Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Девятая глава

Кузьмич был весьма близок к истине. Вот как все произошло.

…Тулин стоял у окна и разглядывал предместья Харькова, по которым сейчас шел поезд. Он хорошо знал город, имел здесь кое-какие связи. Все это должно было помочь успешно выполнить трудное поручение.

Плана действий пока не было. Решение созреет, когда он окажется на месте, ознакомится с обстановкой. А пока следовало обдумать заключительный этап акции – исчезновение из Харькова. Было несколько вариантов. Он мог вернуться в родной город, не опасаясь, что будет найден по бумагам, уже известным железнодорожным чекистам: в запасе имелся комплект новых документов. Далее, была возможность отправиться на Кавказ, где, судя по некоторым сведениям, Советской властью пока не пахло. Там жили веселые гостеприимные люди – некоторых Тулин хорошо знал, мог надеяться, что будет принят и обласкан. А какие там женщины! При мысли о них Тулин почувствовал сладостную истому, с веселым презрением скосил глаза на Сашу… Да, первое, что он сделает в Харькове, – это отвяжется от комиссарши. Бог даст, свидится с ней в иной обстановке, тогда они и завершат разговор!..

Поезд стал у харьковского перрона, когда на часах было около двенадцати ночи. К выходу из вагона попутчики пробирались вместе. Тулин даже держал Сашу за руку – будто боялся потерять ее в сутолоке. Но на перроне его подхватила толпа. Еще несколько секунд он старательно демонстрировал, что стремится назад, к своей даме, потом исчез в потоке пассажиров.

Вскоре он оказался в забитом людьми зале ожидания, с трудом отыскал свободное местечко, расположился на полу, чтобы скоротать время до рассвета. Так поступили почти все, кто прибыл с этим эшелоном, – не рисковали идти пешком по ночному городу. В ту пору на окраинах Харькова пряталось немало уголовников. Днем преступники отсыпались, ночью же выходили на промысел.

Вообще говоря, Тулин мог бы пренебречь этой опасностью: располагал пистолетом и ножом, умел пользоваться этим оружием. Но было глупо идти ночью в госпиталь. Его попросту не пустили бы в помещение. Вот почему он не спешил. Утром сделает все как надо, в тот же день исчезнет…

Таковы были планы. Однако скоро в них пришлось внести изменения. Началось с того, что некая личность, по самые глаза заросшая черной вьющейся бородой, в засаленной до блеска рясе и рыжих сапогах, – не то поп, не то дьячок, – перешагивая через лежащих на полу, оступилась и вылила на голову Тулину полкотелка теплого чая.

Тулин вскочил на ноги, сгреб священнослужителя, уже занес кулак для удара. И в этот момент увидел свою недавнюю попутчицу – та сидела в двух-трех шагах от него и беседовала с пожилым человеком, по виду – мастеровым.

Бородач был забыт. Тулин нырнул за спины соседей, стал прислушиваться. Мастеровой объяснял девушке, как добраться до городского госпиталя. Прошло несколько минут, прежде чем Тулин уразумел, что речь шла о госпитале, куда направлялся и он сам. Выходило, он и чекистка ехали по одному адресу, скорее всего, к одному и тому же человеку!..

Он выбрался из помещения, прислонился к какому-то забору, скрутил папироску. Как же ему быть? Можно не сомневаться, что девица отправится в госпиталь уже утром. Значит, Пожидаева надо убрать до ее появления там. Но как это сделать, если теперь он, Тулин, не может показаться в госпитале: чекистка тотчас узнает его по описаниям. А это конец: его найдут хоть под землей!..

Он вдруг подумал, что самое верное – убрать и эту девицу. Вернувшись в зал ожидания, он «наткнется» на пропавшую спутницу, изобразит радость по этому поводу. А дальше возьмется проводить ее, скажем, в гостиницу, на безлюдной улице пустит в дело нож…

Но на это он не решился.

Он и не заметил, как отделился от забора, двинулся через площадь. Опущенная в карман рука нащупала пистолет.

Улица за улицей оставались позади, а он все шел ровным широким шагом посреди мостовой, лишь изредка поворачивая голову и кося взглядом в переулки и подворотни, откуда могла возникнуть опасность. Но ему везло. Спустя полчаса он без помех добрался до цели.

Госпиталь находился в массивном двухэтажном здании с колоннадой и скульптурами перед главным входом. С боков и тыла к зданию примыкал сад. Тулин обошел дом, внимательно обследовал сад.

– Годится, – пробормотал он, когда выяснилось, что сад достаточно густ и запущен и что в нем всего две-три скамейки.

Вскоре он двинулся в обратный путь. В двух кварталах от станции постучал в дверь невзрачного дома с балконом на втором этаже.

На балконе появился человек. Перегнувшись через перила, он пытался разглядеть того, кто был внизу.

– Это я, Боря Тулин. Отопри, Сема!

Человек исчез с балкона. Вскоре в комнате зажгли свечу. Еще через минуту загремело за входной дверью – отодвигались многочисленные засовы, которыми в неспокойную пору горожане береглись от всякого рода непрошеных ночных визитеров. Наконец дверь распахнулась. Тулин был впущен в дом.

Ранним утром он вновь появился на улице. Его сопровождал тощий старик. Это был отец его школьного товарища. Самого Семы дома не оказалось – год назад он уехал на заработки в Киев… Впрочем, отсутствие приятеля не огорчило Тулина. Сема был тугодумом, в обычных обстоятельствах Тулин никогда бы не рискнул поручить ему что-нибудь серьезное. Но сейчас остро нужен был хоть какой-нибудь помощник. Вот почему преступник пришел в этот дом. И неожиданно вышла удача: не оказалось малонадежного Семы, но зато был на месте его папаша – хитрый и пронырливый присяжный поверенный Выдрин. Тулин вынул пачку денег, покачал ее на ладони, и Выдрин-старший тотчас согласился оказать гостю необходимую помощь.

Сейчас они направлялись к госпиталю. Шли молча – все, что требовалось, уже было оговорено… За квартал до цели Тулин стал отставать. Выдрин, напротив, ускорил шаги. Вскоре он уже поднимался по ступеням пышного портика. Отыскав в вестибюле дежурную, вежливо осведомился, когда можно повидать больного по фамилии Анкундинов. Получив справку, что посетителей впускают в вечерние часы, старик горько посетовал на то, что зря проделал путь через весь город. Нельзя ли узнать, лечится ли еще этот Анкундинов? Может, он уже выписан?

Регистраторша раскрыла пухлую книгу. Выдрин следил за пальцем женщины, скользившим по столбикам фамилий. Вскоре он прочитал: «Пожидаев Захар Нилыч». Сбоку была проставлена дата поступления в госпиталь. Даты выписки не было.

Все, что требовалось, Выдрин узнал. Но он терпеливо дождался конца поисков. Когда оказалось, что никакого Анкундинова в госпитале нет, посетитель изобразил растерянность, поблагодарил регистраторшу и ушел.

Следующие четверть часа Тулин затратил на то, чтобы купить пряников и пастилы. Что касается записки Пожидаеву, то она была составлена загодя – ночью, под диктовку Тулина, на листе ученической тетради ее написал Выдрин.

В восемь часов двадцать минут Тулин, шедший вслед за адвокатом, увидел, как тот подозвал пробегавшего мимо мальчишку и стал ему что-то объяснять, показывая на госпиталь. Мальчик слушал и согласно кивал, потом взял у старика кулек с запиской, взбежал по ступеням госпитального крыльца.

Вытянув шею, Выдрин глядел ему вслед. Когда мальчик исчез в двери, старик повернулся и, придерживая полы сюртука, засеменил в противоположную сторону. Как было условлено с Тулиным, он спешил домой.

Тулин проводил его взглядом, зашагал вдоль кирпичной ограды сада. Убедившись, что улица безлюдна, перескочил через ограду, скрылся в тени деревьев.

Еще через несколько минут в саду появился человек в байковом сером халате, из-под которого виднелись кальсоны. Захар Пожидаев не имел в Харькове приятелей или родственников. Он так обрадовался однополчанину, который не только разыскал его здесь, на окраине города, но даже пришел с гостинцем, так спешил на свидание, что не стал одеваться – только накинул халат…

Назад Тулин шел кружной дорогой, чтобы не встретиться со своей бывшей попутчицей.

Выдрин был на месте. Даже успел вскипятить чай. Они выпили по стакану, затем Тулин передал помощнику обещанную сумму и стал собираться в дорогу.

– Убили его? – вдруг спросил Выдрин.

Тулин, возившийся с котомкой, прервал свое занятие, поглядел на хозяина дома.

– Да, убил, – сказал он. – И с вашей, заметьте, помощью. Надеюсь, такой ответ нравится?

– Не нравится, – сказал Выдрин. – Ведь я помогал сознательно. Сразу во всем разобрался, хотя вы помалкивали и соблюдали прочие правила конспирации.

– Дать вам еще денег?

– Не надо.

– Возьмите, у меня есть…

– Плевал я на ваши деньги! – вдруг закричал Выдрин. – Не приставайте к порядочным людям!

– Вам надо уехать, – сказал Тулин, когда старик успокоился. – Очень желательно, чтобы уехали. Скажем, недельки на три.

– Зачем?

– Если найдут мальчишку, он может навести на ваш след. Стоит ли рисковать?

– А в свою очередь я наведу чекистов на вас?

Тулин неопределенно повел плечом.

– Уезжайте, – повторил он.

– Не беспокойтесь, от меня они ничего не добьются. – Выдрин встал, заходил по комнате, размахивая руками. – А вообще вы правы. Чего мне здесь оставаться? Пожалуй, уеду недели на три, а то и на месяц.

– Надо сегодня же.

– Да, сегодня. Сейчас.

– Вот и хорошо, – сказал Тулин. – Теперь разведите огонь в плите.

Выдрин разжег плиту. Молча смотрел, как гость сжигает документы – сперва паспорт, потом какие-то книжечки и бумаги.

– Они уже не годятся, – объяснил Тулин. – У меня есть полный комплект новых…

Затем он положил в огонь исписанный лист бумаги. Выдрин узнал записку, составленную им под диктовку гостя, ту самую, которую мальчишка отнес в госпиталь.

– Скажите, – пробормотал он, – есть ли уверенность, что… насмерть?

– Есть. В таких делах я не ошибаюсь. А что?

– Может, стоило бы прогуляться в район госпиталя, послушать, о чем говорят? Могу одеться так, что сам черт…

– Нельзя! – прервал старика Тулин. – Нельзя ни вам, ни мне. И вообще, никакой импровизации, поняли?

– Хорошо, хорошо.

Тулин вновь взялся за свою котомку. Расковыряв ее картонное дно, вытряхнул на стол плотную пачку бумаг. Это был комплект документов.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал он, рассматривая бумаги. – Я вроде снова родился.

Выдрин стал переодеваться. Светлый люстриновый сюртук и диагоналевые брюки, в которых он был утром, исчезли в гардеробе. Оттуда был вынут белый чесучовый костюм и клетчатый саквояж.

– Здорово, – сказал Тулин, когда увидел старика в новом обличье. – Сюда еще канотье и трость – и вполне сойдете за провинциального врача.

Выдрин молча показал на вешалку в глубине комнаты. Там висело желтое канотье и толстая, в пупырышках, полированная палка.

Вскоре они покинули дом – сперва Тулин, вслед за ним Выдрин. Первому предстояло пешком выйти за пределы города и уже там садиться на поезд. Второй направился к бирже извозчиков, чтобы ехать в одну из пригородных деревень, где у него жил приятель – местный священник.

Десятая глава

Каждые два-три дня Константин Лелека обходил станцию, подъездные пути, мастерские и конторы местного железнодорожного узла, беседуя с людьми, интересуясь положением дел на узле, событиями, происшествиями. Сотрудники других отделов посещали городские предприятия и учреждения, держали под наблюдением причалы, склады, суда… Таково было одно из требований руководства УЧК, заботившегося о том, чтобы его работники не теряли контакта с горожанами, от которых шла информация, нередко весьма ценная…

Вот и сегодня днем Лелека запер свой кабинет, записал в книгу учета, куда отлучился, и отправился в сторону вокзала. День был солнечный, теплый, и он решил идти напрямик к железнодорожным путям, затем вдоль них к станции.

Он чувствовал: в последнее время что-то изменилось вокруг него. Внешне все обстояло по-старому – при встрече ему пожимали руку, улыбались. На вчерашнем совещании его похвалили за удачную разработку операции… Вроде все было как прежде. И все – не так, он ощущал это, и с каждым днем все отчетливее.

Сильно встревожило, что в день, когда он отправил в Харьков Бориса Тулина, не вышла на работу Александра Сизова. Она не появлялась больше недели. В приказе объявили, что Сизова больна… Ну а если это была не болезнь? Восемь суток – вполне достаточный срок, чтобы съездить в Москву или в… Харьков. Съездить туда и вернуться. Вдруг она там и была, да еще смогла опередить Тулина – все распутала, арестовала его там же, в Харькове… Не потому ли она, эта Сизова, вот уже несколько дней как вернулась, а о Тулине до сих пор ни слуху ни духу?..

Тут еще подоспел со своим сообщением Станислав Белявский – заподозрил наблюдение за собственной персоной. Скорее всего, врет. А зачем? Чего добивается? Надеется благополучно выйти из игры, покинуть город… Но вдруг в самом деле за ним следят? Быть может, всему виной Тулин – был схвачен, теперь сидит в камере, дает показания, вот следствие и вышло на Станислава Белявского.

Дорогу преградила насыпь с путями. Лелека круто взял в сторону, двинулся к видневшемуся в полуверсте зданию вокзала. Сзади послышался стук колес на рельсах. На станцию следовала дрезина. Два железнодорожника стояли на платформе и двигали рычаги ручного привода.

– Эй! – крикнул один из них, когда дрезина поравнялась с путником. – Эй, не мешкай, цепляйся, быстро домчим!

Лелека сделал два шага, ухватился за поручень стремянки, оттолкнулся ногами. Еще миг – и он оказался возле путейцев.

– Ловко же ты, – сказал человек в промасленном комбинезоне, секретарь станционной партийной ячейки. – Тебе, брат, в цирке работать!

– У нас и так каждый день цирк, – ответил Лелека. – Куда путь держите?

– К себе. А были на разъезде. Там, видишь, буза: вынь да положь каждому в обед котелок супа с мясом. И картошки чтобы в достатке. И само собой, хлеба. А где я им возьму?

– Разъяснил бы текущий момент, – осторожно сказал Лелека. – Так, мол, и так, граждане хорошие, враги кругом, революция в опасности, и все такое прочее.

– Вот мы и решили разъяснить, – кивнул секретарь. – Собираю ячейку. Будут не только коммунисты, но и сочувствующие, которые пожелают. Все пусть валят… Не поедешь с нами? Может, и по твоей линии вопросов насыплют?

– Где собираетесь?

– Там же, на разъезде. Сейчас соберу людей из мастерских – и айда на разъезд. Едем, браток, поможешь.

– Ладно, – сказал Лелека.

Собрание проходило бурно. Самое большое помещение на разъезде – комната дежурного – было набито до отказа. Имелось лишь несколько стульев, поэтому люди сидели на полу, на подоконниках, стояли вдоль стен. Почти все курили, из настежь распахнутых окон дым валил так, что казалось – в доме пожар.

Как нередко практиковалось в те годы, собрание шло без твердой повестки и регламента. Не было и доклада. Просто секретарю партячейки и его заместителю задавали вопросы, те отвечали, как могли.

Вопросы были самые разные – о наступлении Деникина и о фокусах батьки Махно и атамана Григорьева, которые сегодня клянутся в любви Советской власти, а завтра вешают коммунистов и красных бойцов, о Петлюре и немцах… Не меньше интересовало рабочих положение с продовольствием.

Секретарь ячейки заносил в тетрадку десяток вопросов, коротко совещался с заместителем и отвечал собранию. Потом записывал новую серию вопросов.

Так прошло часа полтора. Секретарь партячейки взмок, охрип.

Внезапно в комнате произошло движение. Все обернулись к входной двери. Там стоял только что вошедший Кузьмич.

– День добрый, – сказал он и улыбнулся. – Что это у вас происходит? Собрание? Буду рад послушать, ежели позволите. Как, председатель, не возражаешь?

Вместо ответа секретарь партячейки ринулся к Кузьмичу, схватил его за руку, повел к столу.

– Спас ты меня, – сказал он, счастливо улыбаясь, – ей же богу, спас!

– От кого спас?

– От них. – Секретарь партячейки широко улыбнулся и рукой показал на собравшихся. – Опоздай ты хоть на полчаса – и доконали бы меня своими вопросами эти вот дорогие друзья-товарищи!

– А чего им надобно? – в тон ему сказал Кузьмич.

– Кто ж их ведает? Все знать хотят. Все на свете новости им подавай. И чтобы свежие были, теплые…

– Как буханка из печи, – крикнул парень в грязной тельняшке, сидевший на подоконнике.

Все засмеялись.

– Буханки, положим, горячими вынимают. Горячими, а не теплыми.

– Нехай горячими, – сказал тот же парень. – Абы больше было тех буханок и… новостей.

Кузьмич встал, оправил гимнастерку, выжидая, чтобы в комнате поутих шум.

– Вопрос у тебя есть? – обратился он к парню в тельняшке.

– Я вот чего знать желаю: это как же у нас получилось, что кругом по стране на целый месяц отменили пассажирские поезда? Мамка моя нет-нет, а ездила в село, привозила шпику, курку или еще чего… Голодуха же. Понимать надо, что подспорье требуется. А вы на целый месяц все поезда начисто остановили. Не могу уразуметь, как допустила такое Советская власть?

– Отвечу, – сказал Кузьмич. – Отвечу самым подробным образом. Но сперва – новость. Горячая. С пылу, с жару. Будете слушать?.. Только что стало известно: Красная Армия атаковала штаб и войска атамана Григорьева. Занято несколько населенных пунктов, в том числе Каменка – гнездо григорьевских головорезов. Наш бронепоезд ворвался на станцию Александрия, рассеял огнем более десяти эшелонов врага. Тают силы предателя-атамана. Было у него одиннадцать бронепоездов, сейчас только два осталось. Да еще сорок пять орудий перешло в наши руки. Сам Григорьев бежал. Его преследуют красные бойцы. Можно считать, что покончено с атаманом Григорьевым, товарищи!

Кузьмич говорил подчеркнуто негромко, спокойно, лишь изредка поглядывая на собравшихся. Вот он закончил, взял со стола графин, стал наливать воду в кружку. В комнате было так тихо, что все услышали, как звякнула пробка, когда Кузьмич поставил графин на место.

Потом закричали все разом. Закричали, стали стучать ногами, свистеть, хлопать в ладоши. Кое-кто кинулся обниматься с соседями. Оно и понятно. Здесь не было ни одного, кто не хлебнул бы горя от наводнявших уезд бандитских шаек. У парня в тельняшке лишь месяц назад в селе вырезали половину семьи.

Вместе со всеми аплодировал и Константин Лелека – он знал, что Кузьмич сразу же его заметил, как только вошел.

Постепенно шум стих.

– Ну вот, – проговорил Кузьмич, – вижу, понравилось, как красные воины шарахнули по бандитам. Теперь еще одна приятная весть… Это кто спрашивал про пассажирские поезда?

– Ну, я, – сказал парень в тельняшке. – Я спрашивал. И считаю, что так не положено.

– Не положено, это верно, – ответил Кузьмич, – только как быть, если на Восточном фронте Колчак захватил город Уфу?

– Мы тебе про Фому, а ты про Уфу, – сказал горбатый старик, сидевший на полу прямо перед столом, и захохотал, довольный тем, что сострил.

– Нет, и я про Фому. Вот послушайте. За короткое время заготовила Советская власть много хлеба в Уфимской губернии, но успела вывезти лишь самую малость. И вот почти четыре с половиной миллиона пудов зерна попало в адмиральские лапы!

– Как же так? Кто виноват? – закричали в комнате.

– Тихо!.. Попало зерно Колчаку в лапы, а в Москве и Питере людям есть нечего, дети от голода пухнут, руки и ноги у них желтеют, наливаются влагой. Те, у кого ребята через такое прошли, знают: сперва водянка, потом смерть… Что тут делать? Выход один – заготовлять хлеб в других губерниях, ближе к промышленным центрам…

– Делайте, кто вам мешает? – воскликнул горбач. – Может, и нам перепадет чуток!

– Делаем, товарищ! По всей России ездят по деревням и селам рабочие и красноармейские отряды. И от вас, от вашей ячейки, помнится, тоже ушли за продовольствием несколько человек. Так, секретарь?

– Было, – сказал секретарь партячейки. – Четверых отдали в тот отряд.

– Два месяца, как ушли, – вставил парень в тельняшке. – Я два месяца за двоих ишачу. Без рук, без ног остался. А какой результат?

– Результат такой, что отряды поработали хорошо, хлеба собрали много. Но опять загвоздка: нечем вывозить зерно.

– Как так нечем? – крикнули сразу несколько человек.

– Нет паровозов. Вот правительство и решило на месяц отменить пассажирские поезда: освободившиеся паровозы пусть тянут эшелоны с зерном. Это, конечно, крайняя мера. Но в создавшемся положении Советская власть иного выхода не нашла, как ни искала.

– Эва, придумали, умники! – выкрикнул кто-то из глубины комнаты.

Горбатый старик всем корпусом повернулся на голос.

– А ну, цыц! – сказал он. – Хочешь спросить – спрашивай, но не язви. Где ты там? Вылазь!

У входной двери встал с пола парень. Стал пробираться вперед, перешагивая через сидящих.

– Мой подручный, – сказал старик секретарю партячейки. – Глуп еще, молод, но на строгальном работает подходяще. Дома у него не ахти – отец с войны не пришел, мать выпивает… Ты говори, говори, – обратился он к парню.

– Я что? – смутился юноша. – Я же хотел… Ловко, говорю, придумали с паровозами!

Все засмеялись. Председательствующий замахал рукой, восстанавливая тишину.

– Что из всего этого получилось, судить вам, – сказал Кузьмич. – Вот несколько цифр, которые я запомнил. После прекращения пассажирского движения в Москву и Петроград ежедневно стало прибывать по 209–210 вагонов с продовольствием, а за месяц до этого прибывало 117–118 вагонов… Ну-ка прикиньте, стоило огород городить?

В комнате одобрительно зашумели.

– Вижу, прикинули, – усмехнулся Кузьмич. – Можете считать – партия коммунистов добилась, что от крупнейших пролетарских центров отведена угроза голода.

Горбатый старик встал, повернулся к собранию. Но он не успел ничего сказать. В коридоре послышались шаги, от сильного толчка дверь распахнулась, в комнату ввалилась группа людей. Четверо мужчин держали за руки пятого. Разглядеть его лицо было трудно: мешали волосы, упавшие на глаза; он был ранен, из ссадины на лбу текла кровь.

Секретарь стал отчитывать конвоиров: ежели изловили ворюгу или дебошира, следовало отправить его в милицию, а не тащить на разъезд, где идет важное собрание.

Один из конвоиров, пожилой, в спецовке, молча положил на стол никелированный браунинг.

Кузьмич взял пистолет, подержал на ладони, будто взвешивая.

– Налетчик?

Конвоир покачал головой.

– Мы с блокпоста шли, я и Светелкин Иван, – он показал на товарища. – Слышим, поезд нагоняет. Ну, чуток отошли от путей, ждем. Эшелон все ближе. И вдруг видим: человек на подножке тормозной площадки вагона.

– Сигать собрался? – спросил секретарь.

– Точно… Ну, пусть, думаем, сигает, нам-то что! Прыгнул! Да неловко у него получилось, или зацепился за что, только стал он кувыркаться по насыпи – да как врежет лбом в камень! Мы бегом к нему. Вот и эти парни, – конвоир показал на двух молодых рабочих, которые тоже держали раненого незнакомца, – я их знаю, они из резерва кондукторов, эти ребята тоже все видели и примчались.

– А прыгун? – спросил секретарь.

– Лежит. И пистолет рядом с ним – вывалился из-за пазухи. Я прибрал пушку: отдам, как очухается, ежели он чекист или, скажем, из милиции… Кто-то побег за водой. А я тем временем руку за пазуху потерпевшему, Интересно же, кто он такой, бедолага… Гляжу – документы. Два документа, секретарь. Фамилии разные, а карточки одинаковые.

– И на обоих он? – сказал секретарь.

– Точно.

– Тогда понятно.

– Вот и мы сообразили, что возвращать ему пушку вроде не стоит. Разобраться треба.

– Верно сообразили. Ты все рассказал, ничего не забыл?

– Все. – Рабочий извлек из кармана несколько книжечек, положил на стол. – Вот они, бумаги-то. Что делать дальше?

Секретарь взглянул на Кузьмича:

– Заберешь субчика?

– Заберу.

Кузьмич подозвал Лелеку, передал ему пистолет и отобранные документы.

– Побудьте с задержанным, пока подгонят дрезину. Потом с двумя коммунистами доставите его к нам.

Лелека молча кивнул. Говорить он не мог. Человек, которого задержали железнодорожники, был Борис Тулин.

Секретарь партячейки распорядился, чтобы освободили соседнюю комнату. Лелека отвел туда Тулина, усадил на полу, в дальнем от двери углу, сам устроился на стуле у входа.

Тулин поднял голову, хотел что-то сказать. Лелека многозначительно показал на дверь. Несколько мгновений он размышлял, потом быстро скрутил папиросу и распахнул дверь. Окажись за ней человек, он бы увидел, что чекисту потребовался огонь для цигарки, только и всего.

Но коридор был пуст. Из другого конца здания доносились голоса. Это продолжалось собрание.

Лелека прикрыл дверь, обернулся к Тулину:

– Будешь бежать. Придется снова прыгать. На этот раз с дрезины… Прыгнешь?

– Да.

– Я дам знать когда. Следи за мной. Переложу наган из правой руки в левую, так сразу и прыгай. Я стрелять буду, не бойся…

– Куда мне потом?

– Домой не ходи. Иди на Николаевскую, в синематограф. Сядешь в одном из задних рядов, с левого края. Жди, пока не появлюсь. Теперь говори!

– Сделал чисто.

– Слава богу!..

– Только возникло обстоятельство…

Тулин рассказал о Сизовой, о том, что на вокзале она интересовалась адресом госпиталя.

Лелека побледнел. Теперь он не сомневался, что находится под подозрением. Его проверяют, причем действуют энергично… Пока удалось отвести непосредственную опасность. Но что будет дальше? И… как поступить с Тулиным?

Несколько минут назад он принял решение, казавшееся единственно правильным: Тулин будет убит при попытке к бегству. Разговоры о встрече в синематографе были камуфляжем, рассчитанным на то, чтобы успокоить Тулина… Но теперь все переменилось. Сизова опознает убитого. Это значит, что ЧК выйдет на Белявских, у которых последнее время проживал Тулин. А от Белявских потянется ниточка к самому Лелеке…

Что же делать?

Время было на пределе – каждую секунду могли вернуться те, кого послали за дрезиной.

И Лелека решился.

Подскочив к Тулину, он склонился к нему, что-то торопливо зашептал. Тот слушал, время от времени коротко кивал в знак того, что понимает замысел партнера.

Несколько минут спустя отворилась дверь в комнату, где продолжалось собрание. На пороге стоял Лелека. Гимнастерка на нем висела лохмотьями, лицо было разбито и кровоточило. Шагнув вперед, он зашатался и рухнул на пол.