Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Вспыхивает красный флаг. Он все выше, выше… Человек с флагом взбирается на плечи товарищей.

– К тюрьмам, – кричит он. – Все идем к тюрьмам! Освободим наших братьев, узников самодержавия!

Этот призыв подхватывают тысячи голосов.

Появляются еще флаги. Они движутся. Толпа устремляется за ними. На улицы выливается человеческая река.

Полицейских не видно, и люди ускоряют шаг. Это уже лавина, которую не остановить никакими силами.

Человек пятьсот окружили каторжную тюрьму, взламывают ворота.

Сашу оттеснили, она никак не может пробиться вперед.

И вдруг она видит Кузьмича! Его ведет по тюремному двору Гриша Ревзин. На ходу накидывает на Кузьмича свой пиджак, целует, обнимает.

Это он, Ревзин, первый из городских подпольщиков установил, в каких тюрьмах содержатся те, кого следовало выручить в первую очередь, отыскал след участника баррикадных боев 1905 года большевика Кузьмича. Он же был инициатором операции по спасению подпольщика, дважды пытался устроиться на работу в каторжную тюрьму и, лишь потерпев неудачу, порекомендовал направить туда Сашу.

…Кузьмич и его спутник медленно движутся к выходу из тюрьмы. Где-то Ревзин потерял свои очки. Без очков он беспомощен, то и дело оступается. Кузьмич берет его под руку, что-то говорит, видимо, смешное: Ревзин хохочет. Они оба смеются и плачут, нисколько не стыдясь слез.

Рванувшись, Саша оказывается возле них. Это сделано вовремя – Ревзин споткнулся, ступив на поваленные тюремные ворота. Он и Кузьмич упали бы, не поддержи их Саша.

К вечеру толпы горожан и члены боевых большевистских дружин вновь собрались на центральной площади. Появляются все новые и новые парни и девушки со связками желтых картонных папок – делами из городских тюрем. В центре площади их сложили в кучу и подожгли.

Вспыхнул смрадный костер. Пламя разрасталось. Люди бегали вокруг огня, поздравляли друг друга. Кто-то запел «Марсельезу». Мелодию подхватили сотни голосов. И летели в огонь все новые кипы тюремных бумаг, и портреты царя, и синие жандармские фуражки, и серые арестантские робы…

Третья глава

Председатель УЧК и Кузьмин усадили Сашу, выслушали ее рассказ о том, как вывозили ценности и документы ЧК. Попросив карту, Саша пометила место, где были зарыты документы и мешок с серебром.

– На всякий случай, – сказала она. – Мало ли что может случиться с любым из нас…

– Где вы расстались с Андреем Шагиным? – спросил председатель. – От него до сих пор нет вестей.

– В Киеве. Мы сдали портфель с ценностями, и Мартын Лацис поручил ему особое задание. Андрей уехал два дня спустя. Я его больше не видела.

– Он имеет здесь близких?

– Он одинок…

– А я и домой к тебе наведывался, – сказал Кузьмич. – Думал, коли вы отправились вместе…

– Мама! – встрепенулась Саша. – Что с ней?

– Жива-здорова, такая же красивая. – Внезапно Кузьмич остановился. – Так ты и дома еще не была?

– С пристани – сюда… А брат?

– Мама ничего о нем не знает…

Раскидала людей гражданская война! Где сейчас Михаил? Жив ли? В последний раз она видела брата в дни, когда чекисты готовились оставить город. Михаил, тоже коммунист, на минуту забежал домой. Там и перебросились десятком фраз.

– Тоже уйдешь? – спросила Саша. Михаил торопливо запихивал в сумку смену белья и бритвенный прибор:

– Не знаю. Приказ собраться в ревкоме.

Схватил самую большую свою драгоценность – именной маузер, которым был награжден за участие в разгроме крупной банды анархистов, поцеловал сестру и мать и исчез…

…Саша вздохнула, отрываясь от воспоминаний, поглядела на председателя. И рассказала, как нашли Григория Ревзина.

Кузьмич встал, заходил по комнате. Вот он подсел к столу, взял лист бумаги. Написав несколько фамилий, пододвинул лист председателю.

– Здесь все, кто работал раньше в аппарате, а теперь вернулся. Надо допросить их. Может, что и выяснится.

– Только без спешки, – сказал председатель. – А то ненароком спугнешь подлеца.

– Если в этой истории и впрямь замешан кто-нибудь из аппарата ЧК. – Кузьмич задумался, сложил бумагу, спрятал в карман. – Пока же у нас только ни на чем не основанные догадки.

– Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, – вздохнул председатель. – Ох как хотел бы!

Саша попросила разрешения участвовать в расследовании.

– В расследовании – да, в допросах – нет, – сказал председатель. – Кстати, кто вас видел, кроме коменданта и часового? Я имею в виду сотрудников.

– Никто.

– Очень хорошо. Более того, это просто удача. – Председатель пересел поближе к Саше. – Я вот о чем думаю. Очень важно, чтобы разговоры с сотрудниками вело лицо… ну, нейтральное, что ли. Точнее, не участвовавшее в тех событиях.

– Вроде бы уточнение некоторых обстоятельств, и только, – вставил Кузьмич. – Тогда никто не насторожится, не встревожится, понимаешь?

– Послушать бы, что будут говорить, – сказала Саша. – Я же их всех хорошо знаю, почувствую, если кто сфальшивит.

– Это устроим, – сказал Кузьмич. – Будешь сидеть в соседней комнате, дверь в нее приоткроем, услышишь все до последнего слова. Годится?

– Вполне. – Саша встала. – Идемте!

– Прямо сейчас? Отдохни с дороги, матушку повидай.

– На могиле Гриши Ревзина Андрей поклялся, что найдет убийцу и сам его расстреляет. Для меня эти слова – приказ. Нельзя медлить. Каждый день «работы» предателя может всем нам дорого стоить.

«Стариков», успевших вернуться в родной город и вновь работающих в аппарате УЧК, оказалось шестеро. Тот, что был вызван первым, доложил Кузьмичу, с кем шел, подробно рассказал о длительном переходе степью навстречу Красной Армии. Его напарник тоже оказался на месте. Кузьмич допросил и его, все уточнил и со спокойной душой отпустил обоих, предупредив, чтобы помалкивали о состоявшемся разговоре.

Еще двое были в командировке.

В кабинет вошел Олесь Гроха. Саша записала состоявшийся диалог.

КУЗЬМИЧ. Как проводилась эвакуация сотрудников УЧК?

ГРОХА. Сперва все вместе плыли на лодках. Спустились по реке верст на десять и высадились там, где начинался лес. Председатель объявил приказ: каждый выбирает напарника, и – ходу лесом, степью, как сподручнее, лишь бы не попасть в руки противника и выйти к своим.

КУЗЬМИЧ. Кого в напарники выбрал председатель УЧК?

ГРОХА. Свою помощницу, Сизову. Что было дальше, не знаю: сам я ушел одним из первых. Имущество УЧК оставалось с ним, с председателем.

КУЗЬМИЧ. Вы сами с кем были в паре?

ГРОХА. Со своим старым дружком. Был у нас такой следователь – Тарас Чинилин.

КУЗЬМИЧ. Был… Как это понять?

ГРОХА. Убили Чинилина.

КУЗЬМИЧ. Когда, где?

ГРОХА. Там же, в степи. Мы напоролись на бандитский кордон… Да я обо всем донес рапортом, как вернулся. И место указал, где Тарас похоронен.

КУЗЬМИЧ. Понятно. Ревзина помните?

ГРОХА. Это Григория-то? Разве такого забудешь!

КУЗЬМИЧ. Дружили с ним?

ГРОХА. Не любит он меня, Гриша. Косится: много, мол, берешь на себя, Олесь.

КУЗЬМИЧ. А вы как к нему относитесь?

ГРОХА. Я что же… Как он ко мне, так и я к нему. Но с Григорием на любое дело и сейчас готов – парень надежный.

КУЗЬМИЧ. С кем уходил Григорий Ревзин?

ГРОХА. Не знаю.

КУЗЬМИЧ. Может, вспомните?

ГРОХА. Мы с Чинилиным раньше ушли, а он еще оставался. Многие еще остались, почти все.

КУЗЬМИЧ. Позже его не встречали?

ГРОХА. Никого из наших не видел, пока сюда не вернулся. А зачем этот разговор?

КУЗЬМИЧ. Узнаете позже. Пока наша беседа секретная.

Когда за Грохой затворилась дверь, Кузьмич прошел к Саше, закурил папиросу.

– Не густо, – задумчиво сказал он. – Кстати, о Ревзине говорил в настоящем времени: «С ним на любое дело готов…»

– М-да, – протянула Саша. – А кто следующий?

Кузьмич заглянул в список:

– Константин Лелека.

Запись беседы с Константином Лелекой

КУЗЬМИЧ. Нам надо быстрее собрать старых работников аппарата УЧК. Поэтому уточняем обстоятельства, связанные с последней эвакуацией из города весной этого года. Надеемся, что это поможет в розыске и возвращении товарищей… Как мне говорили, вы уходили вместе со всеми?

ЛЕЛЕКА. Да, в городе никто не оставался.

КУЗЬМИЧ. Известно, что сотрудники высадились с лодок на противоположном берегу реки, верстах в десяти ниже по течению. Это правильно?

ЛЕЛЕКА. Так и было.

КУЗЬМИЧ. Потом все разбились на мелкие группы и разошлись. И это верно?

ЛЕЛЕКА. Вы все знаете.

КУЗЬМИЧ. Не все. Кто шел первым?

ЛЕЛЕКА. Помнится, Гроха и Чинилин.

КУЗЬМИЧ. А последним?

ЛЕЛЕКА. Не знаю точно – я ушел раньше. Но полагаю, сам председатель и Александра Сизова. Кстати, сегодня она вернулась в город.

КУЗЬМИЧ. Откуда вам это известно?

ЛЕЛЕКА. Моя обязанность – наблюдение за вокзалом и пристанями. Как же мне не знать, кто прибывает в город!..

КУЗЬМИЧ. Резонно… Однако вернемся к эвакуации. Кто ушел после Грохи и Чинилина?

ЛЕЛЕКА. Так сразу и не вспомнишь.

КУЗЬМИЧ. А вы сами?

ЛЕЛЕКА. Где-то в середине…

КУЗЬМИЧ. Вы были один?

ЛЕЛЕКА. Конечно, нет. Председатель Шагин распорядился, чтобы уходили парами.

КУЗЬМИЧ. Понятно. Кто был вашим спутником?

ЛЕЛЕКА. Пожидаев Захар.

КУЗЬМИЧ. И все обстояло благополучно?

ЛЕЛЕКА. Не совсем. Вернее, совсем не благополучно. На шестой день пути, когда мы выбрались к железной дороге, я подхватил дизентерию. Ослаб так, что не мог двигаться. Пожидаев пристроил меня у каких-то людей, сам пошел дальше.

КУЗЬМИЧ. Бросил вас и ушел?

ЛЕЛЕКА. Не бросил. Оставил с моего согласия.

КУЗЬМИЧ. Разумеется, обо всем доложили, когда вернулись?

ЛЕЛЕКА. Меня никто не спрашивал.

КУЗЬМИЧ. Напишите подробный рапорт: где и у кого лечились, в какие сроки, куда направились потом. И о Пожидаеве – как он вел себя в пути, что вам известно о его судьбе.

ЛЕЛЕКА. С тех пор как мы расстались, Пожидаева больше не видел. Где он, не знаю.

КУЗЬМИЧ. Вот и изложите все это на бумаге.

ЛЕЛЕКА. Понял. Простите, чем вызван такой… допрос?

КУЗЬМИЧ. После длительного перерыва съезжаются старые работники. Нам надо все знать о каждом человеке. Вам это кажется странным?

ЛЕЛЕКА. Нет.

КУЗЬМИЧ. Ну и отлично. Разговор окончен. Идите и завтра представьте рапорт.

Сидя в своей комнатке, Саша дописывала последние строчки состоявшейся беседы, когда вошел Кузьмич.

– Каковы впечатления? – спросил он.

– О Ревзине вы не упомянули. Почему?

– Не счел нужным. Что мог сказать о нем Лелека? Ведь он ушел раньше…

– А вы-то сами как относитесь к Лелеке?

– Очень неглуп. Умеет работать. У председателя на него кое-какие виды.

– Виды на выдвижение?

– Да.

– А Гроха?

– У этого слаба теоретическая подготовка. Зато он отличный практик. И в его преданности делу революции трудно сомневаться. Словом, парень как парень. Таких у нас большинство.

– Совсем забыла, – вдруг сказала Саша. – Со мной на одном пароходе прибыли врач Станислав Белявский с супругой – те самые, квартиру которых мы обыскивали и были жестоко одурачены… Да вы знаете, я уже говорила. Так вот, Шагин не исключал, что Белявского кто-то предупредил о предстоявшем обыске. – Саша задумалась, покачала головой. – Сперва это обстоятельство. Потом убийство Ревзина. Далее – нас с Шагиным разыскивают по всей степи… Словом, Белявские снова в городе и хорошо бы установить наблюдение за ними.

Кузьмич кивнул, сделал пометку в блокноте.

– Лучше, если работать будут люди из нового состава, – сказала Саша.

– Резонно, – сказал Кузьмич. Он сделал паузу, задумчиво посмотрел на Сашу. – Я вот о чем думаю. Не проверить ли могилу, о которой упомянул Олесь Гроха?

– Могилу Тараса Чинилина?

– Да.

– Что ж… Заодно разыщем тайник с документами и серебром. Это в одном районе.

– Условимся, то и другое возьмешь на себя.

Саша кивнула.

Зазвонил телефон. Председатель интересовался ходом расследования. Кузьмич коротко доложил о состоявшихся беседах, с минуту слушал, поглядывая на Сашу.

– А вот мы и спросим ее. – Он отвел руку с телефонной трубкой: – Твоя старая должность свободна. Не возражаешь?

Саша кивнула.

– Не возражает, – сказал Кузьмич в трубку.

– Теперь я хочу отправиться домой. – Саша подавила зевок. – А завтра утром…

– Лучше, если сразу же выедешь на проверку рапорта Грохи.

Четвертая глава

Чету Белявских принудили вернуться в город весьма серьезные обстоятельства.

Последние четыре месяца они провели в Одессе, куда перекочевали в поисках удачи. Сперва в Одессу уехал Тулин – у его родителей имелся там особняк, да и сам Борис Борисович был в Одессе своим человеком. Словом, Тулин отправился на разведку. Вскоре от него пришло письмо. Старый школьный товарищ звал супругов Белявских к себе, прозрачно намекая на большие дела, которые сейчас вершат здесь все, кому не лень.

До сих пор ценности мадам Базыкиной лежали у Станислава Оттовича мертвым грузом и, что называется, жгли руки своих новых владельцев. Не терпелось обратить ценности в деньги, а сами деньги пустить в оборот. Но в городе, где все еще обретался Базыкин, это было опасно – нрав у купца, как это хорошо знал Белявский. был крутой, а рука тяжелая. Да и можно ли вообще как следует развернуться в городишке, где каждый человек на виду!

Иное дело – огромная, многолюдная Одесса, рай для тысяч и тысяч дельцов. Они затеряются в человеческом водовороте. Никому не будет дела ни до Белявских, ни до их капиталов.

Словом, Одесса тех дней представлялась Станиславу Белявскому грандиозным карточным столом, на который он и выложит свой великолепный козырь.

Так рассуждал Белявский, прочитав письмо Тулина. Все говорило за то, что Борис не обманул ожиданий, хорошо разведал обстановку. Теперь предстояло самое трудное – уломать Стефанию. Зная супругу как человека, абсолютно лишенного таких ценных черт характера, как деловитость, инициатива и предприимчивость, Белявский был убежден, что Стефания наотрез откажется от переезда в другой город.

А она, как только Станислав Оттович показал письмо Тулина, бросила все и побежала укладываться!

Станислав Оттович был озадачен. Впрочем, он недолго ломал голову, пытаясь найти объяснение странному поведению жены. Главное достигнуто: они едут!

И вот – Одесса. Жилье Тулина оказалось достаточно комфортабельным. Это был небольшой особняк, расположенный на одной из станций Большого фонтана. Гостям отвели апартаменты на втором этаже.

Наскоро распаковав багаж и переодевшись, они спустились в гостиную. Белявский, в отлично сшитой чесучовой паре, в канотье и с тростью, выглядел вполне респектабельно.

Он заявил, что оставляет супругу на попечение Тулина, ибо очень спешит в город: следует нанести визит одному старому знакомому, местному маклеру, который, конечно, имеет обширные связи в деловом мире.

Хозяин особняка и Стефания заперли двери за Станиславом Оттовичем и… кинулись друг другу в объятия, ибо давно были близки, еще с той поры, когда Борис Тулин впервые появился в доме Белявских.

Так начался одесский период жизни и деятельности врача Белявского. Это было поистине удивительное время. Ему сразу же повезло: при содействии приятеля-маклера он продал базыкинские ценности гораздо выгоднее, чем надеялся. Затем последовала серия смелых спекуляций. Объектами ее было канадское зерно и мясные консервы из Аргентины, сукно и сахарин, изготовленные в Англии, и даже розовое масло из Болгарии. И все удавалось, все приносило отличный барыш! За короткое время первоначальный капитал был увеличен почти втрое.

Надо ли говорить, что удачливые коммерсанты обзавелись собственной просторной квартирой и хорошей обстановкой. Станислав Оттович, страстный любитель морских прогулок, стал присматриваться к элегантной моторной яхте, которая по случаю продавалась весьма недорого.

Казалось, все шло хорошо, ничто не предвещало несчастья.

А оно надвигалось.

Началось с того, что Белявский поведал своему другу-маклеру о намерении купить яхту. Затем попросил назвать какой-нибудь надежный банк, французский или, скажем, швейцарский, куда он, Белявский, намерен перевести все свои деньги, так как понимает, что в конце концов большевики могут взять верх, и тогда порядочным людям не останется ничего иного, кроме как бежать на запад.

Выслушав эти слова, маклер разволновался. Он разразился страстной тирадой, из которой следовало, что в нынешнее бурное время надежных банков нет и не может быть. Со всех концов света идут вести о том, что один за другим лопаются банки, которые еще вчера считались абсолютно надежными, этакими незыблемыми финансовыми твердынями. Лишь золото является непреходящей ценностью, которой не страшны всякие инфляции, девальвации или иные трюки. Нет, в этих условиях умный человек делает единственно верный ход: все свои капиталы, движимое и недвижимое имущество он обращает в благородный металл. С таким грузом можно ехать куда угодно, хоть на край земли. Кстати, лично он так и поступит: свои финансовые операции он уже завершил и не позже чем через месяц переезжает в Австралию. Там у него богатые родственники и неплохие связи в деловом мире.

Белявский позавидовал светлой голове и тонкому чутью приятеля, мысленно возблагодарил провидение за то, что не поспешил с переводом денег в швейцарский или французский банк. Да, они со Стефанией тоже отправятся в Австралию. Путешествовать будут все вместе – так веселее, да и меньше риска.

Маклер выслушал Белявского, казалось, без всякого энтузиазма. Ехать вместе? А не задержится ли Белявский со сборами? Нет? Ну, тогда куда ни шло. Вот и супруги их за время путешествия ближе познакомятся, станут приятельницами. Кстати, в этом случае переправа через границу обойдется дешевле. Что же касается проводника, то такой человек уже найден – абсолютно надежен и возьмет недорого. Прямиком доставит их в Турцию. А оттуда открыта дорога в Австралию.

Он одобрил и предложение Белявского воспользоваться яхтой, которую тот только что купил: очень хорошо, они поедут на яхте. А в Турции ее можно будет продать.

Приняв знаменательное решение об отъезде, Станислав Оттович стал действовать с удвоенной энергией. Он завершал последние операции, покупал на все наличные деньги золото и драгоценности. Работая по пятнадцать часов в сутки, ценой невиданного напряжения смог все закончить к намеченному сроку.

В эти недели Стефания тоже трудилась не покладая рук, но занималась иными делами – распродавала свои туалеты. Так посоветовал муж, сказав, что смешно везти с собой одесские кофты и юбки, когда на пути в Австралию – в Париже или Брюсселе – можно обзавестись вещами более элегантными и модными.

Наступил день отъезда. Поздним вечером Станислав Оттович и Стефания подошли к своей яхте, причаленной в укромном месте.

Красивое судно будто дремало на неподвижной воде. Станислав Оттович даже прищелкнул языком от удовольствия – яхта была отличной покупкой.

Маклер уже находился на борту. Он протянул руку, чтобы помочь доктору, сгибавшемуся под тяжестью двух саквояжей с драгоценным грузом. Станислав Оттович тепло улыбнулся приятелю, но саквояжей не отдал. Собрав все силы, он сделал последний шаг и гордо ступил на палубу своего владения. Следом поднялась Стефания – она несла тяжелый кожаный сак в черную и красную клетку.

– Слава богу! – Врач поставил саквояжи на палубу и расправил затекшие руки. – Слава богу, мы дома. Стефания, иди в каюту, сейчас будем отчаливать. Хвала всевышнему, самое трудное позади!

Но Станислав Оттович плохо знал своего партнера-маклера. Потому и поспешил с выводами.

Неожиданно маклер сделал выпад и выбросил вперед сжатую в кулак руку. Удар был нанесен по всем правилам. Белявский молча перелетел через поручни и упал в море. Секундой позже раздался второй всплеск – в воде забарахталась Стефания.

На яхте застучал двигатель. Судно отвалило от причала и устремилось в море.

Когда Белявским удалось выбраться из воды, яхта была уже далеко – рокот мотора едва прослушивался. Вскоре он смолк. На море и берег легла тишина.

Теперь Белявским нечего было делать в Одессе.

О трагических событиях, развернувшихся ночью возле уединенного причала на Большом фонтане, Борису Тулину рассказано не было. Супруги Белявские все свалили на большевиков: ворвались в дом, обобрали…

Пятая глава

К исходу теплого осеннего дня бородатый возница завершил свои дела на городском привозе и выехал в степь, направляясь домой.

Ни сам он, ни лошадь нисколько не изменились с тех пор, как их последний раз видела Саша. Цела была даже зеленая шляпа, правда украшенная новым пером. Прежнее обветшало и было выброшено, когда хозяин нашел замену – великолепное перо из хвоста павлина, так кстати валявшееся на обочине большака.

Торговая операция на привозе продолжалась два дня – биндюжник реализовал десяток мешков ячменя и кукурузы. Все это время каурая кобыла стояла без дела, успела хорошо отдохнуть и сейчас легко тянула опустевшую колымагу.

Совсем недавно пролился короткий теплый дождик. Пройдет часа два-три, земля просохнет, и за каждой телегой вновь протянется рыжее облако длиной с версту. Но пока лошадь ступала по влажному грунту, воздух был чист и насыщен сложными ароматами чабреца, полыни, молочая, особенно острыми и сильными после дождя в предвечерней степи.

Сперва бородач что-то тоненько напевал себе под нос, потом смолк, сонно подвигал губами. Он совсем было собрался завалиться на солому, устилавшую дно биндюги, чтобы вздремнуть, как вдруг встрепенулся, протер глаза. Из-за кургана показались всадники. Возчик определил: красноармейцы конвоируют линейку, на которой сидит женщина.

Он заторопился, задергал вожжами, освобождая дорогу, сдал на обочину, в самые ковыли, и остановился.

Линейка поравнялась с подводой, тоже стала.

Биндюжник сразу узнал женщину, правившую лошадью.

– Га, «учительша»! – закричал он и так стеганул кнутом по воздуху, что каурая кобыла задвигала ушами и опасливо покосилась на хозяина.

Саша спрыгнула с линейки, поспешила к бородачу. Они долго трясли друг другу руки, смеялись.

– А ведь я тебя сейчас поцелую, дядько Микола! – крикнула Саша и чмокнула Ящука в обе щеки.

…Прошло несколько минут. Биндюга и линейка разъехались в свои стороны. Трясясь в колымаге, Микола Ящук обеими руками крепко держал великолепный «цейс». Этот морской бинокль до последнего времени был единственной ценностью, принадлежавшей лично Саше, и хранился дома, пока его владелица колесила по стране. Сейчас бинокль перешел к новому хозяину – Саше хотелось хоть как-нибудь отблагодарить Миколу.

Вдоволь насмотревшись на подарок, Микола Ящук осторожно поднес бинокль к глазам, навел на ближайший курган. Эффект был таков, что старый возница едва не свалился с телеги.

В последующие полчаса бинокль наводился на все, что встречалось по пути. Возчик радовался подарку, как ребенок, потом утомился, завернул бинокль в чистую тряпочку, сунул за пазуху.

В эту минуту он вдруг почувствовал, что должен был о чем-то рассказать встретившейся «учительше». Но о чем именно? Ящук силился припомнить и не мог. Знал только, что это нечто важное.

Ясность пришла много часов спустя, поздно ночью, когда возчик въехал в свое село. Биндюга едва тащилась по безлюдной в ночной час улице. По пути проступали из темноты силуэты домов. Вот возникла изба с заколоченным крест-накрест окном. Ящук усмехнулся. В этом доме минувшей весной бандиты заперли своих пленников. Заперли, да не устерегли. Хозяйка оказалась расторопной бабой… Куда же она девалась? Исчезла вскоре после тех событий. Забила окно, подперла колом дверь да и ушла. Говорили, будто подалась в город, где у нее проживали родственники или знакомые…

Следующим домом была просторная пятистенка деревенского лавочника Аникана. Самое бандитское гнездо. У Аникана останавливался атаман, квартами глушил самогон, до которого был великий охотник. Здесь бесноватый батько беседовал с посланцами других бандитских вожаков, принимал гостей…

Гости!

Микола Ящук так натянул поводья, что каурая едва не взвилась на дыбы. Гости! Наконец-то он вспомнил!

Известие, предназначавшееся для Саши, было такое. Третьего дня в городе, возле привоза, Микола Ящук вдруг повстречал того самого атаманова гостя, который минувшей весной приехал в село из города и вместе с бандитами искал по степи «учителя» и «учительшу»… Этот тип, когда его обнаружил Ящук, шел мимо привоза, держа в руке военную сумку. Открыто шел, не таясь, будто не бандит он, а хозяин в городе, чуть ли не комиссар. Ящук пошел было следом, но растерялся, промедлил: опасался за лошадь. И бандит успел скрыться. Но это неважно. Главное, что он в городе. Значит, его можно выследить и арестовать.

Саша сидела в линейке, привалившись спиной к большому, туго набитому мешку, перемазанному землей, насквозь промокшему. Несколько часов назад мешок был вырыт из тайника в лесу. При каждом толчке в нем что-то звенело, перекатывалось.

Конники, конвоировавшие линейку, смеялись, упражняясь в остроумии. Поначалу Саша отвечала им, потом устала. Какое-то время даже дремала, пока линейка шла по ровному дну высохшего озера.

Ее двухнедельная командировка подходила к концу. Она торопилась домой, чтобы поскорее доложить о результатах поездки, привести себя в порядок, отоспаться. Только этим можно объяснить, что при встрече со старым Ящуком она не спросила об Андрее Шагине. Ведь где только не бывает возчик, с кем не встречается во время своих странствий по округе. Вполне возможно, что видел где-нибудь Андрея. А она толком не поговорила с ним.

Сейчас Саша досадовала, злилась на себя.

Поздно вечером линейка и конвоиры добрались наконец до города. И только здесь, у здания УЧК с темными окнами и запертой входной дверью, выяснилось, что сегодня не пятница, как почему-то полагала Саша, а суббота и на работе никого нет и завтра тоже не будет…

Помощник коменданта и посыльный стащили с линейки привезенный Сашей мешок, унесли в дежурку. Конвой был отпущен и на рысях ушел в расположение своего эскадрона.

Саша осталась одна на улице. Постояв, поплелась домой. Очень хотелось спать. Но она знала, что еще долго будет ворочаться в постели: слишком напряжены нервы. Перед глазами неотступно стоял Микола Ящук. Она не могла простить себе, что не задержалась, не побеседовала с ним.

В понедельник утром, когда Саша пришла на работу, Кузьмич сидел на корточках перед вспоротым мешком и извлекал из него документы.

– Есть новость, – сказал он, как только они поздоровались. – Мне кажется, довольно интересная. Но сперва говори ты.

Саша доложила о том, как отыскала приметное место на опушке леса и вырыла мешок с серебром и архивом, а затем совершила поездку почти за сто пятьдесят верст – к хутору, близ которого, по утверждению Олеся Грохи, в перестрелке с бандитами погиб его напарник чекист Тарас Чинилин.

– Гроха чист, – твердо сказала Саша. – Все проверено. У меня никаких сомнений.

– Ну-ну, – усмехнулся Кузьмич, – не будем спешить, расскажи обо всем обстоятельнее.

– Есть свидетели: видели, как двое отстреливались от бандитов. Отбились от них и ушли в степь. А тут новый патруль. Опять выстрелы. Бандитам удалось застрелить одного. Другой спасся – помогло, что к этому времени стемнело. Но он вернулся к телу товарища – хуторяне утверждают, что наутро увидели свежий холмик у подножия кургана, как раз там, где лежал убитый.

– Уверена, что речь шла о Грохе и его спутнике?

– Уверена. – Саша достала фотографию Грохи. – Эту карточку я возила с собой. Хуторяне опознали Гроху. Но у меня не было фото Тараса Чинилина. Поэтому пришлось принять крайние меры.

– Неужели вскрыла могилу?

– Да. Надо же было довести дело до конца, чтобы рассеялись все сомнения.

– М-да… – Кузьмич покачал головой. – Тело почти четыре месяца лежало в земле…

– У Чинилина недоставало мизинца на левой руке. Это хорошая примета.

– Спасибо, Саша. Что было дальше?

– Дальше было хуже. – Саша помедлила. – Или лучше. Это как считать.

– Что ты имеешь в виду?

– Рапорт Константина Лелеки.

– Ты и его проверила?! – воскликнул Кузьмич.

– Уж заодно…

Саша достала из сумки и разложила на столе сильно потрепанную карту с пометками и значками, связку бумаг, блокнот с записями и копию рапорта, написанного Лелекой по требованию Кузьмича.

– Это дело сложнее, – сказала она. – Все сложнее, за что ни возьмешься. Вот смотрите: Константин Лелека указал, что, заболев дизентерией, добрался до железнодорожного разъезда Логиново в конце мая… Простите, в конце апреля. С маем месяцем здесь связано иное обстоятельство, и я сбиваюсь, как только начинаю думать об этой истории… Итак, он добрался до разъезда. Захар Пожидаев ушел дальше, а Лелека остался – почти две недели жил у начальника разъезда, фамилии которого не помнит. Жил у него и лечился.

– Что же тебе кажется странным? Ну, забыл человек фамилию. Может, сильно болел… Достаточно отыскать этого железнодорожника – и дело с концом. Установила, как его зовут?

– Да, установила. Его звали Говорухо Сидор Никитич.

– Звали?..

Саша передала Кузьмичу лист с несколькими подписями. Это был акт. Группа жителей деревни, расположенной по соседству с разъездом Логиново, свидетельствовала, что в середине мая 1919 года отряд, командиром которого был известный в округе белогвардейский полковник, совершил налет на разъезд Логиново. Все находившиеся там люди, включая начальника разъезда Говорухо и его семью, были убиты, а сам разъезд сожжен.

– Смотри, как получилось, – пробормотал Кузьмич.

Саша положила на стол новый лист. Руководство соседней станции свидетельствовало, что разъезд Логиново с 14 мая по 7 июля не функционировал, так как подвергся нападению бандитов, разрушивших путевое хозяйство.

– Ну и ну! – Кузьмич грудью навалился на стол, будто хотел получше разглядеть Сашу. – Вот так известие! Что ты обо всем этом думаешь?

– Пока ничего не думаю, – сказала Саша.

– Может, вызвать Лелеку, поговорить?..

– А зачем? Я бы не беспокоила человека. Особенно если к нему нет претензий по службе.

– Претензий пока нет… Впрочем, ты права. Скоро все прояснится.

– Каким образом?

– Вчера из Харькова вернулся один наш работник. Только что доложил: проходил мимо госпиталя, а в больничном саду в халате и шлепанцах разгуливает… Захар Пожидаев.

– Вот так удача! Это и есть новость, которую вы хотели сообщить?

Кузьмич кивнул.

– Надо немедленно телеграфировать ему, – сказала Саша. – Пусть сообщит, с кем уходил из города, как все было.

– Погоди. Пожидаев, когда с ним говорил сотрудник, доживал в госпитале последние дни. Сказал, что, выписавшись, направится сюда. Так что наберись терпения.

Теперь не долго ждать.

– Кому в управлении известно, что Пожидаева обнаружили?

– Председатель знает, я осведомлен, теперь и ты.

– А где тот сотрудник?

– Предупрежден, чтобы помалкивал о своей встрече в Харькове.

Зазвонил телефон. Кузьмин взял трубку, с минуту слушал.

– Тебя, – сказал он Саше. – Звонят из комендатуры. Какой-то человек просится к барышне, которая позавчера ехала на линейке по степи в сопровождении красноармейцев. Какой-то бородач, по виду крестьянин.