Текст книги "«Самокатчик»"

Глава 4

 
Стой, солдат! Придержи нервы,
Стисни зубы и глубже дыши;
Не ты первый, не ты последний:
Все служили, и ты служи.
 

Из солдатского блокнота

Поезд остановился неожиданно.

Разморенные, укачанные дальней дорогой военные даже не сразу поняли, что же произошло. Думали, очередная короткая остановка, которых до этого было уже великое множество. Наконец, очнувшись, загалдели, стали натягивать шинели, засобирались, заспешили к выходу. Понеслось по вагонам:

– Ура! Приехали!

– Где мой самолёт?

– Хана службе, мужики!

– Прощай, страна дождей, б… и велосипедов!

Вся эта разноголосица звучала как минимум на пятнадцати языках. И только мат, умело вставленный в середину или в концовку фраз, летел исключительно на великом и могучем. Для связки слов.

Офицеры и прапорщики, как и положено, оказавшиеся на улице одними из первых, подавали команды на очередное построение:

– Ракетчики с Херды, становись!

– Гера, разведка, строиться!

– Веймарские танкисты, р-равняйсь!

– Ордруф, артбригада, в две шеренги встали! – гремел у вагона басок прапорщика Кутяка. Сам Николай выглядел отдохнувшим, бодрым, как всегда чему-то улыбающимся. – Просыпайтесь, парни, будем прощаться!

Артиллеристы среди других спешно покидали вагон. На улице вставали в обозначенный строй. Санька Голиков, спрыгнув с подножки вагона, осмотрелся.

Лес, невдалеке ангары для самолётов; убегающая куда-то в туман взлётно-посадочная полоса; чуть ближе палатки-палатки, скамейки-скамейки, плац. Низкое, свинцового цвета небо над головой: давит, давит! А вон слабо виднеется большое, натянутое полотнище киноэкрана. Сразу узнал…

Военный аэродром Фалькенберг с позывным в радиоэфире: «Самокатчик». На этом аэродроме нёс службу 31-й гвардейский Никопольский Краснознамённый ордена Суворова 2-й степени истребительный авиационный полк.

Дежавю какое-то. Два года назад, лишь несколькими днями ранее, прилетел он сюда с ребятами из Волгограда. Сидели на этих же скамейках. В палатках дневали. Смотрели на этом самом киноэкране фильм «Джентльмены удачи». Мёрзли, хотелось есть, спать, давили ноги новые кирзачи… Кажется, вчера было. Но уже целых два года «с копейками» позади. Скоро – конец мучениям!

– Да посторонись ты! – напирали сзади. – Наши уходят.

Санька сделал пару шагов в сторону, поставив между ног чемодан, заправился, поспешил в строй. Ребята все рядом.

– Вот и тут дождь, – недовольно бурчал Славик.

– Да хрен с ним, недолго уже, – хорохорился Игорь.

– Хоть бы! – со вздохом отозвался практичный, наблюдательный Вовка. Подняв вверх голову, будто что-то рассматривая в молочной пелене тумана, уныло добавил: – По такой погоде ни один дурак не полетит. Даже военных самолётов не видно и не слышно, а не то что…

На него с разных концов недовольно зашикали, заставив замолчать. Но Санька про себя отметил, что товарищ, как частенько бывало, прав. Аэродром военный. И в первое их здесь пребывание боевые машины звеньями взлетали и шли на посадку каждые минут пять-десять, если не чаще. Теперь же в районе взлётно-посадочной полосы стояла тишина. Никакие самолёты не летали. Только на пересыльном слышался людской гомон да выкрикиваемые старшими групп и подразделений команды.

Между тем прапорщик Кутяк, поправив свою изогнутую явно не по уставу фуражку, оглядел заполнившийся строй из двух шеренг.

– Внимание! – голос его звучал по-прежнему твёрдо и властно. Но за все два года впервые для них прапорщик Кутняк не скомандовал: «Равняйсь!» или «Смирно!», а обратился просто: – Внимание, ребята! Сейчас строем аккуратно пройдём на территорию пересыльного лагеря, где вам предстоит лишь подождать своих рейсов на Союз. По дороге в лагерь из строя не выходить, поменьше болтать, смотреть под ноги. Давайте посчитаемся.

Понятливые «дембеля» затеяли перекличку:

– Первый!

– Второй!

– Третий!

– Четвёртый!.. – отрывисто летел счёт в ещё сильнее сгущающийся туман.

– Сорок второй!

– Хорошо, все, – заключил прапорщик. – Нале-во! Шагом марш.

Строй, гусеницей извиваясь при обходе небольших луж, зашагал в направлении аэродрома.

То слева, то справа навстречу и попутно двигались такие же или похожие воинские подразделения. Те, которые попадались навстречу, состояли из молодых, вновь прибывших на службу солдат. Они были молчаливы, сосредоточены. Шли строго прямо, лужи не обходили. Только крепче сжимали лямки вещмешков или по гражданской привычке совали руки в карманы. Очевидно, их вели к поезду. Со всех сторон их охраняли старослужащие, в основном сержанты.

При встречах из «дембельских» рядов летели колкие, иногда совсем грубые шуточки. В ответ – молчание. Лишь изредка позволяли себе огрызнуться сопровождающие. И совсем уж дикость, но бывало и такое, что на ходу распускал язык кто-то из молодых. Его тут же затыкали. Причём шикали и цыкали все вместе – и «дембеля», и сопровождавшие строй старшие. Всё, как и положено. А что положено? А то, что молодым ничего не положено. Закон!

Санька и Вовка шли молча, мерили шагами последние метры по угрюмой немецкой земле. Даже не верилось, что скоро не будет опостылевшей за два года суматохи, грубых выкриков, бесконечных приказаний и команд. Мама дорогая, когда же уже?!

Разминувшись со встретившимся в очередной раз на пути строем молодых солдат, Санька дольше обычного на них засмотрелся.

– Ты чего? – обратил внимание Вовка.

– Так, вспомнилось… Пацан там пошёл… Башка большая, как Дом Советов! А шапка хоть и мятая, но завидная. Такую накремишь да нагладишь – офигенная вещь получится! Самое оно на «дембель».

– Угу, – на ходу почти бесстрастно ответил Вовка, – обязательно снимут, пока до части доедет. А если нет, то в части уж точно.

– Какой старшина попадётся.

– И то правда. А ты не Головача случаем вспомнил?

– Ну да.

– Как о шапке сказал, так я сразу о нём и подумал.

– Что ж, родственные души!

Они строго, по-мужски друг другу улыбнулись. Истину о «родственных душах» оба усвоили давно. Ещё тогда, когда выяснилось, что мысли их часто совпадали. Ну, что же это ещё? Конечно, родственные души. Вот и теперь. Несколько десятков метров шли молча, воскрешая всплывшую в памяти обоих историю о Серёге Головаче – их бывшем сослуживце, а вернее, о его шапке.

Случилось это в Веймаре, два года тому назад. Их так же, как этих молодых, строем вели по огромному пересыльному пункту вперёд, в пугающую неизвестность.

Неровный строй. Каждый пятый новобранец хромает. То неумело намотанные портянки сбились в сапогах, трут мозоли; то сами сапоги выбраны не по размеру – жмут так, что сил нет идти. Но терпеть надо. Сопят ребята, хромают, мысленно молятся о том, чтобы скорее добраться до места. Грязища несусветная! Да когда это всё кончится? Хотя… Всё ещё только начиналось.

В строю пацаны из разных уголков СССР. В Фалькенберге, по прилёте в ГДР, успели немного перезнакомиться. Было у них на это полдня и ночь. Полдня сидели на скамейках; ночь – кто в палатках, кто дремал прямо на улице. Слякоть, туман, зябко.

Многих идущих в строю Санька и Вовка ещё не знали. Но балагур и весельчак Серёга Головач, кажется, из Днепропетровска, уже был им знаком. Он своим большим ростом и обаятельностью сразу привлёк всеобщее внимание. Впрочем, его разговор – вот что привлекло пацанов сильнее всего. Головач говорил на смешанном украинском и русском, плюс имел своеобразный акцент, плюс знание десятков, а быть может, сотен анекдотов. В общем, народ к нему сразу потянулся. Причём сам Головач знал немногих, а его почти все, кто шагал в строю.

Санька и Вовка где-то в середине колонны новыми, не снимаемыми уже третьи сутки, мокрыми и тесными сапогами упрямо месили тюрингскую грязь. Серёга ближе к авангарду. Рослый, колоритный, выделялся он среди всех ещё одним – своей большой, высокой серой солдатской шапкой. Хорошая была шапка – чуть светлее, чем у остальных. Даже у ребят, с которыми Головач призывался, головные уборы не такие. Ну что ж, бывает. Попалась человеку уникальная шапка. Может, хорошо это, а может, и не очень.

На неё сразу появилось немало охотников. Ещё в Фалькенберге «дембеля» засекли достойную вещь. Сначала со скамеек напротив покрикивали: «Эй, череп, возьми дедушкину шапку поноси! За счастье тебе будет. Давай махнёмся!» Покрикивали – и всё. Вставать со скамеек побаивались.

Между ними и молодыми на широкой песчаной полосе дежурили три офицера, которые, казалось бы, не обращали внимания на солдатскую болтовню. Но если кто-то пытался подняться со скамеек, они поочерёдно подавали голос, зачастую совсем не ласковый, типа: «Алё, воин, тебе неймётся? Ну-ка упал туда, откуда встал, не то обратно в часть загудишь!» Или: «Кто там поднял бестолковку? Ну-ка сели! Служба ещё не закончилась. Сейчас на строевую подготовку нарвётесь, благо плац рядышком!»

Нарушители дисциплины нехотя усаживались на место. Иногда недовольно бурчали обидное в адрес офицеров. А иногда со злостью обругивали молодых солдат только за то, что они совсем недавно были дома. На этом всё заканчивалось.

Ещё позже, когда новобранцев на ночь распределили по палаткам, прошёл слушок о том, что кто-то из «дедушек» хотел отобрать у Головача шапку силой. Но головной убор и его хозяина отстояли откуда-то явившиеся Серёгины земляки. «Дедушки» переговорили между собой – всё затихло.

И вот уже Веймар. Идёт-ползёт строй новобранцев. Тяжело вздыхают пацаны, головы опущены. Сопровождают подразделение четверо рослых сержантов-десантников и офицер. Он впереди: ведёт строй. Сержанты по двое, с обеих сторон. Конвой серьёзный.

Вокруг шум, гам, народищу! Вдруг откуда ни возьмись с разгона в строй влетает невысокий солдатик в зелёном засаленном бушлате. В мгновение ока сдернул с Головача шапку, бросил под ноги свою – всю замызганную, измазанную то ли углём, то ли мазутом – и мимо опешивших ребят бросился наутёк. Ловок, шустр! Никто из молодых даже понять ничего не успел. Сам Головач только протянул руку вслед солдатику и открыл рот, словно воздуха ему не хватало. У всех молодых – шок!

Десантники сработали чётко. На шум обернулся офицер. Только краем глаза увидев новобранца без головного убора и убегающего из строя солдата, рявкнул:

– Михайлов!

Уже и без команды изготовившийся к погоне десантник, оказавшийся ближе всех к инциденту, в тот же момент ринулся вперёд. Высокий, он в несколько здоровенных прыжков догнал пытавшегося затеряться в толпе воришку. Щуплого телосложения азиат на ходу запихивал свою «добычу» за пазуху. В это время невидимая сила в лице сержанта-десантника резко оторвала его от земли. Могучий Михайлов удерживал солдатика одной рукой за ремень, другой, словно слепого котёнка, за воротник бушлата. Азиат только и мог, что сучить в воздухе ногами и выкрикивать в адрес десантника пустые угрозы, правда, ещё матерился на ломаном русском.

– Бросай! – обратился к сержанту подоспевший офицер. От негодования у него слегка подрагивала нижняя челюсть.

Руки десантника разжались. Лёгкое, завёрнутое в бушлат тело солдатика шлёпнулось прямо в грязь.

– Шапку сюда, козлина! – крикнул офицер, в тот же момент самостоятельно выхватив её у похитителя. – Живо встал!

Солдат поднялся. Офицер, явно сдерживая накативший приступ гнева, начал допрос:

– Из какого подразделения?

– Эй… я… тут… – нечленораздельно начал азиат. Причём вид у него был такой, как будто это вовсе не он только что внаглую ограбил молодого солдата, а обчистили именно его, да ещё и задают какие-то вопросы.

Под бушлатом военного виднелся китель ПШ, подшитый простынёй толщиною в палец. Бляха ремня разогнута. На сапогах косо сточены каблуки. Про таких говорят: бурый воин!

Всё это не укрылось от опытного офицерского взгляда. Теперь надо было быстро принимать решение. Новобранцы стоят уставшие, поражённые происшедшим. Дети ещё. Решение… Быстро!

– Сюда документы! – тряхнул азиата за шиворот старший по званию.

Тот ещё пытался сохранить гордый вид. У него это даже получалось, если не считать того, что одна штанина, полбушлата и щека были измазаны жидкой грязью. И всё же узкие глазёнки быстро-быстро забегали. Слишком грозно выглядели разбушевавшийся офицер и стоявшие рядом десантники. И он полез во внутренний карман кителя. Достал военный билет.

Офицер почти выхватил его из рук солдата. Тут же, повернувшись, медленно, но уверенно пошёл к строю, на ходу читая:

– Селяфутдинов… Узбекская ССР… Танковый полк… – Небрежно закрыл билет, убрал в карман. Приблизившись к строю, махнул ладонью Головачу.

Тот робко вышел, ещё до конца не осмыслив произошедшее, настолько быстро всё случилось.

– Почему не защищаете себя, обмундирование, товарищ солдат? – строго спросил офицер.

– Так я… товарищ старший лейтенант, я даже не понял, – замямлил Серёга.

– Понимать надо, – успокаиваясь и отдавая бойцу шапку, продолжил старший. – Тут тебе не гражданка. Тут армия! Тут всё понимать надо. А то не ровен час не то что шапку – голову снесут, такие вот звери… – он кивнул в сторону топтавшегося на месте танкиста. Повернувшись, скомандовал: – Встать в строй!

– Есть! – тоном потерпевшего ответил Головач. На ходу натягивая на голову злосчастную шапку, он вернулся на место в строю.

В то же мгновение прозвучала команда:

– Равняйсь! Смирно! Шагом марш! – Подразделение новобранцев зашагало дальше. Впереди, как и прежде, шёл офицер, с двух сторон – десантники.

Некоторое время к нему на ходу, потеряв весь бравый вид, даже слегка согнувшись, подскакивал узбек-танкист.

– Товарищ старший лейтенант, – с мольбой в голосе клянчил воришка, – отдавай документы. Не буду больше, э! Отдавай, э!

Офицер вначале шёл, не обращая на эти возгласы ни малейшего внимания. И только через несколько десятков метров, не останавливаясь, с нескрываемым презрением и отвращением взглянув на грабителя, строго бросил:

– Найдёшь меня на пересылке, вместе с командиром подразделения. – И с раздражением добавил: – Постараюсь отучить тебя быть скотиной.

Тот, поняв, что разговор окончен, незаметно приотстал и вскоре затерялся в людских массах.

Теперь Санька и Вовка, вспомнив ту далёкую историю, улыбнулись. Как же дико это выглядело тогда – два года назад. И как же обыденно, буднично вспоминалось сейчас.

«Вот и все, что произошло со мной за сравнительно короткое время? – отвлёкшись, думал на ходу Санька. – А все говорят про возмужание, про настоящих, возвращающихся из армии мужчин. В чём же оно – это так называемое возмужание? Может, в том, что я уже не обращаю ни малейшего внимания на грубость, льющийся со всех сторон в уши отборный мат? Или, может, в том, что теперь не моргнув глазом могу врать? Или же в тяготах и лишениях, перенесённых на суровой караульной службе да в холодных сырых палатках на дальних полигонах? Но таких тягот и лишений хватало дома. Взять хотя бы время, когда работал помощником комбайнёра или пас в степи гурт коров… Так в чём же оно? – отказывался понимать Санькин мозг. – К чёрту! Всё к чёрту! Домой! В Светлое! Впереди длинная, полная всего нового жизнь! А этот дурдом скоро забудется».

Из задумчивого состояния Саньку, дёрнув за рукав, вывел Вовка:

– Пришли, кажется.

Действительно. Впереди из тумана показалось небольшое кирпичное здание КПП пересылки. Пока задние ряды только доходили до него, прапорщик Кутяк, предъявив документы, уже сбегал со ступенек обратно. Два рослых дневальных открывали скрипучие ворота.

– Заходим, – скомандовал Кутяк, – и сразу направо. Усаживаемся на скамейки, ждём.

– Так ночь же скоро, товарищ прапорщик, – возмутился кто-то из строя, – дождик накрапывает. Долго ли высидишь?!

– Садимся и ждём! – чётко повторил Кутяк. – Я к начальнику пересылки. С палаткой конечно же должно решиться. Не расклеитесь за часик. Служили все достойно, так давайте и расстанемся подобающим образом. – Он повернулся и, не обращая внимание на глухой, доносившийся из строя ропот, пошагал в открытые ворота.

«Дембеля» устремились за ним. Совсем рядом их ждёт самолёт, который домчит до мечты – до дома! Конечно, неприятно сидеть на сырых скамейках, но разве это препятствие, испытание? Так, лишь недоразумение. Сколько тяжелейших, труднейших барьеров пришлось преодолеть им за два года для того, чтобы оказаться здесь. Так что вперёд!

Почти целый час на скамейках сидели тихо-смирно. Даже не обращали внимания на проходивших мимо молодых. Ни разговаривать, ни просто о чём-то думать не хотелось.

За это время совсем стемнело. Слегка накрапывающий дождик усилился. Шинели и шапки стали заметно тяжелеть. «Дембеля» заволновались. Недовольство усилилось, когда уводили последнюю группу молодых, которые до этого тоже сидели на скамейках, только по левую от КПП сторону. В адрес командовавших новобранцами офицеров полетело:

– О нас забыли?

– Что, отработанный материал?

– Загнуться теперь на этих лавках?

Кто-то пошутил:

– Мамке хоть отпишите, что так, мол, и так: захлестало дождём… погиб смертью храбрых! Но никто не засмеялся. Офицеры ушли, не обмолвившись ни единым словом.

Тишина. Дождик то слабеет, то снова прибавляет. На большом виднеющемся в свете фонарей киноэкране передвижного кинотеатра запрыгали кадры фильма.

Санька и Вовка сидели плечом к плечу: так теплее. Нет, смотреть фильм они не станут. Хватит уже, один раз смотрели. Похоже, что такого же мнения их товарищи Игорь, Серёга, Ваня, Славик. Да и остальные «дембеля» такие же. Никто не повернул головы в сторону экрана. Забраться бы в тепло, пожевать сухпая и спать, спать, спать, чтобы скорее наступило «завтра». Ну, когда же уже?

Наконец объявился Кутяк в сопровождении невысокого капитана.

«Дембелей» еле подняли. Кто-то, невзирая на сырую погоду, дремал, кто-то не хотел вставать из-за принципа: бросили нас – ну и мы вас видали!

Командовал уже капитан:

– Стали в колонну по три и за мной! Шевелись!

Кутяк пытался прощаться, но всем стало не до него. Санька и Вовка успели сказать ему последнее «пока». Хороший мужик. Все в части знали, что солдат он попусту не обижал. Теперь, видя, что «дембелям» не до него, прапорщик выдохнул:

– Давайте, мужики! Счастливо добраться! – И, резко развернувшись, пошагал прочь.

От площадки со скамейками правее прошли совсем немного. Капитан остановил у большой палатки, внутри которой горел свет.

– Вот, товарищи солдаты, сержанты, ваше жильё. Располагайтесь на ночлег. Утром ждите команды. По лагерю не шарахаться. Вопросы есть?

Вопросов не оказалось. Уставшие от неопределённости, полумокрые от непогоды ребята гурьбой хлынули в палатку, радуясь хоть какому-то убежищу. Не хватало ещё заболеть перед самым вылетом в Союз!

В палатке, по обеим её сторонам, – наскоро сколоченные из неоструганных сосновых досок двухъярусные нары. Все, кто заходил с улицы вовнутрь, сразу пытались занять нижний ярус. Он заполнился быстро. Остальные «дембеля», толкаясь боками, локтями и чемоданами, полезли наверх. Образовавшаяся вначале сутолока вскоре прекратилась: все нашли свои места. Капитан в палатку так и не вошёл. Впрочем, никто не огорчился. После того как он дал команду занять помещение, о нём сразу забыли. А когда уже лежали на нарах, держа в руках или подложив под головы «дембельские» чемоданы, греясь друг о друга, многие, очень многие, засыпая, подумали: «Когда наконец кончатся эти приказы, распоряжения, команды? Когда?»

Палатка была проходной. Санька с товарищами расположились на нижнем ярусе нар, ближе к дальнему выходу. Каждый из ребят по-своему переживал последние дни, часы службы. Они держались вместе, но думали каждый о своём. Теперь, копошась и обустраивая места, на которых предстояло провести ночь, вдыхая стойкий запах сырой древесины, земляки и самим себе не казались единым целым. Будто некий вакуум объял каждого по отдельности, оставляя наедине с мыслями, с самим собой. Всякий в мечтах уже видел себя идущим по родному посёлку в роскошной военной форме с «дембельским» чемоданом в твёрдой мужской руке. Но… До этого оставалось пережить длинную немецкую ночь. Может, будет и ещё одна, максимум две, но то уже далеко в Союзе, в поезде, на родной земле, по дороге к дому.

Укладывались долго, сетуя на то, что теперь умело отутюженной, начёсанной форме точно придёт конец. Не хотелось выглядеть неряхами. Но что поделаешь? И ворочались на неоструганных досках нар, пытаясь улечься плотнее. И нечаянно цеплялись за наспех заколоченные неумелой солдатской рукой гвозди. Что поделаешь? Не они первые – не они последние. Все прошли через это.

Многие в палатке уже спали, когда в десять вырубили свет. «Отбой» в лагере по армейскому распорядку. Служба.

Саньке, спиной ощущавшему тепло Вовкиной спины и слышавшему, как во сне сопят товарищи, казалось, что за весь вечер он не проронил ни слова. Казалось или правда? Да и о чём говорить? Вроде всё уже сказано. Дом! У всех на уме дом. Только бы переночевать. Поэтому нет слов. Мысли Санькины там, далеко-далеко. Он, пытаясь уснуть, снова ударился в воспоминания…