Текст книги "Отрочество"

Другой брат её отца Яков Иванович тогда сказал:

– «Вась, зря ты купил такую лошадь. Продай её, а то девчонку не увидишь, он убьёт её!».

И Василий Иванович послушался брата.

Однажды на Покров, когда женщины Ерёмины возвратились со служения обедни в Мещерской церкви, он объявил дочери:

– «Нина, я другую лошадь тебе купил!».

Та вышла и обомлела. Это опять была ломовая лошадь, как ранее денисовская. Но эта лошадь была старой, и в одном глазу было бельмо. Зато ноги её были громадные.

Но поняв, что отец продал её любимого Соколика, Нина сильно разревелась:

– «Тятенька! Зачем ты Соколика продал? Ведь он такой хороший, прыткий и ржёт всё время! А эта старая лошадь!».

Отец долго и всячески успокаивал дочь, а потом сказал:

– «Нина, собери всех девчат и всех ребят в деревне, запряги сноповую телегу, сажай всех, и не слезайте с неё ни в гору, ни под гору! Узнаете, как она ходит в гору и как с горы на шлее спускает! «Накладите» в лесу побольше дров берёзовых, сколько сможете по самые спицы и сами сядьте все, сколько вас есть, и в гору и под гору не слезайте! Тогда узнаете, какая это лошадь!».

Они так и сделали. Уложили в телегу «сажень», а потом ещё столько же добавили, связав всё. И все сами сели в большую телегу, кто где, всю дорогу до самого дома не слезая с неё.

После этого дети успокоили Нину:

– «Нинушка, не жалей Соколика. Этот сильный. Не бойся его, он тебя не убьёт, как тот!».

И Нина смирилась с этим ломовиком. Она продолжала хозяйствовать в доме и во дворе, пока не подпуская к делам Павлину. А Мальчика всё держали, и он рос, а на этом ломовике Нина работала.

Когда отец приезжал на велосипеде из Ворсмы на воскресенье, мать говорила ему:

– «Поди, отец, посмотри, что Нинка-то там делает и как!».

А он, для проформы будто бы посмотрев издали, успокаивал жену:

– «Нина лучше нас с тобой сделает!».

И когда Нина вернулась с поля домой, мать порадовала её откровенной высокой оценкой её труда:

– «Отец даже за тобой и не проверяет ничего. Говорит, что ты лучше нас делаешь!».

И Нина делала, работая каждый день. Она осенью сеяла рожь, а весной – горох, гречиху, лён, овёс, просо, даже чечевицу, и, конечно, картофель.

У семьи было и много загонов со скотом. И со всей работой они справлялась без посторонней людской помощи.

Поэтому, когда по стране прокатился голод, семья Ерёминых выжила на своих запасах хлеба и картофеля.

Когда их подросшему жеребцу Мальчику исполнилось три года, ему сделали кастрацию, превратив в мерина. После болезненной операции Нина ухаживал за ним, протирая ранку между ногами. Но Мальчику было больно, и он отставлял заднюю ногу и не сходил с места, препятствуя её действиям. А когда шов загноился, Нина стала промывать его «синим камнем» (квасцами) и всё прошло.

И как только у коня всё зажило, по первой пороше Нина стала обучать его.

Приехав из леса с дровами на ломовике, она объявила дома:

– «Завтра буду обучать Мальчика, как ему запрягать и возить сани!».

– «Нинка! Он тебе башку разобьёт!» – возразила мать.

– «Нет! Не разобьёт!» – уверенно возразила та.

На следующий день Нина подошла к коню и, погладив по морде, объявила ему:

– «Ну, Мальчик, тебе предстоит работа. Надо же тебе учиться когда-нибудь!?».

Она взяла его за гриву и сначала надела, давно к этому привыкшему коню, уздечку. Тот даже сам головой лез в неё. Затем Нина надела седёлку, хомут и прочую упряжь.

А мать в этот момент заохала, запереживала.

– Ну, раз нет мужчин, значит это моя работа! – про себя думая, твёрдо продолжала Нина.

Она взяла вожжи, поперечник, дугу и стал пятить коня к саням. А тот упёрся и ни в какую – упрямо стоит на месте и не идёт. Нина и так и сяк – ничего не выходит.

– Ну, погоди, Мальчик! За куском ты за мной, куда «хошь» пойдёшь! – ушла она в дом.

Вышла с хлебом и к коню, а тот уже тянется к куску цапнуть его губами. А Нина не даёт – с помощью хлеба пятит его к оглоблям. И тот вошёл на место между ними. А Нина зашла справа и подняла одну оглоблю, крикнув матери, чтобы та взяла другую. И та подняла и помогла. А Нина заложила (запрягла) Мальчика.

А тот повернул голову – что-де это такое. Нина, взнуздав его, села в сани и крикнула матери:

– «Открывай ворота!».

– «Нинка! Я боюсь! Он тебя убьёт!».

– «Буду держаться! Не вылечу, наверное?!».

Снег заскрипел под полозьями. А конь, вывернув на улицу, во всю прыть рванул по ней.

– «Легче, легче!» – кричал возница, натягивая поводья.

Но, куда там. Конь, почувствовав лёгкость скольжения, нёсся по деревенской улице во всю прыть.

– Надо же? «Како» легче? Он бежит, сломя башку! – с такой же скоростью проносилось в сознании Нины.

Их деревенская улица была с уклоном в сторону дола, поэтому сани разогнались и конь не чувствовал их, сейчас наслаждаясь относительной свободой. Но в конце улицы он неожиданно остановился сам, будто бы решая, куда теперь рвать свои копыта.

Нина пыталась, было, его вожжами повернуть обратно, но всё было впустую.

– Может мне слезть и поворотить его? Нет! Он может меня оставить! – рассуждала она.

Нина ещё некоторое время дёргала его вожжами и кричала на него, а Мальчик не поворачивался, а только пятился назад.

И тут на своё счастье она увидела, движущиеся к деревне сани. Оказалось, что это едет сын богатого местного крестьянина Флегонт Новожилов.

– «Фленка! «Едь» потихоньку, а я за тобой. Он, может, пойдёт?!» – обратилась к нему Нина.

И Фленка поехал, а Мальчик, как вьюрок, за ним. Фленка – к дому, а на Мальчика крикнул. Тот и припустил по накату до дома, но по дороге задел стену амбара раскатившимися санями, и Нина чуть не выпала из них. Но в итоге он домчал её до дома. Вылезая из саней, девочка чувствовала, как у неё всё ещё дрожат руки и ноги.

Их поездки стали теперь ежевечерними, и конь вёз сани всё лучше и лучше.

А когда Нина ездила за Мещёры в Тренино за строевым лесом, то запрягала старого ломовика, а Мальчика пускала за ним. По пути им приходилось преодолевать три горы: большую Галкинскую, Горбуновскую и Мещёрскую. Но их преодолевали благополучно, хотя иногда сани сильно раскатывались и опускались в обвалину, что заставляло Нину сильно потрудиться.

Лес на срубы дома для среднего сына Ивана, поучившего на войне ранение и теперь работавшего учителем в местной школе, валили Василий Иванович и Нина. Затем они трелевали его в груды, и зимой Нина вывозила его на их двух лошадях. Мальчик постепенно привык и стал ходить впереди ломовика.

Для вывоза длинных стволов Нина запрягала лошадей цугом, а к основным саням привязывала короткие дополнительные сани – подсанок.

Теперь Мальчик шёл впереди и был очень прыток. И, увидев впереди раскаты, успевал пробежать их, не сваливая в них подсанок. А лошадь, когда шла одна, надеясь на свою силу, сваливала подсанок в каждый раскат. Поэтому Нине, всегда ездившей одной, приходилось всё время контролировать её. И если она не успевала среагировать, то, бывало, опрокидывались и основные сани.

Зимой было особенно трудно таскать стволы деревьев по глубокому снегу, складывать, связывать и грузить их на сани, выезжая затем на дорогу. Нужны были сила и сноровка. Но нужна была ещё и голова. А у Нины она была ещё и светлой и сообразительной, даже изобретательной.

Она сама для себя придумала технологию транспортировки леса на санях. Сначала на передок саней она клала кол. В сани и в подсанки втыкала колы-задержки. Затем наваливала концы стволов деревьев на передок саней, закрепляя их колом-задержкой. Затем перекатывала стволы на сани и подсанки, закрепляя с их торца вторым колом-задержкой. Потом их утягивала и связывала, отправляясь домой.

После лазания по глубокому снегу в длинных одеяниях, все их полы промокали и промерзали. Но из-за их непомерной длины даже традиционное отсутствие на девичьем теле каких-либо штанов и трусов не приводило к переохлаждению ног, даже в сорокоградусные морозы.

По приезде домой Нина сваливала лес, выпрягала лошадей и давала корм, а сама шла обедать. Потом снова их запрягала, и снова уезжала в Тренино. И постепенно Мальчик научился работать.

А по приходе весны опять началась пахота и вывоз навоза на поля на обоих конях. Пахала она на ломовом, а волочила на паре. Сначала Мальчик ходил на поводе за ломовым, но потом привык так работать и стал всё делать самостоятельно, что очень понравилось Нине. К тому же он стал очень послушным и развитым. Поэтому Нина и предложила отцу наконец продать ломовика.

А тот всегда переживал за старшую дочь, что та всегда всё делает на лошадях одна.

В свою очередь семья переживала за отца, что он на неделе живёт один вдали от них, и стал плохо питаться.

Но, в конце концов, когда он стал частенько болеть, они упросили его вернуться в родную деревню.

А когда Василий Иванович Ерёмин возвратился в Галкино, его выбрали председателем Новосёловского волисполкома. Поэтому он всё равно отсутствовал дома, только теперь по общественным делам. Летом он ходил в Новосёлки пешком, а зимой Нина возила его на работу на Мальчике.

По воскресеньям Василий Иванович рубил сруб для дома среднему сыну Ивану, который теперь работал в Муроме редактором газеты «Луч». А Нина бывала у него и на этой работе.

Затем Иван работал инспектором народных училищ и преподавал в Левинской школе музыку по классу фортепьяно и баяна.

А летом Иван участвовал в семейных сельскохозяйственных работах. Вместе с товарищем – сыном Мещёрского священника – Борисом Демокритовым он помогал Нине в лугах метать стог сена.

Но не успели они дометать его, как неожиданно началась буря, и ударил гром. Да так сильно, что Борис присел к земле, Ваня бросился прочь, а Нина с граблями села на стогу. И тут же начался ливень, но к счастью короткий. Однако он успел промочить и стог, и Нину, и парней, и не поднятые копны, и не собранное в них сено, и лошадь с телегой. Пришлось им домётывать стог мокрым сеном, запрягать лошадь, и на уже подсохшей телеге возвращаться домой. А там их ждало новое приключение.

Пока все обсыхали, а Нина ставила самовар и собирала на стол для обеда, молодые мужчины принялись развлекать хозяйку домашним концертом. Иван играл на гитаре, а Борис на балалайке.

Но самовар ещё не успел поспеть, как кто-то настойчиво постучал в окошко.

– «Вы что стучите?!» – вбежала из кухни в комнату Нина.

– «Мы? Нет!».

Тогда все сразу повернулись к окну, а под ним тётя – жена дяди Якова, которым было уже около семидесяти лет:

– «Ваня! Иди, помоги нам вытащить корову из погреба у Варвары на бобылках!».

– «Иду!» – крикнул Ваня.

– «Пусть стоит там до Ноева пришествия!» – отшутился своим громовитым и редким басом Борис, ещё и ударив вскользь по всем балалаечным струнам.

– «Это кто у вас так крикнул?!» – грозно спросила тётя.

– «Попа Мещерского сын Борис!» – выдала Нина кощунствующего остряка.

– «Какой дурак!» – подтвердила тётя.

Однако они все вместе пошли на бобылки.

– «Нарядка, што тебя занесло куда?» – риторически спросила тётя свою пёструю корову.

А мужчины стали спасать любопытное домашнее животное. Под живот коровы они подложили побольше одежды, обмотали её тело толстой веревкой и за два конца с трудом вдвоём вытащили её из погреба, поставив на ноги.

– «Милушка, моя!» – обняла тётя корову.

А взглянув в сторону её спасителей, с восхищением молвила:

– «Вот силачи-то!».

Вернувшись домой, мужчины продолжили играть на своих музыкальных инструментах. А Борис, видимо от осознания сделанного им доброго дела, на радостях пустился в пляс, даже вприсядку, при этом продолжая играть на балалайке.

Нина и сама любила играть на разных инструментах, но свободного времени у неё было мало. Но ей всё же удавалось выкроить время для занятий музыкой.

– «Нинка, вяжи, давай!» – в такие моменты слышала она грубый окрик от матери.

Постепенно Нина освоила настольную многострунную цитру, на которой по субботам играла молитву «Достойную», а также играла и пела некоторые другие молитвы. За другое пение и в другое время мать бы надрала дочери космы.

Второй, освоенный ею инструмент, была скрипка, на которой Нина играла песню «Липа вековая» и кое-что другое.

Третьим музыкальным инструментом, освоенным ею, была мандолина, на которой она играла плясовые мелодии, но не очень уважала её за очень писклявый звук.

Четвёртым её инструментом стала полюбившаяся всем балалайка, на которой она часто играла и пела.

Пятой стала гитара, которую она любила больше всех инструментов и на которой играла чаще всего. Она даже брала её с собой в ночное, своей игрой и пением развлекая себя и лошадей.

Шестым же стала гармонь, которую Нина взяла с собой в Берёзовку в семью мужа Сергея.

Остальные же инструменты остались в Галкино.

В отличие от матери, отец, бывало, просил и даже заставлял дочерей сыграть и спеть:

– «Ну-ка, девчонки, спойте!».

Но Нина очень стеснялась отца и не могла при нём петь. Поэтому, чтобы не смущать её, он вечерами выходил слушать дочерей под окошко на улицу. А пели они так громко, что их было слышно в Медянке, о чём ей говорили, приходящие оттуда мальчишки:

– «Нинушкин голос слыхать у нас! И так хорошо!».

И работая в лугах, особенно на жатве, Нина пела, иногда вместе с матерью, которая помогала дочери петь и на девчачьих посиделках у себя дома. Но когда рядом был отец, Нина всегда необъяснимо стеснялась его, хотя он был пост в общении и никогда не ругал её, в отличие от матери, иногда задававшей дочери трёпку, за что отец ругал её.

А возвращаясь с лугов вместе с братом Иваном, Нина пела вместе с ним.

– «Эх, Нина! Как ты хорошо поёшь!» – бывало, восхищался он.

Но та прервала их теперешнее веселье, позвав обедать. А к вечеру, по пути из Вачи, к ним за братом Борисом зашла его сестра – уже невеста. И заболтавшаяся с нею тринадцатилетняя Нина с братом Иваном провожали гостей огородами в сторону Мещёр.

А через несколько дней он послал сестру за родителями, загулявшими у родственников в соседнем селе Каменки. И Нина, с детства любившая бегать, вскоре оказалась в Каменках. Во время бега по полевым и лесным тропкам, а особенно по косогорам и кручам, она ощущала себя лёгкой, свободно и быстро летящей над землёй, словно птицей.

И окружающий её мир будто бы открывался ей своим новыми просторами и красотами. В такие моменты она была счастлива. Особенно, когда её посылали по делу и не нужно было перед кем-то оправдывать свою чрезмерную прыть.

Она передала родителям просьбу Ивана. А, встретившие запыхавшуюся гостью, хозяева предложили ей:

– «Нина, садись, давай! Поешь и попей чаю!».

– «Девчонки к празднику не ходят!» – ответила шустрая девочка, тут же побежав обратно домой к брату.

А вскоре и родители приехали из Каменок.

– «Нина, ты почему не осталась и вела себя, как дурочка? Поела бы и попила, и вместе бы приехали!» – спросил отец старшую дочь.

– «Да стесняюсь я … у не знакомых-то!».

А торопливость Ивана была в этот день вызвана запланированной поездкой с родителями в Кошкино, свататься к Лизе Сухановой, тоже, как и Иван, работавшей в школе учительницей.

На второй год после этого Нина одна носила крестить в Мещёры свою племянницу, положив её в подол. И как крёстная, она назвала её давно ей нравившимся именем Маргарита.

А на обратном пути её в Горбунихе спросили:

– «Ты куда ходила?».

– «Крестить носила!».

– «А где ребёнок-то?!».

– «Вот, в подоле!» – ответила Нина, показывая загнутую юбчонку и лежащую в ней легко в жару одетую крестницу.

– Вот и есть одна крестница! – радовалась дитю вновь испечённая тётя Нина.

А носить ранее грудных детей ей ещё не приходилось, но помогла крестьянская смекалка.

Вскоре Нина опять побывала у Ивана на работе, и брат сыграл ей в школьном зале. Сама она уже в школе давно не училась, ограничившись четырьмя классами.

Но сами классы не ограничились годами Мировой войны, развернув непримиримую межклассовую борьбу.

За военными годами пришёл революционный год и годы Гражданской войны, в которой под Белгородом погиб красный командир Михаил Васильевич Ерёмин.

После Ворсменской гимназии и Нижегородского педагогического училища он ещё в 1913 году окончил Нижегородское офицерское училище, Первую мировую войну начал кавалеристом, сразу отличившись в боях. Был награждён орденом Святой Анны II-ой степени и серебряной медалью.

Как учитель, он был демобилизован, с лета 1917 года сначала находясь в отпуске в Галкино, а с сентября преподавав в школе села Фотиньино.

Однако осенью 1918 года, Михаил Ерёмин, как военспец, был мобилизован в Красную армию. Будучи командиром Красной армии и находясь в Муроме, ещё холостой Михаил дважды побывал дома в деревне Галкино.

Затем кавалерийским командиром в 1919 году двадцатитрёхлетний Михаил Васильевич Ерёмин воевал на Южном фронте. Между Орлом и Белгородом был контужен и взят в плен белыми. Ночью бежал из Белгорода и нашёл свою часть. Но в следующем бою всё же погиб.

В эти же годы его сестра Нина стала невестой. Теперь от сватов не было отбоя. А приезжали они гурьбой на двух, а то и на трёх повозках, и всех по обычаю надо было угостить.

– «Одолели!» – тогда серчал отец.

Но Нина всё равно всем отказывала, так как считала себя ещё слишком молодой.

В это худое время трудно было найти подходящие наряды для подросших дочерей, но Василий Иванович кое-что купил, а другое выменял на соль и хлеб. – «На лето Павлину будут сватать! И надо готовить всем двум!? Смотри! Износишь, а взять негде будет!» – пугал отец привередливую старшую дочь.

– «Гулять ещё охота!» – твердила своё Нина.

– «Ты ведь сама не пойдёшь и по себе не выберешь. Кто понравится, тому и отдам, не погляжу ни на что, какая ни будь семья!» – тогда подвёл итог Василий Иванович.

А он был строг в семейных отношениях и всегда держал своё твёрдое и справедливое слово.

Особенно это подтвердилось в его отношении к поведению в семейных делах его среднего сына Ивана.

Иван Васильевич Ерёмин, будучи директором музыкального училища, стал ещё и инспектором народных училищ всего Муромского уезда. Но, боясь голода, его жена Лиза Суханова, родом из той же деревни Галкино, не поехала с ним в Муром, оставшись совместно с дочерью Маргаритой проживать на родине. А одинокий муж загулял там с артисткой Сперанской, и вскоре развёлся с женой.

Когда отец узнал об этом, то не простил сына, а проклял, запретив ему появляться в отчем доме, а другим детям – встречаться с ним.

Иван чуть позже заболел чахоткой и в 1921 году умер в одиночестве.

Несмотря на просьбы простить и навестить его, никто из родственников не приехал даже на его похороны. И могила Ивана осталась в забвении.

Василий Иванович был очень щепетилен и непримирим в этом вопросе.

А вскоре, 21 октября на Покров 1921 года, Нину Васильевну Ерёмину выдали замуж в Берёзовку за Сергея Ивановича Комарова.

В первую зиму они с мужем ходили в мяльную баню сминать лён.

А потом Сергей с отцом трепали его. А закончив с льном и связав его в гуськи, весной Сергей пилил брёвна на половой и тонкий тёс, а отец Иван Яковлевич весь продавал его по средам на базаре в Новосёлках. Эта работа казалась Сергею тяжёлой и грязной. Поэтому он очень стеснялся своей работы, особенно, когда приезжал в гости к тестю в Галкино.

– «Я так стесняюсь, что я ничто!» – жаловался он жене.

– «Ну и что?».

– «Это ты так думаешь. А я не нахожу себе места. Отец у тебя председатель волисполкома, братья и Лиза – все учителя и учёные. А я что?».

Но, несмотря на это, все родственники Нины, как её саму, любили Сергея, который был у них в чести.

И на девятый месяц после свадьбы, 9 июля 1922 года, в семье Сергея Ивановича и Нины Васильевны Комаровых родилась дочь Алевтина.

Первые роды Нины прошли тяжело. Ещё 6 июля она косила в лугах за Фёдоровкой (Замчаловкой), собираясь заночевать в семейной сеннице, которые там были у многих, и в которых ночевали во время сенокоса, а зимой оттуда сено возили домой. Но на следующий день Нину уже увезли в Филинское. Из-за тяжёлой работы до конца срока беременности плод внутри утробы перевернулся и шёл ногами вперёд. Поэтому голова, шея и его руки оказались опутанными пуповиной. От застоя крови Аля родилась вся тёмно-синяя, почти чёрная. И два часа акушерка билась за жизнь младенца. А потом пять дней – за жизнь матери. Только благодаря мастерству и душевности акушерки обе выжили.

А однажды, на второй год их супружеской жизни, домой к Комаровым из Казаково неожиданно заехал председатель сельпо Григорий Лазарович. По найму его возил на лошади зять Комаровых – Василий Черноносов.

Вот они и заехали к его тестю угоститься и погреться. Пока свёкор принимал гостей, Нина принялась готовить самовар и угощение, а также гостинцы для своей золовки Прасковьи, как раз жившей в Казаково.

– «Григорий Лазарович, знаешь, что я тебе скажу?!» – неожиданно обратилась Нина, набравшись смелости.

– «Чего?».

– «Возьми Серёжу туда на какую-нибудь работу!».

– «Какую?».

– «Я не знай».

– Ладно! Возьму в магазин торговать» – махнув рукой, согласился Григорий Лазарович.

И рано утром в зимние понедельники Нина стала возить мужа на недельную работу с ежедневной его ночёвкой у зятя. А в субботу после работы забирала его домой.

Но Ивану Яковлевичу это сначала не понравилось, ведь срывались работы по лесозаготовке и продаже досок, а один он не мог всё делать, потому он и бросил это занятие. А Нина в это время стала ходить к нему мять лён.

А через месяц Серёжа, как ученик, принёс домой отцу всего пять рублей, и тот принялся пенять к снохе:

– «Вот бы мы за месяц сколько добыли?!».

А Григорий Лазарович опять заехал к Комаровым и похвалил Сергея:

– «Он развитой и смекалистый! Я его в контору беру!».

И вскоре Сергей Иванович Комаров стал работать бухгалтером. И оклад его стал хорошим, и отец теперь радовался новой работе старшего сына.

А потом рождались одни сыновья: в 1924 году – Борис, проживший всего полгода, в 1926 году – Юрий, в 1928 году Виталий. Однако ещё в конце ноября 1926 года умер отец Нины – Василий Иванович Ерёмин, который был похоронен в селе Мещёры. А рождению в 1930 году очередного сына Александра предшествовало весьма примечательное событие, ставшее, пожалуй, самым запомнившимся Нине Васильевне фактом её жизни.

Летом того года, будучи на четвёртом месяце беременности, она была командирована в Москву вместе с мужем и председателем Берёзовского сельсовета Дещуковым. А дома с внуками осталась их бабушка Дуня. Тогда они в поисках музыкальных инструментов для ансамбля своего колхоза целую неделю обходили множество музыкальных магазинов столицы, но ничего толком так и не нашли. В итоге их послали в Кремль к Калинину.

А попасть в него было непросто, и на входе в него их тщательно проверяли. Нину Васильевну даже заставили открыть её чемодан и досмотрели вещи.

– «С вами ездивши, ещё меня заберут!» – изругала она Дещукова.

– «Не так просто попасть в Кремль-то!» – в ответ засмеялись мужчины.

Выслушав ходоков, Михаил Иванович направил их в кабинет Крупской.

– «Поезжайте домой. Первый выпуск на заводе будет ваш. Поезжайте и будьте спокойны!» – выслушав их и записав себе, пообещала Надежда Константиновна им на прощание.

Ходить по Москве с животом Нина Васильевна очень устала. Но ей было очень интересно. Они посетили музей В. И. Ленина, увидев там в его кабинете простреленную одежду, мебель, предметы, документы и фотографии.

Побывали они и на нескольких выставках, не забыв и зоопарк, где её напугал, неожиданно плюнувший в них верблюд.

А у вольера со львом один старожил даже пошутил над приехавшей из деревни симпатичной молодой женщиной:

– «Смотрите, будьте осторожны! Лев сейчас очень злой! Недавно девушка, ухаживавшая за ним, вышла замуж – так он её растерзал!».

От таких слов Нина Васильевна отпрянула от клетки, вызвав смех шутника.

– «Ну и красота! Так бы и смотрела!» – всюду восхищалась Москвой она.

А вскоре после их возвращения из Москвы все ими заказанные музыкальные инструменты прибыли в Берёзовку.

– «Вот что значит наш Верховный Совет! – восторгался Сергей Иванович. – От такого отношения к нам – крылья вырастают и работать больше хочется!».

А работал он теперь бухгалтером Казаковского сельпо.

И потом он сам стал обучать бухгалтерскому делу других. Среди его учеников оказались жители Ганино братья Фёдор и Василий Бабины и Клюев. Среди жителей Берёзовки были братья Константин и Николай Гроздовы, Николай Иванович Воронин, Михаил Иванович Зотов, Алексей Кринов и Василий Липатов. Из жителей села Галкино он обучил Ивана Михайловича Лебедева. И из Арефино его учениками оказались двое. Из Давыдово – трое, из которых Николай Иванович Данилин уже работал самостоятельно.

Но особенно Сергей гордился тем, что обучил своему ремеслу своих братьев Андрея и Александра.

Но было у него и много других учеников.

В семье и доме родителей мужа они прожили почти десять лет, пока этой зимой не отделились и перешли в свой дом, хотя Сергею покидать отчий дом очень не хотелось. Да и его родители были для Нины, как родные отец и мать. Она их любила и жалела, как своих собственных. И они её уважали и очень любили, как родную дочь.

Поэтому, провожая семью сына на новое место жительство, они плакали и жалели их. Но делать было нечего. Ведь естественно росли семьи и Сергея и его братьев.

Сначала Сергей Иванович накопил из своей зарплаты сумму, необходимую для выкупа у Савиновых, которых в деревне прозывали по девичьей фамилии дочери прежних хозяев – Зикелевых, и переехавших на родину мужа в Кулебаки, ветхий дом и запущенный участок, сразу переехав туда. Постепенно они сделали минимальный ремонт и стали жить в этом доме, сразу начав копить деньги на строительство нового дома. Однако в дополнение к выделенным им при отделении корове, овцам, гусям и курам, они купили лошадь и стали приобретать стройматериалы.

Их новый дом строили Дмитрий Лакеев, глухонемой Алексей Груздев и Григорий Калачёв со своим свояком.

В это время Сергея Ивановича уговорили перейти работать бухгалтером в Арефинскую шапочную артель. Поэтому всю рабочую неделю его опять не было дома. И Нине Васильевне приходилось одной строить дом вместе с плотниками. Для фундамента она сначала возила камни с полей и речек, а потом и кирпич с фабрики. Но потом, как беременная только присматривала за работой.

И как только дом был готов, Нина Васильевна родила сына Александра.

Но ей всё равно не было покоя от привязавшейся к ней свекрови Евдокии Ивановны. Она родилась в Киеве в 1879 году, а вышла замуж за Ивана Яковлевича Комарова в 1897 году, родив тринадцать детей, из которых выжили лишь пятеро: Прасковья, Сергей, Андрей, Александр и Наталья.

– «Нина! Приди, помой мне пол с песком, как раньше! После твоего мытья мне легко было мыть. Настя так не может» – ненароком жаловалась она на жену среднего сына Андрея.

И Нина шла в их дом и натирала пол.

– «Ну-ка! … Как хорошо такой промытый пол после мыть!?» – радостно повторила Евдокия Ивановна.

Нина давно знала, что у её свекрови всегда было много работы, а две другие снохи помогали ей плохо. А иногда свекровь просила Нину помочь ей и в интимных делах.

– «Нин, хочу к тебе прийти, поискаться!» – бывало, по привычке просила она любимую невестку поискать в её голове вшей и гнид.

Захаживал в гости к сыну и Иван Яковлевич. Он не только любил старшую невестку, но и ценил и уважал, лишь однажды дав маху.

Во время ужина у сына он сделал Нине замечание за то, что она очень резко дёрнула, опустившуюся ей на спину гирьку от часов:

– «Ты что так сильно дёргаешь?!» – по прежней домашней привычке громко вскричал, знающий толк в тонкой механике, свёкор.

– «Отец, ты так на Нину не кричи! Чтобы я не слыхал больше!» – бурно отреагировал обиженный Сергей.

– «Серёж! Да отец и не хотел на меня кричать, у него так громко случайно получилось!» – смягчила Нина ситуацию.

– «Как он за тебя!?» – миролюбиво спросил её свёкор, якобы извиняясь.

И больше он никогда не повышал на Нину голос, позже периодически вспоминая этот случай, понимая, как сын ценит свою жену.

А Сергей не любил, когда Нины долго не было дома, направляясь разыскивать её сам, или посылая за нею детей.

И когда Нине Васильевне, как хорошо поющей и играющей на шести музыкальных инструментах, предложили поучаствовать в организованном в их клубе музыкальном кружке, муж отказал просителям:

– «Я не могу её пустить. Я не могу без неё. А ей надо будет ходить на репетиции!».

Но самой главной задачей Нины было шитьё.

Зимой мастерица обшивала не только свою семью, включая родителей, но и шила для жившей в Казаково семьи Прасковьи – старшей сестры Сергея, бывшей замужем за Василием Павловичем Черноносовым, и имевшей пятерых детей.

Им помогали не только одеждой, но и мукой и дровами.

– «Их надо сюда взять!» – предложил их общий отец Иван Яковлевич.

И вяли – перевезли Пашу без мужа, но с детьми в Верхнюю Берёзовку. Теперь их было проще снабжать. А те привыкли на чужие средства жить и всё надеялись на помощь.

Более того, когда племянники подросли, Сергей Иванович Комаров спросил жену Нину:

– «Я буду детям платить! Можно?».

– «Давно б платил, а мне не говорил! – ответила Нина Васильевна.

И он стал давать им денежную помощь по 50 рублей в месяц.

И те привыкли. К тому же сама очень ленивая мать не могла приучить своих детей трудиться и обеспечивать себя.

А когда в 1944 году Сергей Иванович умер, то Паша причитала:

– «Кто нам теперь платить будет-то?!».

И эта помощь прервалась, надолго вызвав у членов семьи Черноносовых большую обиду на семью Комаровых. Из-за безысходности в семье Прасковьи начались раздоры, доходящие до драк с детьми. И всё закончилось для их матери весьма печально. Длительное время находясь в депрессии, она в итоге в 1950 году ушла из жизни не по-людски, повесилась. Но ещё раньше, сначала в начале зимы 1937 года от желчнокаменной болезни умерла свекровь Нины Евдокия Ивановна Комарова, а в 1945 году от паралича умерла её мать – Александра Петровна Ерёмина, которая тоже была похоронена в Берёзовке.

А во время Великой отечественной войны погибли и два брата Сергея Ивановича: Александр и Андрей. Вдовец Иван Яковлевич переживал смерть этой дочери, как четырнадцать лет назад переживал смерть внука Шурика, тринадцать лет назад – смерть жены, а позже в войну и гибель своих сыновей, опять сразу резко сдав здоровьем.

Он уже не мог сам заготавливать дрова, поэтому возил с лесопилки стружку и ею топил русскую печь, готовя себе кое-что.

А когда он стал ещё старше, а сил стало ещё меньше, то ходил к Нине и просил её помыть ему пол, постирать и приготовить еду. И Нина ходила к нему, пекла пресняки, которые тот очень любил, стирала, прибиралась и мыла полы.

А в баню он ходил к Нине и иногда спал в её доме на печи.

Когда же свёкор совсем постарел, и ему стало трудно одному всё делать, Нина Васильевна предложила ему: