Текст книги "За чертой"

Появляется Кубане́ц лишь через пару часов; в одной руке удочка с оборванной леской, в другой – небольшой кулёчек с рыбой да баночка с оставшимися червями. По пути он постепенно одевается: брюки, гимнастёрка, фуражка, туфли. Я наблюдаю за ним. Особого волнения по поводу портупеи и пистолета Кубане́ц не выказывает. Подходит к мотоциклу, кидает в люльку удочку, на седушку бросает банку с червями и пакетик с рыбой. Втыкает ключ зажигания.

– Кубане́ц, – окликаю я. – Как улов?

– Да-а… Кот будет рад…

– Значит, не зря ты тут удочку гнул – хоть кто-то порадуется.

Занимаю его пустыми разговорами, с надеждой, что он наконец вспомнит о своей пропаже. Кубане́ц начинает заводить мотоцикл, – благо что тот не заводится у него с одного толчка.

– Кубане́ц, – вновь окликаю я. – Ты ничего не забыл?..

Тот заглядывает в люльку – удочка, рыба, черви на месте. Вновь «дыркает» заводным рычагом, подсасывает бензин в карбюратор.

– Кубане́ц, ты хорошо глянул?..

– Да не, всё на месте… – ещё заглянув в люльку, говорит он.

Наконец мотоцикл заводится, Кубане́ц на прощанье машет рукой.

«Сейчас дёрнет отсюда, и буду я невесть сколько охранять его пистолет!» – в сердцах думаю я и выдёргиваю из зажигания ключ.

– Кубане́ц, куда ты торопишься? Пошли ко мне в избушку, выпьем грамм по несколько, поговорим…

Сощурившись и прикидывая, какой сейчас час, Кубане́ц смотрит на солнце. Оно ещё высоко – вечер нескоро.

– А у тебя что там?.. Казёнку я не пью.

– Правильно делаешь! От казёнки прицел сбивается… Нет, у меня своя…

– Пошли! – соглашается Кубане́ц.

В домике моём распахнуты настежь дверь и окно; лёгкий сквознячок прогоняет зной, которым наполнен воздух. Портупею с пистолетом сдвигаю на край стола, ставлю на свободное место стопки и нехитрую закусь: хлеб, сало, огурцы, помидоры. Разрезаю арбуз. Выпили по первой и по второй. Кубане́ц вздыхает, кряхтит. В разговоре немногословен. Я вижу: у него неприятности по работе, но с расспросами не лезу. Захочет – сам расскажет.

– Хорошо тебе здесь, – наконец произносит он.

Я не знаю, что он имеет в виду под словом «хорошо», поэтому лишь молча улыбаюсь в ответ.

– Задолбали меня все эти бандеровские трезубцы, – говорит он уже поконкретней. – Говорят, на войне в Чечне Путин контрактникам гражданство в течение года даёт. Слышал об этом?

– Нет, не слышал, – честно признаюсь я.

– А я на любую войну пошёл бы, лишь бы трезубец на орла поменять…

– Кубане́ц, там ведь и убить могут…

– А тут разве жизнь?..

– Слушай, Кубане́ц, – меняю я разговор. – Ты видишь, что я сюда на тракторе мотаюсь?..

– Ну? А чего не на машине?..

– В машину инвентарь не кинешь, а вхолостую гонять, смысла нет. Нужен прицеп. Ты по хуторам гоняешь, может, продаёт кто? На новый денег нет, а с рук бы я взял… Поспрашиваешь?..

– Поспрашиваю… – обещает тот.

За разговором допили водку. Кубане́ц смотрит в дверной проём: одетое в алую дымку солнце клонилось к горе. В старом русле вновь проревела выпь, запели водяные быки.

– О, водяной бык протрубил. Пора… – заключает он и тянется за своей портупеей.

– Э-э, Кубане́ц, а пистолет-то зачем хватаешь? Твой, что ли?..

Кубане́ц достаёт из кобуры «макаров», смотрит на номер.

– …863, – читает последние цифры. – Мой…

– Нет, ну если номер совпал – другое дело! Забирай, – соглашаюсь я.

* * *

Летом, отслужив в десантных войсках, вернулся домой сын Никита. На встречу собралась вся родня. Посидели за столом, скупались в реке. Во второй половине племяшка моя Наталья засобиралась ехать домой, в Луганск. Никита повёл провожать её к автобусу. Чтоб сократить путь, решили идти не через таможню, а напрямик, через мою землю. Только по тропинке пересекли старое русло – вот он украинский пограничный патруль во главе с Блажеёнком, – видимо план, по задержаниям подгорал.

– Доку́менты! – потребовал Блажеёнок.

У племяшки документы всегда с собой, показала и пошла дальше, а провожатый в одних шортах и полосатой майке – какие там документы…

– Да нам тут двадцать метров до автобуса… Сразу же и назад. Не брал документы…

– Ты на дисять мэтрив пересик державный кордон Украины, незаконно вторгся на еи территорию. Зрештованный злочинец! – объявляет Блажеёнок. – Пройдемо составляты протокол.

Тысячу раз до армии Никита беспрепятственно ходил по этой тропк, е и вот на тебе – стал «злочинцем». Пожал недоумённо плечами, пошёл с нарядом к таможне.

После звонка племяшки я еду к таможне, захожу в вагончик.

– Слушай, Блажеёнок, не валяй дурочку, отпусти парня, – говорю по-хорошему.

Блажеёнок, важно раздувая щёки, с довольным видом сидит за столом, сочиняет протокол.

– Громадянин, выйдить из службового помищинья, не мишайти проводить процессуальны дии, – не отрываясь от бумаги, важно произносит он.

Умственная работа (а составление протокола – для Блажеёнка непосильный труд) забрала у него все силы. Он вспотел, и даже дыхание его стало тяжёлым, как у тянущей воз лошади. Наконец, закончив писать, он откинулся в кресле и прерывисто выдохнул. Отдал протокол Никите. Тот начал зачитывать перечень своих «злочинств». Такого-то числа в 17 годын 12 хвылын по киевскому часу, такой-то и такой-то грамадянин России вторгся в пределы незалэжной Украины на десять метрив и бул зрештован…

– Нет, я этого подписывать не буду, – отложив бумагу, говорит Никита.

– Это ж чему?

– А кто замерял эти десять метров? Может, там не десять, а восемь метров… Нет, не буду подписывать!

– Добре, напишемо восимь метров. Подписуй.

– А вдруг там не восемь, а одиннадцать метров? Нет, это дело серьёзное, здесь с потолка не прокатит. А вы хотите на глазок… Нужно выезжать на место, перемерять…

– Я бачу, ты як батько твий – любишь мозги полоскаты. Пишему: «От подписи отказався» и везем в Станицу на суд.

Начинаю звонить Носачу, но у того совещание, и телефон отключен.

Потомственный казак станицы Луганской судья Белоусов сидит за широким столом, вертит в руках переданный Блажеёнком протокол. За подобные «преступления» на Украине положен штраф в размере средней месячной заработной платы либо арест до 15 суток.

– Это что за м…трепие? – откинув протокол в сторону, спрашивает Блажеёнка.

– Це исть протокол задержання.

Судья ничего не сказал, лишь с рыком выдохнул, перевёл взгляд на Никиту.

– Сын атамана?..

– Сын…

– Дед твой известный на весь свет скульптор…

– Да…

Сложную задачу нужно решить судье Белоусову. С одной стороны – знает меня и моего отца, с другой… Этот официальный протокол, на который ему как человеку государственному, нужно реагировать по закону. Смотрит Белоусов на Никиту с нескрываемым раздражением, видя в нём причину своего затруднительного положения.

– Что ж ты родителей позоришь, десантник?.. – На слово «десантник» Белоусов делает особый нажим, так, что оно приобретает негативно-насмешливое значение.

– Никого я не позорю…

– А что ж ты не мог этим м… – кивает на присутствующих пограничников. – Не мог хлебальники начистить?

– Мог…

– Чего ж не начистил?..

– Да неудобно, так с ничего…

– Убежал бы. Там десять метров – и Россия. Не мог убежать? А?..

– Мог. Но как-то неудобно русскому десантнику бегать…

– Неудобно ему… А мне перед твоим отцом и дедом удобно тебя засобачить? – зло ворчит Белоусов. – Что пожимаешь плечами?… Деньги на автобус есть? Понятно… Я сейчас тебя на сутки оформлю. Переночуешь у меня в кабинете на диване. Утром приду, дам денег на билет, и на следующий раз помни, что я тебе говорил…

Наконец перезвонил мне Носач. Объясняю ему суть дела. Тот выругался невесть на что, бросил коротко:

– Жди, скоро будет дома…

Не успел Белоусов склониться над письмом «Постановления суда» – звонит Носач:

– Погранцы с десантником ещё у тебя?

– Здесь…

– Живо их всех ко мне!

Носач просмотрел протокол и пренебрежительно швырнул его в сторону так, что тот скатился на пол.

– Десантника отвести до границы и извиниться, – коротко приказал он.

– А вы, пан председатель Совиту, нам не указуйте, шо робыты, – поднимая с пола свалившийся протокол, с вызовом просопел Блажеёнок. – Якось без вас разберемся, що нам робыты… Мы державный кардон оберегаемо…

– Державный кардон оберегаете?.. – рычащим шёпотом повторил Носач так, что от этого «шёпота» всем сделалось жутко.

Рывком выдернул из стола ящик с документами, без разбора сгрёб рукой фото, на каких были запечатлены моменты контрабанды, швырнул их перед Блажеёнком.

– Вот это ваш «захист» державы?! – гаркнул так, что во всём этаже жалобно звякнули стёкла.

– Це вже давно було… – меняясь в лице, понурив голову, пробормотал Блажеёнок.

– Було давно, да вот всплыло!

– Думаете, я сам, самочинно?.. В менэ начальство е, кое все це и завело…

– Я ничего не думаю, я знаю точно – когда я всё это передам в прокуратуру, начальство твоё о тебе, как о моли, не вспомнит…

– Шо теперь?.. – в замешательстве бормочет Блажеёнок.

– Я уже сказал, «шо теперь» – десантника до границы и извиниться!..

– А з нами шо буде?..

– Посмотрим… – неопределённо сказал Носач.

Глядя под ноги, Блажеёнок побрёл к выходу, у дверей замялся и, неуверенно оглянувшись, спросил:

– А з протоколом шо теперь робыты?.. Вин номерной…

– Засунь его себе в… – посоветовал Носач.

Словно соглашаясь с этим, Блажеёнок кивнул несколько раз и прикрыл за собой дверь.

Уже обратной дорогой он стал приходить в себя и до самой таможни, скрежеща зубами, повторял сам себе одно и то же:

– Прокляти козаки… Засилы москаляки по всим кабинетам. Ничого, выкорчуемо… Гиляк на усих хвате. Чисто буде…

* * *

Поздней осенью, когда уже начались морозы, и я позабыл о своей просьбе, мне позвонил Кубане́ц:

– Нашёл я тебе прицеп! – сообщил мне торжественным тоном. – Совершенно новый и по смешной цене.

– За сколько?

– Дед-хохол с Валуйского хутора его двадцать лет назад покупал, по той прежней цене и продаёт.

– Ничего себе «новый»…

– Так он ни разу его не цеплял. Как купил, так в сарае и стоит. Бабка говорит: «Застром от него», заставила деда продать. За ним одна лишь беда: дед за давностью лет документы на него утерял.

– А как же я с ним буду ехать? Меня ж на первом углу повяжут.

– Не повяжут. Я с тобой буду ехать, меня все станишанские гаишники знают. Через Блажеёнка соваться не будем. Поедем к Югановской таможне, там у Кудина корешок знакомый, Миха, они когда-то вместе на заводе работали… Сговоримся за пару литров. Ну а дома, по месту, зачем тебе документы?..

Так и порешили. Воскресным морозным днём, захватив Кудина и взяв за компанию Жеку как «главного механика по прицепам» выехали с Кубанцо́м на хутор Валуйский. Во второй половине дня разыскали деда, хозяина прицепа. Жека тут же стал торговаться:

– Ты, дед, не много ли заломил? – строго спрашивал он.

– Так вин у мэне новый. За что взяв, за то и виддаю, – оправдывался старик.

– Какой же он, в чертях, новый, когда он ещё в СССР делался?..

– Так я на нём ни разу ни издив.

– Зачем тогда брал?

– А так… На всяк случай… Шоб було…

– Ладно, пошли смотреть.

В сарае с трудом раскопали заваленный всевозможным хламом прицеп. Жека долго придирчиво осматривал его, но как ни ворочал, никаких изъянов в нём не нашёл.

– Хороша тележёнка, – заключил он. – Нужно брать.

Расплатились, прицепили прицеп к машине, собрались ехать.

– О-о, ни! Так дило не робыться, – сказал дед. – Нужно его взбрызнуть. Ходимо за стол!..

С этим не поспоришь, пришлось подчиниться. Соблюдая неписаный закон, засиделись у деда до позднего вечера, пока его старуха, утратив своё терпение, не начала нас выпроваживать:

– Хватит вам мого деда поить, он мне живой пригодится, – говорила она таким тоном, словно дед её был у нас в гостях, а не мы у него.

Наконец расстались. Двинулись к Югановской таможне. Не доезжая до места, оставили машину с прицепом, послали Кудина договариваться.

Миха-погранец, старый его знакомец, вышел с вагончика перепуганный; озираясь на дверь, зашептал чуть слышно:

– У нас тут аврал. Блажеёнок настучал, что мы пускаем всех подряд. Сейчас проверяющий здесь сидит…

И тут же, чтоб было слышно в вагончике, произнёс в полный голос:

– Нет, товарищи, нельзя! Тут вам таможня, а не проходной двор!..

– Ну, что будем делать? – сев в машину, спросил Кудин, и все, не сговариваясь, повернулись в сторону Кубанца́.

– А чего сразу Кубане́ц, – возмутился тот. – Кудин, твой корешок на таможне?..

– Тут один выход – брод, – задумчиво произнёс Кудин.

– Какой брод?! – возмутился Кубане́ц. – Ты знаешь, сколько сейчас воды? «Москвичу» – выше окон!

– А кто тебе сказал, что мы будем на «Москвиче» через брод ехать? – парирует Кудин. – До брода доедем, отцепимся и перепрём вручную, оставим прицеп на берегу. Вернёмся, сядем в машину и порожняком через таможню к этому ж броду, с другой стороны. Всех-то делов!..

Уже ночью подъехали к броду. Притормаживая задним бортом, спустили прицеп к реке. Разделись наголо. Чтоб не порезаться, обломали окрайки льда.

– Я на ту сторону не пойду, – глядя на чёрную воду и зябко передёргивая плечами, неожиданно говорит Кубане́ц.

– Это как же ты не пойдёшь?! – злится Жека. – Затеял дело, а теперь прицеп мы сами переть будем?…

– Брод – не моя идея… К тому ж это здесь я хозяин, а туда мне нельзя, – кивая на российскую сторону, упрямится Кубане́ц. – Если вас там, у атамана, повяжут, – с вас что с гуся вода, а я человек государственный и имею право пересекать границу лишь на таможне…

– Да ты её уже пересёк! Земля-то здесь атаманова, российская. Так что не юли, – забыв об осторожности, орёт Жека.

– Не боись, «государственный человек», тебя не сдадим, – посмеивается Кудин и подталкивает Кубанца́ к воде.

Дружно подхватив прицеп, быстро, не раздумывая, ступили в воду. Воды было много, по грудь. Спасало одно: прицеп не набрался водой, поэтому плыл легко, как огромное корыто.

– А-а-а-а-а-а… – на одной ноте вопил Кубане́ц.

– Тише ты… – зачерпывая свободной рукой воду, окатывал его Жека. – Визжишь, как резаный поросёнок – на таможне слыхать. Подумают: топим кого-то…

Наконец колёса коснулись земли. На рысях выперли прицеп на другой берег.

– Теперь назад! И погнали! – радостно кричит Жека.

– Я назад не пойду! – неожиданно заявил Кубане́ц. – Буду здесь ждать!

– Не дури, Кубане́ц, пойдём… – уговаривает Кудин. – То он сюда не хотел, теперь отсюда не выгонишь. Пойдём, а то вдруг хапанут тебя, «государственного человека», пока нас не будет пропадёт Украина!..

– Не пойду! Вы с атаманом привыкли в крыгах купаться, а я не могу. Я лучше здесь пять минут, на морозе, попрыгаю, пока вы объедете, чем назад через Деркул лезть…

– Хрен с ним, пусть пляшет… Давайте назад, пока не заколели, – торопит Жека.

Перебрались через реку, оделись. Садясь в машину, махнули рукой Кубанцу́:

– Держись, Кубане́ц! Через пять минут будем…

Не спеша открывать шлагбаум, Блажеёнок, вертя в руках наши документы, вальяжно прохаживается вокруг машины.

– А шо мы везем? – задаёт он любимый вопрос.

– Блажеёнок, сала у нас нет, так что с «наркотой» ты пролетаешь, – не тая раздражения, говорит Жека.

– Виткройте багажник.

– На, смотри, там ничего нет, – говорю с раздражением.

– А що вы таки нервны? Щось случилось? Вот це шо? – тычет он пальцем в свёрнутую комком одежду Кубанца́.

– Был тут один клиент, задавал много вопросов, – так мы его в Деркуле утопили… – наконец прорывает и Кудина.

– Т-а-а-к, будэмо разбыраться…

Отойдя в сторону, Блажеёнок начинает куда-то звонить:

– Тут у мэне подозритильны типы. Подозривуются в совиршини вбывства… Крики о помощи слыхали… Ну вот, задержали… Дали уже признательные показаня…да, признались в убийстве… Тело спрятали в рику… Так… Так… Щас доставимо…

– Вот идиот… – прорычал Жека, и было не понятно, кого он имеет в виду, – Блажеёнка или Кудина, с его дурацкой шуткой.

– Так, приказано доставиты вас в отдил милиции Станицы…

– Блажеёнок, ты охренел?! Хватит гнать дуру! – выйдя из машины, заорал Кудин. – Давай сюда документы и открывай свой светофор!

Отпрянув от Кудина, Блажеёнок передёрнул затвор автомата.

– Всим систь в машину! Вы пидозриваютесь в тяжком злочинстве! У мэне приказ!.. Доставыти вас в милицию. Все! Шаг вливо, вправо – стреляю!..

– Во влипли… – выдыхаю я.

– Лучше подчинитесь… – шепчет за спиной подчинённый Блажеёнку пограничник. – Вы ж его, дурака, знаете…

– Что дальше? – уже смиряясь, спрашиваю я.

– А дали вы едите попереди, я за вами, до самого райотдилу. Передам вас им – хай разбираются.

– В чём разбираться?

– Переночуете в обизьяннику, завтра утром приде слидач, вин расскаже… Поихалы. И ни вздумайте вильнуть куды-либо, – враз зрешечу!

Несёмся к станице Луганской, так, что Блажеёнок едва поспевает за нами. Остановились у райотдела милиции, начинаю звонить Носачу. Дело к полуночи, видимо, спит, трубку поднял нескоро. Спешно объясняю ему суть нашего положения.

– Так скажите в милиции, что с вами Кубане́ц, – сонно зевая, отвечает Носач.

– Носач, ты всё ещё не проснулся?! – злюсь я. – Кубане́ц сейчас на российской территории, без документов и голый. Хочешь, чтоб его с работы попёрли?.. Если, конечно, он ещё жив…

– Ладно, сейчас позвоню… – обещает Носач.

– Жинки сухарив заказав? – видя в моих руках телефон, спрашивает подъехавший Блажеёнок. – Слидуйте за мной…

– От, доставив вам голубкив, – кивая на нас, говорит дежурному милиционеру. – Подозриваются в убийстви. Я звоныв…

– И что мне с ними делать? – вздыхает лейтенант.

– А дилай шо хошь. Хошь – прям здись растриляй, хошь оставь – нехай завтра слидаки их пытают…

– Значит так… Подходим по одному, – командует дежурный. – Фамилия, имя, отчество… Все данные – где родился, с кем женился… Будем составлять протокол…

– Да ты что?! Какой протокол?!.. – орёт Кудин. – Я думал, тут один Блажеёнок больной… У вас что, эпидемия?..

Я, оттеснив Кудина, становлюсь напротив лейтенанта. У того наконец звонит телефон, но он не спешит его брать.

– Будете много разговаривать – сейчас наряд вызову… – Почему-то он грозит конкретно мне.

– Вам звонят, – вежливо напоминаю ему.

– Слушаю! Дежурный… Да. Да. Да… – меняя голос, поднимается с места. – Да, понял, разберёмся… Прямо сейчас…

Повесив трубку, мечет озлобленный взгляд в сторону Блажеёнка. И, уже сменив тон, предлагает миролюбиво:

– Осмотрим машину?

– Осмотрим… – пожимая плечами, соглашаюсь я.

Дежурный, включив в телефоне фонарик, осмотрел салон, заглянул в багажник.

– Что за одежда?

– Моя одежда, – уверенно говорю я. – Я всегда в запасе вожу. Вдруг поломка – переодеваюсь…

– Понятно… Свободны. И больше так не шутите…

– Ты что, отпускаешь их?! – заорал Блажеёнок.

– А мне на основании твоего «ля-ля» задерживать их?

– А если завтра труп всплывёт?

– Ну как всплывёт, тогда и поговорим…

Вырываем из рук Блажеёнка документы, на всех парах несёмся назад.

– Слышь, Кудин, вот будет потеха, если завтра и правда какой-нибудь жмурик всплывёт, – уже весело говорит Жека.

– Он уже всплыл… – отвечает Кудин. – Вот подъедем, а Кубане́ц – жмурик…

Ещё не доезжая таможни, высунувшись в окно, Жека орёт во всю глотку:

– Отрывай! Открывай!..

– А где наш начальник?

– О… ваш Блажеёнок штаны меняет. Открывай!

Пограничники звонят Блажеёнку, тот долго им что-то объясняет. Наконец шлагбаум открыт, и мы, перескочив через мост, не чуя колдобин, летим к броду. Кубане́ц уже не бегает и не скачет, но, на удивление, всё ещё жив. Едва держась на ногах, он мерно покачивался на одном месте. Втаскиваем в салон уже негнущееся тело.

– Самогон! – бешенно ревёт Жека.

Открываем бутылку, растираем Кубанца́ с головы до пят. Постепенно тело его мягчает и начинает приобретать розоватый оттенок.

– Внутрях всё застыло… Плесни, чтоб оттаяло… – произносит он слабым голосом.

– Будет жить! – смеётся Жека и вливает в приоткрытый рот Кубанца́ стопку самогона. – Как карась: не успел со льда вытаять – уже хвостом бьёт!

Кубане́ц начинает дышать ровней, но процедура реанимации продолжается до четвёртой стопки. Пятую Кубане́ц уже самостоятельно твёрдо держал в руке.

– Что ж ты ко мне не пришёл?! – ругал его я. – До меня триста метров, а ты чуть не околел здесь.

– Ну как бы я пришёл к тебе?.. – оправдывался Кубане́ц. – Вот так бы пришёл к тебе, – показывая свою наготу, разводил руками. – Пришёл бы и: «Здравствуй, Вика, я погреться…»

Всю ту зиму я, Жека и Кудин проболели, а Кубанца́ как-то пронесло, даже насморка не было.

* * *

Тем, кто бывал в Крыму, в Коктебеле, хорошо известен бронзовый памятник у дома Максимилиана Волошина. Но мало кто знает его историю.

Мой хороший приятель, ростовский предприниматель Володя Бабушкин, был известен как большой почитатель и покровитель местных поэтов. Много книг, принесших авторам успех и славу, были изданы за его счёт. Очень любил Володя поэта серебряного века Максимилиана Волошина. И вот однажды задался он целью поставить в Коктебеле бронзовый его памятник. Вскоре фигура поэта была отлита в бронзе и оставалось всего лишь, перевезти её в Крым и установить на положенном месте. Тут-то и начались все злоключения. Оказалось, что сделать и отлить скульптуру в дорогом металле – это сущая мелочь по сравнению с тем, что нужно добыть уйму разрешительных документов на перевозку его через границу. Целый год скитались между Москвой и Киевом всевозможные ходатайства, но все они без удовлетворения застревали в бюрократических кабинетах, и конца этой канители не было видно. Знал бы русский поэт Волошин, как, преобразившись в бронзу, трудно добраться из России во вдруг ставший нерусским Крым!

И тогда Володя Бабушкин стал искать последнее средство вернуть поэта к его же родному дому. С этим он и приехал ко мне.

– Мне не оставили выбора, – жаловался он. – Одна надежда – переправить контрабандой.

И стал обрисовывать свой план. Памятник он перегружает в мою тракторную телегу, сам порожняком пересекает границу, ждёт меня где-то в украинской степи, ну а я какими-нибудь тайными тропами должен перевезти его к нему.

– План интересный, – отвечал я ему, – но трудноосуществимый. Во-первых, в полузамёрзшем Деркуле много воды, и брод переехать почти невозможно, и все известные дороги Украина перекопала на выходе экскаваторами.

– А если через таможню?

– Там одна беда – Блажеёнок, – говорю я и коротко характеризую «хозяина» таможни.

– Я им хорошо заплачу, – обещает Бабушкин.

– А что есть «хорошо» или «мало»? – усмехаюсь я.

– Ну а ты сам как считаешь?

– Да я ничего не считаю. Это Блажеёнок считает. А для него самое страшное – непонятки. Вот идёт «корова» с солярой – Блажеёнок знает, что там столько-то тонн. С каждой тонны предприниматель, перегоняющий «корову», имеет столько-то. Блажеёнок с этой суммы отстёгивает свой процент – и будь здоров! Ты сколько имеешь с этого памятника?

Бабушкин засмеялся.

– Вот и скажи ему, что у тебя с этого никакой прибыли – лишь убытки. Да у него же взрыв мозга произойдёт! Это для тебя и меня он Волошин, а для Блажеёнка – болванка цветмета. Нет, заморачиваться с этим он не будет. Ему легче в этом деле оформить задержание и получить за него почётную грамоту от начальства. А те, такие же «блаженята», как и он, отправят его на переплавку.

– Значит, и здесь облом?.. – разочарованно вздыхает Бабушкин.

– Может, облом, а может, и прорвёмся… – сам с собой размышляю я. – Сложный тип этот Блажеёнок, непредсказуемый. С ним по-другому надо… Может быть, самый простой номер проскочит…

Идя на риск, Бабушкин лебёдкой перегрузил скульптуру из своего крытого «форда» в мою тракторную телегу, сам порожняком поехал через таможню. Договорились, что будет ждать на той стороне, на степной дороге. В это время мы с Кудином, засыпав бронзового Волошина, загрузили с горой телегу дровами. Легенда была простой: везём кудиновой бабке дрова.

Здесь нужно сказать, что украинская таможня в ту зиму начала мёрзнуть. Раньше пограничники обогревались электричеством и не знали никаких хлопот, но, так как за него не платили, Носач распорядился отрезать провода. Вокруг этого дела разгорелся скандал, Носача обвинили в подрыве боеспособности украинских погранвойск, но он от своего не отступил. «Коль вы такие радетели боеспособности державных погранвойск, платите за них, а у меня в бюджете денег на это нет, не всё ж время у бабушек отнимать…», – парировал он. Пока вопрос оплаты решался в больших киевских кабинетах, таможня обогревалась дровами, которые сама и добывала. Блажеёнок уже на полном серьёзе подумывал ввести на таможне правило, чтоб гражданин, пересекающий её, мог предъявить не только паспорт, но и хотя бы одно полено. Тут-то и подъехали мы со своими дровами «для бабки Кудина».

– Так, шо везем? – У Блажеёнка заблестели глаза.

– А то ты не видишь? Дрова, – отвечает Кудин. – Бабка замерзает, нужно спасать.

– Яка така бабка? У тэбе нема тут бабки.

– Жены моей, Светки, бабка…

– Як хвамилия бабки?

– Что тебе даст «хвамилия»? Ну, скажем Писюренчиха, – смеётся Кудин.

– Я таку не знаю.

– Ну, ты ж самогон не пьёшь – почём тебе знать. Пропусти, замерзает старуха, – просит Кудин.

– Мы те ж замерзаем. Так вот, хотите ихать – половину дров сгружаемо тут.

Если сгрузить ему половину дров – обнаружится бронзовый Волошин. Начинаю торговаться:

– Зачем «половину»? Эту телегу отвозим бабке Кудина, следующую вам. Какой нам смысл по полтелеги возить…

– Знаемо ваше «следующую». Отвезете своий бабци и потим ищи-свищи вас, а в мене люди мерзнут…

– Блажеёнок, я тебе слово даю – следующая телега твоя.

– Знаемо ваше слово… – Ухватив крайнее полено, Блажеёнок тащит его в вагончик.

– Ты совсем охренел, что ли?! – искренне негодует Кудин. – Тебе атаман слово дал, а ты кочеврыжешься!.. Если на то пошло, то и хрен с ней, с бабкой, пусть колеет, но и тебе тот же хрен! Разворачиваемся!

Такого оборота даже Блажеёнок не ждал.

– А колы нам привезете? – уже смягчаясь, говорит он.

– Как только, так сразу… – смеётся Кудин.

– Сегодня. Сегодня же привезу, – обещаю я.

– Провиримо, что у атамана за слово, – окончательно сдаётся Блажеёнок и открывает шлагбаум.

Уже через час на пустынной степной дороге перегрузили статую Волошина в бабушкинскую машину. Распрощались. С теми ж дровами возвращаюсь назад.

– О, дывы, – вернулись! А як же бабуся?

– «Як-як…» – передразнивает Кудин. – Околела бабка, пока вы здесь мозги полоскали. Выгружайте себе – у атамана слово твёрдое…

Когда будете в Коктебеле у бронзовой статуи Максимилиану Волошину, обязательно вспомните эту непридуманную историю и улыбнётесь.

* * *

Так и проходила жизнь в приграничных хуторах – ни шатко ни валко. Люди постепенно привыкли ко всяческим неудобствам и даже считали их неотъемлемой частью своего бытия. Заступившие на дежурство российские пограничники разогнали контрабанду, и через мост уже не шли караваны бензовозов и фур. В ответ Украина в одностороннем порядке ввела ограничения на ряд товаров и продуктов, дав тем самым толчок на расцвет «сумочной» контрабанде. И, навъючившись сумками, потянулся народ в поисках своей выгоды к таможне.

– Куда ж вы всё это прёте? – спрашивали на российской таможне, где запреты не действовали. – Вас же на украинской не пропустят…

– Пропустят… Договоримся как-либо с Блажеёнком…

И договаривались.

Эту обыденную одичавшую замшелую жизнь оживила лишь одна новость: в свои «под пятьдесят» Натаха неожиданно родила мальчика. Это событие всколыхнуло дремавшие души, и хутор зашумел.

– Ну, ты даёшь, Натаха! – окликали её.

– Лиха беда – начало! – смеялась та. – Я и на этом не остановлюсь, через год ещё рожу!

– Да ты что?!

– Ну а как же, а то в хуторе уже и побрехать не о чем. Совсем закисать начали.

– А на кого похож, Натаха?

– На твоего мужа.

– А чего это на моего?..

– Ну, уж не знаю, так повезло.

– Ничего, подрастёт – сами угадаем породу…

* * *

Однажды в поезде я повстречал Светку Кудинову. Она всегда мне казалась недоступно-странной. Увидев меня, обрадовалась, села напротив. Некоторое время разговаривали о всяческих мелочах: то о погоде, то о работе, даже о тёрне, который уродил по Верхне-Ольховским балкам.

– На прошлой неделе ходили с мамкой туда, по два ведра нарвали. Еле донесли, – хвалилась она. – Кудину всё некогда – сами… Кудин, только лишь выходные, летит матери помогать… Меня не берёт, говорит: «Сам управлюсь…»

– Да, помогает… – зачем-то подтверждаю я.

– Я уж привыкла… – говорила она, и в её речи не было уж былого задора.

Глаза её поблекли, в щеках проступала восковая бледность, как бывает при долгой, изнуряющей болезни, в белесых губах проступала синева. Заметив мой взгляд, она потёрла руками щёки.

– Плохо выгляжу? – слабо улыбаясь, спросила Светка.

– Да нет… – в замешательстве, словно был уличён в чём-то постыдном, пробормотал я. – Нормально выглядишь…

– Ну да… – горько усмехнулась она.

– Может, ему плетюгана приписать? – полушутя говорю я.

– Что ты!.. – не поняв шутки, воскликнула Светка. – Да и не виноват он ни в чём…

С недоумением смотрю на неё.

– Да-да, сама виновата… – повторяет, как заклинание, скорее не для меня – для себя. – И Кудина не вините. Я его не виню, а другим и подавно не стоит…

– В чём же ты виновата?

– Виновата… Видела, как он мается, а от себя не пускала…

– Чужая семья – потёмки… – всего и нашёл что сказать.

– Потёмки, потёмки… – кивая, прошептала она.

Вижу, ей очень хочется о чём-то сказать, выплеснуть то, что таилось в ней многие годы. Я не тороплю её, молча смотрю в грустные серые глаза.

– Сама виновата… – вновь прошептала она. – Ты помнишь, как мы женились, весь этот дурацкий цирк?.. Приехали ко мне. «Папа, мама, – это мой муж…» Можешь представить себе такое?.. А на третий день вместе легли. Как ни вертись – жена, и Кудин со двора не уходит… – грустно усмехнулась Светка. – Потом, когда обнаружилось… забеременела, испугалась. Побежала в больницу, чтоб избавиться… Это я уж потом его полюбила и детей от него захотела, а тогда… В больницу, а там Людка Бармалеева – главврач. Запретила делать аборт. Часа два в кабинете мозги мне вставляла… Да какие тогда мозги… Я потом с одной тётенькой-гинекологом договорилась. Денег ей дала… А на другой день Людка узнала… Ты хоть раз в жизни слышал, чтоб Людка материлась? Материлась…

Некоторое время ехали молча. Мне хотелось отвлечь её от мрачных мыслей, но не мог отыскать темы для разговора – всё казалось легковесным, пустым.

– Натаха родила? – неожиданно спросила она.

На щеках её впервые проступил румянец, а в глазах промелькнули весёлые искорки.

– Родила, – смутившись, словно это дело касалось лично меня, ответил я.

И после неловкого молчания, желая перевести всё в шутку, добавил:

– От меня…

– Ну да… – улыбнулась она.

После некоторого молчания добавила:

– Я на неё не в обиде… Даже рада… Искренне. Не веришь?..

Я вновь не нашёл что ответить. Скрипнули тормоза, и поезд остановился. Скосив глаза, посмотрел в окно.

– Кондрашовка, – сказала она, и в глазах её впервые блеснули слёзы. – Помнишь, тогда мы встали здесь и пошли в Станицу?..