Текст книги "Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова"

Гораздо важнее, чем посредничество в наших сношениях с турками, была услуга, оказанная Менгли-Гиреем Москве по отношению к Золотой Орде. Мы видели, что Ахмат был убит ханом Ногайской Орды Иваком вскоре после бегства своего с реки Угры. Вражда между Ахматовыми сыновьями и Менгли-Гиреем продолжалась, несмотря на то что, подчинив себе Крым, турецкий султан, как верховный повелитель всех мусульман, потребовал их при ми рения; в 1502 году Менгли-Гирей напал на сына Ахмата Шиг-Ах мата и нанес Золотой Орде тяжелый и окончательный удар. Шиг-Ахмат бежал в Турцию, но не был там принят, как враг Менг ли-Гирея; тогда он направился к недругу последнего – к польскому королю, но король вероломно заключил его в неволю, желая иметь в руках узника, освобождение которого могло постоянно страшить Менгли-Гирея.

Таков был конец Золотой Орды, столь грозной и знаменитой на протяжении более трех веков!

Предметом постоянных сношений Иоанна с Менгли-Гиреем были также дела казанские. Мы видели, что Иоанн посадил там при помощи русских войск Магмет-Аминя; это был человек буйный, жестокий и до крайности корыстолюбивый, который вскоре возбудил против себя общее негодование казанских вельмож, вынудивших его бежать из нее в Москву, где ему дали Каширу и Серпухов, а в Казань послали его родного брата Абдыл-Летифа. Абдыл-Летиф тоже недолго сидел в Казани; в 1502 году он был схвачен Иоанном Васильевичем за измену и привезен на Белоозеро, где и заточен; в Казань же был опять послан Магмет-Аминь. По поводу этих перемен великий князь приказал своему послу сказать Менгли-Гирею: «Великий князь пожаловал Абдыл-Летифа, посадил на Казань, а он ему начал лгать, ни в каких делах управы не чинил, да и до земли Казанской стал быть лих».

Магмет-Аминь, несмотря на благодеяния государя, был ему также неверным слугою, и в 1505 году, схватив великокняжеского посла и внезапно ограбив русских купцов, он подошел к Нижнему Новгороду, причем Иоанн не успел его наказать, так как, как увидим ниже, умер в том же 1505 году.

С Литвой у Иоанна были за все время его великого княжения далеко не дружеские отношения, хотя при жизни Казимира дело до открытой войны не доходило. Повод ко взаимным неудовольствиям подавали мелкие пограничные князья, постоянно между собою ссорившиеся, а также и пограничные разбои; кроме того, ввиду утеснения Казимиром православных, русские князья, имевшие свои владения в Литве, большею частью потомки черниговских князей, стали в большом количестве переходить в московское подданство; так перешли на сторону Москвы князья Воротынские, Белевские и многие другие, чем Казимир был крайне недоволен и неоднократно выражал это Иоанну.

Казимир умер в 1492 году, и владения его разделились между сыновьями: Яну Альберту досталась Польша, а Александру – Литва.

Иоанн тотчас же известил о Казимировой смерти Менгли-Гирея и предложил ему открыть совместные военные действия против Литвы; скоро московские отряды стали брать пограничные литовские города.

В Литве же, видя, что будет крайне трудно бороться с Иоанном и Менгли-Гиреем, начали думать, как бы примириться с Москвою, причем, чтобы склонить Иоанна к миру, решили просить руки его дочери Елены Иоанновны для великого князя Литовского Александра.

Но на это предложение был получен ответ, что нечего и думать о сватовстве до заключения мира, который должен быть по всей воле великого князя Московского, то есть ему должны быть отданы все его приобретения за эту войну: города Мещовск, Серпейск, Вязьма и другие, а также и земли всех перешедших в Москву литовских князей, число которых постоянно увеличивалось.

Во время этих пересылок о мире и сватовстве в Москве открылся заговор на жизнь Иоанна, вследствие чего в январе 1493 года на Москве-реке были сожжены в клетке литовский князь Иван Лукомский да Матвей Поляк, латинский переводчик. Лукомского послал в Москву еще Казимир, взявши с него клятву, что он или убьет великого князя Иоанна, или ядом окормит, причем Казимир прислал к нему свой яд, который был найден и послужил уликой. Схваченный Лукомский оговорил еще нескольких человек, которые были также казнены, и, таким образом, гнездо литовских доброхотов в Москве было в корне разрушено.

Дело Лукомского не помешало дальнейшим переговорам о мире. С литовской стороны усердным ходатаем был пан Ян Заберезский, наместник Полоцкий; он деятельно переписывался с московским первым боярином князем Иваном Патрикеевым.

Наконец, в 1494 году в Москву явились большие литовские послы, которые объявили, что они уполномочены заключить мир, и для укрепления вечной приязни просят руку княжны Елены для Александра. Затем начались оживленные переговоры об условиях этого мира, причем Иоанн не только настоял на том, чтобы за ним остались все его приобретения, но также чтобы в договоре он был написан «государем всея Руси», что имело чрезвычайно важное значение, так как в то время Русь, как мы знаем, была разорвана на две части, из которых одна была под властью Литвы.

Еще до переговоров об условиях мира послы были у великой княгини Софии и перед тем спрашивали, увидят ли они дочерей ее. Им отвечали, что они их не увидят. Только по окончании мирных переговоров Иоанн объявил, что согласен на брак дочери с Александром при соблюдении непременного условия, что «ей неволи в вере не будет». Послы поручились в этом головой. На другой день они были вновь приняты Софией Фоминичной и увидали старшую княжну Елену Иоанновну; затем последовало обручение: пан Станислав Гаштольд, староста Жемоитский, заменял жениха. После этого Иоанн отправил своих послов к Александру подписать мирный договор и особую клятвенную грамоту относительно Елены, в которой, между прочим, было сказано: «Нам его дочери не нудить к Римскому закону; держит она свой Греческий закон».

Александр хотел видоизменить последнюю грамоту и написать ее так: «Александр не станет принуждать жены к перемене закона; но если она сама захочет принять Римский закон, то это ее воля». Однако Иоанн решительно отказался признать это видоизменение, и Александр должен был написать грамоту именно так, как требовал государь; только после этого было позволено литовским послам явиться за невестой.

Послы прибыли в Москву в январе 1495 года. Иоанн держал им такое слово: «Скажите от нас брату и зятю нашему: на чем он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял, чтобы нашей дочери никаким образом к Римскому закону не нудить; если бы даже наша дочь и захотела сама приступить к Римскому закону, то мы ей на то воли не даем, и князь бы великий Александр на то ей воли не давал же, чтобы между нами про то любовь и прочная дружба не рушилась. Да скажите великому князю Александру: как даст Бог, наша дочь будет за ним, то он бы нашу дочь, а свою великую княгиню жаловал, держал бы ее так, как Бог указал мужьям жен держать, а мы, слыша его к нашей дочери жалованье, радовались бы тому. Да чтобы сделал для нас, велел бы нашей дочери поставить церковь нашего Греческого закона на переходах у своего двора, у ее хором, чтобы ей близко было к церкви ходить…»

13 января после обедни в Успенском соборе Елена была торжественно передана литовским послам. Перед отъездом Иоанн дал ей ряд обстоятельных наставлений, как ей быть в дороге и вести себя при встрече с женихом.

Он наказывал ей, чтобы во всех городах, через которые придется проезжать, она посещала соборные храмы и слушала бы молебны; если по дороге какие-либо паны захотят дать в ее честь обед, то приглашать на него их жен, а самим панам не велеть быть; Шемячичей и других князей-изменников, отъехавших из Москвы, ни под каким видом не допускать к себе бить челом, даже и после того, когда она станет великой княгиней Литовской. Если встретит Елену сам великий князь Александр, то ей из тапканы (повозки) выйти и челом ударить и быть ей в это время в наряде; если позовет ее к руке, то к руке идти и руку дать; если велит ей идти в свою повозку, но там не будет его матери, то ей в его повозку не ходить, ехать ей в своей тапкане. В латинскую божницу не ходить, а ходить в свою церковь; захочет посмотреть латинскую божницу или монастырь латинский, то может посмотреть один раз или дважды. Если будет в Вильне королева, мать Александрова, ее свекровь, и если пойдет в свою божницу и ей велит идти с собой, то Елене провожать королеву до божницы и потом вежливо отпроситься в свою церковь, а в божницу не ходить.

Александр встретил Елену верхом за три версты от города; от его коня до ее тапканы было разослано сукно, а по нем камка с золотом. Поздоровавшись с невестой, Александр велел ей опять идти в тапкану, а сам сел на коня, и все вместе въехали в Вильну. Венчание происходило в тот же день, причем во время его совершения уже стали происходить споры из-за разницы вероисповеданий: латинский епископ и сам Александр не хотели позволить, чтобы русский священник Фома, приехавший с Еленой, говорил бы молитву, а княгиня Мария Ряполовская держала венец, но главный из наших бояр князь Семен Ряполовский настоял, чтобы по приказу Иоаннову означенный священник Фома говорил молитву, а княгиня Мария держала венец.

Это начало не предвещало ничего доброго в отношениях зятя с тестем, несмотря на то что молодая великая княгиня Литовская Елена Иоанновна делала все от нее зависящее, чтобы сохранить мир между отцом и мужем.

Отпуская бояр, сопровождавших его невесту, Александр отказал построить домовую православную церковь для жены, говоря, что в городе имеются близко греческие храмы. Затем он стал требовать отозвания в Москву и всех русских людей, оставленных Иоанном при дочери. Это, конечно, вызывало неудовольствие великого князя Московского, который не переставал требовать постройки православной церкви для дочери; он настаивал также, чтобы Александр продолжал именовать его в грамотах государем всея Руси, от чего последний уклонялся. В свою очередь Александр выражал неудовольствие, что, женившись на дочери Иоанна, друзья последнего – молдавский господарь Стефан и Менгли-Гирей – по-прежнему тревожили литовские владения.

В ноябре 1497 года Иоанн отправил в Литву своего посланника, который должен был сказать Елене: «Я тебе приказывал, чтобы просила мужа о церкви, о панах и паньях Греческого закона, и ты просила ли его об этом? Приказывал я тебе о попе, да и о боярыне старой, и ты мне ответила ни то ни се. Тамошних панов и паней Греческого закона тебе не дают, а наших у тебя нет. Хорошо ли это?»

Но Александр не только не думал строить греческой церкви для жены, но и старался, вопреки своей клятвенной грамоте, данной Иоанну, побудить ее к переходу в католичество. В этом его поддерживало все латинское духовенство во главе с папой Александром Борджиа, знаменитым клятвопреступником и отравителем, который писал Александру Литовскому, что совесть последнего останется совершенно чиста, если он употребит все возможные средства, чтобы склонить Елену к латинству.

В 1498 году Иоанн получил достоверные сведения, что Александр не только неволит жену принять латинство, но вместе со смоленским епископом Иосифом, изменившим православию, собирается обратить в латинство и всех наших единоверцев, православных подданных Литвы, за что папа обещает Александра причесть к лику святых. Подьячий Шестаков писал по этому поводу из Литвы наместнику города Вязьмы, князю Оболенскому, следующее: «Здесь у нас произошла большая смута между латинами и нашим христианством: в нашего владыку Смоленского дьявол вселился да в Сапегу еще, встали на православную веру. Князь великий неволит государыню нашу, великую княгиню Елену, в латинскую проклятую веру; но государыню нашу Бог научил да помнила науку государя отца своего, и она отказала мужу так: „Вспомни, что ты обещал госу дарю, отцу моему; а я без воли государя, отца моего, не могу этого сделать. Да и все наше православное христианство хотят окрестить; от этого наша Русь с Литвою в большой вражде. Этот списочек послал бы ты к государю, а государю самому не узнать“».

Получив эти сведения, Иоанн тотчас же отправил в Литву Ивана Мамонова и велел сказать дочери наедине от себя и от матери Софии Фоминичны, чтобы она пострадала до крови и до смерти, а греческой веры не меняла.

«Так и поступила сия юная добродетельная княгиня, – говорит Н.М. Карамзин, – ни ласки, ни гнев мужа, ни хитрые убеждения коварного отступника, смоленского владыки, не могли поколебать ее твердости в законе: она всегда гнушалась латинством, как пишут польские историки».

Между тем гонение в Литве на православие продолжалось, причем Александр обещал Киевскую митрополию епископу Иосифу Смоленскому. Этот неверный пастырь в угоду Александру ездил с виленским католическим епископом и бернардинскими чернецами из города в город и старался склонить православных жителей в латинство, ложно извращая слова Христовы: «Да будет едино стадо и един пастырь», а папа Александр Борджиа послал объявить в красноречивой булле (послании) свою радость о том, что еретики наконец озаряются светом истины.

Неразумное усердие Александра к латинству вызвало большое возмущение среди его православных подданных, как простых людей, так и знатных вельмож, которые, видя утеснение своей вере, стали поддаваться московскому государю вместе со своими отчинами еще в больших размерах, чем прежде. Первым из них был именитый князь Семен Бельский; за ним последовали князья Мосальские и Хотетовские и многие бояре; наконец, по причине гонений за веру перешли к московскому князю и бывшие до сих пор его заклятые враги: князь Василий Иванович Рыльский, внук Шемяки, и сын приятеля Шемяки князь Семен Иванович Можайский. Оба они поддались со своими огромными владениями на Литве: князь Василий с городами Рыльском и Новгородом-Северским, а князь Семен Можайский с Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем.

Наконец Александр спохватился, увидя, что зашел слишком далеко в преследовании православия. Чтобы отвратить войну с Москвой, он послал к Иоанну своего наместника смоленского Станислава, написав в грамоте полностью все наименование Иоанна и назвав его государем всея Руси; при этом он требовал, чтобы и Иоанн Васильевич исполнил со своей стороны их договор, по которому московский великий князь не мог принимать впредь переходивших из Литвы князей вместе с их волостями. Александр требовал также выдачи князя Семена Бельского и других, которых будто бы «он никогда не думал гнать за веру».

«Поздно брат и зять мой исполняет условия, – отвечал Иоанн Васильевич. – Именует меня наконец государем всея России; но дочь моя еще не имеет придворной церкви и слышит хулу на свою веру от Виленского епископа и нашего отступника Иосифа. Что делается в Литве? Строят латинские божницы в городах русских; отнимают жен от мужей, детей у родителей и силою крестят в закон Римский. То ли называется не гнать за веру? И могу ли видеть равнодушно утесняемое православие? Я ни в чем не преступил условий мира, а зять мой не исполняет их!»

Вслед за этим Иоанн отправил своего гонца к Александру передать ему складную грамоту, коей государь складывал с себя крестное целование и объявлял войну Литве за принуждение княгини Елены и всех наших литовских единоверцев к латинству. Грамота кончалась словами: «Хочу стоять за христианство, сколько мне Бог поможет».

Так объявил Иоанн своему зятю войну, решив обнажить свой грозный меч на защиту православия.

Получив складную грамоту, Александр, всячески желая отклонить войну, объявил, что он каждому своему подданному дает полную свободу в вере и намерен отправить новых послов в Москву. Иоанн позволил им приехать, но между тем уже брал города в Литве. Московские войска были разделены на две рати: одной начальствовал знакомый нам Магмет-Аминь, вместо которого сидел в это время в Казани Абдыл-Летиф, причем в действительности именем Магмет-Аминя действовал и управлял всем воевода Яков Захарьевич из знаменитого рода бояр Кошкиных-Кобылиных; рать эта шла на Серпейск, Мценск, Брянск, Путивль, беря по дороге города, которые в большинстве случаев добровольно ей передавались; с радостью также передались ей князья Трубчевские, или Трубецкие, потомки Ольгерда. Усиленный их дружиною, воевода Яков Захарьевич занял без кровопролития всю Литовскую Русь от нынешней Калужской и Тульской губернии до Киевской. Другая московская рать под начальством родного брата Якова Захарьевича, боярина Юрия Захарьевича Кошкина, вступила в Смоленскую область и заняла Дорогобуж.

Не имея опытных полководцев среди латинян-литовцев, Александр решил вверить свои войска православному русскому князю, потомку Даниила Романовича Галицкого, Константину Острожскому, чрезвычайно искусному воину. Вступив в начальствование вооруженными силами Александра со званием гетмана Литовского, он двинулся к Смоленску.

В это время Иоанн прислал к Дорогобужу и тверскую рать под начальством князя Даниила Щени, причем велел ему начальствовать над большим полком, а Юрию Захарьевичу Кошкину – над сторожевым. Юрий Захарьевич обиделся и написал в Москву, что ему нельзя быть ниже князя Даниила в сторожевом полку: «То мне стеречь князя Данила!» Эта обида весьма замечательна: она прямо указывает на уже существовавшее среди бояр местничество, развившееся впоследствии до весьма значительных размеров, о чем нами своевременно будет подробно рассказано. Узнав об обиде Юрия Захарьевича, великий князь велел ответить ему: «Гораздо ли так делаешь? Говоришь, что тебе непригоже стеречь князя Данила: ты будешь стеречь не его, а меня и моего дела; каковы воеводы в большом полку, таковы и в сторожевом, так не позор это для тебя». После этого Юрий Захарьевич успокоился.

Между тем Константин Острожский со своими литовцами смело наступал через болотистые и лесистые места на наши войска, расположенные у речки Ведроши на Митьковом поле. 14 июля 1500 года, в славную годовщину Шелонской битвы, передний московский полк, теснимый литовцами, стал отступать за Ведрошь, чтобы заманить противника на другой берег реки. Этим началось сражение. Долго успех его колебался между той и другой стороной, так как у противников были приблизительно равные силы, по 80 тысяч человек, бившихся с большим одушевлением. Но опытные в ратном деле воеводы Иоанна искусно расположили тайную засаду, которая внезапным ударом смяла неприятеля. Тогда литовцы стали искать спасения в бегстве; однако наша пехота успела зайти им в тыл и подрубила мосты. Началось страшное побоище: 8 тысяч неприятелей пало на месте и множество утонуло в реке; князь Константин Острожский, смоленский наместник Станислав, князья Друцкие, Мосальские и огромное количество панов и простых воинов было взято в плен; весь обоз и огнестрельные снаряды также достались русским.

Великий князь Иоанн получил известие о победе в Москве. Радость его и всего стольного города была неописуема; он тотчас же послал спросить о здоровье своих главных воевод, что почиталось великою честью. Пленных разослали по разным городам, а князя Константина Острожского отправили в оковах в Вологду, где за ним крепко смотрели, но отлично содержали. Скоро государь предложил ему перейти в русскую службу; Константин присягнул Иоан ну и получил чин воеводы вместе с большими поместьями, но, как увидим, через несколько лет изменил и был затем злейшим нашим врагом.

Вслед за известием о Ведрошской победе Иоанн получил донесение и о других блистательных успехах русского оружия: войска новгородские, псковские и великолукские под начальством племянников великокняжеских Ивана и Феодора Борисовичей взяли Торопец; всеми делами в этом отряде, подобно Якову Захарьевичу Кошкину у Магмет-Аминя, ведал опытный боярин Андрей Челяднин. Вместе с тем новые подданные московские, князья Семен Можайский и Василий Рыльский-Шемятич, с боярами, князем Ростовским и Семеном Воронцовым наголову разбили литовцев под Мстиславлем, положив 7 тысяч на месте. Этим закончились решительные действия Москвы против Литвы; один из младших сыновей великого князя, Димитрий Иоаннович, был послан под Смоленск, но не мог им овладеть, а ограничился взятием Орши и опустошением литовских областей.

Война тем не менее продолжалась еще четыре года, в течение которых шли переговоры о мире, начатые Александром; вместе с тем Москве приходилось вести действия и против ливонцев, которых успел поднять на нее тот же Александр.

Мы видели, что ливонцы заключили в 1482 году перемирие с Иоанном на 10 лет; когда срок его приближался к концу, то в 1492 году государь заложил против Нарвы на русском берегу реки Наровы каменную крепость с высокими башнями – Ивангород. Немцы возобновили перемирие еще на 10 лет, но через несколько месяцев они всенародно сожгли в Ревеле русского купца, уличенного в преступлении, причем когда другие русские жаловались на это, то легкомысленные ревельцы отвечали: «Мы сожгли бы и вашего великого князя, если он сделал бы то же». Эти слова были переданы государю, который пришел от них в большой гнев; он изломал свою трость и молвил: «Бог суди мое дело и казни дерзость». Затем он потребовал, чтобы ему были выданы чины ревельского городского самоуправления, но получил отказ. Наш летописец говорит, что ревельцы обижали новгородских купцов, грабили их на море, без обсылки с Иоанном, и без расследования дела варили его подданных в котлах, и чинили несносные грубости его послам, ездившим в Италию и Немецкую землю.

При этих обстоятельствах Иоанн вступил в союз с датским королем, врагом Ганзейского союза, в состав которого входили приморские немецкие города. Датский король предложил государю свою помощь против шведов, с которыми Иоанн был в войне, но потребовал, чтобы за это были открыты враждебные действия против немецких купцов в Новгороде. Ввиду этого, то есть чтобы наказать ревельцев за неисправление и оказать помощь союзнику, Иоанн приказал в 1495 году схватить в Новгороде всех немецких купцов (49 человек), посадить их по тюрьмам, а товары отнять.

Ливонские немцы, несмотря на полученную обиду, не решились поднять оружие против Иоанна, который в это время как раз выдал дочь за Александра Литовского и был с ним в мире, так как они понимали, насколько грозна стала теперь для них Москва. Орден вместе с ганзейскими городами начал только упрашивать Иоанна об освобождении задержанных купцов, что и было исполнено последним, однако без возвращения товаров.

Кенигсбергский командор, или военачальник, писал своему магистру (Немецкого ордена) по этому поводу: «Старый государь Русский вместе со своим внуком управляет один всеми Землями, а сыновей своих не допускает до правления; не дает им уделов; это для магистра Ливонского и для ордена очень вредно: они не могут устоять перед такой силою, сосредоточенною в одних руках».

Когда же у Москвы началась война с Литвою, то немцы решили тоже воевать с нами, и в 1501 году ливонский магистр Вольтер фон Плеттенберг заключил союз с Александром Литовским, после чего открыл враждебные действия против нас задержанием псковских купцов. Иоанн выслал псковичам на помощь двух своих воевод, над которыми, однако, немцы в 10 верстах от Изборска одержали верх благодаря значительному превосходству их пушечного наряда перед русским. Затем ливонцы сожгли город Остров и хитростью избили многих жителей Изборска, заманив их в засаду. Но эти удачные действия оказались бесполезными, так как в ливонских войсках открылся сильный кровавый понос, которым занемог и сам Плеттенберг, и они поспешили вернуться домой, справедливо опасаясь Иоанновой мести. Действительно, он не замедлил выслать против них в 1502 году новую рать под начальством князя Александра Оболенского и отряд служилых татар; рать эта встретила немцев под городом Гелмедом и разбила их наголову, несмотря на то что перед началом боя был убит Оболенский. «И биша поганых немцев, – говорит псковский летописец, – на десяти верстах и не оставиша им ни вестоноши (вестника, чтобы дать знать о несчастье), а не саблями светлыми секоша их, но биша их москвичи и татарове, аки свиней шестоперы».

В том же году Плеттенберг снова явился под Изборском и Псковом, но, заслышав о приближении князей Даниила Щени и Василия Шуйского, стал отходить.

Русские войска настигли его у озера Смолин, где произошла одна из кровопролитнейших битв, в которой Плеттенберг отбивался со славою и мог бы одержать победу, если бы не случилось измены. Орденский знаменосец Шварц, будучи смертельно ранен стрелой, закричал своим: «Кто из вас достоин принять от меня знамя?» К нему кинулся один из рыцарей – Гаммерштет, но Шварц ему знамени не отдал; озлобленный этим, Гаммерштет отрубил ему руку; однако умирающий Шварц все-таки ему знамени не отдал, а схватил его другой рукой и стал грызть зубами; тогда Гаммерштет бежал к русским и помог им истребить значительную часть немецкой пехоты. Немцы тем не менее успели отойти к своей границе в порядке и очень гордились этим. Русские же воеводы, несмотря на оказанную им Гаммерштетом услугу, с таким презрением относились к нему, что он должен был уехать от них в Данию.

Этими действиями закончилась помощь, оказанная Александру Литовскому Ливонским орденом в борьбе его с Москвой.

Небольшим было и содействие, оказанное Александру его естественными союзниками – королями Польским, Чешским и Венгерским, которые были его родными братьями.

Прося о поддержке против Москвы, посол Александра говорил его брату Владиславу, королю Венгерскому, что он должен оказать ему помощь не только по кровному родству, но и во имя латинской веры, утвержденной в Литве Ягайлой: «С тех пор до последнего времени Русь покушается ее уничтожить: не только Москва, но и подданные княжата Литовские; на отца вашего Казимира они вставали по причине веры; по той же причине встают теперь и на нас, сыновей его. Брат ваш Александр некоторых из них за это казнил, а другие убежали к московскому князю, который вместе с ними и поднял войну, ибо до него дошли слухи, что некоторые князья и подданные нашего государя, будучи русской веры, принуждены были принять Римскую».

Братья войск своих не послали, но обещали Александру ходатайствовать перед Иоанном. Как мы говорили выше, государь при начале войны также разрешил Александру прислать своих послов в Москву для продолжения переговоров о мире. Прибывший в 1500 году смоленский наместник Станислав Кишка стал от имени Александра оправдываться во взводимых на последнего обвинениях.

Но Иоанн отвечал, что ему доподлинно известно о принуждении Александром всех православных в Литве к переходу в латинство: «К дочери нашей, к русским князьям, панам и ко всей Руси посылает, чтобы приступали к Римскому закону! Сколько велел поставить римских божниц в русских городах, в Полоцке и других местах? Жен от мужей и детей от отцов с имением отнимают, да сами крестят в Римский закон: так-то зять наш не принуждает к Римскому закону?..»

В 1501 году в Москву приехали послы королей Венгерского и Польского, которые просили Иоанна о мире, утверждая, что война его с Александром приносит большой вред христианству, так как все христианские государи хотят быть заодно против турок, причем они грозили помочь своими войсками брату, если государь не заключит с ним мира.

На это Иоанн отвечал, объясняя причины войны: «Мы зятю своему ни в чем не выступили; он нам ни в чем не исправил. Так если король Владислав хочет брату своему неправому помогать, то мы, уповая на Бога, по своей правде против недруга хотим стоять, сколько нам Бог поможет: у нас Бог помощник и наша правда». Тем не менее Иоанн обещал заключить с зятем мир на условиях, которые он сочтет приемлемыми.

Александр прислал нового посла, который объявил Иоанну, что за смертью Яна Альбрехта его государь провозглашен и королем Польским, каковое обстоятельство, впрочем, нисколько не увеличивало силы Александра, так как между литовскими и польскими панами шла крупная вражда и раздоры. Вслед за послом великого князя Литовского прислал свою грамоту Иоанну и папа Александр VI Борджиа, усердно прося заключить мир, чтобы соединиться всем христианам против турок. Грамоту эту привез венгерский посол, который от имени своего короля говорил, что общий поход против турок задерживается исключительно из-за войны Москвы с Литвою.

На это Иоанн ему отвечал: «Мы с Божиею волею, как наперед того за христианство против поганства стояли, так и теперь стоим и впредь, если даст Бог, хотим, уповая на Бога, за христианство против поганства стоять, как нам Бог поможет, и просим у Бога того, чтобы христианская рука высока была над поганством». Затем, указав на причины войны, Иоанн продолжал: «Короли Владислав и Александр объявляют, что хотят против нас за свою отчину стоять. Но короли что называют своею отчиной? Не те ли города и волости, с которыми князья русские и бояре приехали к нам служить и которые наши люди взяли у Литвы? Папе, надеемся, хорошо известно, что королей Владислава и Александра – отчины Польское королевство да Литовские земли от своих предков, а Русская земля от наших предков, из старины наша отчина…»

Наконец, Иоанн дал опасную (охранную грамоту) для больших литовских послов, которые приехали для мирных переговоров. Вместе с ними и Елена Иоанновна, ставшая королевой Польской, прислала с Иваном Сапегою горячее письмо к отцу, умоляя его заключить с мужем мир и уверяя, что он не принуждает ее к латинству.

«Государю отцу моему Ивану, – начиналось оно, – Божьею милостью государю всея Руси и Великому князю Володимирскому, Московскому, Новгородскому, Псковскому, Тферскому, Югорскому, Пермскому, Болгарскому и иных, Олена, Божьею милостью, Королева Полскаа и Великаа Княгиня Литовскаа, Русскаа, Прусскаа, Жемотскаа и иных, дочи твоа, тобе, государю и отцу своему, челом бьет…» – а заканчивалось, после уверений в правоте своего мужа, словами: «…со плачем тобе, государю моему, челом бию: смилуйся надо мною, убогою девкой своею, не оставь челобитьа моего, не дай недругом моим радоватись о беде моей и веселитись о плачи моем. Бо, господине государю, коли увидят твое жалованье на мне, служебници твоей, ото всих буду честна и всим грозна; а не будет ласки твоее, сам, государь и отец мой, можешь разумети, что ж вси мя отпустят прироженные и подданные государя моего. И для того послала есмь до тебе, государя и отца моего, челом биючи канцлера своего, наместника Бряславского и Жижморского, пана Ивашка Сопегу; и ты бы, государь и отец мой, пожаловал, выслухал его, и учинил на челобитье мое, и смиловался надо мною. А я, до моей смерти, богомолица и служебница твоа и подножье твое. Писан у Вильни, Генваря 2 день… Служебница и девка[7]7
  В описываемые времена замужние женщины именовались девками при обращении к старшим в знак почтения к последним не только у нас на Руси, но, по-видимому, во многих государствах Западной Европы; так, во Франции одна только королева называлась замужней – «мадам»; остальных же женщин даже их собственные мужья именовали «мадемуазель» – то есть девицами.


[Закрыть] твоа, Королева и Великаа Княгиня Олена, со слезами тебе, государю и отцу своему, низко челом бьет».