Текст книги "Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова"

Новгородцы поняли, конечно, как им следует бить челом, но медлили до последней крайности. Великий же князь между тем окружил город тесным кольцом со всех сторон, вследствие чего там скоро настал недостаток в продовольствии, а московскую рать по приказу Иоанна обильно снабжали всякого рода продовольст вием псковичи: хлебом, калачами, пшеничной мукой, рыбою и медом.

4 декабря к Иоанну явился опять владыка Феофил с посадниками; они били челом, чтобы государь пожаловал, как Бог положит ему на сердце, свою отчину жаловать. Но Иоанн неизменно отвечал: «Захочет наша отчина бить нам челом, и она знает, как бить челом».

Послы отправились назад в город и на другой день прибыли с повинной, что действительно Новгород посылал в Москву Назара да Захара называть великого князя государем и потом заперлись. Тогда Иоанн приказал им ответить: «Если ты, владыко, и вся наша отчина, Великий Новгород, сказались перед нами виноватыми и спрашиваете, как нашему государству быть в нашей отчине, в Новгороде, то объявляем, что хотим такого же государства, как и в Москве». 7 декабря послы явились с новыми речами. Они просили, чтобы великий князь брал дань с каждой сохи по полугривне, но чтобы все остальное было по старине. Иоанн, однако, решительно этому воспротивился. Тогда послы попросили его, чтобы он указал, как его государству быть в Новгороде: «потому что Великий Новгород низового обычая не знает».

На это великий князь отвечал им: «Государство наше таково: вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать; волостями, селами нам владеть, как владеем в низовой земле, чтобы было на чем нам быть в нашей отчине, а которые земли наши за вами, и вы их нам отдайте; воевод не бойтесь, в боярские вотчины не вступаемся, а суду быть по старине, как в земле суд стоит».

После шести дней размышления новгородцы объявили, что согласны на снятие колокола и уничтожение посадника, но просят не выводить их в низовую землю и не звать туда на службу. Иоанн их всем этим пожаловал. Тогда послы просили написать об этом договор, с тем чтобы обе стороны целовали на нем крест. Но им объявили, что великий князь не станет целовать креста своим подданным.

«Пусть бояре поцелуют крест», – просили послы, но получили тоже отказ. Отказано было им и в целовании креста со стороны великокняжеского наместника.

После этого новгородцы должны были присягнуть на полное подданство московскому великому князю. Иоанн же, определив, что он будет брать по полугривне с сохи в год, и оказав многие льготы владыке и бедным монастырям, выехал 5 февраля 1478 года в Москву, оставив в Новгороде своих наместников – князей Стригу и Ярослава Оболенских. Перед отъездом он велел схватить главных крамольников: Марфу Борецкую с внуком Василием Феодоровичем и еще шесть новгородцев и отвести их в Москву. Вслед за Иоанном отправили в Москву и вечевой колокол. «И вознесли его на колокольницу, – говорит летописец, – с прочими колоколами звонити».

Так закончилось вольное существование Великого Новгорода. Конечно, многие из его граждан не скоро могли забыть независимое житье и неоднократно заводили крамолу. Но Иоанн твердо подавлял ее своей властной рукой. В 1480 году, узнав о сношениях крамольных новгородцев с Казимиром и с немцами и о том, что в городе заводятся старые порядки, он подошел к нему со своими полками и пушками заставил отворить себе ворота. Затем все заговорщики были строго наказаны во главе с владыкой Феофилом: его взяли под стражу и отослали в московский Чудов монастырь, 100 главных крамольников были преданы смертной казни, а 100 семей детей боярских и купцов переведено по низовым городам.

В 1481 году было опять схвачено четверо новгородских бояр, а затем 30 человек приговорено к смертной казни по поклепу друг на друга в сношениях с польским королем, но когда они перед виселицей стали каяться в этих поклепах, то Иоанн даровал им жизнь.

В 1487 году пришлось перевести из Новгорода во Владимир на Клязьме 50 семей лучших купцов и, наконец, в 1488 году перевели из Новгорода в Москву больше 7 тысяч житьих людей за то, что они хотели убить великокняжеского наместника. Их расселили по разным городам Московского княжества, а на их место были посланы в Новгород – из Москвы и других низовых городов – дети боярские и купцы. Эта мера оказалась самой действенной для окончательного приведения Новгорода под власть Москвы.

Во время описанных событий в Великом Новгороде Иоанн был деятельно занят также и многими другими важными делами. В числе их было и заключение нового брака.

В 1467 году скончалась его первая жена – великая княгиня Мария Борисовна, с коей он был обручен в Твери отцом своим Василием Темным, будучи еще маленьким мальчиком. От этой первой жены остался сын – Иван Молодой, которого государь, по примеру Василия Темного, назвал также великим князем с целью отнять у братьев своих всякий предлог к предъявлению старых прав старшинства перед племянником, причем все грамоты писались от обоих великих князей.

Вдовый 27-летний Иоанн Московский был, конечно, для всех весьма завидным женихом. Но особенные виды питались на него в Риме папой Павлом II. Дело в том, что в это время жила в Риме родная племянница последнего царьградского царя Константина Палеолога, убитого при взятии турками Константинополя, дочь его брата Фомы – София. София Фоминична была воспитана в правилах Флорентийской унии, и папа, уверенный, что она благоприятствует латинству, решил посватать ее за Иоанна Васильевича, с тем чтобы при ее посредстве приобщить к унии и Московское государство.

Вдохновителем папы в этом деле был бывший православный никейский патриарх Виссарион, один из подписавших Флорентийскую унию и получивший звание римского кардинала. В феврале 1469 года в Москву прибыл грек Юрий с письмом от Виссариона, в котором последний предлагал Иоанну руку царевны, причем писал, что она отказала из преданности к православию двум женихам – французскому королю и медиоланскому (миланскому) герцогу. Великий князь отнесся к этому предложению с обычной своей обстоятельностью; он советовался с матерью, митрополитом и боярами, а затем отправил в Рим своего посла: монетного мастера, итальянца Ивана Фрязина (Джана Батиста делла Вольпе), принявшего в Русской земле православие. Иван Фрязин не замедлил вернуться в Москву, восхваляя Софию, и привез ее живописное изображение – портрет, или как в то время говорили на Руси, парсуну. Тогда Иоанн отправил вновь того же Фрязина в Рим, чтобы представить его лицо при обручении и привезти затем Софию в Москву.

В Риме ловкий, но не особенно щекотливый в делах совести посол Иоанна выставлял себя ревностным католиком и, умалчивая о своем переходе в православие, уверил всех, что Иоанн весьма склонен к латинству и с удовольствием поможет папе в крестовом походе против турок.

Папа дал Софии богатое приданое, и 29 июня 1472 года она выехала в Россию в сопровождении многих греков и нарочитого папского посла – кардинала Антония Бонумбре, посланного им, чтобы поднять вопрос об унии.

Достоверного изображения Софии Фоминичны, к сожалению, не имеется. Но сохранилось, и, вероятно, вполне достоверное, изображение ее брата Андрея, посетившего впоследствии два раза свою сестру в Москве.

Сохранилось также восторженное описание красоты и очаровательности Софии Фоминичны, составленное одним из граждан итальянского города Болоньи, куда она прибыла по пути в Москву. «София Фоминична, – рассказывает он, – носила плащ из парчи и соболей над пурпуровым платьем, а на голове золотое украшение с жемчугом. Ее свиту составляли самые знатные молодые люди, спорившие из-за чести держать ее лошадь под уздцы».

Невеста московского великого князя была встречена во всей Германии с большими почестями. 1 сентября она прибыла в Любек, где села на корабль, а 21-го числа того же месяца вышла на берег в Ревене. Гонцы великого князя тотчас же дали знать по всему пути о ее приезде.

В Юрьеве София была торжественно встречена московским послом, который почтительно приветствовал ее от имени жениха. Высоконареченную всюду приветствовали, разумеется самым сердечным образом, но с особенной любовью отнеслись к ней псковичи. На шести насадах, в сопровождении множества лодок, они поплыли по своему озеру к немецкому берегу, вышли из судов и, наполнив кубки и позолоченные рога, били ей челом – вином и медом. София Фоминична ласково их приняла и объявила, что сейчас же хочет ехать с ними дальше, чтобы скорее покинуть немцев.

Впереди Пскова ее встретило все духовенство с крестами и хоругвями и все посадники. Вступив на Русскую землю, будущая великая княгиня сразу показала себя строгой ревнительницей православия: она тотчас же подошла к благословению священников, а затем прямо отправилась со спутниками в Троицкий собор; вошел с ней туда и кардинал Антоний. «Не по нашему обычаю одетый – весь в красное, – говорит летописец, – в перчатках, которых никогда не снимает, и благословляет в них, и несут перед ним распятие литое, высоко взоткнутое на древке, к иконам не подходит и не крестится; в Троицком соборе приложился только к Пречистой, и то по приказанию царевны».

Когда до Москвы дошли сведения, что везде, где останавливается София, пред папским послом носят серебряное распятие – латинский крыж, то великий князь стал думать с боярами, можно ли допустить такое шествие по Москве, и наконец послал спросить митрополита Филиппа.

Тот отвечал: «Нельзя послу не только войти в город с крестом, но и подъехать близко; если же ты позволишь ему это сделать, желая почтить его, то он в одни ворота в городе, а я, отец твой, другими воротами из города. Неприлично нам слышать об этом, не только что видеть, потому что кто возлюбит и похвалит веру чужую, тот своей поругается».

Получив этот ответ, Иоанн послал боярина отобрать крыж у Антония и спрятать его в сани; тот было воспротивился, но делать было нечего.

София въехала в Москву 12 ноября 1472 года и тотчас же была обвенчана с Иоанном. На другой день кардинал Антоний, как посол папы, был торжественно принят великим князем. Он сейчас же поднял вопрос о соединении церквей на основании Флорентийского собора; но митрополит выставил против него на спор русского книжника Никиту Поповича, который своими вопросами и ответами поставил папского посла в полный тупик; кардинал не нашелся что отвечать и поспешил кончить спор, с досадой промолвивши: «Нет книг со мной».

Таким образом, папская попытка привлечь Русскую церковь к латинству при посредстве брака Иоанна с царевной Софией сразу окончилась полной неудачей: София оказалась вполне преданной православию, а папский кардинал был посрамлен в споре нашим книжником Никитою Поповичем.

Брак Иоанна с Софией Фоминичной имел совершенно иные последствия, чем рассчитывал папа. Новая русская великая княгиня принесла с собой все заветы и предания Византийского царства, столько столетий славного своей крепкой православной верой и своим мудрым государственным устройством. Вместе с тем она принесла с собой в глазах всех православных людей и передачу всех прав византийских государей, после покорения их державы турками, как своему православному супругу – московскому великому князю, так и будущим своим от него православным потомкам.

А это наследие Византии в деле собирания Москвою православных русских земель имело, конечно, огромное нравственное значение.

После брака с Софией, по отзыву всех современников, в Иоанне произошла заметная перемена. Он стал как бы выше, чем прежние великие князья, держал себя с большим величием, требовал к себе больших знаков внешнего почитания и безусловного повиновения от всех. Перемена эта, конечно, была совершенно необходима, когда Москва из небольшого Московского княжества стала развиваться в могущественное государство, причем общее стремление всей земли и духовенства было, чтобы во главе его стоял неограниченный и самодержавный государь, Божией милостию всем своим подданным в отцов и праотца место поставленный.

Нет сомнения, что прибывшие с Софией Фоминичной из Италии греки также во многом способствовали установлению взглядов на сущность верховной власти в государстве.

Первым видимым знаком преемственности Московской Руси от Византии было принятие государственным гербом двуглавого орла, бывшего гербом греческих царей. Со времени брака Иоанна с Софией Фоминичной двуглавый орел вместе с всадником, поражающим копьем змея, делается навсегда нашим Государственным гербом, причем всадник изображает как святого великомученика и победоносца Георгия, так и государя, поражающего своим копьем всех врагов Отечества и всякое противогосударственное зло.

Наряду с важными делами по собиранию Руси Иоанн неутомимо старался также об украшении своего стольного города Москвы и в этом отношении шел совершенно по стопам своего прапрадеда Иоанна Калиты. При Иоанне III Москва из деревянной стала белокаменной.

В деле этом, конечно, важнейшей заботой великого князя было попечение о Божьем храме, который являлся как бы основным камнем для создания народного государственного единства, о кремлевском соборе Успения Божией Матери, заложенном при Иоанне Калите собственными руками первосвятителя всея Руси, святым Петром-чудотворцем, в нем и погребенным. Храм этот от времени и многих пожаров сильно обветшал и грозил падением. И вот в 1471 году в ту же летнюю пору, когда войска Иоанновы одержали славную Шелонскую победу над изменниками новгородцами, митрополит Филипп заложил сооружение нового каменного собора и отпустил для этого немалое количество денег из своих доходов. Конечно, и великий князь, получив от новгородцев 15 500 рублей за их вину, тоже вложил свою лепту в эту постройку, которая была поручена московским мастерам камнесечцам – Иоанну Кривцову да Мышкину.

При разборке старого храма были открыты мощи погребенных там митрополитов. Когда приступили ко гробу святого Ионы и сняли с него доску, в тот час «изыди из гроба благоухание много по всему храму; мощи же его явились все целы и нерушимы, прилипе бо плоть кости его и не двигнушася составы его», – говорит летописец. Вскоре у этих мощей последовало два случая чудесного исцеления. С великим освящением и с установлением даже особого празднества были перенесены и мощи святого Петра-чудотворца. Когда митрополит Филипп со многим страхом и слезами повелел разобрать надгробницу, то увидели гроб, весь распавшийся от бывшего пожара, «а мощи, яко свет, блещашися, ничто к ним не прикоснулось, и благоухание многое исходящее от них». Народ с напряженным вниманием следил за всеми мельчайшими подробностями перенесения мощей святых, почивавших в Успенском соборе, и вообще за всем ходом его сооружения. К весне 1474 года церковь была уже «чудна вельми и превысока зело»; ее вывели до сводов, которые оставалось только замкнуть, чтобы на них соорудить большую среднюю главу, как вдруг 20 мая в час солнечного заката храм внезапно разрушился, не повредив, однако, гробов святых Петра и Ионы; сохранились также все иконы, святые сосуды, книги и паникадило в сооруженной рядом временной деревянной церкви.

Причиной такого несчастья и такой печали для всего города послу жило плохое искусство мастеров, так как старый способ постройки каменных храмов, коим была так знаменита Русь XI и XII веков, был совершенно забыт в это время. Вместе с глубокой скорбью о разрушении храма весь московский народ видел преславное чудо и благодатное заступление Божией Матери в том обстоятельстве, что при разрушении церкви никто из людей не пал жертвою этого несчастья, хотя весь день в ней усердно работали камнесечцы, а на подмостки всходили до темноты многие любо знательные посмотреть, как подвигается работа. Чтобы начать вновь строить церковь, великий князь послал было за псковскими мастерами, славившимися своим искусством, но когда они отказались от столь ответственной работы, то он решил отправить для сего нарочитого посла в Италию, в город Венецию, и выбрал Семена Толбузина.

Семен Толбузин, первый из русских, отправленный послом к иноземному государю, успешно выполнил свое поручение и в 1475 году возвратился в Москву, привезя славного мастера Рудольфа Фиораванти дельи Альберта, прозванного за его хитрость Аристотелем, по имени знаменитого греческого ученого мужа – воспитателя великого царя Александра Македонского. Правитель Венеции никак не хотел отпускать от себя Аристотеля, которого приглашал также и турецкий султан в Царьград, и только после многих просьб, в знак особой дружбы к Иоанну, разрешил ему ехать в Москву за жалованье 10 рублей в месяц, цену по тому времени огромную. Помимо знания строительного искусства Аристотель мог также отлично лить колокола и пушки и стрелять из последних. Подробно осмотрев разрушенный храм, он похвалил гладкость сооружения, но похулил известь, что не клеевата, да и камень, сказал, что не тверд.

Аристотель решил все сломать до основания, чтобы начать строить из кирпича. Для этого 16 апреля 1475 года последовало новое перенесение мощей святых митрополитов Петра, Феогноста, Киприана, Фотия и Ионы в церковь Святого Иоанна, что под колокола.

В течение недели Аристотель особым дубовым брусом, окованным с конца железом, который раскачивали на канатах, развалил все оставшееся сооружение, а затем приступил к своей работе. На четвертое лето в 1478 году славная постройка была окончена вчерне, а совсем – в 1479 году, а 12 августа торжественно освящена митрополитом Геронтием.

Радость в этот день всего города Москвы была неописуема. Великий князь повелел раздать милостыню на весь город всем нищим, а духовенство с боярами угостил знатным обедом. Через несколько дней состоялось торжественное перенесение в новый храм мощей святых митрополитов, а также и праха князя Юрия Даниловича, старшего брата Иоанна Калиты, здесь похороненного.

В 1482 году Успенский собор был украшен иконописью мастерами-иконниками: Дионисием, попом Тимофеем, Ярцем и Коною, на что дал средства владыка Ростовский Вассиан, знаменитый своим благочестием и любовью к Родине. «Бысть же та церковь чудна, – говорит про Успенский собор летописец, – величеством, и высотой, и светлостью, и звонностью, и пространством, яко же и прежде того не бывало в Руси, опричь Владимирская церкви».

Сооружением заново соборного храма было положено только начало новому устройству города, причем великий князь имел немало забот и трудов по вызову мастеров из Италии, где в это время был полный расцвет так называемой поры возрождения наук и искусств, чему очень сильно способствовали греки, которые после взятия Царьграда турками во множестве поселились в Италии и пробудили в среде ее образованных жителей любовь к изучению греческого языка, а вместе с тем и всех памятников древней греческой жизни, среди коих было много образцов высокого искусства. Правители городов и сами папы римские стали ревностно изучать древнеязыческое искусство; скоро в Италии появились замечательные живописцы, ваятели и искусные зодчие, украсившие ее города знаменитыми и поныне храмами, картинами и статуями.

Конечно, вместе с поклонением древнему искусству эта пора возрождения наук и искусств принесла в латинские государства, где с падением обаяния папы сильно падало благочестие, также и чисто языческие взгляды и понятия, причем совершенно по-язычески высшей целью жизни было поставлено наслаждение.

К этой цели – наслаждению земными благами – западные народы неуклонно стремятся и по сей день, успев, к несчастью, привить эти взгляды и многим русским людям. Но в XV веке перед нашими предками стояли столь огромные по своей трудности и столь высокие по своему значению насущные задачи – собираться вокруг православного московского государя и грудью своею и кровью служить оплотом для Западной Европы против нашествия мусульманского Востока, что они не могли даже и думать о наслаждении жизнью; развитие же в Италии искусств дало нам возможность приглашать опытных зодчих для устроения Москвы и необходимых других мастеров.

Однако вследствие отдаленности Москвы от других государств, а главное, вследствие враждебности наших соседей – поляков и немцев, не желавших к нам пропускать нужных людей, проходили годы, пока в Москве стали появляться эти очень желанные и необходимые итальянские художники. В ожидании их Иоанн воспользовался искусством псковских мастеров и в 1484 году приказал построить новый каменный дворцовый храм Богоявления, а митрополит в том же году – церковь Ризоположения.

В 1485 году прибывшими первыми после Аристотеля итальянцами – мастерами Петром Антонием и Марком Фрязиными – стали сооружаться новые кремлевские стены, постройка которых с башнями, или стрельницами, и тайниками (подземными ходами) продолжалась до 1495 года. В самом Кремле за это время было сооружено несколько храмов, в том числе разобраны старые и заложены новые каменные церкви первоначальной постройки Иоанна Калиты: Святого Иоанна Лествичника, что под колокола, и собор Святого архангела Михаила для могил прародителей государевых; строителем последнего был Фрязин Алевиз Новый.

Вместе с тем великий князь решил выстроить для себя в Кремле каменные палаты на месте деревянных. Сооружение их началось одновременно с перестройкой Благовещенской церкви мастерами Марком и Петром Антонием Фрязиными, которые в 1491 году построили большую палату, названную Грановитой по случаю обделки ее наружных стен по-итальянски – гранями.

Постройка же остальных дворцовых палат затянулась надолго и окончилась уже при преемниках Иоанна.

С этого времени Кремль, жилище великих государей московских, представлял собою как бы большой монастырь, потому что был наполнен большими и красивыми церквами, среди которых, как игуменская келья в монастырском дворе, расположен был государев дворец. Великолепная белокаменная ограда с затейливыми стрельницами, окаймлявшая Кремль, имела несколько ворот, причем благочестивая народная мысль, почитавшая обиталище своего государя в качестве святыни, осветила и главные кремлевские ворота – Спасские – народным обычаем входить в них, снимая шапки, с непокрытой головой. Когда и как установился этот обычай, не выяснено, но, по-видимому, он установлен не по государеву указу, а именно по благочестивой воле всенародного множества; рассказывают, что в старину кто, проходя воротами, не снимал шапки, того народ заставлял класть перед образом Спасителя 50 поклонов.

Достойно особого замечания, что итальянцы, устраивавшие каменную Москву и ее сердце Кремль, бывшие учениками великих мастеров итальянской блестящей поры возрождения наук и искусств, придя со своими большими научными знаниями в деревенскую и деревянную Москву, тем не менее возводили в ней все новые каменные сооружения отнюдь не по итальянским, а по старорусским образцам и заветам. Так, Успенский собор был построен по образцу славного собора Владимирского, сооруженного Андреем Боголюбским; по тому же образцу построен Архангельский собор Алевизом Новым; по образцу и складу новгородских церквей сооружена церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот и колокольница, стоящая рядом с Иваном Великим; по образцу древних одноглавых русских храмов выстроены были и церкви: Рождества Богородицы на государевых сенях и Благовещения на Старом Ваганькове.

Даже Грановитая палата, отделанная по итальянскому способу гранями, была только частью государева помещения, состоявшего по старому русскому обычаю из ряда палат и помещений, соединенных между собой сенями и переходами. Таким образом, пригласив итальянских мастеров, чтобы воспользоваться их знаниями и искусством в строительстве, или, как говорят ныне, их техническими знаниями, Московская Русь во главе со своим великим князем Иоанном Васильевичем крепко и во всем держалась своего ума и обычая и вовсе не желала отворять широко двери таким нововведениям, которые могли бы изменить коренные черты ее старинных вкусов и укладов.

Украшая и перестраивая свой стольный город, Иоанн Васильевич, разумеется, продолжал ревностно свое великое служение Родине и на всех других поприщах.

Вместе с полным подчинением Москве Новгорода ему пришлось окончательно подчинить себе и новгородских выходцев – непокорных вятчан, которые, пользуясь своей отдаленностью, мало признавали свою принадлежность к общему всем русским людям Отечеству; мало того, они стали держать прямо сторону Казани против Москвы. Конечно, это уже была явная измена и православию, и Родине. Митрополит два раза писал вятчанам увещательные грамоты: «Называетесь вы именем христианским, а живете хуже нечистивых: Святую церковь обижаете, законы церковные старые разоряете, господарю великому князю грубите и пристаете к его недругам издавна, с поганством соединяетесь да и одни, сами собою, отчину великого князя воюете беспрестанно…» Но митрополичьи грамоты не помогли, и в 1489 году великий князь послал против вятчан 64-тысячную рать под начальством князя Даниила Щени и Григория Морозова. Это подействовало: как только московские полки подступили к городу Хлынову, большие люди Вятской земли вышли им бить челом – просить мира и покорились великому князю на всей его воле, после чего три главных изменника были биты кнутом и повешены; кроме того, было выведено много лучших людей с семьями, которых великий князь пожаловал именьями близ Москвы; в Вятку же были посланы его наместники.

Псков удержал свои старинные вольности во все время великого княжения Иоанна, который ценил, конечно, его постоянную покорность, а также и его неизменную преданность православию и русскому делу.

Действительно, с тех пор, как в непосредственном соседстве со Псковской землей объединилась Литва и основался Ливонский орден, Псков, стоя на рубеже Русской земли, в продолжение трех веков вел с ними упорную двухстороннюю борьбу, располагая по большей части лишь средствами своей небольшой области, простиравшейся верст на триста неширокой полосой с юга на север, от верховьев реки Великой до реки Наровы.

Рязань во все время великого княжения Иоанна III тоже сохраняла свою самостоятельность благодаря тому, что рязанский князь во всем поступал согласно видам Москвы.

Долгое время продолжались добрые отношения у Иоанна Васильевича и с его шурином – тверским князем Михаилом Борисовичем, который по договору с Иоанном обязан был бить Орду, немцев и поляков заодно с Москвой. Однако в 1485 году, вероятно вследствие зависти Михаила к Москве, он стал держать дружбу с Казимиром Литовским и женился на его внучке, причем заключил с ним договор, по которому оба они обязывались помогать друг другу при всех обстоятельствах.

Этот договор был, разумеется, прямой изменою Москве. Узнав о нем, Иоанн тотчас же объявил Твери войну, и рать его вторгнулась в ее область. Так как помощь от Казимира не являлась, то Михаил стал просить о мире, который Иоанн не замедлил ему дать; по этому миру тверской князь обязался считать Иоанна и его сына своими старшими братьями, сложить свое крестное целование к Казимиру и вперед без ведома Москвы с ним ни в какие сношения не вступать.

Скоро после этого многие тверские бояре начали переезжать к великому князю Московскому; конечно, этим не мог быть доволен Михаил; он завел опять тайные сношения с Литвой, но гонец его был перехвачен, и грамота к Казимиру доставлена в Москву.

Тогда Иоанн вновь собрал войско и 8 сентября 1486 года обложил Тверь, причем всем пушечным нарядом руководил славный мастер Аристотель; 10-го числа были зажжены посады, а 11-го приехали в московский стан все тверские бояре и били челом Иоанну; Михаил же Тверской бежал в Литву. При этих обстоятельствах Иоанн присоединил Тверь к своим владениям и посадил в ней своего сына Ивана Молодого, причем, по-видимому, обошелся очень сурово с тверскими боярами, предавшими своего князя, так как главного из них, князя Михаила Холмского, он послал в заточение в Вологду за то, что, поцеловавши крест своему князю Михаилу, он отступил от него. «Нехорошо верить тому, кто Богу лжет», – сказал при этом государь.

Кроме Твери, при Иоанне Васильевиче были окончательно присоединены княжества Ярославское и Ростовское, владельцы которых уступили их за деньги Москве. Наконец, при Иоанне же был присоединен и Верейский удел; старый князь Михаил Андреевич Верейский ходил в полном послушании московского государя, но сын Михаила Василий, женатый на племяннице Софии Фоминичны, разгневал по вопросу о приданом великого князя и бежал в Литву, причем отец его завещал Верейское княжество после своей смерти Иоанну, который в свою очередь предложил Михаилу вернуться в Москву, но уже в качестве служилого князя.

Немало огорчений пришлось перенести Иоанну Васильевичу и от своих родных братьев: старший из них, Юрий, умер в 1473 году бездетным, причем в завещании ни слова не сказал о своем уделе – Дмитрове, Можайске и Серпухове. Иоанн присоединил его к московским владениям, что, конечно, вполне совпадало с высшими государственными потребностями. Но на это обиделись остальные три брата: Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой; недовольна была и старая великая княгиня, инокиня Марфа. Иоанн уступил матери и братьям и дал последним несколько городов, однако не из удела умершего Юрия, и обязал их иметь, в случае своей смерти, сына своего Ивана Молодого старшим братом и не искать под ним великого княжения. Братья не были довольны этим договором, но должны были смириться, выжидая более благоприятных обстоятельств.

Между тем поддерживаемый в своих великих замыслах по собиранию Руси под сильную власть московского государя молодой супругой своей Софией Фоминичной, Иоанн искусно и деятельно вел свои дела по отношению к соседям. Казимир, король Польский и великий князь Литовский, был, конечно, самым злейшим врагом Москвы и охотно делал все от него зависящее, чтобы нанести ей возможно более вреда. К счастью для нас, он не обладал для этого достаточной силой, и главным образом потому, что не имел большой власти в своих собственных владениях: когда в 1470 году он прибыл на сейм, собранный в Петрокове, и требовал денежного вспоможения, польские паны ему отвечали: «Ты нам о денежном вспоможении не говори до тех пор, пока не выдашь нам подтверждения прав и не означишь верно в грамоте, какие области принадлежат Польше и какие Литве».

Разумеется, при таких условиях, когда все отношения подданных к государю основываются на их правах, Казимиру немыслимо было вести борьбу с Московским государством, вся сила которого именно и состояла в глубоком сознании всеми подданными своих обязанностей по отношению к государю и к Родине; для них они не задумывались жертвовать не только деньгами, но и жизнью.