Текст книги "Судный день"

«Бубновый валет, бубновый валет… – начал вспоминать Нуарб. – Что-то знакомое… и об этом, кажется, мне рассказывал Маэстро…»

Глава шестая

В редакцию Виктор Штольнев приехал почти в одно и то же время с редактором Финкильштейном. Обменялись рукопожатием и несколькими репликами, и Штольнев принялся за вычитку своего материала, уже сверстанного для следующего номера. Но пока он летел в Москву, главы «большой восьмерки» в последний момент приняли внеплановую резолюцию, касающуюся положения на Ближнем Востоке, где на территории Ливана уже шла настоящая война между Израилем и боевиками из Хезбаллы.

Вычитав и внеся в материал незначительные поправки, Штольнев зашел к редактору, в кабинете которого и состоялся разговор по горячей теме:

– Ты думаешь, жизнь двух солдат стоит настоящей войны? – спросил Штольнев. – Может, в этой связи нам следует дать какой-нибудь комментарий?

– События развиваются настолько стремительно, что любой комментарий завтра устареет. А мы ведь не газета… – И вдруг Финкильштейн сменил тему разговора: – Ты лучше скажи, когда, наконец, соберешься в командировку?

– Я не думаю, что это надо делать сломя голову. Да и самолеты падают чуть ли не каждый день…

– Ты имеешь в виду катастрофу А-310 в Иркутске?

– Не только… и в Крыму разбился борт с начальством из ВМФ, сочинский рейс накрыла морская волна… Очередная обойма авиакатастроф…

– Не беспокойся, на одной и той же посадочной полосе вряд ли смогут произойти два ЧП подряд. Ты ведь должен лететь до Иркутска?

– А другого пути в долину реки Ивановки, как мне кажется, нет.

– Обязательно прочти мой материал об этом нейтринном телескопе, я его уже перебросил на твой компьютер. Всё не так просто, как может показаться на первый взгляд… – Финкильштейн поднялся и подошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на подернутую голубоватой дымкой Москву. Не оборачиваясь, снова заговорил: – Подумай, в самое трудное для России время… в 1992 году, правительство принимает решение финансировать этот безумно дорогостоящий проект, как будто более важных дел не было. Это в то время, когда Валовой Продукт уже летел под откос, страна захлебывалась в политических катаклизмах, государственный долг все больше и больше зашкаливал! И вдруг выделяются колоссальные средства на строительство какого-то телескопа… Построили, причем – в рекордные сроки. Всё делалось в строжайшей тайне, ведь до 1998 года никто о нем и слыхом не слыхивал… К чему была такая спешка? И такая секретность?

– Да, это интересно… И ещё интереснее, если при этом учесть незапланированные консультации «восьмерки» с учеными. Но Чагин – хитрован, не раскалывается…

– И не расколется.

– Зачем тогда приглашал на Байкал?

– Как интеллигентный человек, он должен был так поступить… И, возможно, надеялся, что Байкал далеко, просто так туда не поедешь, мало ли что…

– А и в самом деле, зачем туда ехать, тратить деньги и время? Я лучше в свою любимую Японию смотаюсь, там хоть вода теплая…

– Не спеши с выводами. Почитай материал, прикинь, ты же опытный журналист и сможешь отличить фуфло от стóящей информации… Так что оформляй командировку и дуй. Попытайся наладить отношения с другими сотрудниками лаборатории, наконец, влюби в себя какую-нибудь лаборанточку… Сам знаешь, как добывать информацию, а то, что за этим кроется что-то чрезвычайное, я не сомневаюсь. В крайнем случае, при абсолютном нуле информации, возьмешь интервью у бортпроводницы, которая спасла жизнь двум десяткам пассажиров.

– Да о ней растрезвонили все, кто мог и в России, и за…

– Это неважно, когда все о ней подзабудут, мы дадим твой очерк. Она молодая, красивая, а о таких людях писать всегда интересно… Но решать тебе…

Уже находясь в аэропорту, Штольнев позвонил в офис Чагина. Женский голос ответил, что Нестор Петрович отбыл в Академию наук и возвратиться не раньше трех часов.

В Иркутск Штольнев вылетел из Шереметьева на самолете авиакомпании «Сибирь», на борту такого же А-310, один из которых неделю назад не вписался в посадочную полосу Иркутского аэропорта и сгорел почти со всеми пассажирами.

Полет начался довольно успешно: и вовремя вылетели, и набор высоты прошел спокойно, и Урал с его непогодой уже остался позади, но после Новосибирска начались странности. Бортпроводница, до этого момента безукоризненно собранная и улыбчивая, вдруг стала часто бегать в кабину пилотов, и Штольнев в какой-то момент отметил, что ее ухоженное лицо стало меняться. По ее тревожному взгляду, вдруг побледневшим щекам стало заметно, что девушка чем-то взволнована. Затем он увидел, как она переговаривается с другой стюардессой и что-то той втолковывает, тревожно поглядывая в сторону салона.

И вот наступил момент, которого Штольнев боялся, хотя каким-то необъяснимым образом чувствовал, что все к этому придет. Прозвучала команда пристегнуть ремни безопасности и сохранять спокойствие. Это произошло где-то над Минусинском. Штольнев пристегнулся и мысленно стал прощаться со всеми, кто ему дорог…

Он смотрел в иллюминатор, но там кроме мрачной глубины облаков ничего не было видно. Слух его обострился до такой степени, что он расслышал, как где-то в передних рядах женский голос утешал кого-то, скорее всего ребенка: «Котик, не бойся, поцелуй крестик и боженька нам поможет…»

Потом раздался детский плач, какой-то мужчина попросил таблетку валидола, бортпроводница снова скрылась в кабине самолета, а когда вышла, все отметили ее мертвенную бледность. Однако выучка девушку не выдала: спокойным, размеренным, без малейшей накладки голосом она произнесла: «Уважаемые пассажиры, по техническим причинам посадка самолета задерживается. Прошу вас сохранять спокойствие и оставаться на местах с пристегнутыми ремнями. Быть может, кто-то желает минеральную воду?» Чей-то не очень трезвый голос ответствовал ей: «Тащи лучше, дочка, сюда водяру, и как можно больше…» Этот зычный голос неожиданно разрядил несносную, словно притаившуюся, тишину, грозящую панической бурей. Самолет начал делать круги, и Штольнев понял: лайнер сжигает топливо, а это значит, что намечается аварийная посадка. Он вдруг вспомнил слова редактора о невозможности сразу двух ЧП на одной и той же посадочной полосе, и начал считать круги, ориентируясь по двум дымящимся внизу заводским трубам и по синей ленте Ангары. Один виток… второй… третий… Монотонное, не сулящее ничего определенного кружение.

Но что примечательно – по мере того как самолет выжигал топливо, кружась, над Иркутском, лица у проводниц светлели, они всё увереннее откликались на просьбы людей и уже вовсю улыбались. И это были не вымученные улыбки. А та стюардесса, которая объявила о задержке посадки, в закутке возле пилотской кабины уже подкрашивала губы у небольшого зеркальца. «Значит, она готовится к встрече, значит будем жить…» – подумал Штольнев, ощутив прилив надежды. И когда завершился семнадцатый круг, самолет выровнял курс и пошел на посадку.

Штольнев отвернулся от иллюминатора, зажал руки между колен, подался вперед и, закрыв глаза, молча начал читать «Отче наш». Затем перешел на счет – самое эффективное средство в критические минуты. Так бывало и в Чечне, так было и в Сараево, когда кругом свистели пули и рвались снаряды. Когда подошел к третьей сотне, самолет встряхнуло, и вместе с этим толчком по салону пронесся общий вздох облегчения. Шасси уверенно коснулись бетонки… пробежка… торможение… и…

Он встал в очередь на выход, но уже у самого трапа вдруг раздумал выходить и прошел в пилотскую кабину. На всякий случай достал из кармана журналистское удостоверение.

В кабине было тихо. Один из пилотов жадно пил воду прямо из литровой бутылки, другой поливал минералкой лицо, голову – и в этом действе был что-то такое, от чего и Штольнев почувствовал влагу под веками. Расспрашивать летчиков он посчитал крайне неудобным. Едва сдерживая дрожь, пошел на выход.

Какая разница, что и почему случилось, важно, что благополучно приземлились и, возможно, все обязаны жизнью этому лысоватому в белой сорочке с галстуком мужику, который охлаждал себя обычной минералкой… Позже он прочтет в газетах, что авария по существу была неотвратимой, что только благодаря высокому профессионализму… И так далее…

Выйдя на бетонку, он поразился обилию пожарных и машин «скорой помощи». Слышались причитания и слезы радости, кто-то выкрикнул «Всем чертям назло мы долетели!» «Да, кто-то, видимо, очень хотел, чтобы я сюда не добрался, но потом передумал… А с какой целью?» Штольнев достал сотовый и набрал московский номер Чагина. Ученый оказался на месте. Сообщил что завтра вылетает в Иркутск, пообещал созвониться с лабораторией в долине Ивановки и распорядиться о встрече журналиста. Это была приятная новость, ибо ничто так не нервирует командированных людей, как перспектива какого-нибудь бытового неустройства…

Штольнев прошел в аэровокзал, ему нужна была городская справка, чтобы узнать, как добираться до устья речки Ивановки. Оказывается, конец не близкий: 106 километров.

Автобус должен был подойти через четыре часа. Журналист зашел в кафе, в нем было прохладно, вкусно пахло. В меню значился холодник с оливками. Но когда официантка принесла заказ, Штольневу вдруг стало дурно: видимо, дал о себе знать перенесенный в полете стресс. Он еле успел добежать до туалета, где его больно вырвало желчью. Сам виноват, не надо было курить натощак… Умылся холодной водой и все еще ощущая слабость в ногах вернулся за столик. Есть холодник не стал, выпил стопку водки, зажевав ее соленым ломтиком омуля.

Затем он дошел до автостанции, нашел местечко попрохладнее и поуютнее и принялся читать снятый с компьютера материал своего шефа о Байкальском подводном телескопе.

Начал с преамбулы: «В зимнюю экспедицию 1992 года в расчетной точке озера Байкал, на глубине 1370 метров, на расстоянии около четырех километров от берега, был установлен несущий каркас телескопа, подведены донные кабельные линии, связывающие его с береговым компьютерным центром управления и обработки данных. В апреле 1993 года была введена в эксплуатацию первая, а в 1996 году – вторая очередь установки. С этого момента Байкальский нейтринный телескоп наряду со сверхчувствительными детекторами MACRO (Италия) и SUPERKAMIOKANDE (Япония) вошел в число трех крупнейших в мире установок для исследования нейтрино высоких энергий. На нем зарегистрировано свыше трехсот миллионов мюонов космических лучей и выделены первые события от нейтрино высоких энергий. Поиск новых элементарных частиц и редких процессов ведется на недоступном ранее уровне чувствительности. В ходе зимней экспедиции 1998 года монтаж глубоководного детектора был окончательно завершен. Наступило время полномасштабных экспериментов.

Созданию байкальского подводного нейтринного телескопа предшествовала длительная работа по изучению природных свойств Байкала, создание глубоководной аппаратуры и эксплуатация стационарных установок. Результаты исследований показали, что озеро Байкал – одно из наиболее предпочтительных мест на Земле для создания глубоководных детекторов черенковского излучения элементарных частиц. А разработанный интернациональным коллективом исследователей глубоководный стационарный детектор элементарных частиц – Байкальский нейтринный телескоп – оказался уникальным во многих отношениях. Особенности его работы, установки и эксплуатации то и дело требовали от специалистов неординарных научных и конструкторских решений, и они находили их».

Бросилась в глаза дата написания корреспонденции – март 1998 года. Он вспомнил слова Финкильштейна: БПНТ – супердорогостоящий, суперсекретный… Не сам телескоп секретный, а результаты его исследований. И он не один, в мире такие же телескопы есть в других местах, значит, речь идет о глобальной проблеме. А в чем она? Конечно, Чагин знает, но насколько он самостоятелен, чтобы предавать гласности то, чем он занимается и ради чего создано это нейтринное чудо?

Разбитый «Икарус» тащился долго, и температура в нем была такая, при которой вода уже начинает активно испаряться. Во всяком случае, в радиаторе она уже закипала… Но зато какие по сторонам пейзажи! Куда там Крыму, с его морской синевой и долговязыми кипарисами! Вместо этих черноморских прелестей здесь буйствовало роскошество сосен, пихт, вцепившихся в скалы, песчаных проплешин, на которых грелись под солнцем ужи и ящерицы. Штольнев увидел играющих в ветвях сосны белок с необыкновенно пушистыми хвостами. Потом взгляд уловил на далеком скалистом выступе силуэт неведомого зверя, смотрящего куда-то в нескончаемую таежную синь…

Глаза и душа журналиста отдыхали. Ни зверская тряска, ни жарища с духотой не испортили его настроения, и когда первые впечатления стали притупляться, он достал из баула видеокамеру и принялся снимать наиболее впечатлившие его картинки за окном автобуса…

В долину Ивановки прибыли, когда день склонялся к вечеру, и долговязые синие тени заполнили собой еще ярко освещенные скалы и поросшие густыми травами поляны.

Автобус остановился возле небольшого двухэтажного домика, над входом в который висела простенькая дощечка с надписью «Гостиница Вега». Штольнева приняла моложавая брюнетка, и сказала, что для него уже приготовлена комната наверху, с видом на Байкал. Абсолютная любезность и предупредительность.

Комнатка оказалась небольшой, но очень светлой и чистой. На столе – синяя ваза с полевыми ромашками. Кровать – на манер старой деревенской: высокая, под льняным, с узорчатым подзором, покрывалом и с пирамидой из трех подушек разной величины. У кровати – новые шлепанцы, на крючке вышитое полотенце, а на окнах белоснежные шелковые, тоже с кружевной окантовкой, занавески.

Когда он подошел к окну, возглас восхищения застрял у него в горле. Позже в разговоре с женой по телефону он скажет: «Мы с тобой были на Ривьере… Красиво, да? Очень! Мы были в Шотландии, согласись, красота неописуемая… Впрочем, как и на Канарах или в Черногории, но здесь… У меня просто нет слов… Перед Байкалом все красоты мира меркнут. Поверь, все остальное – замусоленные рекламные картинки, а здесь – невероятное ощущение космической красоты и величавости.»

Он глядел на гигантскую водную равнину, прихотливо извивающуюся линию берега, и неизъяснимая тоска сжимала его сердце. Было такое ощущение, словно он один остался на всей Земле.

А в это время, внизу, со стороны, жилых вагончиков-балков подъехала инвалидная коляска, в которой сидела светловолосая девушка. Взяв с колен книжку, но так и не открыв ее, незнакомка долго смотрела на озеро…

Глава седьмая

Клад, который добыл на Большой Садовой, Нуарб спрятал в дымоход старой печки, ставшей безработной после того, как ее основное назначение перешло к газовому отоплению. Предварительно он извлек из жестянки ювелирные изделия и два царских червонца. Затем, как бы между прочим, поинтересовался у Марии, где находится Третьяковская галерея и нельзя ли будет туда сходить. Этот разговор был для женщины приятнее приятного – раз человек потянулся к культуре, значит, не все потеряно. И она с энтузиазмом рассказала ему, где эта Третьяковка находится, каким транспортом до нее добираться, и что она, будучи еще школьницей, раз десять туда ходила и хорошо, что он напомнил, нужно еще раз обязательно там побывать.

На следующий день, когда Мария ушла на работу, Ну арб, прихватив с собой кольцо, сережки и золотую монету, отправился в Лаврушинский переулок. Оказавшись перед отреставрированным зданием Третьяковки, он был поражен его красотой, а, войдя в него, ощутил ни с чем не сравнимую атмосферу комфортности.

Он полез в карман и наскреб несколько рублей, которых, однако, хватило, чтобы попасть на выставку. Уже в первом зале его охватил неописуемый восторг. Потом были картины Куинджи «Березовая роща», «Украинская ночь». Стоя перед ними, Нуарб вспоминал, как рассказывал Маэстро про «Лунную ночь на Днепре» этого замечательного художника…

Потом были залы Шишкина, Левитана, Брюллова, в которых, впрочем, он долго не задерживался. Задержался лишь у картины Верещагина, на которой была изображена пирамида, сложенная из человеческих черепов… «Апофеоз войны» – прочитал он и удивился столь точному названию.

Насытив взор и сердце неожиданно прекрасными впечатлениями, и немного разочарованный отсутствием на стенах «Черного квадрата», Нуарб сошел вниз и постучал в дверь администратора. В комнате были три женщины и у той, которая сидела за большим столом, он поинтересовался – нельзя ли поговорить с Зинаидой Васильевной Угрюмовой? Женщины перекинулись взглядами, и та, которая за большим столом, самая старшая, оказалась бдительной особой и стала расспрашивать Нуарба – кем он доводится Угрюмовой, зачем она ему понадобилась и т. д. Он, разумеется, не знал, что женщина вела себя в строгом соответствии с музейными правилами внутреннего распорядка: всех посторонних, случайных и подозрительных лиц брать на заметку и никому ничего о галерее без нужды не рассказывать. Все же речь идет о баснословных ценностях, на которые зарятся все, кому не лень. Но Нуарб, нагнав на лицо побольше печали, сказал, что не доводится Зинаиде Васильевне никем, а просто выполняет просьбу ее брата, умершего в Красноярске и перед кончиной просившего передать сестре небольшую посылку. И все сразу встало на свои места, ибо кого не может тронуть столь трогательная история, в которой решающим словом была воля умирающего человека. Такова психология людей, даже если они до безобразия подозрительны и нудны. К сожалению, сказали ему, Зиночка уже здесь не работает, пришли бы, на недельку раньше… А живет? вот, пожалуйста, вам адресок…

Когда он уже собрался уходить, с языка непроизвольно сорвался вопрос:

– А почему в вашей экспозиции нет «Черного квадрата» Малевича?

Женщины снова нервно переглянулись, и если бы Нуарб был более внимательным, заметил бы в их взглядах смущение и искорки вины… Он же не знал, что в Третьяковке уже который день стоит тихий переполох: со стеллажа исчезла картина, которую в следующем месяце нужно везти в Лувр, по программе обмена культурными ценностями. Все охали и ахали, ломали голову и гадали, куда из надежно защищенного хранилища мог подеваться этот пресловутый «Черный квадрат»? Хотели обратиться в органы, но директор и начальник службы безопасности категорически такой вариант отвергли: будем искать сами – не могла же картина испариться сквозь бронированные стены хранилища…

– Эта картина находится в запасниках, в галерее современного искусства, что на Крымском валу… Мы ведь не можем одновременно экспонировать, весь фонд… Не хватает площадей… – и женщины опять переглянулись и облегченно вздохнули, когда любопытный посетитель скрылся за дверью.

Одна из трех служащих предположила:

– А вдруг этот тип из департамента культуры? Что-ни будь пронюхали… Ох, как рискует Сергей Павлович, скрывая этот инцидент…

Между тем, Сергей Павлович Суздальцев – директор галереи, соблюдая строгую конфиденциальность, уже привлек к работе одного частного детектива, чтобы тот за энную сумму провел негласное внутреннее расследование.

Чтобы дело не откладывать в долгий ящик и помня, что где-то его ждет кейс с крупной суммой, Нуарб поспешил к Угрюмовой по адресу, полученному в Третьяковке. Переулок Сивцев Вражек… Что-то это название ему напомнило, но что? Ага, дошло! на этой улице когда-то жил Булгаков, о чем ему тоже рассказывал Маэстро. Именно с этой улицы писатель перебрался в дом на Большой Садовой, который затем станет местом проведения Большого бала у Сатаны. «Экая чепуха, – подумал Нуарб, – такие истории сейчас можно увидеть по любому телеканалу. Даже похлеще, более закрученные, без этих пресно-смешливых и довольно неубедительных похождений Коровьевых, Азазелло в компании с каким-то идиотским котом Бегемотом».

Однако, чтобы добраться до улицы Сивцев Вражек, ему пришлось сменить несколько видов транспорта, и он боялся, что наличных финансов ему для поездки не хватит. Но, в конце концов, все проблемы разрешаются.

Быстро нашел дом, возле которого орудовал метлой дворник с буденновскими усами, указавший этаж и квартиру, где проживала Угрюмова. Это была самая затрапезная коммуналка. Дверь открыла седенькая пожилая женщина, в простенькой кофточке поверх синего изрядно поношенного домашнего халатика. Глаза живые, улыбчивые. «А какими еще они должны быть у человека, отдавшего Миру Прекрасного сорок лет своей жизни?» – подумал Нуарб.

Он тоже во всю улыбался, стараясь предстать воплощением вежливости. Его провели через большую кухню, где стояли три газовые плиты и три стола, и ввели в комнатушку метров в десять-двенадцать. Обычное место пребывания человека, у которого нет ничего за душой кроме самой души.

Нуарб вынул из кармана сверточек и, развернув его на столе, выложил сережки и кольцо.

– Это вам от Казимира Карловича… Позументова…

Женщина схватилась за сердце и тихо заплакала, но вдруг спохватилась:

– Простите, это сейчас пройдет…

Потом она принесла из кухни чайник, и за неспешным, хоть и несколько напряженным, чаепитием, он поведал ей все то, что ему наказал исполнить Маэстро.

– Умирая, он просил передать вам это, – кивок на золотые изделия, – и сказать, что помнил вас всю жизнь…

На лице хозяйки снова появились слезы, но теперь уже элегически потеплевшие.

– Это кольцо и серьги принадлежат его маме Зое Кориандровне, – Угрюмова приложила к глазам платочек. – А где похоронен Казимир Карлович? – спросила она.

Но гостю на этот вопрос ответить было нечем, и он лишь пожал плечами. Эта тема потеряла для него интерес. Теперь он думал, как бы половчее завести разговор о том, ради чего он тут, собственно, изощряется в сантиментах. И вдруг будто какое-то мистическое предопределение вступило в игру, ибо как еще можно было расценить следующие слова Угрюмовой:

– Казимир Карлович прекрасно знал живопись и ненавидел халтуру… О, сколько нервов он потерял в борьбе с защитниками и проповедниками «Черного квадрата»! Несколько раз он пытался содрать его на выставках со стены, за что его сначала отправляли в психушку, а затем – в тюрьму… Потом неоднократно привлекали и за частное коллекционирование произведений искусства, тогда ведь это не поощрялось… А ведь чистейшей души был человек!.. «Черный квадрат» – лишь предлог… Я ведь тоже из-за этого идиотского «Квадрата» пострадала…

Ну что еще нужно, чтобы продолжить разговор в намеченном русле? Нуарбу не надо было изображать заинтересованность, что, естественно, не осталось незамеченным хозяйкой этого убогого уголка.

– Однажды, когда меняли картины, я повесила «Квадрат» верх ногами, – продолжала свой рассказ Угрюмова. – По крайней мере, так мне сказал директор и влепил выговор… А где, скажите, у этой мазни ноги, а где голова? Да ее, как ни крути, как ни вешай, все равно нет – ни грана искусства, ни смысла. Это – чудовище в раме, и с ним так носятся, словно это какой-то Рубенс или Веласкес… А уволилась я после того, как меня чуть ли не обвинили в краже этой мазни: недавно «Квадрат» исчез со стеллажа. Словно сквозь землю провалился… – Женщина приложила руку к сердцу, видимо, сбилось дыхание. – Я клялась всеми святыми, что ничего не знаю, но меня допрашивал какой-то частный сыщик… он даже сюда приходил… искал, вынюхивал, махал перед моим носом пистолетом… как будто я могла украсть это… простите за выражение, черное дерьмо… – И женщина снова, склонив голову, заплакала…

А у Нуарба на языке уже зудел вопрос: «Вы имеете в виду первый «Квадрат», который был написан в 1913 году?» Но сказать не успел, Угрюмова взяла с этажерки старомодный ридикюль и вынула из него фотографию:

– Смотрите внимательно, молодой человек, вам наверняка знакомо это лицо…

Нуарб вгляделся в долговязую, тощую фигуру в котелке, в пальто с большим шалевым воротником. Лицо на фотографии, действительно, кого-то напоминало, но сразу не вспоминалось… Да, глаза… большие, как бы немного удивленные… Черт побери, конечно же, он знает эти глаза! Молодой Маэстро! Никаких сомнений не может быть!

– Кажись, Казимир Карлович?.. Интересно, какой год?

– Уже после войны, если не ошибаюсь, 1946-й. После демобилизации… он служил в дивизионной газете иллюстратором… А я была корректором, там и познакомились… – и снова влага наполнила глаза женщины.

На другой фотографии Нуарб увидел троих взрослых и мальчика, сидящего на коленях у женщины. Мужчины в строгих костюмах, при бабочках, женщина с коротко подстриженными волосами – в платье в полоску… Очень красивая. У нее на коленях, широко раскрыв глаза, устроился мальчуган в матросской форме, лет… Трудно сказать… Может, полутора, может, двух…

Палец Угрюмовой легонько прошелся по лицам, застывшим на пожелтевшей фотографии. Уже более твердо она прокомментировала:

– На этой фотографии Казимир Малевич, Карл Вольфрамович Позументов и Зоя, его жена…

– Не много ли Казимиров на одном небольшом снимке? Или тогда это было модное имя?

Женщина закрыла альбом. По ее лицу было видно, что ее беспокоят сомнения – стоит ли этот визитер того, чтобы открыть ему семейную тайну? Всё же решилась – как никак человек пришел не с пустыми руками и вроде не нахал…

– Понимаете, жизнь порой выкидывает такие коленца… Художник Малевич дружил с Карлом Позументовым… Даже не столько с ним, сколько с его женой Зоей… Она позировала Малевичу, гуляла с ним в парке, когда туда приезжал духовой оркестр, и злые языки говорили, что она изменяет мужу… И тот ревновал… так ревновал… Однажды, когда Зоя сидела в кресле с веткой махровой сирени, а Казик Малевич делал с нее набросок, подошел Карл и, ни слова не говоря, взял тюбик с сажевой краской и почти весь выдавил на этюд. Они тогда даже подрались… Зоя клялась, что ничего такого между ней и Малевичем нет, однако, когда родился ребенок по настоянию Зои его назвали Казимиром… Карл даже хотел с ней развестись, но потом его вместе с Зоей забрали, как многих, и, они не вернулись… Поэт М. говорил, что Карла взяли по доносу Казимира, хотя в это с трудом верится… Но что, молодой человек, любопытно: в силу каких-то обстоятельств, когда Казимир Позументов подрос, он проявил склонность к живописи, стал неплохим художником, но главное, стал выдающимся коллекционером… За что и пострадал…

Нуарб слушал женщину и вспоминал барачные беседы с Позументовым, дневник Позументова-старшего – и многое для него начало вырисовываться в совершенно ином свете. И не в лучезарно-розовом, а в притаённом мышино-сером. Да, все это весьма интересно, но вопрос вопросов – какие «Квадраты» Малевича хранятся в Третьяковке, и есть ли среди них тот, заветный, который был выставлен на петроградской выставке футуристов «0.10» в 1915 году? И за который можно получить кейс, полный европейских денег?

– Но все же почему картины Малевича, и в частности «Черный квадрат», так высоко ценятся на Западе? Он действительно гениальный художник? – спросил Нуарб и удивился собственному тону.

Угрюмова едва не обомлела, ее щеки покрыла опасная бледность, губы сжались в тонкие жгутики и пальцы начали мелко дрожать. Но, собравшись с духом, она попыталась ответить:

– Понимаете, молодой человек, вкусы западной публики… нет, я не так сказала… не публики, а пройдох от искусства… настолько извращены, что они могут кучу навоза представить шедевром и продать её за миллион долларов… Таково, увы, наше время – всё шиворот-навыворот… Что касается самого Малевича… Я бы его убила… «Полночь искусства пробила, Супрематизм сжимает всю живопись в черный квадрат на белом холсте». Это его слова… Он возомнил себя гением, и даже утверждал, что его «Черный квадрат» – это символ победы над Солнцем. Дескать, последняя точка в бытии. Он намеревался присвоить полномочия Бога, а это истинным Богом не прощается… Вы заметили – в последние годы Солнце стало светить ярче, жара стоит такая, что люди от нее мрут, словно мухи? В одной Франции за лето погибло тридцать тысяч человек… Такого никогда не было… Вот, говорят, парниковый эффект… Ерунда! Это Эффект Малевича, который своим бесовским «квадратом» затмил Вселенную! – Угрюмова хрустнула пальцами.

Нуарб уже не смотрел на женщину. У него появилось ощущение, что он в палате для умалишенных. Но и уходить без необходимой информации было бы глупо. И он, напялив на лицо выражение крайней заинтересованности, продолжал слушать… А Угрюмова говорила:

– Так Творец пожелал: любое слово человека, сказанное в определенный момент, может превратиться в действие. Поэтому пока существует в мире этот «Квадрат», Солнце будет продолжать разрушаться, вернее, – истощаться. Как это будет происходить, адресуйте этот вопрос физикам, я же, как человек верующий, знаю – грядет страшная беда…

– Так чего же проще – взять и сжечь эту… – Нуарб хотел употребить ненормативное прилагательное, но воздержался, – …этот дурацкий «Квадрат»… И почему вы сами этого не сделали?

– Хотела, уже нашла художника, который исполнил бы копию, чтобы его подменить. Но, когда решилась, «Квадрат» вдруг пропал, словно растворился… – Женщина отвела взгляд, словно смутившись. – Его явно кто-то бережет. Понимаете? А зачем? Зачем хранить в лучшем музее страны вещь, которая несет гибель всему? Значит, что бы вы, атеисты, ни говорили, а в мире существует какой-то Противобог… Или Сатана, Черт, Нехристь – не знаю кто еще, но такая сущность, которой все под силу…

– Вы думаете и Малевич из их числа?

Угрюмова задумалась. Цвет ее лица приходил в норму.

– Не думаю… Казимир Позументов не причислял Малевича к нечистой силе… Разве что отражатель… и то не он сам, а его творение, о котором мы сейчас ведем речь… Или как передающая антенна… Извините, молодой человек, я не так современна, чтобы разбираться в технических тонкостях… Впрочем, такой же отражатель и Михаил Афанасьевич Булгаков. Ведь это ему мы обязаны появлением в Москве Сатаны!

И Нуарб, чтобы, наконец, получить то, за чем сюда шел, напрямую спросил:

– А где хранится… вернее, хранился до пропажи тот «Черный квадрат»? В здании в Лаврушенском переулке или же на Крымском Валу?

В глазах Угрюмовой появился свет надежды, они воссияли улыбкой.

– Я сразу поняла, что вы неспроста пришли ко мне, раз задаете такие вопросы… Я вам все расскажу: где он хранился, в каком боксе, на каком стеллаже, только, пожалуйста, найдите его и… Попадись он мне на глаза, я бы его умыкнула и… – на лице женщины мелькнуло что-то похожее на злорадство.

Нуарб вытащил из кармана золотой червонец и положил на стол, возле руки Угрюмовой.

– Это вам на проживание…

И лучше бы он этого не делал, ибо лицо женщины сморщилось, плечи вздрогнули, и она разразилась плачем.