Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Пятая глава

Если второй день нет ни капли воды, чтобы утолить жажду, а над головой небо с белым сверкающим солнцем и негде укрыться от зноя, от горячего сухого ветра – забываются все другие лишения, притупляется боль самых мучительных ран. Пить, только пить! Набрести на ручей, погрузить в воду пылающее лицо, руки, грудь, всего себя до кончиков пальцев натруженных ног!..

Саше кажется: он где-то здесь, совсем рядом, этот ручей, стоит лишь перевалить через гребень соседнего кургана – и глазам откроется яркая зелень и влажный песок оазиса, бьющий из-под камня крохотный родничок, весь в густой осоке, в кустах можжевельника…

Она лежит на дне неглубокой ложбины, лежит на спине, не двигаясь. Утром еще было терпимо – солнце стояло низко, светило из-за головы. Теперь лучи бьют в глаза, в грудь, в живот – портфель под платьем горяч, будто полтора пуда золота и бриллиантов плавятся в нем, вот-вот растекутся по телу.

Путники пришли сюда перед рассветом. Шагин помог Саше лечь поудобней, сам тотчас же уполз в степь. Но он и на рассвете минувшего дня искал воду…

Проклятый портфель! Если б можно было снять его – хотя бы ненадолго, на один только час!..

На первом привале Саша распустила узел веревки. В тот же миг она едва не лишилась сознания от боли. Она уже в самом начале пути чувствовала: ноша ерзает, царапает тело. Не придала этому значения. Теперь наступила расплата – грубый портфель в кровь натер кожу на животе. Но в первый день, превозмогая боль, она все же сняла ношу. Шагин спрятал портфель в стороне.

И почти тотчас послышался стук копыт, донеслись голоса. Четверо всадников с карабинами поперек седел проехали шагах в двадцати. Возьми они чуть левее, путники оказались бы у них на дороге. Затаившись, чекисты видели: конники то и дело приподнимались на стременах, озирались по сторонам.

– Ищут кого-то, – сказал Шагин. И прибавил, пряча глаза, словно извиняясь: – Придется подвязать портфель.

…Сейчас подходили к концу четвертые сутки пути. И последние два дня они не могли раздобыть воды.

Шагин вернулся, молча лег рядом.

– Ничего, Андрюша. – Саша нащупала его руку. – Перетерпим.

– Все вокруг излазил. Были два болотца – высохли… А в пяти верстах хата. Мазанка. Рядом огород. Поодаль ящички стоят рядком. Вроде бы пасека.

– А колодец?

– Не обнаружил, сколько ни смотрел. Странно, должна же быть вода!

– Может, за мазанкой?

– Нигде нет колодца. И чтобы родничок был, тоже незаметно. Уж я ползал вокруг, глядел…

– Вечером пойдем туда, Андрюша.

Шагин промолчал. Еще перед тем как отправиться в путь, они твердо решили: двигаться будут только ночами, не по дорогам, а напрямик, стараясь обходить села и хутора.

Но как быть теперь? Саша в таком состоянии… Да и сам он едва держится. Сегодня, когда искал воду, вдруг почувствовал сильный озноб, застучало в висках. В последние секунды, когда уже гасло сознание, успел рубахой прикрыть затылок от солнца… Потому-то и вернулся так поздно – приходил в себя, собирался с силами.

Наступил вечер.

Лежа позади ульев, Шагин всматривался в светлевшую неподалеку мазанку. Минуту назад Саша постучала в дверь этой халупы и была впущена в помещение.

К жилищу пасечника они подобрались на закате, залегли в отдалении. Удалось увидеть двоих обитателей мазанки – древнего старичка и женщину помоложе. В сумерках они загнали в дом несколько цесарок, ушли туда сами. Некоторое время в единственном оконце халупы мерцал слабый свет, потом погас. Ничто не свидетельствовало о том, что в доме могли быть другие люди. И Саша рискнула.

Снова зажегся огонь в оконце. Вслед за тем скрипнула дверь. Шагин скорее угадал, чем увидел силуэт Саши в темном дверном проеме.

– Андрюша, – громко позвала она, – где же ты остался? Ходи до хаты!

Шагин перевел дыхание, сунул револьвер за поясной ремень, поспешил к мазанке.

…Они пили и пили несвежую тепловатую воду и никак не могли насытиться. Хозяева молча наблюдали. Дед сидел у оконца на широкой деревянной скамье. Высокая и очень худая старуха стояла у большой деревянной бадьи, ковшом черпала из нее воду, подавала путникам.

– Помыться бы, добрые люди, – попросил Шагин. – Особенно жинке моей.

Старуха кивнула, вновь сунула ковш в бадью. Тот заскреб по днищу. Воды в бадье было чуть-чуть.

И Шагин вдруг почувствовал тревогу. Он не знал еще, откуда идет опасность, но ощущал ее.

– Та расходуйте, не жалейте, – ласково пропела хозяйка, подавая очередной ковш воды. – У меня еще ведро полное. А утречком хлопцы привезут большую бочку. И калачей привезут, и молока вволю…

Шагин скосил глаза на Сашу. Они встретились взглядами, поняли друг друга. Надо было немедленно уходить.

Старики по-своему истолковали смущение гостей. Женщина принесла из сеней ведро с водой. А дед стал объяснять: за домом у них родник, исправно служит много лет, но, случается, пересыхает, если подолгу нет дождей. Вот и теперь иссяк. Однако невелика беда. В таких случаях пасечники разжигают большой костер, наваливают в огонь гнилья, чтобы погуще был дым. Живущие на соседнем хуторе сыновья знают этот сигнал, тотчас везут воду. Третьего дня привезли. Завтра приедут снова. Обещали быть рано утром.

– Большой хутор? – спросил Шагин, с тоской поглядывая на ведро с водой.

Дед встал, подозвал старуху. Они принялись что-то подсчитывать, загибая пальцы.

– Семь дворов, – объявил дед результаты подсчета. – Дюже великий хутор.

– А власть там какая? – спросила Саша. – Что сыны говорят? Есть на хуторе посторонние?

– Кто ж их знает? – Дед неопределенно покрутил головой. – Сыны там, мы здесь… Власть – она власть и есть. Всякая власть от бога…

Он смолк, проковылял к оконцу и завозился у горшка с геранью.

«Будто боится сказать лишнее», – подумала Саша.

Она снова посмотрела на Шагина. Тот показал на ведро: пей еще, запасайся водой…

Между тем старуха стала собирать на стол.

Наблюдая за ней, Саша допивала последний ковш. Уходить! Как можно скорее уходить, чтобы к рассвету оставить далеко позади и эту халупу, и, главное, хутор!

Но как объяснить старикам, почему не останутся на ночь? Люди едва не погибли в степи от жажды, устали до полусмерти. Наконец отыскали пристанище. И вот, не отдохнув, снова пускаются в путь. Пасечники непременно расскажут о странных путниках. Потянутся нити. Можно не сомневаться, что концы окажутся у бандитов.

Как же быть? Попросить стариков, чтобы помалкивали? Это вдвойне опасно: если еще не возникли у них подозрения, после такой просьбы обязательно появятся.

А хозяйка уже приглашала к столу. Шагин и Саша жадно глядели на хлеб, нарезанный крупными ломтями, на миску с густым коричневым медом – теперь, утолив жажду, они испытывали жестокий голод.

Всплеснув руками, старуха поспешила в сени и вернулась с плошкой, в которой лежал пяток яиц цесарки – в мелких коричневых крапинках, с остренькими носами.

Шагин поблагодарил хозяев, но от угощения отказался: они не голодны, недавно ели. И надо спешить – жинка в таком состоянии, что нельзя терять времени. Это счастье, что неподалеку расположен хутор. Там они наймут лошадей и поспешат в село, где есть фельдшер…

К хутору вела едва различимая колея. Пройдя по ней с сотню шагов, Шагин и Саша круто свернули в сторону. На ходу они ели хлеб и сваренные вкрутую яйца, которые в последний момент все же сунула им сердобольная пасечница.

– А они ничего, эти старички, – сказала Саша, откусывая от аппетитной горбушки. – Вот бы пожить с ними неделю, не зная забот…

– Я страсть как люблю с пчелами возиться. – Шагин мечтательно улыбнулся. – У отца моего было с десяток колод, так я от них ни на шаг. И пчелы меня знали, не трогали…

– Вот и вернемся, когда с бандами рассчитаемся. Надо же отблагодарить добрых людей. Съездим сюда, Андрюша?

Шагин кивнул. Он думал о том, что не так уж близко время, когда степи и леса страны очистятся от банд и чекисты смогут ездить в гости к знакомым пасечникам. Но он не хотел расстраивать Сашу и потому промолчал.

Скоро должен был наступить рассвет. Всякий раз в это время они подыскивали укрытие для дневки – нагромождение камней, кустарник, балку… Но сейчас они не помышляли об отдыхе. Скорее в степь, подальше от всяких дорог, чтобы затеряться, исчезнуть в темной, бескрайней равнине!..

На индиговом небосводе потускнели звезды. Небо стало светлеть. Потом из-за края степи устремились вверх волны зеленого огня. Горизонт заалел, вскоре зарево охватило полнеба. И тогда взошло солнце.

– Жаркий будет денек, – проговорил Шагин. – Ну да нам не привыкать, верно, Саша?

Она нe ответила – шла согнувшись, обеими руками поддерживая тяжелую ношу. За время отдыха в доме пасечника перестала сочиться кровь из натертых портфелем ран. Он присох к телу. Сейчас все внимание Саши было сосредоточено на том, чтобы не сделать резкого движения, не оступиться. Иначе, как это было уже не раз, лопнет корка запекшейся крови, вновь начнет мучить боль.

Шагин только посмотрел на Сашу и все понял. Он чуть замедлил шаг, пропустил спутницу вперед, чтобы лучше ее видеть и в случае необходимости прийти на помощь.

Вот на пути оказалась большая выбоина. Перешагнув через нее, Саша сделала слишком большое усилие. И портфель сдвинулся… Она не проронила ни слова, только с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

Шагин взял ее за руку:

– Веришь, что за революцию, за Советскую власть любую муку приму, на смерть пойду?

Саша стояла, закрыв глаза. Будто не слышала.

– Веришь, что думаю не о себе?

Она молчала. Долго длилась пауза.

Шагин сказал:

– Если с тобой беда случится, я тоже жить не буду, ты это понимаешь?

Саша молчала.

– Я люблю тебя, – сказал Шагин. – Ты слышишь, Саша? Навсегда люблю, до своего последнего дня!..

Саша стояла, как прежде.

– Надо зарыть портфель. – Шагин потряс ее за руку. – Я клянусь: доведу тебя до места и немедленно возвращаюсь за ним. Ни минуты не промедлю!

Саша открыла глаза, посмотрела поверх головы спутника:

– Мне трудно стоять, Андрюша. Труднее, чем идти. Дай мне дорогу.

Так начались пятые сутки похода.

Они шли весь день, не встретив ни души. Под вечер набрели на ручей, который змеился по дну длинного извилистого оврага.

– Вот оно, счастье! – сказал Шагин.

Он помог Саше спуститься к ручью, усадил ее так, чтобы можно было дотянуться до воды.

«Действительно, счастье», – подумала Саша, вдыхая ароматы влажной зелени, земли.

Они вволю напились, обмыли лица, руки. Саша разулась, опустила ноги в прохладную воду. Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше, даже улыбнулась, когда Шагин вдруг с размаху лег на песок и сунул в ручей голову по самые плечи.

– Благодать! – воскликнул он, приподнявшись на руках и откинув со лба мокрые волосы. – Во всем мире не сыскать лучшего места для ночлега. Верю: ручей – доброе предзнаменование перед последними переходами.

Между тем поверхность ручья успокоилась, и Шагин, готовившийся вновь погрузить в него голову, вдруг замер. Он увидел в воде отражение трех всадников.

– Что, Андрюша? – тревожно спросила Саша.

– Люди на краю оврага… Трое конников. Продолжай мыться, Саша, мы не видим их!..

А всадники, подъехавшие к оврагу и обнаружившие там незнакомцев, быстро спешились, отвели коней в сторонку, принялись наблюдать.

Они видели, как мужчина вытер лицо и руки подолом рубахи, помог спутнице подняться на ноги, отвел ее к кустарникам, заботливо уложил на сухую траву. У женщины губы кривились от боли, она поглаживала вспухший живот, стонала. Постояв возле нее, мужчина стал собирать сушняк. Вскоре в овраге затеплился огонек костра.

– Ночевать собрались, – сказал человек в матросском бушлате и алых галифе с желтыми леями[7]7
  Нашивки на брюках для верховой езды, обычно из кожи.


[Закрыть]. Он выдвинул винтовку, передернул затвор, досылая патрон в ствол. – Вот сейчас они у меня заночуют!

– Не дури! – Сосед «матроса», малый лет тридцати, с острым носом и уродливо выпяченной нижней челюстью, властно взял его за плечо.

Третий наблюдатель, молодой рыжеволосый увалень, в разговор не вступил. Лежа на животе, он сосредоточенно грыз морковь.

Всадники были дозором банды, расположившейся в селе, верст за пятнадцать отсюда. Накануне в степь выехало с десяток таких дозоров. Приказ атамана для всех был один – встреченных на пути людей тащить в село. Дозорных строго предупредили: задержанных не обыскивать, глядеть в оба, чтобы узлы, котомки, мешки они доставили в целости, ничего оттуда не выбросив.

Парень, остановивший бандита, готового сделать выстрел, был старшим дозора. Сейчас он сосредоточенно размышлял. Сунуться в овраг прямо с конями – значит раньше времени переполошить мужика и бабу. Путники, если у них есть что спрятать, успеют это сделать – бросят в кусты, утопят в ручье. Самое верное – ждать до утра и перехватить незнакомцев, когда они будут выходить из оврага. Но это долго, да и жажда томит, и коней надо поить.

Старший повернул голову к рыжеволосому.

– Здесь побудешь, с конями. А мы – вниз. Сиди и слушай – как свистну, веди коней к ручью.

– Лады… Ты громче свисти, я тугой на ухо. – Парень ухмыльнулся собственной шутке, перевалился на бок и, достав из брезентовой торбы новую морковь, сунул ее в рот.

Два бандита стали осторожно сползать по откосу. Винтовки были наготове. Впрочем, неожиданностей не опасались: люди в овраге не скрытничали – вон какой огонь развели. И оружия не имеют: вымывшись в ручье, мужчина поворачивался и так и этак, будто нарочно показывал, что нет у него ни револьвера, ни гранат. О бабе и говорить нечего – брюхатая, вот-вот разродится.

Шагин уголком глаза наблюдал за спускавшимися в овраг. Разделаться с ними было бы нетрудно. Но наверху оставался еще один. А поблизости могли быть и другие…

– Что будем делать? – спросила Саша.

– Погоди… Ага, они подходят. Сейчас будут. Ты спокойнее, может, все обойдется.

Окрик бандита. Приказ поднять руки.

Пока «матрос» держал Шагина на прицеле, старший дозора скользнул в сторону и стволом винтовки разворошил приготовленные для костра солому и хворост.

– Посунься, баба, – донесся до Шагина его высокий голос. – А ну, живее!

И снова шорох, возня за спиной председателя УЧК. Сзади протянулась рука бандита, ловко и умело ощупала карманы пленника. Удар в плечо – и Андрей повалился в сторону. Столкнув Шагина, бандит расшвырял сушняк, на котором тот сидел.

– Встань!

Шагин поднялся с земли.

«Ну и рожа!» – подумал он, разглядывая физиономию бандита с выпяченной челюстью.

– Мешок есть?

Шагин покачал головой.

– Котомка, сумка?

– Нету.

– А что имеется?

– Ничего.

Шагин понял: враги что-то разыскивают. Иначе не были бы столь настойчивы в своих расспросах. Похоже, знают о портфеле с ценностями.

– Так-таки ничего и не было?

– Было, – вдруг сказал Шагин. – Было, да сплыло, отняли. Все как есть взяли.

– Кто?

– А я знаю? Какие-то люди.

– Когда взяли? Говори, матери твоей черт!

– Вчера было дело. – Шагин показал куда-то за овраг. – Верстах в тридцати отсюда.

– Мужики?

– Мужик и баба. – Шагин быстро взглянул на Сашу и убедился, что она поняла его игру. – Вдвоем были, вот как мы с ней. Шли мы по степи, как вдруг они выскочили из балочки, «пушку» наставили.

– А чего шукали?

– Мне это неведомо. Верно, оголодали, а у нас в торбе полкаравая было да шмат сала. Из рук вырвали торбу, тут же все и сожрали. Пришить нас хотели, да, видать, духу не хватило – баба-то, сами видите…

– У них что из вещей было?

– Не помню. Напужались мы…

Саша приподнялась на локте, поманила бандита.

– Портфель у них был, – зашептала она. – Портфель из черной блестящей кожи. Тяжелый, будто свинцом налит. Мужик, который тащил его, аж скособочился.

«Хорек», как мысленно окрестила Саша бандита, метнул быстрый взгляд на коллегу в бушлате. Разинув рот, тот прислушивался к разговору.

– Портфель, говоришь? – пробормотал «хорек». – Как свинцом налитой?

– Точно, – подтвердил Шагин. Он тронул бандита за рукав: – Хлеба не дашь?

– Чего? – крикнул «хорек».

– Хлеба дай. Не мне – бабе, видишь же, совсем невмоготу ей. Пожалей бабу, воин!

В ответ «хорек» сунул под нос Шагину кукиш и замысловато выругался.

«Матрос» громко расхохотался. Он был в восторге.

Старший дозора зашептал ему на ухо. Бандит слушал, согласно кивал. Потом закинул винтовку за спину, стал карабкаться вверх по склону. Вскоре он исчез за гребнем оврага, и оттуда донесся затихающий топот копыт.

Теперь пленников сторожил только «хорек». Впрочем, вот и еще один, – ведя в поводу коней, осторожно спускается к ручью.

Итак, обстановка улучшилась. Один из бандитов уехал. Оставшиеся – здесь, совсем рядом. Кони тоже в овраге. Все будто по заказу. Можно надеяться, что удастся уничтожить двух противников, завладеть конями. А тогда во весь опор в степь, на юго-запад. Благо теперь до Крыма рукой подать. В Крыму Советская власть…

Саша смотрела на Шагина не отрываясь. Скосив глаза, он поймал ее взгляд, все понял. Украдкой согнул указательный палец, будто спускал курок.

Она чуть кивнула. Вот рука ее медленно поднялась к вырезу кофточки, нащупала рукоять нагана. Только бы не промедлить, выхватить револьвер по сигналу Андрея!..

Саша видела: Шагин чуть расставил ноги, напрягся. Вот-вот кинется на «хорька».

Она крепче ухватила рукоятку револьвера, оттянула курок.

И вдруг Шагин сник, беспомощно опустил руки. Теперь и Саша услышала шум, доносившийся сверху. Оба дозорных подняли голову, насторожились.

Сомнений не было: к оврагу скакали всадники.

Шестая глава

1

Лобастый курган – четкое полукружие на ровной, как заштилевшее море, степи. Будто вдавили в землю гигантский шишак чудо-богатыря да так и оставили здесь на вечные времена. И прижился он, порос ковылем, ржавой щетиной перекати-поля…

На кургане двое пеших – мужчина и женщина, пятеро всадников. Остановились, глядят на село. Оно в полуверсте отсюда, просматривается из конца в конец – церковь и четыре десятка белостенных хат, выстроившихся по сторонам единственной улицы. Каждый домишко будто кораблик в море: село утопает в зеленых волнах вишневых и яблоневых садов.

Двое верховых, дав шпоры коням, устремляются вниз по склону кургана. Остальные конвоируют Сашу и Шагина.

Их вели всю ночь: появившийся у оврага второй бандитский дозор привез приказ атамана – всем, кто в степи, немедленно возвращаться в село.

Саше совсем плохо. Она повисла на руке спутника, едва переставляет ноги. Кажется, больше не выдержать. Но «хорек» заехал сзади, напирает конем.

– Крепись, Саша, – шепчет Шагин. – Во что бы то ни стало надо держаться!

И она делает шаг по склону кургана, еще шаг и еще…

Центр села. Подобие площади перед ветхой церквушкой.

Шагин усадил Сашу на землю. Сам остался стоять, разглядывая собравшихся.

Вокруг было много любопытных, в большинстве – женщины. Они стояли плотной молчаливой группой и с острым интересом наблюдали за пленными. Позади на церковном крыльце расположились бандиты – люди разного обличья, в германских френчах и русских косоворотках, в цивильных пиджаках и даже телогрейках, несмотря на жару, все с винтовками, гранатами и револьверами. Здесь же, на паперти, торчали рыльца пулеметов – «максима» и английского «гочкиса».

К площади подходили все новые люди – сельчане и обвешанные оружием мужчины.

– Фельдшера надо бы, – сказала женщина в сапогах с обрезанными голенищами. – А то беда случится, здесь опростается.

– Где его возьмешь, фельдшера? – возразила другая. – До Николаевки шестьдесят верст махать.

– В Щеглах, слух прошел, тоже фельдшера наняли в прошлом месяце.

– Слух – он слух и есть…

Шагин профессионально запомнил короткий диалог, оглядел женщину в сапогах.

– Воды, что ли, принести, – сказала она, нерешительно посмотрела на конвоиров и ушла.

Толпа раздвинулась, пропуская на площадь группу людей. Впереди шел пожилой поджарый мужчина в синем щегольском френче и лаковых сапогах со шпорами, звеневшими при каждом шаге. Он был при шашке и маузере. На голове лихо сидела квадратная польская конфедератка, но без кокарды. Это был атаман.

В нескольких шагах от пленников он остановился и положил ладонь на рукоять шашки.

Откуда-то сбоку выскочил «хорек», пнул ногой Сашу:

– А ну, подымайсь!

– Я те подымусь! – Шагин решил, что при таких обстоятельствах лучше всего держаться независимо, шагнул к бандиту, гневно сжал кулаки: – Не дам измываться над бабой. Гляди, будет случай, встречу тебя да посчитаюсь. Ух ты, кикимора!

Кто-то из зрителей рассмеялся. «Хорек» вскинул руку с нагайкой.

– Погоди! – сказал атаман.

Переступив с ноги на ногу, он коротким точным ударом свалил Шагина на землю.

– А теперь встань! – приказал он.

Шагин поднялся с земли. Лицо его было разбито. От угла рта по подбородку ползла струйка крови.

– Ты с ним встретишься, – сказал атаман. – В раю свидишься, зараз и почеломкаетесь. Только на том свете раньше него будешь: дюже торопишься туда.

Дружный смех вырвался из десятков бандитских глоток.

«Хорек» глядел на атамана преданными глазами.

«Матрос» вскинул карабин и выпалил в воздух.

– Не балуй! – строго сказал атаман. И прибавил: – С толком расходуй боеприпасы.

«Матрос» загоготал, вновь вскинул к плечу карабин, навел на пленников.

Площадь притихла. Все решали секунды. Саша поднялась с земли, загородила Шагина.

– И меня заодно! – крикнула она. – Разом кончай! Всех троих разом! Ну, чего ждешь, герой?

Толпа загудела. Женщины перешептывались и неодобрительно смотрели на бандитов. Те, что были с мужьями, подталкивали их к атаману.

Шагин обнял Сашу за плечи.

– Твердил же тебе, – сказал он громко, чтобы всем было слышно, – ведь сколько твердил: останемся в городе, не помрем, как-нибудь перебьемся. Так нет же: «В село поедем, до мамы, в степи тоже православные, разве тронут мирных людей?» Вот те и не тронули!

В толпе возникло движение. Женщина в сапогах с короткими голенищами протиснулась в крут, поставила перед пленниками полное ведро, поклонилась в пояс:

– Пейте, страннички добрые!

– Вот спасибочко, – сказал Шагин и шагнул к ведру. – Бабе вовсе невмоготу без воды.

«Хорек» ногой пнул ведро. Оно опрокинулось, вода широкой струей плеснула по земле.

– Ах ты!.. – Хозяйка подняла вывалившийся из ведра черпак с длинной ручкой, в сердцах хватила им до лбу «хорька».

Удар был силен, бандит едва удержался на ногах.

Площадь загоготала. Теперь смеялись все – бандиты и сельчане. И громче всех – атаман. Но глаза у него были серьезные, внимательно оглядывали крестьян. Атаман понимал, что разбросанные в степи редкие села да хутора – единственная его опора и база. Здесь банда хоронится после налетов, зализывает раны, набирается сил, здесь же черпает пополнение и запасает продовольствие, фураж. Стоит ли на глазах у всего села убивать беременную женщину и ее мужа?

Вот и люди, что недавно прискакали из города и переполошили банду, подняв ее на поиски затерявшихся в степи чекистов, одобрят ли они эту спешку с расстрелом?

Нет, по всему выходило, что следует подождать. Сперва надо хорошенько допросить задержанных. А убить их можно и ночью, без лишнего шума…

Атаман поднял ладонь, требуя тишины.

– Кто мы есть? – громко сказал он и оглядел площадь. – Мы есть православное воинство. – Рукой, на запястье которой болталась нагайка, он показал на свое окружение. – Свободное православное воинство, а не якие мазурики. Зараз будем говорить с этим людыной. Спытаем, шо он такое есть. И тогда решим. – Атаман обратился к Шагину: – Покажь документы!

Шагин отвернул полу пиджака, рванул ветхую подкладку. Она лопнула, на землю вывалились бумаги. Их подобрали, отдали атаману. Тот долго вертел перед глазами две тоненькие серые книжечки, потом громко сказал:

– Очки принесите!

– Так ты же разбил их, батько! – крикнул «хорек». – На запрошлой неделе разбил. Ночью до ветру ходил, так ненароком наступил на них и разбил. Неужто запамятовал?

– Верно, – солидно кивнул атаман. – В таком разе позвать писаря Прокопенку!

Подошел рыжий увалень – тот, что грыз морковь, охраняя лошадей возле оврага. Он и сейчас ел – крепкими белыми зубами обдирал остатки мяса с большого бычьего мосла.

– Здесь я, батько, – сказал он и руку с едой завел за спину. – Слухаю вас.

– На-ка! – Атаман протянул ему обе книжечки.

Прокопенко спрятал мосол в карман, сальные руки вытер о собственную шевелюру, затем осторожно взял документы и стал рассматривать.

Пленники были спокойны за документы. Фальшивые эсеровские карточки, которыми они предусмотрительно запаслись перед походом, оказались здесь к месту.

Шевеля губами, рыжий писарь силился разобрать записи. Все ждали. «Хорек» приблизился к Прокопенко и, дыша ему в ухо, с любопытством разглядывал бумаги. Время шло, нетерпение присутствующих нарастало.

В наступившей тишине послышался стук колес и голос возчика, понукавшего лошадь. К площади приближалась подвода.

Саша вздрогнула, осторожно передвинулась за спину товарища. Она узнала и каурую кобылу, и ее хозяина – бородатого биндюжника.

Между тем рыжий писарь закончил наконец возню с документами, вытер рукавом вспотевшую физиономию и ткнул пальцем в сторону Шагина.

– Этот будет Иван Щукин, – провозгласил он. – А баба есть жинка его, Настасья.

– Православные? – крикнул мужик из толпы.

– Должно, так, – сказал писарь, вновь поднося к глазам бумаги.

– Добро! – Атаман хлестнул нагайкой по сапогу. – А шо за люди? Какого звания? Не комиссары?

– Не, батько, – возразил писарь. – Написано: учитель. – Он снова уткнулся в документ, засопел от натуги и с трудом выговорил: – Социал-революционер.

– Так. Значит, эсеры. Ну-ну, побачим. – Атаман посмотрел на пленника: – Эй, одежу скидай!

Шагин снял пиджак, стащил с плеч рубаху, все это положил на землю.

– И сапоги, и портянки!

Пленный сбросил обувь. Помедлив, распустил шнурок на брюках, вылез из них.

Теперь он стоял голый по пояс, в одних кальсонах, стараясь не глядеть на Сашу.

«Хорек» присел на корточки, встряхнул пиджак, вывернул карманы, отодрал подкладку. Затем так же тщательно осмотрел брюки. Ничего не обнаружив, отбросил вещи, выпрямился.

Атаман все видел.

– Зачем ушли в странствие? – спросил он Шагина. – Баба еле ногами двигает, а ты ее по степи мотаешь.

– Голодно стало в городе…

– Голодно… Куда путь держите?

– До ее матери. – Шагин показал на Сашу. – Четвертые сутки в пути.

– А в селе небось заждались вас. – Атаман подбоченился, оглядел крестьян, адресуясь к ним. – Гонцов со всех сторон слали, истомились ожидаючи, все очи проглядели: приезжайте, желанные городские гости, курей наших жрать, да сало, да калачи!

Бандиты негодующими криками поддержали своего главаря. Крестьяне хмуро глядели на пленников.

– Нам сала не надо, – сказал Шагин. – Нам бы картошки да хлеба, какой найдется. Только бы вволю. И за все это я отработаю. – Он выставил вперед руки, раскрыл кулаки. – Много буду работать. Только бы жинка в заботе родила.

– Это где же ваше село?

– Добираться надо через Николаевку, – сказал Шагин, держа в памяти недавний разговор селянок о фельдшере, – а потом… – Он посмотрел на Сашу, как бы приглашая ее завершить описание пути.

– Свернуть треба после Николаевки на закат, – сказала Саша. – Еще верст тридцать – и будет хутор Лесной.

Говорила она механически, почти не слыша собственного голоса. Саша все глядела на бородача в шляпе с пером. Оставив подводу, он пробирался к центру площади.

Атаман задал еще несколько вопросов и умолк. Соображал, о чем бы еще спросить.

– Бабу надо пощупать. – «Хорек» шагнул к Саше, ухватил ее за плечо, намереваясь сорвать платье.

Саша была готова к этому. Отшатнувшись, вскрикнула и повалилась на землю. Падая, сильно толкнула присохший к израненному телу портфель. Она вновь вскрикнула, теперь от пронзительной боли, и потеряла сознание.

Когда Саша очнулась, женщины поили ее водой. Еще две селянки наседали на «хорька», выталкивая его из круга.

Площадь гневно гудела. Атаман размахивал руками, что-то кричал, но его не было слышно. Тогда он выхватил маузер и выпустил в воздух несколько пуль.

Стало тише.

– Раскудахтались, кацапы вонючие, – прорычал он, тяжело дыша. – А ежели то комиссары и мы их упустим?

Женщина в сапогах с короткими голенищами показала на окровавленные ноги пленницы:

– Глядите, люди, якой це комиссар!

– И бумаги у них справные, – поддержала ее другая крестьянка. – Сами же проверяли. Вот писарь говорит: все в полной справе. Не позорь бабу, атаман!

– Помыть ее надо да внести на лежак, чтобы отошла. – Женщина в сапогах приблизилась к атаману: – Дозволь, возьму ее в свою хату. А ты караул поставь, если сомнение имеешь.

Главарь бандитов и сам видел, что хватил через край. Движением руки он успокоил собравшихся. Обратился к Саше:

– Встань, баба!

Шагин помог Саше подняться на ноги. Атаман подошел ближе, упер руки в бока.

– Ежели ты из здешних мест, должен кто-нибудь знать тебя и в нашем селе. Назови этого человека, пусть откликнется, и тогда иди с миром.

Саша ответила, что в селе у нее нет знакомых: с малых лет жила в городе, в услужении, пока не вышла замуж.

– Вона! – протянул атаман. – Что же, наши и в город ездят, на привоз или еще куда. – Он повысил голос, обращаясь к сельчанам: – Кому ведомы эти люди, кто даст ручательство, что не комиссары?

Никто не отозвался.

Молчал и биндюжник, ошеломленно разглядывая Сашу, ее обезображенную фигуру.

Атаман повторил вопрос.

И тогда бородач будто очнулся. Растолкав людей, стал пробираться в первые ряды.

Саше стало трудно дышать. Рука невольно потянулась к вырезу кофточки, где был спрятан наган.

Между тем атаман заметил старика, поманил нагайкой.

Возчик приблизился, стащил с головы шляпу. Все это время он не сводил глаз с Саши.

На церковной паперти появился местный священник – тощая нескладная фигура в длинной, до пят, выцветшей рясе. Прикрыв ладонью глаза, он оглядел площадь, собравшихся на ней сельчан, увидел пленных.

– Ты кто? – спросил атаман биндюжника. – Из каких будешь мест? Чем занимаешься?

– Тутошний я…

– Прозвище?

– Микола Ящук.

– Свой, значит. – Атаман осклабился. – А чего вылез? Может, знакомы тебе мужик и баба?

Все так же глядя на Сашу, Ящук согласно кивнул:

– Трошки знакомы.

– Выкладывай, кто такие!

– Ее знаю, бабу.

– Давай, Микола Ящук. Где видел ее?

– Та в городе, где же еще!

При этих словах возчика поп проворно обежал с паперти, стал пробираться в круг.

– А ты чего? – сказал ему атаман.

– Коня у него отобрали в городе, – сказал священник, положив ладонь на плечо Ящуку. – Доброго коня увели комиссары. А взамен дали дохлятину. – Дернул биндюжника за руку, показал на пленных: – Они и есть те самые каты? Ежели опознал, говори, не запирайся!

– Дрова ей возил, – сказал бородач, исподлобья взглянул на Сашу и отвернулся.

– Какие дрова? – опешил священник.

– Березовые кругляши.

– Стой! – Атаман оттолкнул попа, готовившегося задать новый вопрос. – Куда возил дрова? В комиссариат?

– Не… – Биндюжлик замотал головой. – До дому дрова возил. Она на привозе купила, я и отвез.