Текст книги "Пётр второй"

Александр Омельянюк
Петр второй
Книга первая

Посвящается моему отцу –

Омельянюку Сергею Александровичу

Глава 1
Сыновья (1901–1913 гг.)

Новый, XX-ый, век пришёл в западно-белорусскую деревню Пилипки густым снегопадом в полнолунную новогоднюю ночь.

Зачерпнув ковшом холодную воду из стоящего на лавке жбана и жадно глотая её, Пётр через почти полностью замёрзшее стекло взглянул на падающие крупные снежинки, искрящиеся в лунном свете, и от радости невольно вслух произнёс:

– «Як прыгόжа (Как красиво)! И як дόбра (И как хорошо)! И наогул (вообще) я шчасливы чалавек! Ух, и жонка у мянé! – подёрнул он плечами – Таки маладая и таки прыгόжая!».

Поставив ковш на лавку, он повернулся от окна к печи и босыми ногами вернулся на её полати к теплу женского тела.

– «А с кем это ты там разговаривал, муженёк?» – якобы ревниво приподнялась на локте озорная молодуха.

– «Гэта (Это) я ад (от) радасци, любимая мая! Я цябе кахаю!».

– «И я тебя очень люблю, милый мой!» – крепко обняла она мужа за голову, снова привлекая к себе.

И молодожёны вновь закувыркались на тёплых тулупах, осыпая друг друга нежными поцелуями и доводя ласками до исступления.

Справный тридцатитрёхлетний крестьянин Пётр Васильевич Кочет провёл эту ночь с молодой шестнадцатилетней женой Ксенией Мартыновной Раевской с большой семейной пользой. И в среду, 18 сентября этого же первого года нового столетия, в их семье родился первенец.

Пётр с каким-то внутренним содроганием доверил принять роды у Ксении их деревенской бабке-повитухе. Он помнил, как от её знахарской помощи при родах умерла его предыдущая жена. Но выбора уже не было.

К счастью всё обошлось, и рождение первенца стало настоящим семейным торжеством в большой семье Кочетов.

Ксению посетили все родственники и соседки, поздравляя с сыном, вручая ей различные подарки и предлагая свою помощь по дому.

Через несколько дней гости собрались на крестины. Родители дали сыну имя Борислав («Борющийся за славу»), или сокращённо Борис.

Его назвали так в честь святого мученика князя Бориса, ставшего одним из первых русских святых, именины которого как раз и пришлись на день рождения младенца.

По приглашению Петра и Ксении на крестины собрались старшие Кочеты, соседи, родные, кум Александр, кума Марфа и бабка Степанида.

Главным обрядовым блюдом на крестинах стала заранее сваренная бабкина каша. Бабка Степанида сварила её из смеси пшённой, гречневой и ячменной крупы. А остывать её поставили в красный угол на столик под образа.

Когда гости расселись за крестинным столом в центре горницы, кум Александр взял остывший горшок с кашей и осторожно разбил его о стол:

– «Дай Божа на дзетак, авечак, каровак, свинак, коникав, усяму быдлу (скоту) прыплод, куме, куму и хросникам (крестнику) – здарове и багацце!» — вполне ясно проговорил он древний смысл обрядового вкушения бабкиной каши, разбив горшок так аккуратно, что каша осталась почти нетронутой.

После этого она была наложена на образовавшиеся от горшка черепки и роздана гостям, которые в ответ клали на стол мелкие монеты, отвечая шутками и прибаутками, тем создавая у гостей весьма весёлое настроение.

Затем все вместе стали петь песни, прославляющие бабку, кумовьёв, новорождённого и его родителей, пока не разошлись по своим хатам.

Теперь молодая мать была безмерно счастлива, бόльшую часть своего времени отдавая ребёнку, в то время как муж весь день работал на земле – в огороде, в саду, на скотном дворе, в поле и в лесу.

Их совместной, дружной и весёлой работе по дому и сельскому хозяйству пришёл логический конец.

Ещё в первую осень и зиму их супружеской жизни Пётр Васильевич, по примеру своего отца, собственноручно сделал многие предметы домашнего обихода. Они явились весьма полезным дополнением к ранее сделанному и переданному ему его отцом – столяром Василием Климовичем.

Но кое-что из отцовского мастерства Пётр всё ещё пока не освоил.

Его отец Василий Климович был и хорошим бондарем, мастеря кадушки различного размера: баклаги, барилки, дежи, доёнки и жлукты.

Двудонные низенькие бочонки для воды – баклаги он делал из еловых или дубовых клёпок, в одной из которых проделывал отверстие с затычкой. В баклагах носили воду и подвешивали их на большой толстый гвоздь, вбитый в стену хаты.

В аналогично сделанных, но в высоких бочонках на десяток литров – барилках – носили воду на сенокос, а в остальное время держали брагу или самогон.

А суженые кверху кадки для подготовки хлебного и блинного теста – дежи – он делал из досок, скреплённых лубяным обручем. Высота таких ёмкостей равнялась диаметру их закрывающей крышки.

Доёнку (подойник) свёкор давно сделал из клёпок, одна удлинённая из которых служила ручкой, а противоположная была с вырезанным литком.

Василий Климович сделал для будущей жены Петра и жлукт для замачивания и стирки белья. Это была широкая, высотой до метра, кадка на трёх ножках с, закрываемым деревянной пробкой, отверстием в днище для сливания грязной воды.

Однако и Ксения привезла с собой в качестве приданого балею – широкую, но низкую с ушками лохань для стирки белья.

От родителей Петру перешло древнее корыто (ночва), в котором и его самого купали в младенчестве и стирали бельё. Но теперь оно, чуть протекающее, использовалось только для рубки капусты и мяса.

А для хранения зерна, крупы и муки уже сам Пётр выдолбил из липы и ольхи несколько кадолбей разной величины.

Из дерева он также выдолбил небольшие плошки для провеивания зерна (опалушки) и мака (толчанки).

Он также из дерева сделал валёк, два карца, маслобойку, кубелы и кубельчики различных размеров, в которых, закрытых крышками с прижатыми через противоположные ушки засовами, соответственно хранилась одежда и материя, сало и мясо.

Валёк был обструганным плоским деревянным брусом с ручкой, которым при стирке колотили мокрое бельё. Им также обмолачивали лён и просо, и даже при необходимости при строительных работах трамбовали землю.

А выдолбленный из дерева карец с ручкой в основном использовался для воды и кваса.

Маслобойка же явилась первой пробой сил Петра в миниатюрном бондарном искусстве. Ему всё же удалась эта небольшая, но сложная новинка. Получился суженый кверху высокий бочонок, закрытый крышкой с отверстием для колотовки (била), к нижнему ударному концу которой он прикрепил крестовину для взбития молока.

А вот гончарным промыслом ни одно из поколений Кочетов никогда не занималось.

С наличием залежей глины на противоположном берегу ближайшей реки Локницы этим занимались лишь немногие крестьяне их деревни. Поэтому предметы гончарного промысла Кочетам приходилось у этих мастеров покупать или обменивать на свои продукты.

Создаваемую глиняную посуду деревенские гончары сначала формовали на ножном гончарном круге, затем обжигали заготовку в горнах или в домашней печи, и подвергали декоративной обработке.

К таким способам относились обваривание (гартаванне), задымливание и глазуровка (глазурованне).

Обваренная в овсяном тесте и затем обожжённая посуда получалась пятнистой (рябой), задымленная посуда – чёрной, а остальная посуда – красной, глазурованной и простой.

Среди заранее приобретённых изделий гончарного промысла в хозяйстве Петра Васильевича Кочета оказались гляк, жбан, макотёр, пражельник и спарыш – глиняная посуда из трёх, скреплённых одной ручкой, горшков с крышками, в которых носили еду в поле во время жатвы и сенокоса.

В гляках – маленьких, выпуклых сосудах с плоским дном, узким горлом и двумя ушками мать Пётра настаивала лекарственные травы и хранила растительное масло.

А в высоком сосуде – жбане – с выпуклыми боками, с чуть суженным горлышком, с носиком и ручкой Пётр держал питьевую воду, которую приносил в дом от дворового колодца в деревянных вёдрах на коромысле.

Для будущей хозяйки он приготовил и похожий на глубокую миску макотёр, своей шершавой внутренней поверхностью предназначавшийся для растирания на ней пестиком не только мака, но и по большей части семян льна, конопли и варёных картофелин.

А главным на кухне новой хаты Пётр считал, похожий на сковороду с плоским дном и низкими краями, пражельник, служивший для жарки картофеля, печения блинов, сушки грибов и ягод.

Но с окончанием зимы и наступлением весны домашние ремёсла тогда пришлось отложить до следующего сезона.

Весна первого года нового столетия набирала силу, приближая и время первой пахоты.

В хозяйстве Василия Климовича остались традиционная и основная для здешних мест, рассчитанная на двух волов, полесская соха и старая борона.

Поэтому Петру пришлось ещё той зимой сооружать соху заново, самому и для одной или двух лошадей, с учётом отсутствия у него волов.

Тогда первый семейный выход на пашню (заворыванне) для семьи Петра был, как сопровождённый обрядовыми действиями, праздник.

Но ещё за несколько дней до этого Пётр Васильевич совершил «провидки» – проверил и заколдовал будущую пашню на хороший урожай.

В поле он взял тогда с собой хлеб, соль и заранее освящённые в церкви соседнего села Пасынки ветки вербы, которые он втыкал на межу, обходя и осматривая поле.

Через несколько дней, надев новую одежду, молодые супруги рано утром отправились на свою первую пахоту.

Впереди шёл Пётр, погоняя двух лошадей, запряжённых в возок с лежащей в нём сохой. Сзади шла, провожая его, Ксения, держа в руках чистый рушник с хлебом и солью, служивших не только символом достатка, но и выполнявших роль оберегов.

Осенив себя, лошадей, соху и поле крестным знамением, и вкусив обмакнутый в соль кусочек хлебной корочки, Пётр Васильевич приступил к с нетерпением ожидаемому молодыми супругами священнодействию.

Это теперь было его поле, новое, ещё ни разу им не паханное. Оно лежало за его огородом, плавно спускаясь к реке, и предназначалось для посадки картофеля и части зерновых.

А Ксения тем временем покинула мужа, уйдя хлопотать по дому.

Запрягши лошадей в соху, и пройдя по новому полю всего три борозды, Пётр остановился, решив по традиции в первый день не напрягаться.

Он снова перепряг лошадей в возок, положив на него грязную, от ещё не просохшей земли, соху, и довольный двинулся к дому.

А там его уже ждал, с пришедшими гостями и родственниками, празднично накрытый стол, на котором кроме остывшего хлеба с солью, стояли миски с мясом, варёными яйцами, солёными огурцами, картофелем и стопкой домашнего обрядового печенья, по форме напоминавшего лошадь, возок, соху, борону и серп.

– «Ксюха, ну ты и малайчына (молодец)! Ты нават (даже) пераплюнула старыя традыцыи. Вунь, якия кони у цябе атрымалися (получились)! Ды и салёныя агурочки як раз да (к) яйках и мясе будуць!» – искренне обрадовался угощению свёкор Василий Климович.

– «Так (да), ужо! Мне з жонкай, нарэшце (наконец), пашанцавала (повезло)!» – ласково тогда погладил муж животик сияющей от счастья жены.

Закончив на следующий день с пахотой, через день Пётр уже приступил к боронованию просохшей почвы.

И если его отец для боронования своей старопахотной земли использовал старую плетёно-вязаную борону, то Пётр Васильевич для боронования свежей после вспашки почвы использовал сначала, сколоченный из нескольких суковатых обрубков ели, смык, а затем, сделанный из верхушки ели с обрубками сучьев, служивших зубьями, астрог (вершалину). При этом он пропущенные или затвердевшие комья земли собственноручно разбивал не общепринятой «мотыкой», а специально им сделанным деревянным молотком кукой.

И всего через несколько дней, во вторник, в подобное полному колосу полнолуние, в их деревне тогда начался весенний сев.

Погодные условия были самыми благоприятными – стояли пасмурные и безветренные дни.

Первый свой самостоятельный сев Пётр проводил самыми отборными семенами, смешанными с зерном из сжатого в прошлом году его матерью «зажинного» снопа.

А тем временем Ксеня навела в хате порядок и чистоту.

И на этот раз Петра, его соседей и родственников ждал богатый праздничный ужин. Ибо в их деревне издавна считалось – чем богаче стол, тем больше будет и урожай.

Во время застолья сосед дед Михай решил тогда ж пошутить и попросил у Петра спичек в долг.

– «Ты, што, спруцянев (очумел)? Хиба (разве) не ведаеш (не знаешь)? Ты хочаш каб (чтоб) да (к) цябе потым перайшла и частка яго ураджаю? Пеця, не давай яму запалак (спичек)!» – возмутился тогда Василий Климович, вырывая коробку спичек из рук доброго и доверчивого сына.

Но вскоре наступило лето и появились новые заботы.

День за днём в работе на огороде, в выгоне скота на общинные пастбища их деревни и в домашнем уходе за ним, в косьбе и уборке сена, а также в праздновании летних церковных праздников, в походах в лес и по гостям прошло тогда первое лето супружеской жизни Петра Кочета.

А в праздники Пётр Васильевич с Ксенией всегда навещали его родителей, с нетерпением ожидавших беременную старшую невестку, на это время наводя в своём доме идеальный порядок.

Тогда ж, войдя в отчий дом, молодые сразу увидели порядок в сенях, чистоту на кухне и в горнице. Но особенно Ксению в хате Василия Климовича поразила чистота, красота и убранство Красного угла.

Кроме последнего, принесённого с поля, дожинального снопа, сюда под божницу клали крашенные пасхальные яйца, просвирки, ветки вербы и свечи.

Эта божница наверно ещё помнила и свадебный каравай старших Кочетов, и их многочисленные бабкины каши.

Здесь же, в том числе согласно календарным и жизненным обрядам, семья шестидесятилетнего Василия Климовича совершала молитвы.

Перед Троицей красный угол украшали свежими венками и застилали стол чистой скатертью с праздничной вышивкой. А на стол клали хлеб, покрытый красивым рушником.

Но за церковными праздниками приходило и время сбора урожаев.

Тогда свой первый совместный семейный сбор урожая зерновых Пётр с беременной на восьмом месяце женой Ксенией запомнили надолго.

Из-за большого живота Ксения уже не могла наклоняться. А Петру тогда было ещё совестно заниматься бабьей работой. Потому он и решил тогда не жать хлеба, а косить.

Оставив дома серп, Пётр взял с собой косу, грабли и вилы.

И косил он очень аккуратно, укладывая скошенное ровными рядками.

Потом он сам же вдоволь и понаклонялся, собирая и увязывая снопы, для предварительной просушки расставляя их в бабки (мэндлики).

Закончив с «жатвой», Пётр свёз снопы на гумно для повторной сушки, уже в помещении (асець), и обмолота его там цепами.

И здесь тогда Ксения тоже не смогла существенно помочь.

Для обмолота Пётр использовал не только старый отцовский цеп, но и свой новый валёк, и специально сделанную решётку (абивалку).

А уже обмолоченное и собранное зерно Ксения ставила на провеяние.

Затем она же сортировала его, и ссыпала в закрома клети, перенося его туда небольшими порциями.

А потом пришло время собирать корнеплоды и копать картофель.

И здесь опять обошлось без беременной Ксении.

Помня печальный случай с Лидией, Пётр тогда оберегал молодую жену, самостоятельно выкопав, собрав, и убрав картофель на хранение. А Ксения, сидя на табурете, лишь помогла мужу в сортировке клубней.

Зато жена хорошо помогала ему в уходе за скотиной и птицей.

В деревнях Западного Полесья было хорошо развито животноводство, в котором основное место занимал крупный рогатый скот. Здесь его на душу населения было в полтора раза больше, чем в средней полосе России.

Причём в Полесье скота было не только больше по количеству голов, но и по их качеству.

Здешние быки и коровы литовско-белорусской породы были крупнее и потребляли больше более сытных кормов.

Эти потомки европейского тура были неприхотливы к качеству еды и лучше приспособлены к суровым условиям их содержания.

Местные волы были крупнее и широко использовались в качестве рабочего скота – тягловой силы не только при перевозке грузов и пахоты, но и при приведении в действие различных механизмов (мельниц, молотилок, лесопилок и других промышленных установок).

Однако при бороновании почвы и перевозке лёгких грузов и людей чаще использовали лошадей.

Западное Полесье также являлось районом с наиболее развитым во всей нечерноземной полосе Российской империи свиноводством.

И семья Кочетов в этом не была исключением.

Ксения откармливала своих шесть свиней и двух кабанчиков не только ядью, корнеплодами, желудями и зерном, но и давала им сочные зелёные корма, периодически выпуская их из свинарника порезвиться и погулять по двору.

В целях лучшего сохранения сала и мяса Пётр задумал провести убой одной из свиней лишь в начале зимы.

Но в первый год своей совместной жизни и из-за рождения первенца он не стал этого делать. К тому же молоденькие свинки ещё не набрали достаточного для убоя веса. Так что угощение и одаривание родственников и соседей свежиной супруги решили перенести на следующий год.

Тоже коснулось и овец. Лишь поздней весной и тёплой осенью Пётр дважды остриг своих овечек, набрав шерсти на вязание и ткани.

Но с удлинением тёмного времени суток – с конца осени и всю зиму – молодая семья Кочетов теперь подолгу вечеряла дома при свете лучин.

Долгими зимними вечерами Пётр занимался своей любимой художественной резьбой по дереву, а Ксения пряла, шила и вязала, напевая песни, иногда ногой покачивая детскую колыбель, которую лишь после рождения первенца, дабы как в прошлый раз не сглазить, смастерил муж.

Обычно люльку для ребёнка, подвешенную на верёвке к потолку, местные крестьяне сплетали из лозовых прутьев ракиты, в изобилии росшей по берегу, впадавшей в реку Нарев, местной речи Локница.

Но мастеровой Пётр соорудил колыбель из досок, брусков и реек, смастерив дугообразные ножки.

И теперь, сидя на лаве – массивной широкой и длинной доске, укреплённой на ножках-колодках, Ксения могла свободно доставать до люльки не всё время занятыми руками, а ногой.

Ксения была дочерью Мартына Николаевича Раевского, родилась и выросла в деревне Кривая того же Бельского уезда Гродненской губернии Российской империи, прочно привыкнув к деревенской жизни.

Хотя она и была воспитана в зажиточной многодетной семье – сына бывшей московской дворянки и дочери разорившегося мелкого шляхтича, приходившихся друг другу ещё и сводными братом и сестрой, – но имела практическое понятие о домашнем и тяжёлом крестьянском труде.

Кроме старшей дочери Ксении, её мать Анна Васильевна родила ещё пять дочерей (Христину и по две Степаниды и Марии – взамен умерших в младенчестве) и пять сыновей (Федота, Василия, Николая, Давыда и Ивана).

Через несколько лет после замужества Ксении её родители вместе со всеми младшими детьми переехали в недалёко расположенную от Пилипок деревню Котлы к внукам от рано овдовевшей второй дочери Христины.

Отец Ксении был бедным и незаконным отпрыском, представлявшим одну из побочных и засыхающих польско-литовских ветвей известного дворянского рода Раевских.

Родился он от любовной связи в 1862 году двадцатитрёхлетнего кандидата физико-математических наук Московского Университета дворянина Николая Николаевича Раевского с одной из первых богатых московских девиц Ксенией, скорее из любопытства к умным мужчинам, нежели к точным наукам, начавшей посещать университетские лекции.

Этот ярый славянофил так и не узнал о рождении добрачного сына, в феврале 1863 года неожиданно покинув Москву и поступив унтер-офицером в лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк под командование своего родственника – князя Яшвиля, сманившего способного молодого, патриотично настроенного мужчину военной службой во славу Отечества.

Мать Мартына – Ксения, став тогда жертвой бурной, но скоротечной любовной интрижки, была вынуждена бросить, попрекавших её родителей, и после родов уехать с новорождённым сыном из Москвы, от позора, к родственникам в западно-белорусскую деревню Гродненской губернии.

Там она со временем вышла замуж за Василия – местного вдовствующего зрелого зажиточного крестьянина из разорившихся мелких шляхтичей, на всякий случай, сохранив сыну фамилию и отчество его биологического отца – своего бывшего возлюбленного.

Даже в условиях деревенской среды мать и отчим дали Мартыну по возможности хорошее образование, научив его всему, что знали и умели сами, в том числе игре на стареньком фортепьяно и французскому языку, коим его мать владела в совершенстве.

Остальное довершили гены.

А со своим бывшим возлюбленным и отцом её сына Ксения больше никогда не виделась. Лишь обрывочные сведения о нём изредка доходили до северо-западной границы Беловежской Пущи. Здесь, дома она узнала, что её любимый Николя, в детстве получавший образование во Франции, Италии и Англии, и бывший затем в Москве одним из любимых учеников Т.Н.

Грановского, сделав после Московского Университета успешную военную карьеру, воевал сначала в Туркестане, а затем там же занимался хозяйством и благоустройством местного края.

Читала она и, в присланной ей из Москвы газете «Голос», его скандальную статью, вызвавшую жаркую полемику в обществе.

Редкие сведения о бывшем возлюбленном завершились в 1876 году известием о его героической гибели в Сербии, поднявшей восстание против Турции.

– Да, мой Николя стал достойным своих знаменитых отца и деда! – утерла она слёзы, узнав о гибели всё ещё дорогого ей мужчины.

Ведь прадед её сына Мартына являлся знаменитым русским полководцем, героем Отечественной войны 1812 года, генералом от кавалерии Николаем Николаевичем Раевским.

С годами Мартын Николаевич влюбился в свою сводную сестру Анну Васильевну и попросил у родителей благословения.

Но уже дочь Мартына – Ксения, названная так в честь бабушки, рано выйдя замуж и сменив фамилию, окончательно похоронила свою связь с родом Раевских.

Теперь она стала частью большой семьи со странной фамилией Кочет.

По соседству с домом Петра проживали семьи его двух дядей – младших братьев отца – Трофима Климовича с женой, сыном Степаном и тремя младшими дочерьми, и семья бездетного примака Захара Климовича с женой.

Ещё один младший брат отца – бездетный настоятель Сергей Климович – отец Сергий служил и жил при Православной Церкви Рождества Святого Иоанна Крестителя, открытой в селе Пасынки ещё в 1891 году.

Родители Петра – Василий Климович с женой Глафирой Андреевной и младшими детьми: тринадцатилетним Василием, его сёстрами погодками Евдокией и Пелагеей и двухлетней Верой – жили на противоположной стороне улицы в их старой отчей хате.

А всего на два года старший брат Петра Васильевича – Парфений – давно служил в царской армии унтер-офицером, что для выходца из крестьян было весьма неплохо. И это автоматически оберегало его младших братьев Петра и Василия от призыва на обязательную воинскую службу, не отвлекало их от житейских крестьянских забот, от дома, семьи и детей.

Более того, старший Парфений уступил Петру планировавшийся свой земельный надел с участком для дома, с уговором, что после службы, может быть, поселится в доме у брата.

А пока основной и главной заботой Петра и Ксении стал сын Борис.

К счастью, тот рос здоровым и жизнерадостным, доставляя радость и удовольствие молодым родителям.

А почти за три года до этого, строительство новой хаты для старшего, из живших рядом сыновей – Петра, его отец Василий Климович начал с заготовки леса, коего в округе было в изобилии, особенно шедших для этих целей сосен и елей.

Этот строительный лес семья Кочетов начала заготавливать уже на исходе февраля, пока древесные соки ещё не набрали силу.

В апреле с брёвен сняли кору и со всех сторон обтесали.

Совместно мужчины решили нижнюю часть дома-пятистенки строить из сосны, а верхнюю из ели.

Закладка хаты была обставлена торжественно и даже таинственно.

Строя свои дома, белорусские крестьяне неосознанно полагали, что над этим процессом господствует какая-то сила, во власти которой потом будут находиться их благополучие и жизнь.

Поэтому, в качестве жертвы этим силам, крестьяне Гродненской губернии под наружные углы будущего дома клали монеты.

Вот и июньским вечером в день закладки хаты отец Петра в присутствии гостей, в основном родственников и соседей, положил под правый угол будущего дома, над которым потом будет красный угол, монету в десять пенни и чёрствый кусок хлеба.

– «Василь, ты нешта (что-то) южо (уж) вельми (очень) танную (дешёвую) манетку паклав (положил), ды и хлеб у цябе чэрствы!?» – послышалось завистливое от соседа – деда Михая.

– «Так, не! Не танная (дешёвая) яна, усё нармальна!» – возразил тому Василий Климович.

– «Глядзи, стары, не пратрацься (не продешеви), з сынам-той старэйшым (старшим)! А то будзе (будет) твой сын бяздны (бедный), а дом сгние!» – снова послышался тот же голос продолжившего соседа.

Первые, самые нижние брёвна (падруба), положенные ими непосредственно на выровненный участок земли, были самые толстые.

Они могли выдерживать тяжесть всего дома, выполняя функции ленточного фундамента.

– «Пётр, падруба бо ад зямли будзе сыреть. Давай прахарчуем (пропитаем) падмурак (фундамент) старым ильняным (льняным) алеем (маслом). У мяне ёсць! Прыняси яго з склепа (погреба)!» – попросил сына Василий Климович.

– «Тата, а можа нам падмурак з калод зрабиць?» – предложил Пётр.

– «Ня стулы ю нас таки товстых (толстых) бярвення (брёвен) не! Ды и перепиливать их намучышся!».

– «Можа тады вяликия камяни пад падрубу падкладзем?».

– «А дзе ты их возьмеш, як падымеш и прывязеш?» – почти стихом ответил отец.

– «Бацька, пачакай (погоди)! У нас ж на двары пад дровницей давно прызапашаныя (припасены) товстыя (толстые) цурбаки, прасякнутыя (пропитанные) дзёгцем (дёгтем) и абпаленыя (обожжённые) на вогнишчы (костре). Давай их и возьмем!».

– «Цьфу ты, дурная башка, зусим (совсем) вылецела з галавы. Вядома (конечно) давай! Для гэтага (этого) ж я их давно и падрыхтавав (приготовил)! Так давно, што я зусим пра их и забывся (позабыл)!».

После этого обсуждения мужчины взялись за дело.

Под будущие углы хаты и через некоторые промежутки между ними были чуть вкопаны давно обожжённые в горящем дёгте чурбаки, которые отцу и сыну пришлось выкатывать из-под довольно высокой поленницы, временно завалив её во дворе.

А уж на эти чурбаки и была положена падруба.

– «Ну, усё (всё)! Пакуль (пока) хопиць (хватит)! Цяпер трэба падстава (основание) пад апечча (опечье) печы (печи) зрабиць (сделать), и печника запрашаць (приглашать)».

А пока они приступили к подготовке места – рытью неглубокой прямоугольной ямы у стыка внутренней стены дома.

В образовавшуюся яму они поочерёдно засыпали сырую глину, вбивая в неё камни средней величины.

А промежутки между ними заполняли мелкими камнями и осколками от больших камней.

Затем всё это они закрыли ещё одним слоем сырой глины, и снова в него вдавили камни и камушки.

А пока основание подсыхало, строители снова занялись стенами.

Тем временем младшие братья отца подвозили на подводах обожженный кирпич для кладки печи.

А когда основание высохло, отец с сыном поставили на нём кирпичный фундамент (опечье) под будущую русскую печь.

– «Пеця, а бо (ведь) падлога (пол) цяпер у цябе не земляны будзе – давядзецца (придётся) дравляны (деревянный) рабиць (делать)!» – сделал отец не совсем радостный для него, но радостный для сына вывод.

– «Ну и добра! Пакладзем (Положим) яго на лаги, а тыя (те) да (к) сцен (стенам) прымайстравали (приделаем)» – прикинул Пётр.

– «Дзявбци (долбить) шмат (много) давядзецца (придётся)!» – не обрадовал того отец.

Пока приглашённый знакомый печник по старым, изрядно измятым и потёртым чертежам, слой за слоем клал обожжённые кирпичи, скрепляя их раствором, отец с сыном продолжили заниматься домом.

И постепенно, день за днём, венец за венцом стали расти стены новой хаты, и почти вместе со стенами росла и кладка печи.

Хату, как везде в Белоруссии, строили торцом на улицу.

Дверь своего пятистенного дома Кочеты прорубили по длинной его стороне, выходящей во двор, и с учётом высоты будущего пола.

Торцы брёвен они скрепляли в простой замок.

– «Тата, а чаму ты змацоюваеш (скрепляешь) барвёны (брёвна) в просты замак (замок)?» – спросил Пётр.

– «А так мацней (крепче) будзе. Ниякай юраган дом не развалиць! И зубр таксама! (тоже)» – задумчиво ответил отец, продолжая подтёсывать топором пазы в брёвнах.

Торцевые и среднюю, с дверным проёмом, стены хаты Кочеты сделали с закотом. То есть, когда по мере приближения от последнего полного венца к будущему коньку двускатной крыши, брёвна постепенно укорачивались, создавая форму ступенчатого треугольника.

Но свою крышу они решили сделать с подсенью. То есть с нависанием общей крыши и над будущими сенями вдоль длинной стены дома, выходящей во внутренний двор.

– «Тата, у нас сцены (стены), як Египецкия пирамиды!» – просто ошарашил отца Пётр.

– «А што гэта (это), адкуль (откуда) ты ведаеш?» – удивился отец.

– «А мне дзядзька Парфений распавядав (рассказывал) и малюнки (картинки) паказвав (показывал)!».

На получившиеся в стенах выступы они потом положили жерди-латы, ставшие основой крыши, которую покрыли еловым гонтом (щепой).

Сам Пётр, с малолетства обученный отцом этому ремеслу, вырезал конёк на крышу – сдвоенные головы коней.

Глядя на аккуратную работу сына, Василий Климович мечтательно произнёс:

– «Пеця, я вось (вот) думаю: пабудуеш (построишь) ты дом, ажэнишся на маладуха, и нарадзицца у вас два сыны. И будуць яны табе памочниками, як гэтыя (эти) два каня на каньку твайго дома!».

– «Дай-то бог бацька!».

Потом они в лицевой стене и в боковых стенах, выходящих наружу усадьбы, прорубили отверстия для небольших застеклённых окон, которые позже сам Пётр украсил резными переплётами и наличниками.

Тем временем печник закончил кладку печи.

Поэтому строители переключились на пол. Отец принёс большие долота, долгое время лежавшие без дела в чулане его хаты. И Пётр ими и топором начал выдалбливать в нижних брёвнах пазы для крепления лаг.

С этим делом он возился довольно долго, потому Василий Климович пока занялся своим хозяйством.

Потом Пётр долго строгал высушенные половые доски, а Василий Климович вставлял окна.

Наконец занялись деревянным полом, коих в их деревне ещё почти ни у кого не было.

После него в низкий дверной проём с высоким порогом, для сохранения в доме тепла, повесили одностворчатую, деревянную с железным засовом дверь.

Затем Кочеты принялись за потолок, для чего на верхний венец поперёк хаты сначала положили балки (отёсанные с четырёх сторон брёвна).

На них настелили обтёсанные доски, сверху обмазав их глиной и засыпав мхом, присыпав его ещё и песком.

Мхом проконопатили щели между брёвнами венцов снаружи и внутри.

Закончив внутри дома, Кочеты приступили к завалинке, которая обычно ограждала жилой дом от холода и сырости.

Она представляла собой песчаную насыпь высотой до сорока сантиметров, засыпанную вдоль стен вокруг дома, и укреплённую лежащими на ребре досками, которые в свою очередь удерживались вбитыми в землю кольями.