Текст книги "Сказания о Русской земле. Книга 4"

В Юрьеве сидел доблестный воевода князь Андрей Катырев-Ростовский; он заключил всех опасных граждан под стражу, встретил немцев сильным пушечным огнем и сделал стремительную вылазку из города. Скоро среди Кетлеровых наемников, которых постоянно тревожили русские, поднялось недовольство, и он стал отходить, причем решил, что, по крайней мере, отнимет у нас замок Лаис, где было всего 400 человек русского гарнизона; он осадил его, поставил туры, разбил стену и повел войска на приступ. Но русские воины под начальством неустрашимого стрелецкого головы Кошкарова дрались, как львы, и со славой отбили все приступы немцев, Кетлер же, потеряв множество народа, должен был отойти в Вендену как побежденный. «Сия удивительная защита Лаиса, – говорит Н.М. Карамзин, – есть одно из самых блестящих деяний воинской истории древних и новых времен, если не число действующих, а доблесть их определяет цену подвигов».

Узнав о предательском нарушении перемирия Кетлером, Иоанн послал новую рать в Ливонию под начальством князей Мстиславского, Петра Шуйского и Василия Серебряного, которые в начале 1560 года выступили в поход и начали его очень удачно. Ливония запылала вновь. «Скоро начали сдаваться крепости… всюду царило малодушие и предательство: с этим согласны даже немецкие летописцы», – говорит один польский писатель.

Положение Ливонии было отчаянное. Русские после взятия Мариенбурга опустошили ее до моря. Крестьяне во многих местах поднимали мятеж против своих господ, а некоторые наемные отряды, не получая жалованья, бунтовали и нередко сами сдавали нам крепости. Весною Иоанн отправил на усиление войск, действовавших в Ливонии, двух близко стоявших к нему людей: князя Андрея Курбского и Даниила Адашева. По словам первого, государь призвал его к себе в спальню, перечислил все его доблести и сказал: «Мне ли самому ехать в Ливонию, или вместо себя послать воеводу опытного, бодрого, смелого и вместе с тем благоразумного; избираю тебя, моего любимого, – иди и побеждай».

В мае воеводы наши выступили из Юрьева. Они настигли немецкие главные силы, с которыми был и старый Фюрстенберг, недалеко от Белого Камня или Вейссенштейна, сразились с ними в самую полночь и нанесли страшное поражение; Фюрстенберг едва успел бежать, чтобы запереться в сильнейшей крепости Феллине, куда наши войска не замедлили отправиться вслед. Один из немецких военачальников, Филипп Белль, человек большой доблести, вздумал задержать наступление русских близ Феллина, но был разбит и взят в плен. Ценя его мужество, воеводы наши не последовали примеру Кетлера, варварски избившего доблестных защитников Рингена, но отнеслись к Беллю с величайшим уважением. Белль, по словам Курбского, так объяснял несчастие Ливонии: «Когда мы пребывали в католической вере, жили умеренно и целомудренно, тогда Господь везде нас покрывал от врагов наших и помогал нам во всем. А теперь, когда мы отступили от веры церковной, дерзнули ниспровергнуть законы и уставы святые, приняли веру новоизобретенную, вдались в невоздержание… теперь явственно обличает нас Господь за грехи наши и казнит нас за беззаконие наше…».

П. Соколов-Скаля. Взятие Иоанном Грозным ливонской крепости Кокенгаузен

Подойдя к Феллину, войска наши немедленно приступили к его осаде; толстейшие стены крепости не поддавались действию русских орудий, запасов у осажденных было в изобилии, и осада могла продолжаться очень долго. Однако спустя три недели немецкие наемники, не получая в течение нескольких месяцев жалованья, решили сдать крепость русским, невзирая на мольбы старца Фюрстенберга продолжать ее защиту и на раздачу им всех своих сокровищ. Русские вошли в Феллин, а Фюрстенберг был отправлен в Москву, где его очень милостиво принял Иоанн и дал ему на кормление Ярославский городок Любим, в котором он и окончил свой век. Храбрый Филипп Белль был также отправлен в Москву, но судьба его сложилась иначе. Представленный Иоанну, он сурово сказал ему: «Ты неправдой и кровопролитием овладеваешь нашим отечеством, не так, как прилично царю Христианскому», за что разгневанный государь сгоряча приказал отрубить ему голову; он скоро одумался и послал отменить казнь, но было уже поздно.

После Феллина пало еще несколько крепостей, и Ливония была приведена в такое расстроенное состояние, что дальнейшего самостоятельного существования она продолжать уже не могла.

Однако чрезвычайные успехи Иоанна в этой войне были все же недостаточны для ее окончания. Гром московских побед привлек к себе внимание всей Европы, в которой нашлось много охотников получить себе часть в государстве, для существования которого пробил смертный час. «Теперешняя Ливония – что девица, вокруг которой все пляшут», – говорил про нее один из современников.

Перед тем чтобы перейти к изложению новых, весьма сложных событий дальнейшей борьбы из-за стремления Иоанна стать твердой ногой на Балтийском побережье с целью войти в непосредственную связь с Западной Европой, а также и к рассказу о не менее сложной и крупной перемене, произошедшей в самом государе, необходимо упомянуть о том, как одно из западноевропейских государств само добивалось в это время завязать непосредственные сношения с Москвой.

Государство это была Англия. Соперничая с могущественными морскими державами того времени – Испанией, Португалией, Венецией и Генуей, обладавшими огромными военными и торговыми флотами, Англия в поисках новых стран для развития своей торговли отправила в 1553 году три купеческих корабля в Северные моря в надежде найти новые пути в Китай и Индию. Буря разнесла эти корабли, и два из них погибли у берегов Русской Лапландии, причем их самоотверженный начальник, Гуго Виллогби, был найден впоследствии замерзшим в шалаше, сидя за своим журналом. Третий же корабль капитана Ченслера вошел в Двинский залив и пристал к берегу у монастыря Святого Николы, где ныне расположен город Архангельск. Доставленный по повелению государя в Москву, Ченслер со своими спутниками был торжественно принят Иоанном и подал ему написанную английским королем Эдуардом VI грамоту на разных языках «ко всем северным и восточным государям», в которой он просил радушно принять его подданных и оказывать им содействие для установления торговых сношений. Обласканный Иоанном, Ченслер отбыл в Англию и возбудил там живейшее любопытство к Московскому государству, о котором говорил как о вновь открытой стране; он рассказывал о великолепии царского двора, о величественной наружности нашего государя и об огромных богатствах мехами и другими произведениями Русской земли.

А. Висковатов. Царь Иоанн Васильевич Грозный

Преемники Эдуарда, его сестра королева Мария Тюдор и муж ее Филипп, сын Карла V, впоследствии знаменитый испанский король, отправили в 1555 году того же Ченслера уже послом к Иоанну для заключения торгового договора с нами. Государь опять принял Ченслера крайне милостиво, несколько раз звал его к столу, обыкновенно сажая перед собой, и дал жалованную грамоту англичанам, по которой они могли беспошлинно торговать по всей земле, нанимать русских работников, судиться между собою при посредстве выбранных ими же из своей среды старшин, и другие льготы. Главным складочным местом для их товаров были назначены Холмогоры, куда англичане привозили свои товары, преимущественно сукно и сахар.

В Англию Ченслер отбыл в 1556 году, с четырьмя богато нагруженными судами и с государевым посланником, вологодским наместником Иосифом Непеею, везшим драгоценнейшие дары от Иоанна – Марии и Филиппу.

К несчастью, Ченслер и три корабля погибли во время бури, но Непея благополучно прибыл в Лондон. Знатные государственные сановники и 140 купцов со множеством слуг, все на прекрасных лошадях, выехали ему навстречу. Он сел на великолепно украшенного коня и торжественно совершил свой въезд в город, приветствуемый громкими кликами жителей, толпившихся по улицам. Ему был отведен один из лучших домов, «где богатство уборов, – говорит Н.М. Карамзин, – отвечало роскоши ежедневного угощения; угадывали, предупреждали всякое желание гостя; то звали его на пиры, то водили его обозревать все достопримечательности Лондона: дворцы, храм Святого Павла, Вестминстер[3]3
  Вестминстерское аббатство – местожительство лондонского архиепископа.


[Закрыть]» и древний замок, или Тауэр. «Принятый Марией с отменным благоволением, Непея в торжественный день Ордена Подвязки[4]4
  Высший знак отличия в Англии.


[Закрыть] сидел в церкви на возвышенном месте близ королевы. Нигде не оказывалось такой чести русскому имени. Сей незнатный, но достойный представитель Иоаннова лица умел заслужить весьма лестный отзыв английских министров; они донесли королеве, что его ум в делах равняется с его благородной важностью в поступках».

Мария Тюдор – королева Англии

Получив множество знаков самого лестного внимания от королевы и лондонских жителей, Непея в 1557 году вернулся в Москву, привезя с собой много ремесленников, врачей, рудознатцев и других искусных людей.

Преемница Марии, сестра ее Елизавета, вступившая на английский престол в 1558 году, также, как увидим, самым деятельным образом поддерживала сношения с Москвой и хлопотала о предоставлении англичанам права исключительной торговли с нами; Иоанн очень внимательно относился ко всем ее просьбам и не замедлил вступить с ней в дружескую пересылку, но закрыть путь в Россию другим иностранцам отказался, а потому наряду с английскими в Белом море, у пристани святого Николая, начали появляться также суда голландские, бельгийские и другие.

В свою очередь, вслед за Непеею и русские купцы стали показываться в столичном городе Лондоне, причем английские летописцы отметили и имена некоторых из них: Твердикова, Погорелова и других.

Глава 2

Кончина царицы Анастасии Романовны ☨ Боярская измена ☨ Переписка с Курбским ☨ Казни ☨ Опричнина ☨ Святой Филипп ☨ Поход на Новгород и Псков ☨ Браки Иоанна ☨ Полоцк ☨ Борьба из-за Ливонии ☨ Нашествие Левлет-Гирея ☨ Люблинская уния ☨ Иезуиты ☨ Баторий и его успехи ☨ Подвиг русских пушкарей под Венденом ☨ Борьба со шведами ☨ Оборона Чихачевым Падиса ☨ Псков ☨ Сыноубийство ☨ Поссевин ☨ Мария Гастингс Ермак и завоевание Сибири ☨ Смерть Грозного ☨ Внутренние дела ☨ Православие в Западной Руси

Тысяча пятьсот шестидесятый год принято считать роковым в жизни Иоанна. 7 августа в пятом часу дня скончалась нежно любимая им супруга, кроткая Анастасия Романовна, оставя ему двух малолетних сыновей – Иоанна и Феодора. Незадолго до этого вспыхнул страшный пожар на Москве, и государь с величайшей опасностью для жизни принимал деятельное участие в его тушении, что вызвало сильнейшее беспокойство царицы, здоровье которой было уже значительно подорвано, особенно после поездки на богомолье осенью 1559 года. Вся Москва с великим горем и плачем провожала ее прах в Вознесенский Новодевичий монастырь; народная горесть была так велика, что нищие отказывались принимать щедрую милостыню, назначенную им для раздачи по случаю ее кончины.

Конечно, народ хорошо знал ту, которую он так горько оплакивал. Все помнили буйную молодость Иоанна и перемену, происшедшую с ним под благотворным влиянием Анастасии Романовны.

Мы видели, что, изверившись в своих боярах, государь приблизил к себе нескольких людей скромного происхождения во главе с Сильвестром и Адашевым и составил из них свой близкий круг – «избранную раду», которой вполне доверял. Мы видели также, как в 1553 году, во время болезни Иоанна, у него должны были открыться глаза на этих людей, которые, пользуясь близостью к царю, тем не менее поспешили войти в самые тесные отношения с боярской партией, очевидно, считая ее столь большой силой, с которой необходимо было жить в добром согласии.

Царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич. Царский титулярник

Иоанн выздоровел и ничем не проявил своего гнева против ослушников-бояр, несмотря на то, что бояре эти явно враждебно держали себя как относительно его сына, так и Анастасии Романовны и всей ее родни – Захарьиных. Все понимали, конечно, что не кто другой, как именно царица своею мудрою самоотверженною любовью сдерживала страстного, порывистого Иоанна от проявления какого-либо враждебного чувства по отношению людей, в которых он так глубоко и обидно для себя разочаровался.

Теперь, с ее кончиной, около царя уже не было никого, с кем в задушевной беседе он мог бы изливать волновавшие его душу чувства и находить в этом нужное успокоение. Единственный человек, которому он доверял, как отцу, митрополит Макарий, был в это время 79-летним старцем, стоящим одною ногой в гробу; в силу одного этого он не мог быть постоянно с молодым 30-летним царем, деятельным и кипучим. Что же касается бывших прежде столь близкими к Иоанну лиц – Сильвестра и Адашева, то к 1560 году между ними и царем был уже полный разрыв. Причин этому было много.

Как мы уже говорили, партия Сильвестра и Адашева (то есть все боярство) явно не сочувствовала войне с Ливонией, полагая, что надо воевать с Крымом; при этом Сильвестр, человек, бесспорно, большого благочестия, но очень властный и мелочный, не только постоянно докучал Иоанну своими наставлениями, вторгаясь даже в его супружеские отношения, но не переставал укорять его и за Ливонскую войну: «Началась война с Ливонцами, – писал впоследствии Иоанн князю Курбскому, – Сильвестр с вами, своими советниками, жестоко за нее восставал; заболею ли я или Царица, или дети – все это, по вашим словам, было наказание Божие за наше непослушание к вам».

Недовольство бояр новыми московскими порядками с самодержавным царем во главе продолжалось, разумеется, и после выздоровления Иоанна; Литва с ее огромными вольностями для больших панов служила им постоянной приманкой; начиная с 1554 года, движение московского боярства на Литву принимает, по словам одного польского писателя, «угрожающие размеры».

В июле 1554 года был застигнут при побеге к Литовским пределам князь Никита Ростовский; при этом было обнаружено, что, кроме него, собрался также бежать думный боярин князь Семен Ростовский со всей своей обширной родней – Лобановыми и Приимковыми; они вступили в сношения с Сигизмундом-Августом, а князь Семен Ростовский водился в Москве с польским послом Довойной, поносил ему Иоанна и рассказывал, что говорилось в Государевой думе насчет мира с Польшей. Подобный поступок являлся, очевидно, прямой изменой, за которую и в наше время полагается по закону смертная казнь. Царь и бояре осудили виновных к тому же наказанию, но затем, снисходя на просьбу духовенства, государь их помиловал и ограничился отправлением в ссылку на Белоозеро. К его большому неудовольствию, Сильвестр после этой ссылки относился с необыкновенным сочувствием к князю Семену Ростовскому и ко всему его роду. «Когда князь Семен Ростовский изменил и мы наказали его с милостию, то Сильвестр с вами, злыми советниками своими, начал его держать в великом бережении и помогать ему всяким добром, и не только ему, но и всему роду его», – читаем мы в письме Иоанна к князю Курбскому.

Сильное неудовольствие возбудило также в Иоанне поведение Сильвестра и его сторонников в отношении царицы Анастасии Романовны во время путешествия поздней осенью 1559 года, причем ее смерть он прямо приписывал огорчениям, претерпенным ею от дворцовых дрязг. «Зачем вы разлучили меня с женой? – спрашивал Иоанн Курбского в одном из своих последующих писем. – Если бы вы не отняли у меня мою юницу, то Кроновых жертв и не было бы (боярских казней). Только бы на меня с попом (Сильвестром) не стали, то ничего бы и не было, все учинилось от вашего самовольства…» «Как вспомню этот тяжкий обратный путь из Можайска с больной Царицей Анастасией… – говорит царь в другом месте своей переписки с Курбским. – Молитвы, путешествия ко святым местам, приношений и обетов ко святыне о душевном спасении и телесном здравии – всего этого мы были лишены лукавым умышлением; о человеческих же средствах, о лекарствах во время болезни и помину не было…».

Главной же причиной недовольства государя на Сильвестра и Адашева являлось, конечно, все более и более возраставшее в нем убеждение, что они, войдя в сношение с боярской партией, стали за его спиною сами всем распоряжаться в государстве, что, разумеется, должно было казаться Иоанну особенно нестерпимым и обидным, так как он, испытав в детстве страшное своеволие бояр, необыкновенно чутко и болезненно относился к тому, чтобы никто не смел посягать на полученную им от Бога царскую власть. «Подружился он (Сильвестр) с Адашевым и начали советоваться тайком от нас, считая нас слабоумными, мало-помалу начали они всех вас, бояр, в свою волю приводить, снимая с нас власть», – писал об этом царь Курбскому.

И действительно, нет сомнения, что Сильвестр и Адашев с боярами старались незаметно, но исподволь ограничить царскую власть. Они раздавали саны и вотчины самовольно и противозаконно и, по-видимому, даже старались отобрать у государя право жаловать боярство: «от прародителей наших данную нам власть от нас отъяша, – писал Иоанн, – еже вам, бояром нашим, по нашему жалованью честию председания почтенным быти».

Перед смертью царицы Анастасии Сильвестра и Адашева уже не было при дворе; Сильвестр, вследствие неприятностей в описанном государем последнем его путешествии с женою, добровольно удалился от двора и постригся в Кирилло-Белозерском монастыре, а Адашев был отправлен в Ливонию, как бы в почетную ссылку – третьим воеводою большого полка.

Удаление Сильвестра и Адашева глубоко всколыхнуло всю боярскую партию, и среди ее началось сильное движение в их пользу, которое, по-видимому, как раз совпало со временем кончины Анастасии Романовны.

Движение это, разумеется, могло только вызвать еще более сильное противодействие и раздражение в государе. «…Пребывая в таких жестоких скорбях, – писал он по этому поводу Курбскому, – не будучи в состоянии сносить такой тягости, превышающей силы человеческие, и сыскав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, мы наказали их милостиво: смертною казнью не казнил никого… но всем приказано было отстать от Сильвестра и Адашева, не иметь с ними сообщения, в чем и была взята со всех присяга; но советники их, которых ты называешь мучениками, приказ наш и крестное целование вменили ни во что, не только не отстали от изменников, но и больше начали им помогать и всячески промышлять, чтобы их на первый чин возвратить и составить на нас лютейшее умышление, и так как злоба обнаружилась неутолимая, то виновные по своей вине суд и приняли».

Таким образом, по словам Иоанна, он старался действовать вначале на крамольных бояр легкими опалами и только постепенно, видя их упорство вернуть Сильвестра и Адашева и удержать действительную власть в своих руках, царь стал прибегать к казням. Это утверждение Иоанна, надо думать, вполне справедливо, так как он никогда не отказывался от тех казней, которые были совершены по его приказанию. И действительно, несмотря на большое свое озлобление на Адашева, он его не казнил, а приказал только перевести в Юрьев, где последний умер через два месяца от горячки.

Не тронул он также и Сильвестра: «Поп Сильвестр, – писал Иоанн Курбскому, – видя своих советников в опале, ушел по своей воле, и мы его отпустили не потому, чтобы устыдились его, но потому, что не хотели судить его здесь: хочу судиться с ним в будущем веке, перед Агнцем Божиим, а сын его и до сих пор в благоденствии пребывает, только лица нашего не видит».

Вообще, «с делом Сильвестра и Адашева было связано много судебных разбирательств, – говорит польский писатель Валишевский,[5]5
  Сочинения г. Валишевского по русской истории благодаря его сравнительно большой осведомленности и живости изложения имеют у нас довольно многочисленный круг читателей; к сожалению, этот писатель делает нередко злобные выпады, направленные против самых дорогих понятий и чувств русских людей, а также и против православия. Так, про геройскую оборону русскими Смоленска во время осады его поляками он считает возможным сказать следующую нелепость: «Вместо мощей преподобного Сергия и преподобного Никона у осажденных были не менее чудотворные иконы, которые они вешали в наказание вниз головой, если счастье покидало их знамена» и тому подобное.


[Закрыть] – и те достоверные письменные памятники, которые относятся к ним, решительно не говорят ни о пытках, ни о казнях».

Казни, вследствие которых потомство назвало Иоанна Грозным, начались, по всем данным, позднее, причем им подвергались далеко не все виновные. Так, в 1561 году с князя Василия Михайловича Глинского, который «проступил», то есть, очевидно, хотел бежать в Литву, было лишь взято письменное обещание не отъезжать.

Такое же обещание не отъезжать было взято в 1562 году с князя Ивана Димитриевича Вельского, за подписью 29 человек, за коих поручилось еще 120 лиц; несмотря на это, в том же 1562 году князь Иван Димитриевич Вельский снова бил челом государю, что «преступил крестное целование и забыл жалованье Государя своего, изменил, с королем Сигизмундом-Августом ссылался»; эту новую его измену Иоанн опять простил ему. В 1563 году был изобличен в желании бежать в Литву князь Александр Иванович Воротынский, и с него тоже была только взята поручная грамота; такая же запись была взята в 1564 году и с Ивана Васильевича Шереметева, которого долго затем никто не трогал; впоследствии же он постригся в Кирилло-Белозерском монастыре и жил там с большой роскошью. Затем князь Михаил Воротынский, носивший, как мы помним, звание слуги государя, был сослан с семейством на Белоозеро, надо думать, также не за малую вину, причем с ним обращались там с большим береженьем; так, в конце 1564 года царские пристава, отправленные с Воротынскими, писали, что в прошлом году не дослано было ссыльным 2 осетров свежих, 2 севрюг свежих, полпуда ягод винных, полпуда изюму, 3 ведер слив – и все это велено было дослать; сам же князь Михаил бил челом, что ему не прислали государева жалованья: ведра романеи, ведра рейнского вина, ведра бастру, 200 лимонов, 10 гривенок перцу, гривенки шафрану, 2 гривенок гвоздики, пуда воску, 2 труб левашных и 5 лососей свежих; деньгами шло князю, княгине и княжне 50 рублей в год; людям их, которых было 12 человек, 48 рублей 27 алтын. Таким образом, Иоанн, указывая в своем письме Курбскому, что он лишь постепенно перешел от опал к казням, говорил чистую правду; последнее он и сам высказывал Курбскому, отвечая на обвинение в оболгании подданных в измене: «Если уж я облыгаю, то от кого же другого ждать правды? Для чего я стану облыгать? Из желания ли власти подданных своих, или рубища их худого, или мне пришла охота есть их?»

Что измена действительно постоянно царила среди бояр, об этом определенно свидетельствуют иностранцы, посещавшие в те времена Московское государство. Так, англичанин Горсей говорит, что если бы Иоанн «не держал правления в жестких и суровых руках, то он не жил бы так долго; против него постоянно составлялись коварные, предательские заговоры, но он всегда открывал их». Доверенный же человек короля Сигизмунда-Августа, употреблявшего все меры, чтобы склонять наших бояр к измене, писал ему в своем донесении, что без суровых казней «Иоанн не мог бы удержаться на престоле».

Мы видели, что уже Иоанн III должен был рубить головы виновным боярам за их «высокоумие»; то же делал и отец Грозного – Василий, человек, в общем доброжелательный и мягкий; во времена же сына Василия борьба старых удельных притязаний с царскою властью обострилась роковым образом до крайности как вследствие страстности самого Иоанна, так и вследствие действительной крамолы и измены, гнездившейся в боярской среде.

В борьбе этой Иоанн все время неуклонно шел по начертанному его предками пути – собирать воедино Русскую землю под сильною рукою московского самодержавного государя, отвечая этим прямому желанию всей земли; но, конечно, эта борьба была ему весьма тяжела и крайне пагубно отзывалась на его здоровье, по-видимому, и без того некрепком; вот почему, неустанно ведя ее и считая своим долгом бороться до конца с боярской крамолой, он все более и более стал вносить в эту борьбу свою болезненную раздражительность и перехватывать, так сказать, через край, доходя иногда до неистовств, граничивших с безумием.

Тоска и одиночество, охватившие Иоанна после смерти Анастасии Романовны, и все усиливающееся раздражение от борьбы с боярами заставляли его, конечно, искать утешения в усиленной молитве, так как он был, как мы знаем, человеком глубоко верующим. К сожалению, однако, одной молитвы оказалось недостаточно для его болезненно-страстной природы, и он стал, чтобы найти забвение, прибегать и к разгулу; настойчивые же его попытки найти потерянное семейное счастье в новых браках окончились все неудачно.

В 1560 году по совету митрополита и бояр Иоанн решил просить руки одной из сестер польского короля. В наказе послу, отправленному с этою целью, говорилось: «Будучи дорогою до Вильны, разузнавать накрепко про сестер королевских, сколько им лет, каковы ростом, как тельны, какова которая обычаем и которая лучше? Которая из них будет лучше, о той ему именно и говорить королю». Лучшей оказалась младшая – Екатерина, но Сигизмунд-Август задумал в это время, как мы уже говорили, начать против нас войну из-за Ливонии, и Екатерина была выдана замуж за сына Густава-Вазы – шведского королевича Иоганна. В следующем 1561 году государь женился на дочери черкасского князя Темрюка, Марии, женщине красивой, но чуждой всему русскому, дикой и мстительной; конечно, она не могла действовать умиротворяющим образом на своего супруга, и он к ней скоро охладел. Так же несчастны были, как мы увидим, и его последующие браки.

К сожалению, до нас не дошло ни одного достоверного изображения Иоанна, но сохранилось несколько описаний его внешности, относящихся к рассматриваемому времени и составленных как русскими, так и иностранцами. Англичанин Горсей писал, что «великий князь всея Руси Иван Васильевич был красив собою, одарен большим умом, блестящими дарованиями, привлекательностью, одним словом, был создан для управления таким огромным государством».

Князь же Катырев-Ростовский говорит, что Иоанн имел серые глаза и длинный нос, «возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты; муж чюднаго разсуждения, в науке книжнаго поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя, от Бога данныя ему, жетокосерд велми, и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многая грады свои поплени, и многая святительския чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы своими… Той же Царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше».

По мнению англичанина Дженкинсона, высказанному в 1557 году, ни один христианский властитель не был одновременно и так страшен своим подданным, и так любим ими – как Иоанн.

В том же духе высказывался про Иоанна и венецианский посол Фоскарини, хваля его твердое правосудие, основанное на простых и мудрых законах, приветливость, разнообразие познаний и отличное устройство русских войск.

Два последних приведенных мнения иностранцев об Иоанне ясно показывают, что его общительный и приветливый нрав стал изменяться только под влиянием неустанной борьбы с боярским засильем и изменой; при этом, по всем отзывам современников, несмотря на приступы исступленного ожесточения, которые им порой овладевали, он до конца жизни сохранил крайнюю доступность для всех, стремленье самолично вникать во все дела, большую любознательность и особое пристрастие вести споры с приезжими лютеранами и католиками о вере, причем в спорах этих обнаруживал и свою обширную образованность, и свой острый и гибкий, немного насмешливый, чисто великорусский ум.

Таков был царь Иоанн Грозный во вторую половину своей жизни.

Непрекращавшиеся измены бояр раздражали его все более и более; несмотря на клятвенные записи за поручительством многих лиц, бегство московских людей в Литву продолжалось. Так, туда убежали, привлеченные Сигизмундом-Августом, два князя черкасских, а затем и известный князь Димитрий Вишневецкии, бывший Каневский староста и перешедший, как мы помним, в Москву на службу. «Притек он к нашему государю, как собака, и утек, как собака, а государю нашему и земле нашей от этого нет никакого убытка», – приказывал Иоанн говорить про него своему гонцу в Литве, если его спросят о Вишневецком.

Наконец в 1564 году Иоанн испытал сильнейшее потрясение, получив весть, что его воевода князь Андрей Курбский, посланный в Ливонию, также бежал в Литву, с каковой державой мы, как увидим, были в это время уже в войне, причем стал вслед за тем водить польско-литовские войска против нас.

Мало того, не довольствуясь своей изменой, Курбский начал писать Иоанну глубоко оскорбительные письма, на которые не утерпел не отвечать страшно возмущенный ими царь. Эта переписка между двумя образованнейшими русскими людьми XVI века, уже частью приведенная нами, чрезвычайно любопытна и открывает нам, несмотря на многие темные места, в чем именно состояло противоречие во взглядах царя и его бояр, противоречие, приведшее Иоанна к столь ожесточенной борьбе с ними.

Князь Андрей Михайлович Курбский происходил из ярославских князей, прямых потомков Владимира Мономаха. Будучи одних лет с Иоанном, он был очень любим им и послан, как мы помним, в 1559 году воеводой в Ливонию с замечательно ласковым царским словом при расставании. Удаление Сильвестра и Адашева, с которыми Курбский был чрезвычайно близок, заставило его опасаться и за свою будущность, особенно после того, как он понес в 1562 году по своей вине поражение при Невеле от литовцев и его постигла, вероятно за это, опала Иоанна, выразившаяся, по-видимому, в отобрании части его имения. Тогда вместо того, чтобы, как надлежит доброму царскому слуге, терпеливо снести наказание, им заслуженное, Курбский решил изменить Иоанну и Родине. Он завел какие-то подозрительные сношения со шведами, а затем и с бывшим с нами в войне Сигизмундом-Августом при посредстве литовского гетмана Николая Радзивилла Рыжего и подканцлера Евстафия Воловича.

Сигизмунд-Август считал делом чрезвычайной важности переход Курбского на свою сторону; понимая это, Курбский со своей стороны выговорил себе очень почетное и обеспеченное положение в Литве и согласился на предложение короля только после того, когда тот заставил присягнуть своих радных панов, что все требования Курбского по вознаграждении его будут выполнены. Тогда, оставя свою жену и малолетнего сына на произвол разгневанного государя, Курбский тайно покинул вверенные ему войска и перебрался в Польшу; здесь он сейчас же получил в начальствование один из отрядов, действовавших против нас, и стал всячески побуждать Сигизмунда-Августа вести войну против Иоанна с возможно большим ожесточением. Таким образом, поступок Курбского был во всех отношениях глубоко обдуманной и тщательно заранее подготовленной изменой, ничем не оправдываемой.

Однако далеко не так смотрел сам Курбский на свой поступок, что ясно видно из его писем к Иоанну, где он вполне оправдывает себя и поносит самым непристойным образом как государя, так и его покойную мать. Общепринято думать, что Курбский послал свое первое письмо к Иоанну с верным своим слугою Василием Шибановым, причем Грозный царь, читая это письмо, в бешенстве воткнул свой жезл в ногу Шибанова, а затем отправил его на пытку. Но в действительности, по-видимому, этого не было, так как Шибанов не бежал в Литву со своим господином, а был схвачен в Москве; когда же его пытали с целью узнать про измену Курбского, то он отзывался о нем так, как подобает доброму и верному слуге говорить о своем господине, и это поведение Шибанова заслужило полное одобрение со стороны Иоанна.