Текст книги "Великие охотники и рыболовы"

Александр Островский: Охота как спасение от рутины

Александр Николаевич Островский – это человек, который, без преувеличения, сказал самое значимое слово в русской драматургии и театральном искусстве. Он не только написал более полусотни великолепных пьес (охотно берущихся в репертуар и сегодня), но и внес огромный вклад в реформирование театра. В сущности, поистине русский театр начинается с Островского. Александр Николаевич практически создал театральную школу. Так или иначе все театроведы это признают, а все более или менее образованные люди это знают.

Но мало кто знает, что, по воспоминаниям современников, он был еще и страстным охотником и рыболовом.

Правда, в отличие от большинства тех, о ком рассказывается на страницах этой книги, он никогда не выпячивал эту свою страсть. Охота и рыбалка оставались очень интимными увлечениями великого драматурга, которым он предавался, как только выдавался свободный денек. А таких деньков у Александра Николаевича случалось совсем немного.

Да и исследователи, даже те, кто всю свою жизнь посвятил изучению творчества и быта Островского, почему-то не придавали особого значения тому, что этот человек все свое свободное время (которого, повторю, у него катастрофически недоставало) предпочитал проводить с удочкой или ружьем.

Если бы Островский оставил хоть какую-нибудь автобиографию, то, можно не сомневаться, не одна бы ее страница содержала воспоминания об охоте. Многие издатели и редакторы неоднократно подбивали Александра Николаевича написать воспоминания и рассуждения о жизни. В их числе, скажем, основатель и главный редактор журнала «Русская старина» М. И. Семевский, в письме к которому Островский писал:

«…Я сам уже давно мечтаю, что «вот я буду писать свои воспоминания», как это будет мне приятно, как это будет живо и правдиво, сколько нового я скажу… Но я знаю в то же время, что мечты мои так мечтами и останутся. Чтобы привести в порядок свои воспоминания и хоть только начать их как следует, нужны покой и досуг; а ничего этого у меня нет, и не будет, и быть не может!

С лишком 30 лет я работаю для русской сцены, написал более 40 оригинальных пьес, вот уже давно не проходит ни одного дня в году, чтобы на нескольких театрах в России не шли мои пьесы, только императорским театрам я доставил сборов более 2 миллионов, и все-таки я не обеспечен настолько, чтобы позволить себе отдохнуть месяца 2 в году. Я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю или обделываю сюжеты вперед, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, т. е. без хлеба, с огромной семьей, – так уж до воспоминаний ли тут!

Не рассчитывайте на меня, многоуважаемый Михаил Иванович, воспоминания – для меня роскошь не по средствам».

Ах, если бы Александр Николаевич нашел время и силы написать эти воспоминания!

Впрочем, есть ведь его письма, есть воспоминания известных людей того времени, в беседах с которыми Островский часто проводил время. Наконец, вспомним и его дневник…

Род Островских происходил из костромского селения Остров (отсюда, понятное дело, и фамилия) и принадлежал к духовно-мещанскому сословию. Дед Александра Николаевича был приходским священником. Отец тоже собрался было идти по этой стезе и окончил духовную семинарию, но затем подался в юриспруденцию, а выйдя в отставку, занялся в Москве частной адвокатской практикой и на этом поприще стал довольно известен, даже разбогател. В 40-х годах он переехал из Москвы в Костромскую губернию, где приобрел (о чем всегда мечтал) настоящее дворянское имение – Щелыково.

С этим имением связана практически вся жизнь Александра Николаевича Островского. Он стал настоящим патриотом костромского края и любил рассказывать о мужестве мужика-костромича, «выходившего сам-один с рогатиной и ножом на бурого медведя».

Александр появился на свет 31 марта 1823 года в Москве. О его раннем детстве известно немного. Мать его – также духовного сословия – умерла, когда мальчику было всего восемь лет, это было сильнейшим ударом для маленького Александра.

Впервые на охоту Островский попал в юности, когда отец практически обманом увез его в недавно купленное имение Щелыково, чтобы разлучить сына с возлюбленной – Агафьей Ивановой. Это была необразованная, но добрая и умная девушка, мещанского сословия, связь сына с которой Николай Федорович Островский, возведенный в 1839 году в дворянство, считал абсолютно недопустимой.

Александр взял с собой для компании своего приятеля Николая Ягужинского, человека, как он сам писал, «пропащего», но веселого и способного украсить любое общество.

Именно в тот день, когда приятели выехали из Москвы, А. Островский стал вести дневник. Здесь-то мы и найдем его первые мысли, относящиеся к охоте:

«Ныне поутру ходили осматривать места для дичи. Дичи пропасть. Щелыково мне вчера не показалось, вероятно, потому, что я построил себе в воображении свое Щелыково. Сегодня рассмотрел его, и настоящее Щелыково настолько лучше воображаемого, насколько природа лучше мечты».

Чуть позже Островский, уже совсем не сдерживаясь, восторгается местными условиями:

«Рыбы и дичи здесь пропасть. К нам поминутно носят то аршинных щук, которая стоит двугривенный, то рябчика или утку, что стоит 20 копеек ассигнациями…» Далее он жалуется: «Ружье у меня очень плохо, дальше 30 шагов бить нельзя. Мы пробовали его в цель, в 40 шагах разносит дробь на сажень».

А давайте-ка прикинем, что за ружье было у молодого человека? Итак, если речь идет о сорока шагах, то пусть это будет 30 метров – нормальная прицельная дистанция стрельбы. А сажень – это чуть больше двух метров.

Ну да, прав Александр Николаевич. Бой у ружья был неважный, да что уж там говорить, дрянное ружьишко у него было. И никакие кустарные меры по повышению кучности, известные опытному охотнику – вроде пересыпки заряда дроби тальком или крахмалом, боюсь, здесь уже не помогли бы.

Однако продолжим.

Несмотря на то что с ружьем Александру не повезло, они с неунывающим приятелем Ягужинским и с ружьями обошли все окрестности Щелыкова в надежде подстрелить какую-нибудь дичь. Настрелять не настреляли, но перезнакомились со всеми мужиками-охотниками в окрестностях. Они-то, эти мужики, и «подсадили» на охоту, как сейчас принято говорить, Александра Островского.

В итоге получилось так, что вместо запланированных пары недель Александр прожил в новом имении отца аж до осени. Но девушку, от которой отец его увез в новое имение, Александр не забыл. Женился именно на ней и прожил в счастливом браке почти 18 лет.

С тех пор Щелыково и окрестности стали любимым местом Александра Николаевича. Теперь он приезжал сюда часто и оставался подолгу. Здесь же он и работал.

И после смерти отца он продолжал здесь часто бывать, благо у него сложились прекрасные отношения с мачехой. Ну а потом он вместе со своим братом Михаилом, который был крупным государственным чиновником, и вовсе выкупили имение у бывшей жены своего отца.

Александр Николаевич любил приехать в Щелыково с началом цветения черемухи – именно в это время в местных реках начинался отличный клев. За удочкой у омута на реке Куекше Александр Николаевич нередко сочинял сюжеты своих пьес – спокойная, созерцательная обстановка способствовала творческой работе.

Впрочем, в своих письмах, наряду с рассказами об охоте и рыбной ловле, Островский все чаще пишет: «Занят, как каторжный, над своей пьесой…», «От умственного напряжения так расстроились нервы, что потерял сон и аппетит и дошел до отчаяния», «…Работать без отдыха и собирать за свою работу гроши – вот это наше дело».

Несмотря на всероссийскую известность, Островский зарабатывал не то чтобы мало, но – ему платили за каждый спектакль понемногу, и поэтому он не мог прекращать работу. Кроме того, уже готовые пьесы приходилось постоянно «латать» и «перекраивать» после вмешательства цензурного ведомства и чиновников управления казенными театрами. Хотя постоянное сетование Александра Островского на то, что работает он за сущие гроши, можно смело отнести к кокетству творческого человека.

Работал он стандартно – часть весны и лето у драматурга уходило на обдумывание сюжета и главных героев будущего произведения, к непосредственной же чистовой работе он приступал только с сентября. Тут уж он работал не покладая рук и, по его собственному выражению, «не разгибая спины». Работа над новой пьесой занимала обычно от месяца до двух.

Огромное количество произведений Островского было написано в Щелыкове. Среди них «Бесприданница», «Поздняя любовь», «Бедная невеста», «Правда хорошо, а счастье лучше», «На всякого мудреца довольно простоты», «Не было ни гроша, да вдруг алтын» и многие другие пьесы, полностью или частично.

Работая в Щелыкове, Александр Николаевич всегда пытался найти час-другой для того, чтобы пройтись с ружьем или посидеть на берегу с удочкой. Здесь это было куда проще сделать, чем в суетливой Москве.

Глубокая провинция, мало посещаемые городскими охотниками угодья, полные дичью, а также рыбные реки Куекша, Сендега и Мера полностью обеспечивали небольшой досуг Островского отдохновением от дел, да и заряжали драматурга толикой охотничьего адреналина.

Но находиться все время одному даже в таких благодатных местах Александру Николаевичу не слишком хотелось. Он периодически пытался зазвать к себе столичных приятелей. Вот, например, отрывок из его письма поэту и журналисту Н. В. Бергу, датированного 1877 годом: «Что бы тебе прокатиться ко мне в деревню! Местность восхитительная и здоровая, всякой охоты изобильно. Доехать можно скоро и удобно; для гостей у нас особый дом выстроен».

А вот строки из другого письма: «Приезжай, сделай милость. Как ни хорошо в Щелыкове, но одному все-таки скучно. Охота нынче хорошая, рыбная ловля отличная, но я один не могу наслаждаться ничем и потому большей частью сижу дома».

Интерес к охоте у Островского постоянно подстегивал его хороший приятель, артист Александринского театра Федор Алексеевич Бурдин. Помимо того, что он был очень влиятельным человеком – он держал так называемый «открытый дом», где собиралось «общество» Санкт-Петербурга, – Бурдин был еще и заядлым охотником.

Федор Бурдин был неплохим человеком, но актерский его талант многими критиковался. Однако свое влияние и знакомства он распространял, в том числе, и на то, чтобы без излишних проблем «протаскивать» произведения Александра Островского через цензурный комитет и театральное чиновничество. В свою очередь, Островский, как мог, поддерживал своего товарища. В частности, он подготовил для его бенефисов 13 пьес. И вообще, этих двоих связывала еще и простая человеческая дружба.

Благодаря тому, что актер Бурдин был страстным охотником, в переписке двоих товарищей чаще, чем где-либо еще, встречается тема охоты. Вот отрывок из письма Бурдина Островскому, в котором он приглашает приятеля погостить в свое имение:

«На твои вопросы отвечаю пунктуально: поместился я прекрасно, для приема приятелей все готово; места для гуляния, охоты великолепные. Местоположение – прелесть, вода, поля, лес… Охота представляет следующую дичь: бекасы, дупеля, тетерева, зайцы и утки в бесчисленном множестве (особенно утки), из рыбы изобилие громадных окуней, щук, лещей и язей».

Из села Новое Глубокое он писал Островскому в 1870 году: «Охота обещает здесь быть превосходной, судя по огромному количеству болот, тетеревей тоже множество, как утверждают крестьяне».

В следующем, 1871 году Островский пишет своему товарищу: «Приезжай поскорее, ты можешь попасть на хорошую охоту и уж наверное на отличную рыбную ловлю».

В 1875 году Островский сообщает, что недалеко от его имения сдается хорошая дача, и следующим образом живописует предстоящие охотничьи возможности: «…Тетеревиная охота всего в полуверсте, в лесу и по речке есть болотца, может, найдется и красная дичь. Если ты согласишься, я сниму эту аренду сейчас же, а то могут и перебить».

Недалеко от усадьбы А. Н. Островского жил простой деревенский охотник Петр, который, по сути, исполнял обязанности личного егеря Александра Николаевича и его гостей и, судя по всему, делал он это не просто из интереса и любви к театральному искусству. Каждый раз, как Островский приезжал в Щелыково, Петр навещал его и рассказывал, на что сейчас можно охотиться, где именно и каким способом.

Вот что пишет Островский в письме к жене в 1864 году: «Был у меня Петр-охотник и сказывал, что в нашем лесу вальдшнепов видимо-невидимо. Завтра идем стрелять…»

А Федору Бурдину он пишет в одном из писем за 1874 год: «Сегодня был у меня Петр-охотник и говорил, что очень хороша тяга…»

В последние годы жизни Островский перестал ходить на охоту по причине нездоровья, но оружие и охотничье снаряжение держал в полном порядке, надеясь, что если к нему в гости приедут друзья-охотники, то он сможет их порадовать.

В отличие от других русских писателей-охотников, произведения которых то тут, то там украшены ярко выписанными охотничьими сценами, в пьесах Александра Николаевича не только нет охотничьих сцен, но и охота как таковая не упоминается вовсе. Вместе с тем охотничье увлечение он пронес почти через всю свою жизнь – с юности и до последних лет. Оно скрашивало его довольно нудные и очень напряженные рабочие будни и позволило сохранить не только физическое здоровье, но и ясный ум до конца жизни.

Николай Пржевальский: Четыре путешествия длиною в жизнь

Многогранная и противоречивая личность. Один из тех людей, кто страсть свою сделал профессией и потому прожил насыщенную, красивую, весьма полезную для людей, хоть и короткую жизнь.

Противоречивость натуры Николая Михайловича Пржевальского проявлялась во многих гранях его жизни. Стопроцентный шляхтич белорусско-польского происхождения – но это не помешало ему стать участником подавления польского восстания 1863 года, причем в качестве добровольца. Увлеченный охотник, но и тонкий исследователь. Человек резкий и нервный, моментально пускавший в ход не только нагайку, но и винтовку, но вместе с тем – прирожденный дипломат. Прекрасный муж и отец, но и непоседа, который просто не мог оставаться долгое время дома.

Человек малосведущий при упоминании этой фамилии первым делом вспоминает – что? Правильно, лошадь! Что ж, была и лошадь.

Но обо всем по порядку.

Николай Михайлович Пржевальский родился в деревеньке Кимборово Смоленской губернии 12 апреля 1839 года. Он принадлежал к знатному, но совершенно обрусевшему шляхетскому роду, восходившему в своей славе еще к литовско-московским войнам. К тем временам, когда пограничный между двумя непримиримыми княжествами Смоленск переходил то в одни руки, то в другие.

Отцом Николая был отставной офицер Российской Императорской армии, он умер, когда мальчику едва миновало семь лет. Поэтому Николай воспитывался матерью – Еленой Алексеевной, урожденной Каретниковой. Это была женщина строгая, как принято говорить, «старой закалки», твердая и решительная. Ей принадлежало около тысячи десятин земли и около сотни крестьян, что позволяло семье жить в относительном достатке, но без излишеств. «Розги были выдающимся явлением в ее педагогике», – вспоминал о своей матери Николай Михайлович. После смерти отца семья переехала в имение Отрадное, расположенное неподалеку.

Немалое влияние на маленького Николая оказала его нянька, крепостная Макарьевна – она баловала мальчишку, рассказывала ему сказки. Пржевальский вспоминал: «Из всех сказок особенно нравилась мне, мальчику непокорному и шаловливому, «Иван, великий охотник»; бывало, как только закапризничаю, нянька и говорит: «Хочешь, я расскажу тебе об Иване, великом охотнике?» – и я тотчас стихаю».

Первым учителем Николая (а обучать грамоте его стали пяти лет от роду) был его дядя, брат матери – Павел Алексеевич Каретников. Человеком он был довольно легкомысленным, промотал свое имение и нашел приют под крылом своей сестры. Главной страстью учителя Николая была охота.

Как и следовало ожидать, он с легкостью «подсадил» на это дело и своего малолетнего племянника. По воспоминаниям Пржевальского, сначала он стрелял из лука, сделанного для него дядей-учителем, затем – из игрушечного ружья желудями, ну а в 12 лет он получил в подарок свое первое всамделишное дробовое ружье и стал настоящим охотником.

С поступлением в гимназию его охотничьи вылазки не прекращаются. Каникулы тогда у гимназистов были длинными, с мая по октябрь, так что времени на охоту хватало.

Знакомые Николая Михайловича вспоминали, что именно охотничья страсть, в самом широком смысле этого понятия, сделала из него путешественника. Охотой он занимался всегда и везде, куда бы ни заносила его судьба: от Смоленской губернии до Киргизии и Китая.

После окончания гимназии в 1855 году он записывается на службу в качестве унтер-офицера Рязанского пехотного полка. После присвоения офицерского звания переходит на службу в 28-й Полоцкий пехотный полк.

Этот офицер был настоящей «белой вороной» в полку. Он не пил, не курил, карты его не интересовали, все сидел с книжками в свободное время. А если удавалось, уходил в лес с ружьем. Коллеги-офицеры считали его по меньшей мере странным человеком, особенно когда он вдруг, в порывах откровенности, рассказывал, что это именно ему дано открыть истоки Белого Нила и исследовать потаенные районы Приамурья.

Пржевальский проявил себя как активный и очень грамотный офицер, поэтому ему было разрешено поступить в академию Генерального штаба, где готовились руководящие кадры для Российской Императорской армии. Успешно сдав экзамены, он в 1861 году стал слушателем этого учебного заведения. Впрочем, через год его чуть не исключили из академии, когда во время поездки на топографическую практику в Боровичский уезд Новгородской губернии он попросту забыл, зачем туда приехал, увлекшись охотой на местных болотах. Однако в академии его оставили: благодаря уникальной памяти он все-таки сдал экзамен на отлично.

Уже на первом курсе он пишет первое свое небольшое литературное произведение со странным (для такого молодого автора) названием «Воспоминания охотника». Его публикуют в журнале «Охота и коннозаводство», но гонорара, на который рассчитывал нуждающийся в средствах Пржевальский, ему так и не заплатили.

На втором курсе он пишет куда более серьезный труд: «Военно-статистическое обозрение Приамурского края». Он собрал все известные опубликованные данные о Приамурском крае и изложил их сжато и доходчиво, уместив все в одном труде. Эта работа было высоко оценена научным географическим сообществом России, и молодой офицер был принят в действительные члены Русского географического общества.

После окончания академии Пржевальский отправляется в Варшаву, он назначен преподавателем истории и географии в открывшееся здесь юнкерское училище. Молодой наставник был очень популярен среди юнкеров. Однако тихая жизнь в столице Царства Польского его совершенно не устраивала.

В 1866 году, после множества рапортов и преодоления кучи препятствий, Пржевальский получает наконец перевод в Генштаб с приписыванием к Восточно-Сибирскому военному округу.

Начальник штаба сибирских войск (и, кстати, председатель Сибирского отдела Географического общества) генерал В. К. Кукель для начала поручил вновь прибывшему офицеру привести в порядок библиотеку округа, что и было с блеском сделано за три месяца неустанной работы.

Потом была первая, очень скромная по своему составу и выделенным средствам, экспедиция. В ней участвовал сам Пржевальский, два казака и 16-летний юноша-гимназист Николай Ягунов, неплохо знавший топографию и готовый изучить ремесло препаратора. Припасов много с собой не брали, надеясь прокормиться одной лишь охотой. Цель экспедиции была сложна и проста одновременно – исследовать территорию близ мест расположения двух батальонов армии и разведать пути в Корею. Кроме этого, стояла задача изучить зоологические и ботанические объекты в этих краях.

Путешествие началось в устье Уссури, с берегов Амура, и продолжалось до озера Ханка, в которое впадает река Сунгуча, вытекающая из Уссури.

Скоро путешественники знали практически все об обитателях этих мест. Река и озеро богаты были прежде всего рыбой, Пржевальский насчитал здесь около 300 ее видов. Особенно его впечатлило обилие осетровых, да каких! Одна калуга (ее называют еще амурский гигант) могла весить до тридцати пудов.

С 1867-го по 1868 год он вместе с небольшим своим отрядом предпринял множество путешествий – марш-бросков. Умудрившись по ходу дела выполнять и военно-полицейские функции, например усмирить банду китайских разбойников.

В 1870 году Пржевальский и подпоручик Пыльцов отправились в первое путешествие в Центральную Азию. Цели перед экспедицией стояли военно-исследовательские. В начале ноября они отбыли в Кяхту, оттуда в Пекин и далее, к северному берегу озера Далай-Нор. В этом путешествии за три месяца экспедиция прошла почти 4000 километров.

Еще одна экспедиция по Центральной Азии была предпринята в 1872-м и 1873 годах. Ее результатом для нашего героя стало сочинение «Монголия и страна тангутов».

Все свободное время Николай Михайлович предается охоте. Именно охота теперь является смыслом, сутью и судьбой экспедиции. За счет охоты она кормится, при помощи охоты добываются зоологические препараты. Теперь это – не просто увлечение, это – сама жизнь.

Второе путешествие – из Кульджи по реке Или, далее через Тянь-Шань, к озеру Лоб-Нор – он предпринял в 1876 году. В следующем году он надолго остановился на этом озере, наблюдая за птичьими перелетами, много и активно охотясь – по большей части в научных целях. Эта экспедиция была описана в его труде «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор».

На третьей экспедиции, состоявшейся в 1879 году, остановимся чуть подробнее.

Отряд из 13 человек под предводительством Николая Михайловича выдвинулся из города Зайсан. Цель была – пройти по реке Урунгу, далее по пустыне до оазиса Хами, снова пустыней до оазиса Са-Чжэу и через горный хребет войти в Тибет.

Однако Тибет был закрытой страной. Местное население (и правительство) было настроено к чужакам по большей части настороженно, а иногда и крайне агрессивно. Но экспедиция была предпринята не зря. Возвратившись в Россию, Пржевальский – уже полковник – дал описание неизвестной ранее лошади, а также привез в Санкт-Петербург ее череп и шкуру. Это открытие и получило чуть позже его имя. Вот мы с вами, читатель, и добрались до пресловутой лошади Пржевальского.

С 1883-го по 1886 год Пржевальский предпринял еще одно путешествие по Азии. Все они очень подробно описаны в его книгах. Это – захватывающая приключенческая, но абсолютно документальная литература. Ведь в основу этих книг легли дневники Николая Михайловича, которые он прилежно вел изо дня в день во время всех своих странствий.

По возвращении из четвертого путешествия Пржевальский осел у себя в имении. Надо же было и отдохнуть малость! Но что подразумевал Николай Михайлович под отдыхом? Сам он вот что писал о тех временах:

«Среди лесов и дебрей смоленских я жил все это время жизнью экспедиционной, редко когда даже ночевал дома – все в лесу, на охоте за глухарями, рябчиками и прочим».

Отдохнув таким образом, едет он в Москву, для подготовки к следующей азиатской экспедиции. Там его настигает известие о кончине его любимой няньки. Той самой Макарьевны, бывшей крепостной. Хотя это не было для Пржевальского нежданным известием – его няня тяжело болела, тем не менее он был крайне опечален.

В 1888 году он уже в городе Пишпеке (нынешний Бишкек – столица Киргизии), готовится к пятой своей экспедиции. Но тут ему сообщают, что совсем недалеко от Пишпека обнаружено множество фазанов. Естественно, незамедлительно была организована охота. Во время охоты в жаркий день он попил воды из реки. Во всяком случае, именно этим врачи объяснили причину, по которой Пржевальского сразил тиф.

Помочь ему медицина конца XIX века не смогла. Предчувствуя кончину, герой нашего повествования попросил похоронить его на берегу Иссык-Куля в походной одежде, а на могиле написать просто «Путешественник Пржевальский». Умер он 20 октября (1 ноября) 1888 года в городе Караколе. Через несколько месяцев по высочайшему указу Александра III «для увековечивания в Средней Азии памяти Николая Михайловича Пржевальского» город был переименован в Пржевальск.