их покорность?

Варя – приемная дочь, ее права меньше. Но она не молчала, когда дело касалось всего лишь пяти рублей.

РАНЕВСКАЯ. Серебра нет… Все равно, вот вам золотой…

ПРОХОЖИЙ. Чувствительно вам благодарен!

ВАРЯ. Я уйду… Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.

Варя публично упрекнула мамочку, когда та подала нищему слишком много. А про пятнадцать тысяч молчит.

И как понять Раневскую? – это же какой-то чудовищный, запредельный эгоизм, бессердечие. Впрочем, ее высокие чувства существуют рядом с десертом.

РАНЕВСКАЯ. Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, всё плакала. (Сквозь слезы.) Однако же надо пить кофе.

* * *

Когда вдруг эти тайны разгадались, то первым делом пришли сомнения: не может быть, чтобы раньше никто этого не заметил. Неужели все режиссеры мира, включая таких гениев, как Станиславский, Эфрос…

Не может быть! Неужели тончайший, волшебный Эфрос не увидел? Но если б он увидел, то это было бы в его спектакле. А значит, мы бы это увидели на сцене. Но этого не было. Или было, а я просмотрел, проглядел, не понял?

Эфрос не увидел?! Он так много видел, что из театра я летел домой проверить: неужели такое написано у Чехова?! Да, написано. Не видел, не понимал, пока Эфрос не открыл мне глаза. И многим, многим.

Его спектакль «Вишневый сад» перевернул мнение об актерах Таганки. Кто-то считал их марионетками Любимова, а тут они раскрылись как тончайшие мастера психологического театра.

…Так стало невтерпеж, что узнать захотелось немедленно. Была полночь. Эфрос на том свете. Высоцкий (игравший Лопахина в спектакле Эфроса) на том свете. Кому позвонить?

Демидовой! Она у Эфроса гениально играла Раневскую. Время позднее, последний раз мы разговаривали лет десять назад. Поймет ли, кто звонит? Разгневается ли на полночный звонок или подумает, что сумасшедший?.. Время шло, становилось все позднее, все неприличнее (вдобавок отчество вылетело из головы), а подождать до завтра – невозможно. Эх, была не была:

– Алла, здравствуйте, извините, ради бога, за поздний звонок.

– Да, Саша. Что случилось?

– Я насчет «Вишневого сада». Вы у Эфроса играли Раневскую и… Но если сейчас неудобно, может быть, я завтра…

– О «Вишневом саде» я готова говорить до утра.

Я сказал про пятнадцать тысяч, про бабушку, про дочерей и брата, которые остаются без копейки, и спросил: «Как вы могли забрать все деньги и уехать в Париж? Такой эгоизм! И почему они стерпели?» Демидова ответила не задумываясь:

– Ах, Саша, но это же поэтический театр!

В голосе звучал упрек. Слышно было, что она огорчена таким низменным и примитивным отношением к «Вишневому саду». Или это отношение Раневской, не знающей цены деньгам?

* * *

Поэтический театр? Но вся пьеса – бесконечные разговоры о деньгах, долгах, процентах.

АНЯ…ни копейки <…> лакеям на чай дает по рублю <…> заплатили проценты?

ВАРЯ. В августе будут продавать имение <…> Выдать бы тебя за богатого.

ЛОПАХИН. Вишневый сад продается за долги. На двадцать второе августа назначены торги <…> если землю отдавать в аренду под дачи, будете иметь двадцать пять тысяч в год дохода <…> по двадцати пяти рублей в год за десятину.

ПИЩИК. Одолжите мне двести сорок рублей <…> по закладной платить…

ГАЕВ. Сад продадут за долги <…> Хорошо бы выдать Аню за богатого <…> Хорошо бы занять под вексель.

РАНЕВСКАЯ. Варя из экономии кормит всех одним горохом <…> Муж мой страшно пил <…> На несчастье я полюбила другого, сошлась <…> Дачу возле Ментоны я продала. Он обобрал меня, бросил, сошелся с другой…

Дворянка могла бы сказать «разорил», но «обобрал», «сошлась» – совсем не поэтично.

ПИЩИК. Послезавтра триста десять рублей платить…

РАНЕВСКАЯ. Бабушка прислала пятнадцать тысяч.

ВАРЯ. Хоть бы сто рублей, бросила бы я всё, ушла бы…

ПИЩИК. Сто восемьдесят рубликов займите мне.

ГАЕВ (Раневской). Ты отдала им кошелек, Люба! Так нельзя!

ПИЩИК. Лошадь – хороший зверь, лошадь продать можно.

Для него и лошадь – только деньги.

ЛОПАХИН. Восемь рублей бутылка.

ПИЩИК. Получи четыреста рублей… За мной остается восемьсот сорок.

ЛОПАХИН. Я теперь заработал сорок тысяч…

Боюсь утомить. Если выписать все реплики о деньгах и процентах – никакого места не хватит.

* * *

Главная тема «Вишневого сада» – грозно надвигающаяся продажа имения. И катастрофа – продано!

Десятью годами раньше Чехов написал «Дядю Ваню». Там всего лишь слова о предполагаемой продаже имения вызвали безобразный, безобразно-натуральный скандал, оскорбления, вопли, рыдания, истерики, даже прямую попытку убить профессора за намерение продать. Дядя Ваня стреляет – дважды! – в профессора. И дважды промахивается. А в поэтическом театре всегда попадают и – наповал. (Бедный Ленский.)

…Чехов – практикующий врач, и часто – в бедной, нищей среде.

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

27 октября 1892. Мелихово

За это лето я так насобачился лечить поносы, рвоты и всякие холерины, что даже сам прихожу в восторг: утром начну, а к вечеру уж готово – больной жрать просит.

Врач знает, как устроен человек и что действует на его поведение. Потому что на поведение влияют не только высокие мысли, но и низкие болезни (например, кровавый понос).

Перед доктором не стесняются. Перед доктором обнажаются (во всех смыслах и ракурсах). Ему не надо выдумывать; он насмотрелся и наслушался.

ЧЕХОВ – РОССОЛИМО

11 октября 1899. Ялта

Занятия медицинскими науками имели серьезные влияния на мою литературную деятельность; обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач… Благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно – предпочитал не писать вовсе.

* * *

Поэтический театр – что это? Порхающий лиризм, лунные ванны, несуразные чувства, кудри, отсутствие бытовой логики, лютики вместо логики?

Если докапываться до логики – хрупкая поэзия не выдержит.

Вот и не надо доискиваться, иначе получится бытовой театр. Тем более если великие не нашли – значит, и не надо.

Поэтический? Разве Чехов писал высокую трагедию? Патетическую драму? Нет, «Вишневый сад» – комедия. Чехов настаивал: комедия с элементами фарса. И опасался (в письмах), что Немирович-Данченко рассердится на фарсовость. Так Сальери сердился на легкомыслие Моцарта: «Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь». То есть как воробей – начирикал, сам не понимая что.

«Вишневый сад» – пьеса бытовая. Чего бояться? Бытовая – не значит мелкая. Быт трагичен. Большинство умирает не на амбразуре, не на дуэли, не на «Варяге», даже не на сцене – в быту.

Блок – да, поэтический театр. Потому-то его нигде и не ставят. А Чехов – мясо!

ЧЕХОВ – ЛЕЙКИНУ

27 июня 1884. Воскресенск

Вскрывал я вместе с уездным врачом на поле, на проселочной дороге. Покойник «не тутошний», и мужики, на земле которых было найдено тело, Христом Богом, со слезами молили нас, чтоб мы не вскрывали в их деревне… Убитый – фабричный. Шел он из тухловского трактира с бочонком водки. Тухловский трактирщик, не имеющий права продажи на вынос, дабы стушевать улики, украл у мертвеца бочонок…

Вы возмущаетесь осмотром кормилиц. А осмотр проституток? Если медицинской полиции можно, не оскорбляя личности торгующего, свидетельствовать яблоки и окороки, то почему же нельзя оглядеть и товар кормилиц или проституток? Кто боится оскорбить, тот пусть не покупает.

«Деньги?! – фи!» Нет, не «фи». Чехов в письмах постоянно тревожится о деньгах, просит денег, скрупулезно подсчитывает: почем квартира, сколько за строчку, проценты, долги, цены. (Многие письма Пушкина полны тех же мучений; не поэтичны; долги душили.)

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

24 июля 1891. Богимово

Спасибо за пятачковую прибавку. Увы, ей не поправить моих дел. Чтобы вынырнуть из пучины грошовых забот и мелких страхов, для меня остался только один способ – безнравственный. Жениться на богатой. А так как это невозможно, то я махнул на свои дела рукой.

И в покупке-продаже имений он тоже профессионал. Несколько раз покупал, долго искал, приценивался, торговался. Покупал-то не на шальные – на заработанные.

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

18 декабря 1893[1]1
  За десять лет до премьеры «Вишневого сада».


[Закрыть]

При покупке имения я остался должен бывшему владельцу три тысячи и выдал ему закладную на сию сумму. В ноябре я получил письмо: если уплачу по закладной теперь, то мне уступят 700 р. Предложение выгодное. Во-первых, имение стоит не 13 тысяч, а 12 300, а во-вторых, процентов не платить.

Усматривая «поэзию» там, где ее нет, театр облегчает себе жизнь.

– Почему так поступает героиня?

– А черт ее знает! Это, видите ли, поэтический театр.

А «Маленькие трагедии»? «Скупой рыцарь» – разве не поэтический театр? А там все говорят только о деньгах, считают деньги, травят и убивают за деньги. «Моцарт и Сальери» – признанный шедевр поэзии. А там травят и убивают из зависти – поэтическое ли это чувство? Как играть зависть поэтически? Как дымку, розовый туман? Завывая, как плохая Баба Яга на детском утреннике?

Чехов не считал, что занимается поэтическим театром. Он крайне заботился о логике образов. И очень трезво (как могут только врачи) смотрел на современников – на все классы и прослойки. Называть его пьесы поэтическими – значит прямо заявлять: Чехов не понимал, что делал. Бессознательный гений; или, как говорит Сальери о Моцарте, – гуляка праздный.

Времена и нравы

В центре Москвы женщина (с виду нерусская, с акцентом) призналась:

– У меня нет настоящего паспорта.

Она сказала это громко; и не на допросе в милиции, не спьяну, не прося милостыню (хотя вряд ли лицо чужой национальности разжалобит москвича сообщением, что живет по фальшивым документам). Слышали многие.

Странно. Эта грустная тетка с несуразным именем Шарлотта почему-то была совершенно уверена, что никто не донесет. И что за глупую свою откровенность не окажется она через десять минут в «воронке», где придется откупаться деньгами, а может, и еще чем-то (если ее сочтут достаточно симпатичной).

И, действительно, никто не донес, хотя слышали ее несколько сотен человек.

Шарлотта с фальшивым паспортом съездила в Париж – из России (из тюрьмы народов, из полицейского государства) во Францию и обратно.

Шарлотта – на сцене; там только что кончился XIX век. Мы – в зале; у нас начался двадцать первый. В Москве сразу в четырех театрах «Вишневые сады». Порой совпадают два-три в один вечер. Зачем нам они?

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

1 августа 1892. Мелихово

…зачем лгать народу? Зачем уверять его, что он прав в своем невежестве и что его грубые предрассудки – святая истина? Неужели прекрасное будущее может искупить эту подлую ложь? Будь я политиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего, хотя бы мне за золотник[2]2
  Четыре грамма.


[Закрыть] подлой лжи обещали сто пудов блаженства.

Мы стали другими. Жизнь иная, время иное, быт, воспитание, отношение к детям, к женщинам, к старикам. Все стало по-яшиному: грубо, по-лакейски.

ФИРС. В прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили… И, бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву и в Харьков. Денег было! И сушеная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая… Способ тогда знали…

ЯША. Надоел ты, дед. Хоть бы ты поскорее подох.

Господи! это какой же должен быть сад, чтоб сушеную (!) отправлять возами… А старики не нужны, понятное дело.

* * *

В прежнее время люди разговаривали, вечерами читали вслух, играли домашние спектакли… Теперь – смотрят, как в телевизоре (фальшиво и грубо) болтают другие.

Пушкин ехал один из Москвы в Петербург, в Одессу, на Кавказ, в Оренбург по следам Пугачева… Сядь он в «Красную стрелу» – к нему немедленно подсел бы шоумен, ньюсмейкер, продюсер Хлестаков:

– Александр Сергеич! Ну как, брат?

Пушкин ехал один. Мало того – он думал, больше делать ему было нечего; не со спиной же ямщика говорить.

Попутчики, радио и ТВ не оставляют возможности думать.

Чехов часть дороги на Сахалин проделал с попутчиками-поручиками и очень страдал от пустых разговоров (жаловался в письмах).

…Персонажи «Вишневого сада» – дворяне, купцы… Для Чехова это были друзья, знакомые – окружающая среда. Потом ее не стало.

Дворян и купцов не стало 90 лет назад. Их отменили.

В пьесе дворяне есть, а в жизни нет. Какие же они будут на сцене? Выдуманные. Все равно как рыбки играли бы спектакль о птичках. Рассуждали бы о полетах, шевеля жабрами.

У Булгакова в «Театральном романе» молодой драматург рассматривает в фойе Художественного театра портреты основоположников, корифеев, артистов… Вдруг с изумлением натыкается на портрет генерала.

«– А это кто?

– Генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского Его Величества полка.

– Какие же роли он играл?

– Царей, полководцев и камердинеров в богатых домах… Ну, натурально, манеры у нас, сами понимаете. А он всё насквозь знал, даме ли платок, налить ли вина, по-французски говорил идеально, лучше французов».

«Манеры у нас, сами понимаете…» Разговор происходит в 1920-х, но генерал поступил в театр при царе. Даже тогда надо было показывать актерам, как подают платок аристократы.

Сегодня, зайдя в наш театр (большой ли, маленький ли), русские бояре не узнали бы себя. Так Иван Грозный не узнал себя в трусливом управдоме. Ведь и мы не узнаём себя (русских, советских) в тупых неуклюжих идиотах из голливудских фильмов.

Почти сто лет не было дворян, купцов. Они остались в учебниках – раз и навсегда утвержденный школьный лубок. Купец – жадный, жестокий, грубый самодур Дикой (душевные движения ему неведомы, брак по любви отвергает). Дворянка – жеманная, лицемерная, глупая, пустая кукла.

Купцов и дворян не стало, а лакеи остались. И обо всех судили по себе – по-лакейски. Эти лакеи, желая угодить новым господам (тоже лакеям), изображали уничтоженных (отмененных) глумливо, пошло, карикатурно. И от этих трактовок – а с 1930-х они уже вбивались с детсада – не был свободен никто.

И купец в советском театре всегда был Дикой и никогда Третьяков (чья галерея).

До сих пор пользуемся: Боткинская больница, Морозовская (и много еще) построены купцами для бедных, а не VIP-клубы и фитнес-центры. Не всякий царь столько построил для людей.

Советская власть кончилась в 1991-м. Вернулся капитализм. А дворяне и купцы? Они же не ждали за кулисами команды «на сцену!». Они умерли. И культура их умерла.

Язык остался почти русский. Но понятия… Само слово «понятия» сто лет назад относилось к чести и справедливости, а теперь к грабежу и убийству.

В 1980 году Юрий Лотман написал «Комментарий к «Евгению Онегину» – пособие для учителя». В начале сказано:

«Объяснять то, что читателю и так понятно, означает, во-первых, бесполезно увеличивать объем книги, а во-вторых, оскорблять читателя уничижительным представлением о его литературном кругозоре. Взрослому человеку и специалисту читать объяснения, рассчитанные на школьника пятого класса, бесполезно и обидно».

Предупредив, что понятное объяснять не будет, Лотман продолжает:

«Большая группа лексически непонятных современному читателю слов в «Евгении Онегине» относится к предметам и явлениям быта как вещественного (бытовые предметы, одежда, еда, вино и пр.), так и нравственного (понятия чести)».

Значит, еще (или уже) тогда приходилось объяснять учителям, что такое ментик, Клико и честь.

За те же годы загрязнилась вода в Москве-реке, рыбки изменились до неузнаваемости, до ужаса: когти, клыки, слепые глаза… А мы, что ли, те же?

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

9 декабря 1890. Москва

Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний – нахальство и самомнение паче меры, вместо труда – лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше «чести мундира», мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых. («Оборотни». – А.М.) Работать надо, а все остальное к черту. Главное – надо быть справедливым, а остальное все приложится.

А может, мы все-таки те же?..

…Потом маятник качнулся – начали поэтизировать дворянство.

Все дамы XIX века стали женами декабристов. Все мужчины – Андреями Болконскими. Кого ж это Пушкин называл «светской чернью», «светской сволочью»? Кто проигрывал в карты рабов? Кто травил крестьянских детей собаками, содержал гаремы? Кто довел мужичков до такой злобы, что, поймав белого офицера, вместо того чтобы гуманно шлепнуть,[3]3
  Шлепнуть – расстрелять без суда и следствия.


[Закрыть] они сажали его на кол?

Внутренний, порой неосознанный протест советского человека против советской идеологии порождал восхищение дворянами. Точно по Окуджаве:

 
…Следом дуэлянты, флигель-адъютанты.
Блещут эполеты.
Все они красавцы, все они таланты,
Все они поэты.
 

Не все. В 1826-м, когда пятеро декабристов были повешены, а 121 – угнан на каторгу, в России было 435 тысяч дворян мужескаго пола. Герои и поэты составляли три сотых процента (0,03 %) аристократии. Не станем считать их долю в народном море.

Чехов не поэтизировал современников. Ни дворян, ни народ, ни интеллигенцию, ни братьев по перу.

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

27 декабря 1889. Москва

Современные лучшие писатели, которых я люблю, служат злу, так как разрушают. Одни из них… (грубые слова. – А.М.) Другие же… (грубые слова. – А.М.) Непресыщенные телом, но уж пресыщенные духом, изощряют свою фантазию до зеленых чертиков. Компрометируют в глазах толпы науку, третируют с высоты писательского величия совесть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя в толпу уверенность, что все то, что сдерживает в ней зверя и отличает ее от собаки и что добыто путем вековой борьбы с природою, легко может быть дискредитировано. Неужели подобные авторы заставляют искать лучшего, заставляют думать и признавать, что скверное действительно скверно? Нет, в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами. Вялая, апатичная, лениво-философствующая, холодная интеллигенция, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая брюзжит и охотно отрицает ВСЁ, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать; которая не женится и отказывается воспитывать детей и т. д. И все это в силу того, что жизнь не имеет смысла, что у женщин… (грубое слово. – А.М.) и что деньги – зло.

Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ во всей своей форме. Общество, которое не верует в Бога, но боится примет и черта, не смеет и заикаться о том, что оно знакомо с справедливостью.

ЧЕХОВ – ЛЕОНТЬЕВУ

22 марта 1890. Москва

Понять, что Вы имеете в виду какую-либо мудреную, высшую нравственность, я не могу, так как нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дала нам во время оно Иисуса Христа и которая теперь мне, Вам мешает красть, оскорблять, лгать и проч.

В «Вишневом саде» ветхий Фирс мечтательно вспоминает крепостное право, отмененное сорок лет назад.

ФИРС. Перед несчастьем тоже было…

ЛОПАХИН. Перед каким несчастьем?

ФИРС. Перед волей. Тогда я не согласился на волю, остался при господах… И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают… А теперь все враздробь, не поймешь ничего.

Типичный советский человек – горюет о порядке, о временах Брежнева, Сталина, печалится об упадке.

ФИРС. Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы, а теперь посылаем за почтовым чиновником и начальником станции, да и те не в охотку идут.

ЯША. Надоел ты, дед. Хоть бы ты поскорее подох.

Да, раньше пойти в гости к профессору было почетно. А деликатесы в его семье никого не удивляли. И добиться успеха (тем более восторга) банка икры не могла.

Потом семьдесят лет учили, что есть два класса: рабочие и крестьяне (колхозники), а интеллигенция – прослойка. Что интеллигенция крайне малочисленна – спору нет. Но почему она – прослойка между рабочим и колхозницей, понять нельзя.

Доставать сервелат профессура (прослойка) не умела. Пока выдавали – хорошо. Перестали выдавать – в холодильнике стало пусто. И блатная блондинка за углом ошеломляет профессорскую семью палкой сервелата, куском грудинки – плодами обвеса, обсчета.[4]4
  В фильме «Блондинка за углом» героиня – нахальная (без комплексов) продавщица гастронома – очаровывает скромного научного сотрудника и его родителей-профессоров.


[Закрыть]

Теперь деликатесы уже не дефицит. Теперь эти способные блондинки и блондины вышли из-за угла. Они умели в советское время решать свои гастрономические проблемы. Оказалось – в новых условиях, – что точно так же можно устроить и карьеру, вплоть до Кремля.

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ

3 марта 1892. Москва

Что за ужас иметь дело со лгунами! Продавец художник (Чехов покупал у него имение. – А.М.) лжет, лжет, лжет без надобности, глупо – в результате ежедневные разочарования. Каждую минуту ожидаешь новых обманов, отсюда раздражение. Привыкли писать и говорить, что только купцы обмеривают да обвешивают, а поглядели бы на дворян! Глядеть гнусно. Это не люди, а обыкновенные кулаки, даже хуже кулаков, ибо мужик-кулак берет и работает, а мой художник берет и только жрет да бранится с прислугой. Можете себе представить, с самого лета лошади не видели ни одного зерна овса, ни клочка сена, а жрут одну только солому, хотя работают за десятерых. Корова не дает молока, потому что голодна. Жена и любовница живут под одной крышей. Дети грязны и оборваны. Вонь от кошек. Клопы и громадные тараканы. Художник делает вид, что предан мне всей душой, и в то же время учит мужиков обманывать меня. Вообще чепуха и пошлость. Гадко, что вся эта голодная и грязная сволочь думает, что и я так же дрожу над копейкой, как она, и что я тоже не прочь надуть.

Долго жили при социализме. Отвыкли от капитализма. Зато сейчас все прежнее – долги, торги, проценты, векселя – ожило.

Огромный слой людей оказался готов к новой жизни.

ТРОФИМОВ. Я свободный человек. Я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!

ЛОПАХИН. Дойдешь?

ТРОФИМОВ. Дойду… или укажу другим путь, как дойти.

АНЯ (радостно). Прощай, старая жизнь!

ТРОФИМОВ (радостно). Здравствуй, новая жизнь!..

Молодые убегают, взявшись за руки, спустя минуту забивают Фирса.

…Гаев и Раневская плачут от безысходности. Молодость позади, работать не умеют, мир их рушится буквально (Лопахин приказал снести старый дом).

Но другие – они молоды, здоровы, образованны. Почему безысходность и бедность, почему не могут содержать имение? Не могут работать?

Мир изменился, квартплата выросла, учителям платят мало, инженеры не нужны.

Жизнь вытесняет их. Куда? Принято говорить «на обочину». Но мы же понимаем, что если жизнь вытесняет кого-то – она вытесняет в смерть, в могилу. Не каждый может приспособиться, не каждый способен стать челноком или охранником.

Вымирают читатели. Лучшие в мире читатели умерли: 25 миллионов за 25 лет. Остальные забыли («никто не помнит»), что можно было жить иначе: читать другие книги, смотреть другие фильмы.

Под нами все та же Среднерусская возвышенность. Но какая она стала низменная.

Территория не решает. Выселенный с Арбата Окуджава прошелся как-то по бывшей своей улице и увидал, что всё здесь по-прежнему. Кроме людей.

 
Здесь так же полыхают густые краски зим,
Но ходят оккупанты в мой зоомагазин!
Хозяйская походка, надменные уста.
Ах, флора там все та же, да фауна не та!
 

Оккупанты, фауна – это не о немцах. И не о советских, не о русских и даже не о новых русских. Это стихи 1982-го. Это о номенклатуре, она – не люди.

Территория та же, а людей – нет.