Текст книги "Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова"

Будучи крайне недоволен многими священниками, ведшими неправедную жизнь, Феодосий очень вооружался против этого, еженедельно собирал многих из них для поучения, постригал вдовых в монахи, расстригал нераскаявшихся и в конце концов навлек на себя сильное неудовольствие паствы, так как многие церкви остались без священников. Тогда ожидали конца мира, и великое множество частных людей имело свои домовые церкви. Крайне удрученный этим неудовольствием, Феодосий отказался от митрополии, заключился в Чудовом монастыре и, взяв себе в келью одного прокаженного старца, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его смрадные струпья.

Ближайшим преемником Феодосия были Филипп, а затем Геронтий; Филипп, как мы помним, не допустил, чтобы несли латинский крыж пред кардиналом, приехавшим с царевной Софией, а Геронтий был одним из увещавших Иоанна вступить в битву с Ахматом на реке Угре.

Из епископов, святительствовавших при Иоанне III, кроме известного уже нам Вассиана, знаменитого своим горячим словом во время того же нашествия Ахмата, стяжал себе неувядаемую память чудовский архимандрит, а впоследствии новгородский архиепископ Геннадий как горячий ревнитель православия, немало пострадавший за него своей непоколебимой стойкостью, но успевший к концу своей деятельности оградить Русскую церковь от крайне пагубного и тлетворного вторжения в ее недра жидовства[8]8
  Мы именуем иудеев жидами, а не евреями, как их часто называют многие русские писатели новейшего времени, и делаем это потому, что Евр, предок Авраама, считается родоначальником многих семитических племен, в том числе и арабов; иудеи же происходят от потомков Иуды, почему на всех европейских языках для них и имеются названия, происходящие от слова Иуда: юде (по-немецки), джю (по-английски), жюйф (по-французски), жид (по-польски) и так далее; наши летописцы, а также историки – Карамзин и Соловьев – тоже неизменно называют иудеев жидами.


[Закрыть].

Во время управления русской митрополией преемником Феодосия Филиппом I, занимавшим митрополичий стол с 1464 по 1474 год, какой-то иудей Феодор, прибыв в Московское государство, вероятно, из Литвы, крестился и так повел свои дела, что митрополит поручил ему, как знающему иудейский язык, перевести на славянский Псалтырь, что тот и сделал. Псалтырь эта сохранилась в собрании рукописей Кирилло-Белозерского монастыря и, по новейшим исследованиям наших ученых, оказывается иудейской молитвенной книгою «Махазор», причем, по словам одного из исследователей, М.Н. Сперанского, «ни в одном из псалмов этого перевода нет пророчеств о Христе», которых так много в истинной Псалтыри, так как Феодор-жид, «фанатически преданный иудейству… перевел вовсе не Псалтырь Давида, а молитвы иудейские, употребляемые при богослужении, в которых ярко просвечивает иудейская оппозиция (неприязнь) учению о троичности лиц Божества».

Темная личность Феодора-жида была только предшественником гораздо более опасных разрушителей нашей веры.

В 1470 году, как мы говорили, новгородцы пригласили себе литовского князя Михаила Олельковича. С ним вместе из Киева прибыл и ученый жид Схария, который был хорошо научен «чародейству же и чернокнижию, звездознанию и астрологии», как его впоследствии описывает один из обличителей. Этот Схария и взялся за прочное насаждение жидовства в лоне нашей Церкви. Первым его учеником был священник Дионисий, которого он, без сомнения, привлек тайнами иудейского чернокнижия, или каббалы, являющимися смесью вавилонских и египетских тайных учений, переделанных иудейскими учеными раввинами на свой лад. В каббалу входит астрология, то есть искусство узнавать судьбу каждого человека посредством наблюдения за звездами и различных таинственных вычислений над ними, а также магия, или искусство производить чары с помощью заклинаний и других волхвований. Заманчивые и таинственные сведения, которые сулит изучение каббалы, служат на протяжении множества веков, вплоть до настоящего времени, сильнейшей приманкой для людей легковерных и не особенно твердых в христианстве, причем по мере углубления в занятия эти у них мало-помалу в корне разрушается вера во Христа, так как наставники-каббалисты, пользуясь своим влиянием на учеников, постепенно убеждают их, что полное посвящение в тайные науки возможно лишь при условии отречения от Христа.

XIV и XV столетия ознаменовались особенным увлечением западноевропейского общества занятиями каббалистическими науками, преимущественно же астрологией. Уже упомянутые нами в предыдущей главе отреченные книги, во множестве появившиеся на Руси в XIV и XV веках, в переводах с западноевропейских языков: «Аристотелевы врата, или Тайная Тайных», «Рафли», «Шестокрыл», «Трепетники» и «Лопаточники», хотя и приписывались египетским и арабским мудрецам, но, как выяснено целым рядом исследований, имеют самую близкую связь с иудейской каббалой, и, по-видимому, значительная часть их составлена жидовскими раввинами, из коих в Средние века особой известностью пользовался некий Моисей Маймонид; странствовавшие под видом врачей и знахарей раввины во множестве распространяли его сочинения на разных языках и рассказывали чудеса про его врачебное искусство и необыкновенные познания в тайных науках. Одним из таких странствующих раввинов-каббалистов, которых в это время имелось много в Западной Европе, и был, очевидно, Схария. Дионисий не замедлил совершенно поддаться опытному жиду-совратителю и привел к нему вскоре другого священника – Алексея, тоже ставшего усердным учеником Схарии; последний, видя успех своего растления православных священников, выписал еще двух жидов-учителей из Литвы: Шмойлу Скарявого и Моисея Хапуша.

Оба новообращенных священника так усердствовали в новом учении, что хотели даже обрезаться, но жиды их до этого не допустили, говоря, что, в случае падения на них подозрений, обрезание будет служить уликою и что жидовства они должны держаться тайно, явно же оставаться христианами и строго исполнять наружное благочестие. Это наружное благочестие первых еретиков обратило на них общее внимание и содействовало быстрому распространению их учения, причем новообращенные жидовствующие всеми силами старались получать священнические места, чтобы успешно действовать на свою паству.

При этом, если они «видели человека твердого в православии, – говорит известный наш историк С. Соловьев, – перед таким и сами являлись православными; перед человеком, обличающим ересь, они и сами являлись строгими ее обличителями, проклинали еретиков; но где видели человека слабого в вере, тут были готовы на ловлю». Еретики отличались ученостью и имели книги, каких не было у православного духовенства, которое потому и не могло успешно бороться с ними. Конечно, они не сразу открывались своим ученикам в жидовстве, а предварительно старались возбудить их сомнение в некоторых местах Нового и Старо го Заветов, криво толкуя их, и в то же время заманивали их воображение недомолвленными рассказами о прелестях каббалистики и только после того шаг за шагом переходили к полному отрицанию и хуле христианства, не признавая ни Божества Спасителя, ни Божественного Его Воскресения. При этом жидовствующие, строго блюдя наружное благочестие на людях, когда оставались одни между собой, самым возмутительным образом надругались над православной святыней – иконами и крестами, позволяя себе над ними неслыханные кощунства. Увидя, что дело разрушения православной веры благодаря усердию новообращенных, несомненно обольщенных прелестью открытий, которые им сулила каббала, стало на вполне прочные основания, жид Схария счел благоразумным скрыться со своими жидами-помощниками из Русской земли.

Русские же жидовствующие безвозбранно продолжали свое развращающее и преступное дело. Скоро слава о благочестивой жизни и мудрости двух главных новгородских еретиков – Дионисия и Алексия – достигла до того, что обратила на них внимание великого князя Иоанна Васильевича, когда он был в Новгороде в 1480 году, и оба они были им взяты в Москву, причем одному было велено быть протопопом в Успенском соборе в Кремле, а другому – в Архангельском.

Таким образом, гнусная ересь заползла в самое святое место для русских людей. Отсюда оба попа стали усердно распространять пагубное учение среди известнейших и могущественнейших людей, окружавших великого князя, и скоро приобрели себе многих усердных сообщников, в числе которых были невестка великого князя Елена, вдова Ивана Молодого и мать наследника престола Димитрия, симоновский архимандрит Зосима и славный своею грамотностью и ученостью думный дьяк Феодор Курицын, пользовавшийся величайшим и особо трогательным расположением великого князя; он заведовал сношениями с иностранными государями и сам ездил к ним послом; к нему примкнул и другой Курицын – Волк.

Конечно, самым могущественным соблазном для уловления жидовствующими этих славных людей было завлечение их в занятия астрологией.

Вместе с этими занятиями астрологией жидовствующие, без сомнения, стали также всеми мерами распространять и отреченные книги.

В продолжение 17 лет секта существовала в Новгороде, Москве и других местах, куда ее разнесли, оставаясь совершенно неизвестной правительству, так как упорное запирательство и употребление при этом всевозможных клятв составляло одно из основных правил еретиков. Наконец, в 1487 году она была случайно открыта в Новгороде. Пьяные еретики затеяли между собою ссору и в ней стали нарекать друг на друга, причем выдали и свою тайну о принадлежности к секте.

Об этом сообщили архиепископу, которым был в это время Геннадий. Он донес сейчас же в Москву великому князю и митрополиту Геронтию.

Великий князь с обычным своим здравомыслием отвечал ему: «Того береги, чтобы то лихо в земли не распростерлося». Геннадий немедленно нарядил следствие, в котором ему помогло раскаяние священника Наума, отрекшегося от жидовства и сообщившего важные сведения о существе и учении секты. Но обыск, произведенный Геннадием, вследствие решительного запирательства сектантов привел к немногому: было задержано только четыре человека (два священника и два дьякона), которых он отдал на поруки. Скоро они нашли случай бежать в Москву, где, как мы видели, у них имелись могущественные покровители. Геннадий послал за бежавшими все обыскное дело в Москву. Здесь, несмотря на настойчивые запирательства сектантов, великим князем и митрополитом было признано, что трое из них в пьяном виде надругались над святыми иконами. Государь приказал бить их на торгу кнутьем и отправил затем к Геннадию с приказанием: «Ты созови собор, обличи их ересь и дай им наставление: если не покаются, то отошли их к моим наместникам, которые казнят их гражданской же казнью» (битье кнутом на торгу).

Вместе с тем Геннадию предписано было производить дальнейший розыск об ереси. Он усердно занялся этим и открыл новых еретиков, причем на покаявшихся накладывал епитимью, а упорствующих отсылал к наместникам для гражданской казни. Все свои розыски о нераскаявшихся еретиках Геннадий направлял в Москву, прося окончательно осудить их, созвав для этого собор. Но на эти просьбы он не получал никакого ответа. Без сомнения, московским жидовствующим духовенством и дьяком Феодором Курицыным дело было выставлено перед великим князем и митрополитом как сильно преувеличенное, а сам Геннадий – беспокойным человеком. Эта московская ослаба послужила большим соблазном для раскаявшихся новгородских еретиков; они побежали в Москву, стали здесь беспрепятственно ходить в церковь и алтарь, а некоторые даже и служить литургию, надругиваясь над святынею. В этом протопоп Дионисий, взятый великим князем в Москву вместе с Алексием из Новгорода, дошел до крайней дерзости: во время богослужения он плясал за престолом и ругался над крестом. Причиной такого надругательства, говорит известный ученый Е. Голубинский в своей «Истории Русской церкви», была «не одна только прямая и простая ненависть к христианству как к вере, но и тот языческий взгляд, существовавший у волхвов (и доселе остающийся у колдунов), что чем сильнее будут оскорбления христианской святыни, тем действеннее будут волхвования».

Между тем умер митрополит Геронтий, и на его место был поставлен тайный последователь жидовствующих – симоновский архимандрит Зосима, человек распутный и пьяный. На это поставление уговорил великого князя пользовавшийся его большим доверием соборный протопоп Алексий, «своими волхвованиями подойде державного, да поставить на престоле святительском скверного сосуда сатанина, его же он напои ядом жидовского».

Таким образом, во главе всей Русской церкви стал жидовствующий митрополит. Опасность была воистину велика.

Как только Зосима сел на митрополичьем столе, он начал сейчас же теснить Геннадия; прежде всего, он потребовал от него исповедания веры. Это прямо означало, что Геннадий подозревался в неправоверии. Конечно, последний отлично понимал, кто строит против него козни, но не только не устрашился своих врагов, а, наоборот, усилил против них свою ревность. Он отказался послать Зосиме свое исповедание, объяснив, что он уже дал его по обычаю, при поставлении в архиепископский сан, и со своей стороны напоминал Зосиме, что последний обещал настаивать перед великим князем о преследовании еретиков и казни их: «Если князь великий того не обещает и не казнит этих людей, то как нам тогда срам свести со своей Земли? Вон фряги, смотри, крепость какую держат по своей вере; сказывал мне цезарский посол про Шпанского короля, как он свою Землю-то очистил». При этом Геннадий прямо указывал на государева дьяка и любимца Феодора Курицына как на корень всего зла: «От него вся беда стала; он отъявленный еретик и заступник еретиков перед государем».

Вслед за письмом к митрополиту Геннадий отправил послание и к архиереям: Ростовскому, Суздальскому, Тверскому и Пермскому; он убеждал их всех требовать безотлагательного созвания собора и самого строгого суда над еретиками ввиду того, что они держат свою ересь в тайне, а явно остаются ревностными православными. «От явного еретика человек бережется, – писал он, – а от сих еретиков как уберечься, если они зовутся христианами? Человеку разумному они не объявятся, а глупого как раз съедят».

Геннадиево послание оказало немедленно же свое действие. Зосима не мог противиться общему требованию духовенства, и собор открылся 17 октября 1490 года, хотя, по проискам митрополита, Геннадия на него не пригласили. Тем не менее собор обвинил еретиков и проклял их; часть сослали в заточение, а некоторых отправили Геннадию в Новгород, причем сам Зосима во главе собора вынужден был вынести им приговор, начинавшийся так: «Речью глаголю вам, прелестником и отступником веры Христовы, тобе, Захарию черньцю, и тобе, Гаврилу, протопопу Новгородскому, и тобе, Максиму-попу, и тобе, Денису-попу, и тобе, Василию-попу, и тобе, Макару-дьякону, и тобе, Гриди-дьяку, и тобе, Васюку-дьяку, и тобе, Самухе-дьяку, и всем вашим единомысленником, мудрствующим с вами злую вашу окаянную и проклятую ересь, что есте чинили в Великом Новогороде злая и проклятая дела неподобная: мнози от вас ругалися образу Христову и Пречистые образу, написанным на иконах, и инии от вас ругались кресту Христову, а инии от вас на многиа святыя иконы хулные речи глаголали, а инии от вас святые иконы щепляли и огнем сжигали, а инии от вас крест силолоен (крест из дерева алоэ) зубы искусали, а инии от вас святыми иконами и кресты о землю били и грязь на них метали, а инии от вас святыя иконы в лоханю метали, да иного поруганиа есте много чинили над святыми образы написанных на иконах. А инии от вас на самого Господа нашего Иисуса Христа Сына Божия и на Пречистую Его Богоматерь многиа хулы изрекли… Ино все то чинили есте по обычаю жидовскому, противясь божественному закону в вере христианстей…»

Геннадий велел посадить осужденных на лошадей лицом к хвосту в вывороченном платье и в берестовых остроконечных шлемах с надписью: «Се есть сатанино воинство». В таком виде их провезли по всему Новгороду, выставляя на позор народонаселения, и в заключение сожгли на их головах шлемы. Однако собор 1490 года нисколько не обессилил ереси в Москве, где главные жидовствующие, и в том числе митрополит, остались неоткрытыми.

Дерзость еретиков особенно усилилась, когда прошел 1492 год: на этот год падало седьмое тысячелетие со времени сотворения Земли по библейскому счислению, и многие, по суеверию, ожидали конца мира, а между тем год благополучно окончился, и все оставалось по-прежнему. «Если Христос был Мессия, – говорили еретики православным, – то почему же он не явился в славе, по вашим ожиданиям».

Но в это время на поддержку Геннадию для борьбы с жидовством выступил могущественный союзник, знаменитый игумен Волоколамского монастыря Иосиф Санин, с ранней молодости прославивший себя подвигами сурового подвижничества и не устрашившийся просить пострижения у Пафнутия Боровского, страшного старца, который, как мы говорили, имел особый дар отгадывать по лицу приближавшегося к нему человека все, что у того делается на душе.

Пафнутий, увидя павшего к его ногам юношу, узнал тотчас же, с кем имеет дело, и постриг его в тот же день. Избранный после смерти Пафнутия игуменом Боровского монастыря, Иосиф хотел ввести устав еще гораздо более строгий и когда увидел, что братия этим недовольна, то ушел в Волоколамские леса, где основал обитель с правилами строжайшего общежительного устава: он запретил женщинам всякое сношение с братией, а сам, подчиняясь этому, отказал себе в свидании с престарелой матерью. Здесь он скоро прославил себя особо трудными подвигами высшего подвижничества и, кроме того, приобрел славу как муж, знаменитый своей ученостью и начитанностью.

Видя возрастающую наглость жидовствующих и соблазнительное поведение митрополита, Иосиф решительно поднялся против него и в самых сильных выражениях написал послание к суздальскому епископу Нифонту, призывая его с остальными русскими иерархами стать на защиту православия. «В великой церкви Пречистой Богородицы, на престоле Святых Петра и Алексия сидит скверный, злобный волк в пастырской одежде, Иуда-предатель, бесам причастник, злодей, какого не было между древними еретиками и отступниками… Если не искоренится этот второй Иуда, то мало-помалу отступничество утвердится и овладеет всеми людьми. Как ученик учителя, как раб государя молю тебя: поучай все православное христианство, чтобы не приходили к этому скверному отступнику за благословением, не ели и не пили с ним». Всех обличительных посланий, или «Слов», против жидовствующих преподобный Иосиф Волоцкой написал 16; собрание их известно под именем «Просветителя», причем они написаны настолько сильно и живо, что до сих пор нельзя равнодушно читать те места «Просветителя», в которых говорится о нечестивых мнениях и действиях жидовствующих.

Приведенное выше послание Иосифа к Нифонту Суздальскому, написанное, вероятно, заодно с Геннадием, возымело свое действие. В 1494 году Зосима, отговорившись немощью, добровольно сложил с себя звание митрополита и удалился в монастырь, а на его место был поставлен Симон, игумен Троице-Сергиевой лавры.

Поставление Симона митрополитом было произведено самим великим князем Иоанном в Успенском соборе. Знаменуя, что соизволение государя дает Русской церкви первосвятителя, Иоанн торжественно повелел Симону «принять жезл пастырства и взойти на седалище старейшинства».

Тем не менее и удаление Зосимы нисколько не ослабило ереси в Москве. Искусно влияя на великого князя через дьяка Феодора Курицына и невестку Елену, к которой он как раз в то время особенно благоволил, охладев к Софии Фоминичне, жидовствующие добились назначения архимандритом новгородского Юрьева монастыря инока Кассиана, державшегося жидовства, с тем чтобы он опять поднял на ноги новгородских еретиков, сильно ослабленных деятельностью Геннадия. Скоро Юрьев монастырь сделался средоточием жидовствующих: там происходили их совещания и совершались надругания над священными предметами.

Геннадий, конечно, знал о непорядках в Юрьевом монастыре, но многого сделать не мог, так как московские еретики, а вместе с ними и бояре князья Патрикеевы, благожелатели Елены и ее сына, настраивали великого князя, постоянно нуждавшегося в земле для раздачи ее военно-служилому сословию в виде поместий, отнять часть новгородских архиепископских земель для боярских детей.

Тем не менее Геннадий продолжал, насколько мог, свою борьбу с жидовством. Сознавая при этом, что с ним надо бороться не только наказанием, но и убеждением, и что для этого нужны просвещенные священники, он первый начал говорить о необходимости училищ для духовных, созданных в Древней Руси святым Владимиром и Ярославом и исчезнувших при страшном татарском иге. «Бил я челом, – писал он митрополиту Симону, – государю великому князю, чтобы велел училища устроить; ведь я своему государю напоминаю для его же чести и спасения, а нам бы простор был: когда приведут ко мне ставленника[9]9
  В священники или дьяконы, по выбору мирян.


[Закрыть], грамотного, то велю ему ектенью выучить, да и ставлю его и отпускаю тотчас же, научив, как божественную службу совершать. Но вот приведут ко мне мужика, я велю ему Апостол дать читать, а он и ступить не умеет; велю дать Псалтырь – он и по тому едва бредет; я ему откажу, а они кричат: «Земля, господине, такая, не можем добыть человека, чтобы грамоте умел»; но ведь это всей Земле позор, будто нет в Земле человека, кого бы можно в попы поставить!.. Для того-то я и бью челом государю, чтобы велел училища устроить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится…»

Усердно заботясь о просвещении священников и о борьбе с ересью, Геннадий вместе с тем успешно руководил огромным трудом, который довел до конца. Это был полный новый перевод Старого Завета на церковнославянский язык.

Торжество еретиков продолжалось, к счастью, недолго. Смерть их главы Феодора Курицына, умершего после 1497 года, была для них огромной потерей, так как, несомненно, главным образом он усыплял бдительность Иоанна, уверяя его, что никакого жидовства нет, а есть невинное занятие угадывания судьбы по звездам, к каковому занятию, по естественному стремлению знать свою судьбу, были склонны почти все государи в тот век.

«Звездозаконию бо прилежаху, – говорит Иосиф Волоцкой про Феодора Курицына и протопопа Алексия, – и многим баснотворением и астрологии и чародейству; сего ради мнози к ним уклонишася и погрязоша в глубине отступления».

Затем в 1499 году опала поразила Патрикеевых и их партию. Иоанн охладел к невестке и внуку и примирился с Софией Фоминичной, постоянной горячей ревнительницей православия, которая с сыном Василием поддерживала частые отношения как с Геннадием, так и с Иосифом Волоцким. С возвращением доверия Иоанна Васильевича к жене последняя устроила доступ Иосифу к великому князю, который и без того его высоко чтил. Оставшись с государем наедине, Иосиф стал усердно упрашивать его о принятии строгих мер против еретиков.

«Прости меня, отче, как простили меня митрополит и владыка. Я знал про новгородских еретиков», – сказал Иоанн, каясь, без сомнения, в том, что он взглянул на них слишком легко, полагая, что главным их занятием была астрология. «Мне ли тебя прощать?» – отвечал Иосиф. «Нет, отче, пожалуй, прости меня». – «Государь, – сказал ему на это Иосиф, – если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то и за прежних Бог тебе простит». В том же духе действовали на Иоанна и его духовник с митрополитом.

Наконец в конце 1504 года был созван собор на еретиков. Но в нем уже не мог принять участия Геннадий. Дело в том, что в предыдущем, 1503 году был тоже созван церковный собор, на котором участвовал и он, для рассмотрения вопроса о повышении нравственности среди духовенства, вопроса, поднятого самим же Геннадием. Собор этот постановил ряд суровых определений, в числе коих было воспрещение служить вдовым священникам обедню, ввиду того, что они часто вели жизнь недостаточно чистую по их сану, а также запрещение митрополиту, архиепископам и епископам брать за поставление духовных лиц всех степеней какую-либо плату, причем за нарушение сего полагалось лишение сана. Лицо, которое первое подверглось во всей строгости этому соборному постановлению, был сам Геннадий!.. Едва он прибыл в Новгород, как на него последовало обвинение, что он ставит священников «за мзду», и он должен был, сложив свой сан, удалиться в Чудов монастырь. «Догадываются, что свержение Геннадия было делом еретиков», – говорит С. Соловьев.

На соборе 1504 года обличителем жидовствующих явился Иосиф. Главнейшие виновные – дьяк Волк Курицын, Димитрий Коноплев и Иван Максимов – были переданы в руки гражданского суда, а затем сожжены в клетке 28 декабря в Москве. Некрасу Рукавову отрезали язык и отправили в Новгород; там его сожгли вместе с архимандритом Касьяном, братом и некоторыми другими. Менее виновных отправили в заточение в тюрьмы, а еще менее виновных – в монастыри. Иосиф Волоцкой не одобрял отправления еретиков в монастыри и говорил Иоанну: «Этим ты, государь, творишь мирянам пользу, а инокам погибель» – и требовал более суровых наказаний.

Удар, нанесенный ереси собором 1504 года, был очень силен, но, однако, не окончательно искоренил ее, как мы увидим в нашем последующем изложении.

Кроме участия в соборе 1504 года, созванном для разбора ереси жидовствующих, Иосиф Волоцкой принимал также участие и в соборе 1503 года, на котором, как мы говорили, рассматривался вопрос о поднятии нравственности среди духовенства. На этом же соборе был поднят вопрос и о владении монастырями землею.

Мы видели, как образовывались многие из русских монастырей. Обыкновенно благочестивый человек, чувствовавший в себе призвание к подвижничеству, удалялся в пустынь – дремучий лес, ставил себе здесь убогую келью и начинал свой подвиг. Скоро к нему стекалось несколько братии, таких же подвижников, рубилась церквица, и возникало общежитие, где все были заняты суровой работой для снискания себе пропитания. Вслед за этим вблизи новой обители начинали селиться крестьяне; образовывались небольшие починки, превращавшиеся мало-помалу в населенные деревни. Правительственная власть всегда охотно шла на поддержку возникавшим обителям и уступала им обширные земли, на которые садились крестьяне и начинали их обрабатывать. Это был один из источников появления земельной собственности у монастырей.

Другим источником были вклады в монастыри, делаемые многими богатыми и благочестивыми людьми на строение души, то есть чтобы в память их после смерти совершались бескровные жертвы на литургиях и производилась раздача милостыни бедным. Вклады эти состояли весьма часто из земельных пожертвований. Таким образом, бедные обители, основанные благочестивыми подвижниками, стали мало-помалу богатеть, и к концу XV века монастыри являлись уже очень крупными земельными собственниками на Руси, и многие из них имели весьма сложное хозяйство. Конечно, иноки, назначаемые для ведения этого хозяйства, отвлекались от чисто монашеской жизни, но зато, владея земельным имуществом, монастыри могли идти навстречу народным нуждам, не отказывать просящим в помощи и кормить в неурожайные годы голодающих.

К воротам монастыря преподобного Иосифа Волоколамского прибыло во время голода до семи тысяч человек из окрестных сел, прося хлеба. Другие побросали перед монастырем своих голодных детей, а сами разошлись. Иосиф приказал келарю ребят подобрать и содержать в монастырской странноприимнице и взрослым раздавать хлеб. Через несколько дней келарь доложил: ржи нет, и братию кормить нечем; на это Иосиф приказал казначею купить ржи, но тот ответил: «Денег нет». Тогда игумен велел занимать деньги и покупать рожь, а братскую трапезу сократить до крайней скудости. Конечно, подобное отношение монастырей к бедным вполне оправдывало владение ими землей.

Однако среди русского духовенства были и другие взгляды на этот предмет, и на соборе 1503 года по этому поводу был поднят вопрос знаменитым Нилом Сорским, мужем праведным и кротким (в миру Майковым), положившим начало на реке Соре новому на Руси виду монашеского жития, именно скитскому, который состоял в том, что иноки поселялись вдвоем или втроем, питались от плодов собственных рук и поддерживали друг друга в «умном делании», то есть в борьбе с дурными помыслами и страстями, и непрестанной внутренней молитве. Скит, по учению Нила Сорского, мог состоять из нескольких келий, где жило по два или по три пустынника, но затем обитель не имела права владеть землею и казною и даже принимала милостыню лишь в случае крайней нужды. Взгляд Нила на то, что монастыри не должны владеть землею и вообще имуществом, поддерживали и так называемые заволжские старцы, жившие подобно ему в скитах, лесах и болотах.

Против взглядов Нила и заволжских старцев горячо восстал не менее их знаменитый своим подвижничеством Иосиф Волоцкой, который смотрел на монастырь как на прибежище для сирых и голодных, а также как на рассадник властей церковных. «Если у монастырей сел не будет, – говорил Иосиф, – то как честному и благородному человеку постричься? Если не будет честных старцев, то откуда взять на митрополию, или архиепископа, или епископа? Если не будет честных старцев и благородных, то вера поколеблется». Мнение Иосифа превозмогло на соборе, и земли были оставлены монастырям, но спор между приверженцами Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, или «осифлянами», как их называли, продолжался еще долгое время среди духовенства.

Как мы говорили, собор 1503 года обратил также свое особое внимание на поднятие нравственности среди духовных лиц, не останавливаясь перед весьма суровыми мерами.

От описываемого же времени до нас дошли и некоторые замечательные поучения священнослужителям. «В церкви разговаривать не давай, – говорится в одном из них, – приноса не приноси на Божий жертвенник от неверных еретиков, развратников, воров, разбойников, грабителей и властителей немилосердных, корчемников, резоимцев (рез – процент), ротников (рота – клятва), клеветников, поклепников, лжепослухов, волхвов, потворников, игрецов, злобников или кто томит челядь свою голодом, и ранами, и наготой. К убогим сиротам, болеет ли кто-нибудь из них или умрет или родит, приходи прежде, чем позовут… Стой на страже день и ночь… Кого изгубишь леностью или нерадением, мука их на тебе взыщется; к троеженцу не входи в дом, разве только будет на одре смертном».

Это поучение показывает, конечно, насколько должны были быть близки отношения приходского священника к его прихожанам и как высшие духовные власти ставили ему в обязанность принимать дары на церковь только от достойных и чистых людей и вместе с тем людей милосердных к своей меньшой братии – слугам и челяди. Тот же взгляд о милосердии к рабам очень определенно высказал Иосиф Волоцкой в послании к одному вельможе: «Слух до меня, господине, дошел… будто велико твое немилосердие и нежалование к рабам и сиротам домашним, теснота, скудость в телесных потребах, голодом тают, наготой страждут… Писание повелевает рабов, как братии, миловать, питать и одевать и о душах их заботиться, научать на всякие добрые дела; если же раб и сироты у тебя в такой тесноте, то не только им нельзя добрых дел делать, но, умирая с голоду, они не могут удержаться от злых обычаев…»