Текст книги "Сказания о Русской земле. Книга 4"

В Полоцке сели в крепкую осаду князь Василий Телятевский, Петр Волынский, князь Димитрий Щербатый и дьяк Ржевский и держались в нем более 3 недель с необычайным мужеством; все жители принимали участие в обороне: старики и женщины бросались всюду, где вспыхивал пожар, и для тушения его на веревках спускались со стен за водою; множество из них побивалось при этом неприятелем, но на смену убитым тотчас же являлись новые защитники. Между тем погода стояла дождливая, обозы с продовольствием запаздывали, и войска Батория начали терпеть сильную нужду, особенно немцы, привыкшие воевать в богатых странах.

При этих обстоятельствах король собрал военный совет, на котором большинство высказалось за то, чтобы немедленно идти на приступ. Но Баторий не согласился на это. «Если приступ не удастся, – говорил он, – то что тогда остается делать? Отступить со стыдом». Он решил уговорить венгров за большое вознаграждение подобраться к деревянным стенам крепости и сразу зажечь их со всех сторон. Те так и сделали: выбрали день, когда не было дождя, бросились к стенам и зажгли их смоляными факелами. Это было 29 августа. Пожар быстро распространился, и жители целый день не могли его потушить; Баторий же на приступ не шел, а стал против Сокола, опасаясь, что русские воеводы, увидя зарево, поймут, что начался приступ, и двинутся в тыл полякам. Те, однако, не двинулись с места.

Наконец среди осажденных полочан некоторые стали думать о сдаче; 10 человек из них спустилось со стен для переговоров, но были тотчас же убиты венграми, которым сдача была невыгодна, так как тогда не был бы разрешен грабеж жителей и церквей; из последних их особенно прельщал храм Святой Софии, где они рассчитывали на огромную добычу. Ввиду этого, убив спустившихся для переговоров русских, венгры кинулись без королевского приказа на приступ сквозь пылающие стены, но с изумлением остановились перед рвом, который успели вырыть доблестные защитники города; они встретили нападающих залпами пушек и прогнали их. На следующий день пожар возобновился, а также и новые приступы, причем неприятельские орудия стали уже обстреливать внутренность наших укреплений.

«Когда таким образом, – говорит Гейденштейн, – у русских была отнята всякая надежда на защиту, то последние опять приступили к переговорам о сдаче», и разрушенный пожаром город был сдан на условии свободного выхода из него всех ратных людей. Добыча, взятая поляками, обманула их ожидания: она была невелика. Сокровища же соборной церкви Святой Софии заключались в редком собрании древнегреческих и славянских книг, которые все погибли.

В этом же храме заперлись для защиты и были взяты силою епископ Киприан и воеводы. «Епископ, или – как они говорят, владыка, – рассказывает Гейденштейн, – по имени Киприан и воеводы, бывшие в крепости, одни только отговаривали от сдачи и настаивали, что лучше умереть, нежели отдаться живым в руки неприятелей; они уже раньше пытались поджечь порох и за один раз взорвать крепость, убить себя и всех находившихся в ней… Выходившим (из крепости москвитянам) было назначено на выбор два места: на одно шли те, которые желали поступить под власть и покровительство короля, на другое те, которые хотели возвратиться в Москву. Тем и другим была предоставлена свободная воля для решения вопроса о себе и о своих выгодах; большая часть избрала возвращение в отечество и к своему царю. Замечательны их любовь и постоянство в отношении к тому и другому; ибо каждый из них мог думать, что идет на верную смерть и страшные мучения…». Царь, однако, ограничился размещением вернувшихся ратников в пограничных крепостях: Великих Луках, Невеле, Заволочье и Усвяте, чтобы геройской защитой их они могли смыть с себя бесчестье за сдачу Полоцка.

Не щедро наградил Баторий русских, перешедших из страха пред Грозным на его сторону. «Многие стрельцы и другие люди московские, – писал король своему дворному конюшему литовскому, – после взятия Полоцка… поддались нам, и мы их наделили пустыми участками земли в Гродненском старостве. Но им нечем обрабатывать эти участки. Так приказываем тебе взять у подданных наших в Литве кляч самых негодных и мелких, штук с полтораста, и поделить их между этими москвичами».

Вслед за Полоцком был зажжен и взят после страшной резни Сокол, в котором особенно свирепствовали немцы, причем их «маркитанки» (женщины-торговки, следующие при войсках), вырезывали жир на лекарство у убитых русских, в том числе и у воеводы Шеина. «Повсюду происходило большое убийство, – рассказывает Гейденштейн, – так что многие и, между прочим, Вейер, старый полковник, говоря о своем участии во многих сражениях, не задумывался утверждать, что никогда ни в одном месте битвы не видел он, чтобы так густо и тесно друг с другом лежали трупы». Вслед за Соколом были взяты и остальные 5 деревянных крепостей, воздвигнутых Иоанном.

Удача под Полоцком сопровождалась успехом королевских войск и в других местах: князь Константин Константинович Острожскии, сын победителя под Оршей, опустошил Северскую область до Стародуба и Почепа, а Оршинский староста Кмита – Смоленскую. Вместе с тем и шведы опустошили Ижорскую землю и Карелию и осаждали также Нарву, последнюю, впрочем, неудачно.

При этих обстоятельствах Иоанн написал в Москву дьяку Андрею Щелкалову, чтобы он откровенно, но спокойно объявил жителям про успехи неприятеля. Созвав представителей города, Щелкалов сказал им: «Добрые люди! Знайте, что король взял Полоцк и сжег Сокол; весть печальная, но благоразумие требует от нас твердости. Нет постоянства в свете… Утешайтесь в малой невзгоде воспоминанием столь многих побед и завоеваний Царя Православного». Это слово умного дьяка подействовало, и Москва отнеслась спокойно к известию об наших неудачах; только несколько неистовых баб стало громко вопить по всем концам города о наших бедствиях и смущать сердца добрых граждан, возбуждая их к мятежу; тогда баб этих высекли, и они успокоились.

К. Брюллов. Осада Пскова польским королем Стефаном Баторием в 1581 году

Стефан Баторий – князь Семиградский

Гордый своими успехами, Баторий не замедлил отпечатать на походных станках, возимых с собой, ряд вычурных извещений для отсылки в Европу об одержанных им победах; вместе с тем, вероятно, в ответе на полученный от папы меч, он послал в Рим сделанные по его приказанию точные планы как Полоцка, так и шести крепостей, его окружавших, и в следующем 1580 году римские резчики по меди изготовили по ним доски.

Затем Баторий, желая выиграть время, чтобы подготовиться к походу будущего года, отправил к Грозному грамоту, в коей он укорял его, что кровь христиан проливается из-за Иоанновои гордости, и давал тем понять, что он не против мирных переговоров.

На это царь отвечал ему: «Другие господари, твои соседи, согласились с тобою жить в мире, потому что им так годилось; а нам как было пригоже, так мы с тобой и сделали; тебе это не полюбилось; а гордым обычаем грамоты мы к тебе не писывали и не делывали ничего… О Лифляндской же Земле и о том, что ты взял Полоцк, теперь говорить нечего, а захочешь узнать наш ответ, то для христианского покоя присылай послов великих, которые бы доброе дело между нами по пригожу постановить могли…».

Но, как мы говорили, король хотел только протянуть время путем переговоров, а потому они и не привели ни к каким последствиям, хотя в начале 1580 года царь и писал Баторию: «Если нам теперь все эти дела между собою поминать, то никогда христианство покоя не получит; так лучше нам позабыть те слова, которые прошли между нами в кручине и гневе; ты бы, как господарь христианский, дело гневное оставил, а пожелал бы с нами братской приязни и любви, а мы, с своей стороны, все дела гневные оставим, и ты бы, по обычаю, отправил к нам своих послов».

Вместе с этим, московским гонцам, возившим царские грамоты, наказывалось держать себя очень вежливо и осторожно с поляками и прытко не браниться, если они будут испытывать тесноту и обиды.

В январе 1580 года Грозный созвал в Москве Церковный собор и торжественно объявил ему, что церковь и православие в опасности, так как бесчисленные враги восстали на Россию: турки, крымцы, ногаи, литва, поляки, венгры, немцы и шведы – как дикие звери разинули челюсти, чтобы поглотить нас; что он с сыном Иоанном и боярами бодрствует день и ночь и что духовенство также должно прийти на помощь Отечеству; войска скудеют и нуждаются, монастыри же богатеют, владея громадными земельными имуществами, а потому он требует от них жертв.

Мы видели, что вопрос об ограничении монастырского землевладения поднимался еще при Иоанне III. Теперь внук его ввиду крайнего состояния, в котором находилось государство, вновь поставил его собранному собору, который приговорил грамотой, что земли и села княжеские, когда-либо отказанные митрополитам, епископам, монастырям и церквам или купленные ими, переходят во владения государя, а все другие остаются навсегда их неотъемлемыми достояниями; точно так же было поставлено, чтобы впредь епископы и монастыри не должны присваивать себе земельных владений – ни по дарственным грамотам для устройства душ, ни покупкой, ни отдачей под них денег в залог. Это важное постановление собора приостановило дальнейший рост монастырского землевладения и давало, конечно, в руки государства большие земельные богатства; но, чтобы получить с них доход, нужно было время, а между тем издержки на войну требовались немедленно; поэтому епископы и монастыри внесли Иоанну также значительное количество денег на военные расходы.

Усиленно готовился к новому походу и Баторий. Несмотря на удачные действия под Полоцком, в Польше многие вместо благодарности встретили его с упреком, и только благодаря искусству и красноречию Яна Замойского, ставшего великим канцлером, упреки эти были опровергнуты на сейме. Денег для нового похода не было, и королю пришлось дать из своих и занять у частных лиц; Замойский также много помог в этом деле.

Прислал и брат Стефана, ставший седмиградским воеводой, значительный отряд венгров; но все же пехоты было мало, а изнеженная шляхта не хотела в ней служить; тогда Баторий положил выбирать по одному самому крепкому и здоровому человеку из каждых 20 королевских крестьян, с тем чтобы, по выслуге в войсках, избранный и его потомство были навсегда освобождены от всяких крестьянских повинностей.

Послав сказать Иоанну в ответ на грамоту его, приведенную нами выше, что он садится на коня, но ожидает московских послов, Баторий в июне 1580 года двинулся со всеми своими войсками из Вильно на Часники; место это расположено на равном расстоянии от Великих Лук и Смоленска, и поэтому сосредоточение у него королевских сил скрывало так же, как в прошлом году сосредоточение у Свира, намерения Стефана о его последующих действиях.

В гораздо более трудном положении находился Иоанн, вынужденный обороняться. Сильные полки были поставлены им на юге против крымцев и двинуты на северо-запад против шведов; для встречи же Батория надо было держать войско наготове и у Пскова, и на Двине, и у Смоленска.

От Часников король во главе 50 000 человек (из них 21 000 приходилось на пехоту) направился к Великим Лукам. Скоро Ян Замойский зажег деревянную крепость Велиж и взял ее; затем поляки взяли и Усвят.

При этих обстоятельствах Иоанн, поборов свою гордость, приказал нашим послам, уже высланным к Баторию, но затем задержанным ввиду открытия им военных действий, продолжать свою поездку и вести переговоры о мире.

Эти послы, князь Сицкий, Роман Пивов и Фома Пантелеев, явились к королю, когда он подошел к Великим Лукам, и терпели от поляков большие дерзости как только перешли нашу границу; в ответ на эти дерзости послы держали себя не вызывающе, но с большим достоинством; когда посланный к ним от Оршинского воеводы Филона Кмиты назвал последнего воеводой Смоленским, то Сицкий и Пивов сказали ему: «Филон затевает нелепость, называя себя воеводой Смоленским; он еще не тот Филон, который был у Александра Македонского; Смоленск – вотчина Государя нашего; у Государя нашего Филонов много по осторожным воротам». Еще грубее стали обращаться с послами, когда они прибыли в стан короля. Баторий сидел в шапке и не привстал, когда они передавали ему по обычаю царский привет. Послы предложили королю от имени Иоанна Полоцк, Курляндию и 24 города в Ливонии. Но Баторий ответил, что он может согласиться на мир, если ему будет уступлена вся Ливония, а также Псков, Новгород, Смоленск, Великие Луки, и деятельно вел осаду против последней крепости. После многих стараний Замойскому удалось зажечь ее деревянные стены; венгры так же, как под Полоцком, опасаясь лишиться добычи, в случае если осажденные вступят в переговоры о сдаче, самовольно кинулись на приступ, ворвались в город и начали резать всех, не щадя ни возраста, ни пола. Поляки последовали их примеру; тщетно Замойский напрягал все свои силы, чтобы остановить эти зверства; ему удалось спасти только двух воевод; все же остальные русские были перебиты. «В бешеной схватке, – говорит Валишевский, – на этот раз не был пощажен никто. Лаже были перебиты монахи, вышедшие крестным ходом с иконами и крестами».

Вслед за тем князь Збаражский с польской, венгерской и немецкой конницей разбил наш отряд князя Хилкова под Торопцом. Наконец поляки зажгли и взяли Невель, Озерище и Заволочье. Только над хвастливым Филоном Кмитою удалось нашему воеводе Ивану Михайловичу Бутурлину одержать блистательную победу; он настиг его в 40 верстах от Смоленска, взяв знамена, весь обоз, 10 пушек, 50 затинных пищалей и много пленных. С наступлением осени Баторий уехал в Польшу, но военные действия продолжались и без него; в феврале 1581 года поляки взяли Холм и выжгли Старую Руссу, а в Ливонии, вместе с изменником нашим, бывшим королем Магнусом, опустошили Юрьевскую область.

Вместе с тем и Иоганн Шведский, движимый ненавистью к Грозному, направил против него все свои силы. Его полководец Понтус Делагарди успешно действовал в Карелии и взял Кексгольм, истребив там 2000 русских. В Эстонии же шведы осадили занятый нами замок Падис, геройская оборона которого прославила его доблестных защитников во главе с их воеводой – великим по своему мужеству старцем Данилой Чихачевым. Наши воины 13 недель день и ночь отбивались в Падисе от шведов, терпя при этом страшный голод; у них совершенно не было хлеба, и они переели всех лошадей, собак, кошек, сено, солому, кожи, а некоторые тайно питались и человеческим мясом, вероятно, с убитых товарищей и умерших младенцев. Шведы, отчаявшись взять это орлиное гнездо, отправили своего переговорщика с предложением сдачи, но он был тотчас же застрелен доблестными защитниками крепости. Наконец неприятель ворвался в Падис и нашел в нем не людей, а тени, которые были все перебиты, кроме одного, молодого князя Михаила Сицкого.

Вслед за взятием Падиса, в декабре 1580 года, Понтус Делагарди, неожиданно оставив Карелию, появился в Эстонии и в марте овладел Везенбергом. Успехи же московских воевод ограничились за это время только удачным набегом в Литовские области, граничившие со Смоленском, причем, однако, был убит мужественный Бутурлин.

В это печальное время царь праздновал в Александровской слободе в среде близких лиц свой седьмой брак с Марией Нагой, а вместе с тем брак своего второго сына Феодора с Ириной, сестрой нового любимца, пожалованного недавно в бояре – Бориса Годунова[8]8
  На свадьбе Грозного посаженным отцом был его сын Феодор, а дружками Борис Феодорович Годунов и князь Василий Иванович Шуйский, все три, как увидим, будущие московские цари.


[Закрыть].

Баторий же по-прежнему деятельно готовился к новому большому походу на лето 1581 года, стараясь всюду занять деньги и убеждая собранный в феврале сейм в необходимости продолжения борьбы, чтобы во всяком случае овладеть Ливонией, а при удаче завоевать и несколько Московских областей. Поляки, воодушевленные его победами, решили дать деньги для ведения войны еще на два года. Много помогали Баторию и его сильные связи с папой. «По следам короля, – говорит Валишевский, – шла другая армия. Это иезуиты вели религиозную пропаганду, успехи которой уже давали себя чувствовать в Русско-Литовских областях до самой Ливонии… Их работа метила далеко и охватывала обширные области. Победоносное движение католицизма через Ливонию должно было достигнуть Швеции, где Рим вновь получал точку опоры благодаря Екатерине из рода Ягеллонов. Возвращением потерянной Земли в лоно католицизма думали замкнуть реформацию в круг, где она и задохнется. Подчиненная Москва, в свою очередь, подчинится тогда натиску торжествующего католицизма».

Иоанн, конечно, не знал всех этих тайных намерений Латинской церкви и ее прочной связи с новым польским королем; видя, что с появлением на польском престоле Стефана Батория наши дела пошли плохо, государь решил отправить еще в конце 1580 года своего посла Шевригина к новому германскому императору Рудольфу II и к папе в Рим, с жалобою на Батория и с просьбой принудить его к заключению мира с Москвою.

Вместе с тем переговоры о мире непосредственно между Иоанном и королем продолжались также, причем поляки не переставали обращаться с нашими послами самым возмутительным образом: по дороге их бесчестили, бывших с ними людей били, грабили и не давали корму ни людям, ни лошадям. «В Варшаве паны радные Польские говорили послам великим задорные речи и непригожие слова, да и в раде сидя, говорили высокие и задорные слова… Послы (Пушкин и Писемский) против их разговоров молчали, а отговаривали им без брани, слегка, по Государеву наказу», – говорит С. Соловьев. Давая им этот наказ, Иоанн, чтобы добиться мира, приказал им требовать во что бы то ни стало приема у короля, не останавливаясь даже перед тем, если их будут бить. «Если паны станут говорить, чтобы Государя Царем не писать, и за этим дело остановится, то послам отвечать: «Государю нашему Царское имя Бог дал и кто у него отнимет его? Государи наши не со вчерашнего дня Государи, извечные Государи… Если же станут спрашивать: "Кто же это со вчерашнего дня государь?" – отвечать: – "Мы говорим про то, что наш Государь не со вчерашнего дня Государь, а кто со вчерашнего дня государь, тот сам себя знает…". Послы должны были предложить Баторию за мир всю Ливонию, исключая 4 города. Но он, уверенный в своих будущих победах, не согласился и на это, а еще повысил свои прежние условия: требовал уступки Себежа и уплаты 400 000 венгерских червонцев.

Пролом короля Стефана Батория в Псковской городской стене

Узнав об этом, Иоанн рассердился, и когда к нему прибыл гонец от Батория. то он встретил его очень холодно, не спросив о здоровье короля, и послал в ответ грамоту, начинавшуюся словами, которые должны были уколоть Батория: «Мы, смиренный Иоанн, Царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению…». Затем, изложив условия, на которых он признает возможным мириться, государь укорял Батория в нарушении перемирия и грубости его панов относительно наших послов и, между прочим, высказывал: «Когда на вашем государстве были прежние государи христианские, благочестивые… тогда паны рады с нашими послами разговорные речи говаривали и многие приговоры делывали, чтобы на обе стороны любо было. Мы бы тебе и всю Лифляндию уступили, да ведь тебя этим не утешишь; и после ты все равно будешь кровь проливать…».

В ответ на это, когда приготовления поляков к походу уже закончились, Баторий отправил к Иоанну письмо, наполненное грубыми ругательствами, где он его называл Фараоном Московским и волком, причем вызывал его на поединок. Получив его послание, Грозный, всегда уважавший представителей чужих государей, даже с которыми был в войне, ограничился тем, что гонца, привезшего письмо, не позвал обедать и не послал ему этот обед на дом.

Выступая в поход 1581 года, Баторий собрался идти уже в самое сердце Русских владений и думал направиться прямо к Новгороду, получив известие, что служилые люди готовы отложиться от Иоанна; но затем решено было двинуться ко Пскову, взятие которого отдавало в руки поляков всю Ливонию. Овладев по пути городом Островом, Баторий во главе 100-тысячного войска подошел 26 августа к Пскову; завидя его, поляки были поражены размером и величественным видом древней отчины Святой Ольги. «Можно подумать, что это второй Париж», – писал в своих записках состоявший при Баторий ксендз Пиотровский.

На этот раз русские не были застигнуты врасплох. Государь предугадал, что Псков будет предметом действий короля, и заблаговременно принял меры к усилению обороны этой сильнейшей крепости во всем государстве. Для ее защиты было собрано 7000 конницы и около 50 000 пехоты, считая при этом и обывателей, несших военную службу; на стенах имелась многочисленная артиллерия и в числе ее две огромные пушки: «Трескотуха» и «Барс». Главными воеводами были два славных мужа, оба князья Шуйские: Василий Феодорович Скопин-Шуйский и Иван Петрович, сын известного воеводы и внук знаменитого Ивана, правителя в малолетство Грозного.

Посылая воевод во Псков, царь взял с них клятву пред иконой Владимирской Божией Матери в московском Успенском соборе, что они не сдадут его, пока будут живы.

Доблестное псковское духовенство, во главе с протоиереем Троицкого собора Лукою и игуменом Псково-Печерского монастыря Тихоном, прибывшим в город из своей обители, постоянно служило молебны и совершало вокруг города крестные ходы, поднимая наиболее чтимые иконы вместе с мощами святого Всеволода-Гавриила и воодушевляя псковитян крепко стоять за православную веру и Родину по примеру их славных предков.

Произведя исследование подступов к городу, Баторий увидел, что сведения, имевшиеся у него о Пскове, неверны и что со 100 000 приведенных им войск его едва ли можно будет взять; удивляла и сердила короля также меткая стрельба наших пушкарей, которые из «Трескотухи» и «Барса» посылали огромные каменные глыбы, долетавшие до самого королевского стана. Кроме того, оказалось, что поляки взяли с собой слишком мало пороха, из коего часть взорвалась к тому же по пути; некоторые польские историки полагают, что Баторий, угнетенный известием, полученным во время приготовления к походу – о смерти брата своего, Седмиградского воеводы, забыл отдать распоряжение о заготовлении достаточного количества пороха.

После совета с великим коронным гетманом Яном Замойским, получившим это звание при подходе ко Пскову, король решил сосредоточить все свои орудия против южного угла крепостной стены, на участке между Покровской башней и Великими воротами, посреди которого находилась другая башня – Свиная. 1 сентября поляки начали осадные работы – копали великие борозды (или, как теперь говорят, траншеи); 7-го – они открыли стрельбу из орудий, а 8-го – пробили стену и пошли на приступ с распущенными знаменами и трубными звуками; для противодействия же вылазкам русских из города была выставлена многочисленная конница, во главе одного из отрядов которой был Юрий Мнишек, отец столь знаменитой впоследствии Марины, жены двух Лжедмитриев.

Приступ увенчался удачей: поляки заняли сбитую до половины выстрелами Свиную башню, а венгры – почти совершенно уничтоженную Покровскую. Радость неприятеля была велика; рассказывают, что перед приступом король угостил всех военачальников веселым обедом, и они дали ему обещание, что вечером будут уже ужинать во Пскове. Однако побывать во Пскове им не пришлось вовсе. За разрушенной каменной стеной они встретили глубокий ров и другую деревянную стену, за которой стояли мужественные защитники города. Завязался жестокий бой; временами можно было думать, что наши не устоят, но доблестный князь Иван Петрович Шуйский поспевал ко всем наиболее угрожаемым местам и своими речами, просьбами, угрозами, а порой и слезами поднимал дух защитников.

По звону осадного колокола псковские граждане, простившись с женами и детьми, устремились к городским стенам, чтобы подкрепить сражающихся.

Между тем пушки наши, поставленные на стенах, гремели беспрерывно, и «Барсу» удалось побить множество поляков, засевших в Свиной башне, после чего воевода велел подкатить под нее большую бочку с порохом и зажечь его. Скоро остатки Свиной башни взлетели на воздух.

Старики, женщины и дети горячо молились в это время в славном соборе Святой Троицы. Вдруг туда приходит просьба Шуйского, посланная в самый тяжкий час: нести к проломному месту Печерскую икону Умиления Божией Матери вместе с другими чудотворными образами и мощами святого Всеволода-Гавриила. Необычайное одушевление охватило молящихся; все двинулись из храма с крестным ходом к самому месту боя; часть женщин несла веревки, чтобы тащить отбитые у неприятеля пушки; другие из них катили камни, чтоб убивать поляков; третьи – имели в руках сосуды с водой для утоления жажды наших воинов. Наконец поляки и немцы были выбиты из пролома, а после них побежали и венгры из Покровской башни. Битва окончилась позднею ночью; у нас было убито 860 человек и ранено 1600. Радость псковичей была неописуемая: благодарственные молебны служились во всех церквах; убитых хоронили как мучеников, павших за православную веру. Неприятель потерял до 5000 человек, в том числе храброго венгерского воеводу Бекеша.

Баторий был, конечно, страшно огорчен неудачей, но решил во что бы то ни стало взять Псков. Ввиду отсутствия пороха он послал за ним в Ригу, к герцогу Курляндскому, а в ожидании его прибытия приказал вести подкопы под город в разных местах, но наши, в свою очередь, также вели свои подземные работы против подкопов и выводили так называемые слухи. Скоро к нам перебежал бывший полоцкий стрелец Игнат и указал, в каком направлении ведут поляки подкопы; тогда мы повели туда же наши слухи и переняли их.

Стефан Баторий

Пытался также Баторий склонить русских воевод к измене и писал им льстивые грамоты, но они отвечали ему на них: «Мы не жиды: не предаем ни Христа, ни Царя, ни Отечества, не слушаем лести, не боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от Бога» – и с великим старанием готовились к дальнейшей обороне: заготовляли котлы для горячей воды, чтобы обдавать кипятком неприятеля во время приступа; кувшины с порохом, чтобы бросать в него; известь, чтобы засыпать глаза, и прочее. Часто, чтобы не давать полякам покою, русские производили вылазки, обыкновенно успешные.

Наконец к полякам из Риги прибыл порох; но и после этого все попытки овладеть городом оставались тщетными.

Между тем погода портилась; настала глубокая осень, и начались морозы. 2 ноября Стефан Баторий повел свои войска на новый приступ, который окончился опять полной неудачей. Единственные успехи поляков заключались в том, что они перехватывали иногда стрельцов из отрядов, направляемых Грозным на подкрепление Пскова. Однажды им попался и предводитель небольшой партии стрельцов – Никита Хвостов. «Я не видывал такого красивого и статного мужчины, – говорит один поляк в своих записках, – как этот Хвостов. Он мог бы поспорить со львом; еще молодой – лет под тридцать. Все войско ходит на него дивиться».

Не удалась Баторию и попытка овладеть Псково-Печерским монастырем, толстые стены которого и башни были вооружены пушками и геройски оборонялись стрельцами и иноками под начальством Юрия Нечаева. Наш изменник – датский полковник Фаренсбах, посланный для взятия обители, со стыдом должен был отступить от нее. В дневнике похода Стефана Батория, веденном одним поляком, под 16 ноября 1581 года значится: «Борнемиссе (одному из предводителей) с венгерцами и Фаренсбаху с немцами не везет в Печорах. Пробьют отверстие в стене, подойдут к нему, да и остановятся, далее идти не могут. Все удивляются, отчего это происходит. Одни говорят, что это колдовство со стороны русских, другие – что место свято. Уже второй приступ не удается. Эти монахи творят чудеса храбрости». Замойский, пораженный стойкостью обители, послал инокам в дар икону Благовещенья, писанную на стекле, и ласковую грамоту, уговаривая их сдаться и ручаясь при этом, что король всячески их будет жаловать и охранять православие. Но монахи, выслушав его льстивую грамоту, отвечали: «Не хотим жалования от короля и не страшимся угроз его, не принимаем и льстивого ласкательства канцлера… но умрем в дому Пречистая по своему иноческому обещания и по крестному целованию, за отчину своего Государя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси». Этот ответ посланному Замойского передал старец Патермуфий, облекшись во все схимническое одеяние, и сказал в заключение: «Как одного меня видите, так все мы готовы умереть».

Польская рать с наступлением стужи терпела большую нужду, и буйная шляхта стала сильно волноваться. Король решил, однако, оставить зимовать свое войско под Псковом; сам же он, по-видимому, не рассчитывая на успех, хотел уехать, вероятно, для того, чтобы отступление было произведено без него; поводом для отъезда была выставлена необходимость присутствовать на сейме, хотя он еще и не собирался.

И. Репин. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года

Баторию, как обычно, пришел на помощь Ян Замойский. Он ввел строжайшие порядки в королевском войске и особенно сурово наказывал буйных шляхтичей: держал их за проступки в оковах, выставляя на позор перед войсками, и употреблял порой телесные наказания. Конечно, шляхта его ненавидела: когда королю пришло время уезжать, то все кричали, что Замойский оставит войско на жертву холоду и голоду, а сам тоже уедет в Варшаву под предлогом необходимости присутствовать на сейме. Но Замойский остался, хотя дальнейшее пребывание его и не подвинуло дела осады Пскова. Невелики были успехи польских отрядов и в других местах. Баторий послал Христофора Радзивилла, Филона Кмиту и Гарабурду к верхней Волге; они дошли до Ржева и Старицы, но затем поворотили назад, поверив слуху, что против них с большими полками идет государь, чего, к сожалению, не было, так как, по-видимому, у Грозного совершенно не осталось под рукой свободных войск.

Если успехи поляков были незначительны в 1581 году, то шведы сумели нанести нам в это время ряд крайне чувствительных по своему значению ударов. Они взяли укрепленные города Лоде, Фиккель, Леаль, Веиссенштеин и Нарву, где пало 7000 русских; потеря Нарвы была особенно для нас тяжела, так как после ее завоевания шведами вовсе прекращалась наша непосредственная торговля с западом через Балтийское море. Успехи шведов этим не ограничились. Понтус Лелагарди, перенеся войну на русскую почву, взял Ивангород, Яму и Копорье.

Как раз во время этих тяжелых для сердца Иоанна происшествий неожиданно произошло и событие, принесшее ему величайшее личное горе и имевшее своим последствием ряд неисчислимых бедствий для Русской земли.