Текст книги "Избранные труды"

Наиболее распространенными напитками с глубокой древности были на Руси квас и пиво (или «ол»). При этом надо иметь в виду, что в источниках того времени название «пиво» употреблялось в значении любого напитка, а квасом называли не только безалкогольное, но и довольно крепкое питье, так что пьяницу вполне могли назвать «квасником»[293]293
  Похлебкин В. В. Указ. соч. С. 36, 40.


[Закрыть]. Прославленный в сказках и былинах «мед ставленый» был напитком не повседневным, а парадным, его приготовление и выдержка растягивались на 10–15 лет, и подавался он в основном на княжеские и боярские столы. Более дешевой разновидностью напитка был «мед вареный» – сильно разведенный водой, сваренный с пивным суслом и заквашенный на дрожжах.

Торговые связи и военные экспедиции в Византию довольно рано познакомили русских с виноградным вином. Знаменитый князь-воин Олег (882–912 гг.) получил в 911 г. в качестве выкупа при осаде Константинополя «золото и паволокы, и овощи, и вина, и всякое узорочье». Вместе с утверждением христианства вино получило распространение на Руси. Однако вплоть до XVIII в. вино оставалось редким и ценным импортным товаром, доступным лишь знатным и богатым людям.

О «хмельных напитках из меда» у славян сообщали арабские авторы X в. – ученый ибн-Рустэ и купец Ибрагим ибн-Якуб. Побывавший в 921 г. на Волге секретарь багдадского халифа Ахмед ибн-Фадлан отметил, что похороны знатного руса сопровождались неумеренными возлияниями его друзей до тех пор, пока мертвый не был сожжен. Вместе с умершим в загробный мир отправилась и одна из его наложниц, которой также дали выпить огромный кубок – своеобразную чашу смерти. Находки в захоронениях ритонов и кубков свидетельствуют именно о подобных ритуальных пирах – «стравах».

Пиры были неотъемлемой частью языческого ритуала. Для них на языческих городищах-капищах строились просторные помещения на 200–250 человек. Совершив жертвоприношение и прочие обряды и вознеся хвалу стоявшим здесь же идолам, собравшиеся общинники начинали совместную трапезу с выпивкой.

Ритуал западных славян-язычников включал в себя ежегодные церемонии наполнения кубка идолу бога Святовита. По этому кубку жрец гадал о будущем урожае, а затем «выливал старый напиток к ногам идола, в возлияние ему; наполнял рог свежим напитком и, почтив идола, как будто он должен был пить прежде жреца, просил торжественными словами счастья себе и стране и людям обогащения и побед. Окончив эту мольбу, он осушал рог одним разом и, наполнив опять, клал в руку идолу»[294]294
  Топорков А. Принимался он за питья за пьяныя // Родина. 1997. № 9. С. 102.


[Закрыть].

Суровый быт эпохи, частые войны, далекие поездки и административные заботы оставляли дружиннику, боярину или купцу не так много времени для праздного веселья. Богатое застолье с хмельным «зельем» носило чаще всего ритуальный характер и регламентировалось идущими с глубокой древности традициями. Одним из таких освященных временем обычаев и были воспетые в былинах знаменитые пиры князя Владимира. Размах торжеств подтверждается и свидетельством Повести временных лет: после постройки храма Владимир в 996 г. устроил в городе Василеве «праздник велик, варя 300 провар меду, и созываше боляры своя, и посадникы, старейшины по всем градом, и люди многы, и раздая убогым 300 гривен». Пир горой шел 8 дней, после чего князь вернулся в Киев «и ту пакы сотворяше праздник велик, сзывая бещисленое множество народа»[295]295
  Повесть временных лет. М.-Л, 1950. Ч. 1. С. 125.


[Закрыть].

Подобные празднества характерны не только для славян. Эпос многих народов содержит предания о пирах и трапезах по случаю военных побед, свадеб или похорон их героев. В эпоху становления государственности такие застолья становились своеобразным общественным институтом, совещанием князя со своими приближенными, дружиной, старейшинами: «Бе бо Володимер любя дружину и с ними думая о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем»[296]296
  Повесть временных лет. М.-Л, 1950. Ч. 1. С. 86.


[Закрыть]. На таких советах решались вопросы войны и мира, сбора дани с подвластных земель, принимались послы; былинные богатыри именно на пиру вызывались на «службу дальную»[297]297
  Липец Р. С. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С. 126.


[Закрыть]. Торжественная трапеза закрепляла политический союз. Так, в 1147 г. Юрий Долгорукий (1125–1157 гг.) дал «обед силен» изгнанному из Киева Святославу Ольговичу в не известной еще Москве. Пир мог стать и местом сведения счетов.

На пиру в торжественной обстановке князь вершил суд, награждал отличившихся, наделял обездоленных; т. е. в таких условиях верховная власть могла непосредственно и неформально общаться с подданными и должным образом реагировать на общественные настроения, что и отразилось в былинах. Такое княжеское застолье выполняло роль своеобразного государственного органа, где без всяких формальностей решались многочисленные вопросы.

Столкновение мнений разрешалось столь же непосредственно. Древнейшие статьи сборника законов Русской Правды (XI в.) специально предусматривали штрафы для ссорившихся на пиру за удары рогом или чашей. В таких условиях, например, отказ князя от устройства освященных обычаем пиров по религиозным соображениям воспринимался бы массовым сознанием не только как отречение от отеческих традиций, но и как разрыв личных отношений носителя власти с широким кругом представителей других социальных общностей. И если принимать помещенное в летописи предание за правду, то слова Владимира о «веселии Руси» говорят не о какой-то особой приверженности к спиртному, а о том, что князь был достаточно умелым и гибким политиком. Он вводил новые законы и порядки, утверждал новую христианскую систему ценностей, но при этом сохранял привычные ритуалы и празднества, укреплявшие его авторитет.

Осуждение пьянства как антихристианского поведения способствовало сохранению его языческой символики, которая благополучно дожила до нашего времени. Именно к языческим ритуалам восходит отмеченная иностранцами манера русских пить водку не прерываясь и до дна. Налитый доверху стакан символизировал дом – «полную чашу» и полное здоровье его хозяина. Современный тост когда-то являлся магическим благопожеланием: московские люди XVI в. пили с пожеланием своему государю удачи, победы, здоровья и чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше. Наконец, пить полагалось до дна, так как недопитое означало «оставленное» в чаше недоброжелательство.

Традиции ритуальных торжеств действовали не только в княжеском дворце. В городах и селах Руси издревле широко известны братчины, продолжавшие традиции языческих обрядовых трапез. Такие праздничные мирские пиры объединяли и связывали личными отношениями членов крестьянской общины, прихожан одного храма, жителей одной улицы или участников купеческой корпорации. На братчинах «всем миром» варили пиво, закалывали быка. Братчины впервые упоминаются в XII в., когда жители Полоцка в 1159 г. хотели заманить обманом князя Ростислава Глебовича. В более поздние времена такие праздники посвящались, как правило, святым-покровителям и существовали в России вплоть до XX в.[298]298
  ПСРЛ. Т. 2. С. 495. См. также: Рыбаков Б. А. Язьиество Древней Руси. М., 1987. С. 746.


[Закрыть]

Организация братчин подчинялась древней традиции: выбирался главный распорядитель, который проводил сбор вскладчину необходимых припасов: муки, солода и пр. Под его наблюдением варили пиво или брагу, иногда на две-три сотни человек. Староста не только распоряжался за столом, но и признавался властями в качестве официального лица. Псковская судная грамота (XIV–XV вв.) признает за братчиной даже право суда над ее членами: «А братыцина судить как судьи»[299]299
  Памятники русского права. М., 1953. Вып. 2. С. 300.


[Закрыть], таким образом собрание общинников разрешало бытовые споры и конфликты соседей. К совместной трапезе принято было приглашать бедняков и нищих. Документы свидетельствуют, что еще в XVII в. в «крестьянской ссыпной братчине» могли участвовать помещики, поскольку в допетровское время мелкие служилые люди еще не воспринимали такое поведение, как несовместимое с их благородным происхождением.

В XIX в. исследователи, наблюдавшие такие трапезы, считали, что подобные мирские праздники установлены с давних времен «по обетам, данным предками в бедственные для них времена и в память чрезвычайных случаев или происшествий: мора людей, падежа скота, необыкновенного нашествия медведей, волков или других хищных зверей, ужасных пожаров, гибельных ураганов, совершенного побития хлебов»[300]300
  Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 370.


[Закрыть]. Они по-прежнему объединяли родственников и соседей, посторонние туда не допускались.

При этом не стоит забывать, что праздники в доме средневекового крестьянина и горожанина во многом зависели от превратностей жизни той эпохи, когда относительная налаженность быта сменялась страшным неурожаем, эпидемией, татарским набегом или не менее разорительным междоусобием. «Резаху люди живые и ядяху, и инии мертвая мяса и трупие обрезающе ядяху, а друзии конину, псину, кошкы… и ини же мох ядяху, сосну, кору липову и лист, кто что замысля; и инии пакы злии человеци почаша добрых людии домы зажигати, кде чюючи рожь…», – описывал летописец голодную весну 1231 г. в том же богатом Новгороде[301]301
  Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л, 1950. С. 70–71.


[Закрыть].

На основе имеющихся архивных материалов можно сделать вывод, что Древняя Русь не знала массового и тем более индивидуального пьянства. Потребление спиртного было, по большей части, коллективным действом, приуроченным к определенному времени и подчиненным определенному ритуалу. Что же касается организации продажи питей в Древней Руси, то немногие сохранившиеся источники той поры ничего об этом не говорят. И. Г. Прыжов в своей книге о кабаках на Руси полагал, что у славян с древности существовала корчма – постоялый двор и трактир с продажей спиртного. Однако применительно к территории Руси такое заведение впервые упоминается только в грамоте 1359 г. Профессия его содержателя характеризуется в нравоучительных сборниках того же столетия как явно предосудительная в таком ряду: «…или блудник, или резоимец, или грабитель, или корчмит»[302]302
  Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). М., 1988. Т. 4. С. 373–374.


[Закрыть], правда, среди христианских святых известен и Феод Корчемник.

Утверждавшаяся на Руси в XI–XII вв. православная церковь также стремилась регулировать бытовое поведение людей. Языческие ритуалы при этом постепенно вводились в рамки церковного календаря и ставились под надзор духовных властей. Древние праздничные традиции при этом не отвергались, как не запрещалось и употребление вина. Более того, с принятием христианства Русь должна была увеличить и ввоз необходимого для причастия виноградного вина, так что амфоры-«корчаги» из-под него обнаружены археологами в 60 больших и малых древнерусских городах. Высшее и низшее духовенство нередко принимало участие в празднествах и пирах, чтобы не отрываться от своей паствы и освящать события своим авторитетом. В 1183 г. великий киевский князь Святослав Всеволодович (1176–1194 гг.) устроил по поводу освящения церкви св. Василия пир, на который пригласил главу русской церкви митрополита Никифора «и ины епископы, игумены и весь святительский чин и кияны, и быша веселив»[303]303
  ПСРЛ. Т. 2. С. 634.


[Закрыть].

Новообращенную паству приходилось воспитывать. Уже в одной из древнейших сохранившихся на Руси книг – Изборнике 1076 г., – помещены краткие высказывания о вреде пьянства, отнимавшего у человека ум, делавшего его не в меру болтливым, доводившего до разорения. Распространившиеся на Руси отечественные и переводные церковные поучения не осуждали употребления вина в принципе, предполагалось лишь соблюдение известной меры. Ссылки на авторитет одного из отцов церкви, святого Василия Великого, утверждали, что «богопрогневательной» является лишь седьмая по счету чаша, после которой человек ни се мертв, ни се жив, опух аки болван валяется осквернився». Знаменитый игумен старейшего на Руси Киево-Печерского монастыря святой Феодосий (XI в.) в своих поучениях беспокоился о том, чтобы отучить христиан от пьянства, но не от пития, «ибо иное пьянство злое, а иное питье в меру и в закон, и в приличное время, и во славу Божию»[304]304
  Макарий. История Русской церкви. СПб., 1868. Т. 2. С. 116.


[Закрыть]. Так что пьянство без меры и без времени решительно осуждалось.

Церковь прямо не выступала и против народных праздничных обычаев, требуя устранить только наиболее очевидные и грубые языческие черты. «Горе пьющим Рожанице!» – угрожал новгородский архиепископ Нифонт (1165–1186 гг.) тем, кто продолжал праздновать в честь языческих богов[305]305
  Ржига В. Ф. Очерки по истории быта домонгольской Руси. М., 1929. С. 89.


[Закрыть]. Сто лет спустя митрополит Кирилл (1247–1281 гг.) запрещал «в божественныя праздники позоры некаки бесовския творити, с свистанием и с кличем и воплем, созывающе некы скаредные пьяници, и бьющеся дреколеем до самыя смерти, и взимающе от убиваемых порты»[306]306
  Русская историческая библиотека. СПб., 1908. Т. 6. С. 95.


[Закрыть].

Руководство церкви строго следило за поведением своих подчиненных, ведь именно приходские священники должны были прививать людям нормы христианской нравственности. «Вижу бо и слышу, оже до обеда пиете!» – грозил подчиненным священникам новгородский архиепископ Илья (1131–1156 гг.), поясняя, что по примеру нерадивых пастырей их прихожане сами пьют «через ночь»[307]307
  Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М., 1966. С. 168–169.


[Закрыть]. От слов переходили к дисциплинарным взысканиям не только по отношению к рядовым священнослужителям, но и к архиереям: «Аще епископ упиется 10 дней пост», – гласило правило русского митрополита Георгия (1065–1076 гг.).

Другой юридический кодекс, церковный Устав Ярослава Мудрого (1019–1054 гг.), предусматривал ответственность епископа и в том случае, если подчиненные ему священнослужители «упиются без времени». Что же касалось мирян, то церковное право стремилось оградить интересы законной жены, которая получала редкую возможность развода (и всего только три года церковного наказания – епитимий), если непутевый муж расхищал ее имущество или платье («порты ее грабити начнет или пропивает»).

Отрицательно относились к неумеренному питию и светские власти. Великий киевский князь Владимир Мономах (1113–1125 гг.) в «Поучении» своим детям писал: «Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело»[308]308
  Русская литература XI–XVIII вв. М., 1988. С. 55.


[Закрыть]. По нормам Русской Правды – сборника законов XI–XII вв. – купца, погубившего в пьянстве чужое имущество, наказывали строже, чем потерявшего его в результате несчастного случая. Такого пьяницу разрешалось даже продать в рабство. Впоследствии эта правовая норма без изменения перешла в Судебники 1497 и 1550 гг. Та же Русская Правда делала общину ответственной за убийство, совершенное кем-либо из ее членов в пьяном виде на пиру: в таком случае соседи были обязаны помочь виновному выплатить штраф – «виру». Вотчиннику-боярину запрещалось бить в пьяном виде, т. е. «не смысля», своих зависимых людей «закупов». Подразумевалось, что эту процедуру можно совершать только в трезвом состоянии и «про дело»; хотя сейчас трудно представить, как эти условия могли соблюдаться в повседневной практике средневековой вотчины.

«Питейная» ситуация на Руси принципиально не изменилась и в более позднее время. В немногих сохранившихся источниках XIII–XV вв. упоминаются те же напитки, что и раньше: мед, пиво, вино и квас. Так же устраивались княжеские пиры и народные братчины. В новгородских владениях традиционная варка пива была и крестьянской повинностью: как следует из берестяной грамоты первой половины XIV в., некая Федосья обязана была «варити перевары» для землевладельца[309]309
  Арциховский А. В., Тихомиров М. Н. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1951 г. М., 1953. С. 27.


[Закрыть].

В начале XV в. основатель крупнейшего на русском Севере Белозерского монастыря Кирилл просил сына Дмитрия Донского, удельного князя Андрея, «чтобы корчмы в твоей отчине не было, занеже, господине, то великая пагуба душам; крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут»[310]310
  Прыжов И. Г. Указ. соч. С. 34.


[Закрыть]. Основатель другого монастыря Пафнутий Боровский был свидетелем дикого пьянства во время чумы 1427 г. В это время в брошенных домах отчаянные гуляки устраивали пиршества, во время которых «един от пиющих внезапу пад умераше; они же ногами под лавку впхав, паки прилежаще питию».

Появилось в XV в. и первое публицистическое произведение, посвященное пьянству: «Слово о высокоумном хмелю». «Слово» давало портрет любителя хмельного: «Наложу ему печаль на сердце, вставшу ему с похмелиа, голова болит, очи света не видят, а ум его не идет ни на что же на доброе». Хмель предостерегал всех, от князя до селянина: кто «задружится» с ним, того ожидает неизбежное «злое убожие»[311]311
  Русская бытовая повесть XV–XVII вв. М., 1991. С. 82.


[Закрыть].

В том же XV столетии крепнувшая княжеская власть нарушает привычную «старину» и начинает все более энергично контролировать положение дел в своих владениях. Сохранилась целая серия жалованных грамот московских великих князей Василия II (1425–1462 гг.) и Ивана III (1462–1505 гг.), запрещавших посторонним, в том числе и княжеским слугам и чиновникам, являться на братчины в церковные села, ибо «незваны к ним ходят на праздники и на пиры, и на братшины, да над ними деи силничают, меды де и пиво и брагу силою у них емлют, а их деи бьют и грабят»[312]312
  Акты феодального землевладения и хозяйства в XIV–XVI вв. М., 1951. Ч. 1. С. 130 и далее; Акты Археографической экспедиции. СПб., 1836. Т. 1. № 50. См. также: Хорошкевич А. Л. «Незваный гость» на праздниках средневековой Руси // Феодализм в России. М., 1988. С. 184–187.


[Закрыть]. В XVI в. этот запрет становится законодательной нормой для великокняжеских наместников и закрепляется в особых уставных грамотах.

Но, ограждая крестьян привилегированных владельцев от незваных гостей, власти постепенно ограничивают и права самих крестьян на свободное, мирское устройство таких праздников и изготовление спиртного. Иван III уже разъясняет игумену Кирилло-Белозерского монастыря: «…которому будет человеку к празднику розсытить меду. или пива сварити и браги сварити к Боришу дни гели к которому к господскому празднику, или к свадьбе, и к родинам, или к масленой неделе, и они тогды доложат моих наместников переславских, или их тиунов… А пьют тогды у того человека три дни. А промеж тех праздников питья им у себя не держати. А меду им и пива, и браги на продажу не держати»[313]313
  Акты феодального землевладения и хозяйства… Ч. 1. С. 115.


[Закрыть].

Подобные распоряжения, носившие сначала конкретный адрес, подготовили почву для постепенного запрещения свободного производства и продажи хмельных напитков. Впервые о такой практике сообщил венецианский посол Амброджо Контарини, побывавший проездом в Москве зимой 1476–1477 гг. Он же положил начало устойчивой западноевропейской традиции считать москвитян «величайшими пьяницами», которые, по его словам, проводили время до обеда на базаре, а после обеда расходились по «тавернам»[314]314
  Барбаро и Контарини о России. Л., 1971. С. 228–229.


[Закрыть].

В отношении запрета властей на изготовление питей, то это сообщение венецианца подтверждается свидетельствами других побывавших в России путешественников и дипломатов – С. Герберштейна (1517 и 1526 гг.), А. Кампензе (1525 г.), Фейта Зенга (40-е гг. XVI в.)[315]315
  Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 132; Библиотека иностранных писателей о России. СПб., 1836. Т. 1. С. 33; Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях (1544–1648). СПб., 1893. Т. 1. С. 475.


[Закрыть]. В то же время власть стремилась получить в свои руки и монополию на торговлю спиртным в корчмах. Законы Пскова, сохранявшего до XVI в. республиканские традиции, специально предписывали приглашенным князьям и их людям «по дворам корчмы не держать ни во Пскове, ни на пригороде, ни в ведро, ни в корец, ни бочкою меду не продавати». Псковские корчмиты были, по-видимому, достаточно влиятельными и состоятельными людьми, поскольку в 1417 г. смогли оплатить строительство целого участка городской стены[316]316
  Псковские летописи. М., 1955. Вып. II. С. 36.


[Закрыть].

И все же о каком-то особом распространении пьянства в XV в. говорить не приходится. Известные по летописям случаи военных поражений московских войск из-за пьянства (как, например, в 1377 г. на реке с символическим названием Пьяна, когда войска «наехаша в зажитии мед и пиво, испиваху допьяна без меры» и были разгромлены татарами[317]317
  Очерки русской культуры XIII–XV вв. М., 1970. Ч. 1. С. 303.


[Закрыть]) отмечаются именно как исключения, а отнюдь не обычное явление. Сохранялся и прежний ассортимент напитков – в основном мед и пиво. Вино по-прежнему оставалось привилегией знати и упоминалось в источниках даже реже, чем в XI–XII вв.

Описанные выше меры по сосредоточению «питейного дела» в руках государства были вызваны, как нам представляется, не увеличением потребления спиртного (документы не дают оснований для такого вывода), а общими условиями развития российской государственности.

Закономерное для всех средневековых государств Востока и Запада преодоление раздробленности протекало на Руси в крайне неблагоприятных условиях татарского ига и постепенно нараставшего экономического отставания от Западной Европы. Разоренной татарским выходом и отрезанной от морских торговых путей стране приходилось как бы заново повторять пройденный в XI–XII вв. путь; возрождать устойчивое феодальное землевладение, развитое городское ремесло, денежное обращение; в то время как на Западе уже действовали первые мануфактуры, банки, городские коммуны и университеты. Особенно тяжелым было положение русских городов, развитие которых, как и формирование «третьего сословия», было задержано на столетия: в России XV–XVII вв. не было ни Реформации, ни Возрождения.

Потребность сосредоточения всех наличных ресурсов и двухсотлетнее активное противостояние Золотой Орде и другим соседям постепенно привели к глубоким изменениям в социальной структуре общества. Московские дворяне XV–XVI вв., выраставшие на княжеской службе и всецело зависевшие от княжеской милости, строили свои отношения с властью на сугубо подданнической основе и в гораздо меньшей степени обладали корпоративными правами и привилегиями по сравнению с дворянами на Западе. Крестьяне и горожане, в свою очередь, попадали во все большую зависимость и от государства (через налоговую систему), и от своих владельцев: на Руси XVI–XVII вв. неуклонно развивалось крепостное право и отсутствовали городские вольности.

На другом полюсе стояла набиравшая силу верховная власть. В течение нескольких веков московские великие князья (с 1547 г. – цари), опираясь на свои огромные владения, были, в отличие от своих европейских собратьев, лидерами национально-освободительного движения против татарской угрозы. Этим обстоятельством в немалой степени объясняется неслыханный авторитет царского имени и огромная концентрация власти в руках главы государства. В итоге процесс централизации страны завершался в форме крепостнической самодержавной монархии.

Утверждение такой формы централизации в условиях относительной экономической отсталости и необходимости мобилизации всех сил и средств для нужд армии и государства стимулировало подчинение казне и такой сферы, как питейное дело. Но в условиях традиционного общества полностью ликвидировать старинные права крестьян и горожан на праздничное питье было невозможно. К тому же пиво варилось, как правило, для немедленного потребления, а производство меда было ограничено объемом исходного сырья. Алкогольная ситуация изменилась только с появлением качественно нового напитка – водки.

Вопреки распространенному мнению и помещенным на этикетках современных водочных бутылок уверениям о том, что их содержимое изготовлено по рецептам Древней Руси и производится уже в течение 800 лет, водка появилась на Руси сравнительно поздно. И. Г. Прыжов, а вслед за ним и другие исследователи – Д. И. Менделеев, В. В. Похлебкин, Б. Сегал – выделяют рубеж XIV–XV вв. и даже называют точные даты: 1386 или 1398 гг. Именно тогда, по их мнению, произошло первое знакомство москвитян с западноевропейской aqua vitae при посредничестве генуэзских купцов и дипломатов[318]318
  Прыжов И. Г. Указ. соч. С. 44; Проппер СМ. Казенная продажа питей и общественное мнение. СПб., 1900. Т. 31. С. 242; Похлебкин В. В. Указ. соч. С. 45, 107; Segal В. Russian drinking. P. 12.


[Закрыть]. При этом все авторы ссылаются на одну и ту же работу Г. П. Успенского начала XIX в., считавшего «весьма вероятным, что генуэзское посольство могло сообщить русским «пагубное искусство винокурения», но никаких доказательств этого предположения не приводившего[319]319
  Успенский Г. П. Опыт повествования о древностях русских. Харьков, 1818. Ч. 1. С. 78.


[Закрыть].

Итальянские колонии Южного Крыма были действительно связаны торговыми операциями и с Москвой, и с другим центром объединения русских земель – Литовским великим княжеством. Торговлю с югом держали в своих руках члены московской корпорации крупных купцов-оптовиков – «гости-сурожане» (по названию г. Сурожа, современного Судака). Они часто бывали в Крыму, а в столице генуэзских владений Кафе (нынешняя Феодосия) уже в 1316 г. была построена русская церковь. Сохранившиеся документы итальянских архивов сообщают о продаже вина русским духовным и светским лицам, прибывавшим в Кафу, и даже о том, что в 1410 г. генуэзец Бенедетто де Негри отправился с партией вина в Россию. Но сведений о визите в Москву генуэзских посольств в 1386 или в 1429 гг. и тем более о демонстрации москвичам спирта ни русские летописи, ни итальянские документы не содержат[320]320
  Бадян В. В., Чиперис А. М. Торговля Каффы в XII–XIV вв. // Феодальная Таврика. Киев, 1974. С. 174–189; Еманов А. Г. Итало-русские экономические связи в XIII–XV вв. // Общественно-политическая жизнь дореволюционной России. Тюмень, 1990. С. 35.


[Закрыть].

Академический вопрос о времени начала производства водки в России был поставлен в 1977–1978 гг. на международном уровне, когда советским внешнеторговым ведомствам предстояло с фактами в руках доказывать российский приоритет в изготовлении водки под угрозой лишения права именовать так свою поступавшую на мировой рынок продукцию. Особенно серьезными были претензии государственной водочной монополии Польши. Ее представители утверждали, что водка была изобретена на территории бывшего Польско-Литовского государства (Речи Посполитой) и притом раньше, чем в России[321]321
  Похлебкин В. В. Указ. соч. С. 7–13.


[Закрыть]. Тем не менее атака конкурентов была успешно отражена. Важную роль при этом сыграло специальное исследование В. В. Похлебкина, в котором подробно рассмотрены история возникновения и специфика технологии русского водочного производства. К выводам этой книги нам и придется обратиться.

Две главы работы посвящены изысканиям доказательств отечественного изобретения этого напитка по своей оригинальной технологии. По мнению автора, первые подходы к открытию нового продукта имели место уже в конце XII – начале XIII в. Окончательно же винокурение возникло в самой Москве, в одном из монастырей в период 40-70-х гг. XV в., причем 1478 г. следует считать как крайний срок, когда винокуренное производство уже существовало некоторое время и на основе опыта этого существования была введена государственная монополия на производство и продажу хлебного вина. Последняя дата приводится также без каких-либо ссылок на источники. При этом автор вполне сознавал отсутствие в своей работе каких-либо прямых свидетельств в пользу приводимых им дат открытия водки на Руси. Объяснял он это тем, что «летописи не фиксировали событий второй половины XV в.», а хозяйственные документы монастырей и дворцовых служб за то же столетие «не сохранились ни в какой степени»[322]322
  Похлебкин В. В. Указ. соч. С. 57, 138–139. – На наш взгляд, такой итог обстоятельного исследования построен на системе предположений, допущений и общих предпосылок, которые сами по себе возражений не вызывают, но и не дают оснований для столь конкретного вывода. В их числе и рост экономического потенциала государства, и переход на трехпольную систему обработки земли с последующим накоплением запасов зернового сырья для удачного старта винокуренного производства, и миссионерская деятельность церкви, и даже «поразительное огрубение нравов», как полагает автор, особенно проявившееся в 40-60-х гг. XV в. (там же. С. 119, 132, 135, 138).


[Закрыть].

Однако при несомненной утрате документов и целых архивов той поры сохранились точно датированные и хорошо известные специалистам источники, прямо сообщающие об интересующем нас предмете. Можно вполне согласиться с автором, что до XV в. ни Северо-Восточная, Московская, ни Юго-Западная, Литовская Русь винокурения не знали. В источниках того времени упоминаются лишь мед, пиво и реже – вино. Не вполне понятное слово «перевар» употреблялось, по-видимому, не для обозначения напитка – предшественника водки, а относилось к процессу варки пива. И лишь в одном тексте XIV в. упоминается «вино твореное», что можно толковать и как продукт перегонки[323]323
  Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). М., 1988. Т. 1. С. 429.


[Закрыть]. Только эти напитки упоминали побывавший в Москве венецианец Контарини и московский посол в Милане в 1486 г. грек Юрий Траханиот.

Впервые, по нашему мнению, сообщил о достижениях русских в этом вопросе известный ученый, ректор Краковского университета и врач польского короля Сигизмунда I Матвей Меховский. В своем «Трактате о двух Сарматиях» (первое издание – 1517 г.) он в главе о Московии писал, что ее жители «часто употребляют горячительные пряности или перегоняют их в спирт, например мед и другое. Так, из овса они делают жгучую жидкость или спирт и пьют, чтобы спастись от озноба и холода»[324]324
  Матвей Меховский. Трактат о двух Сарматиях. М.-Л, 1936. С. 114.


[Закрыть]. В том же году уже упоминавшийся посол германского императора Сигизмунд Герберштейн увидел на парадном обеде в Кремле «графинчик с водкой, которую они всегда пьют за столом перед обедом»[325]325
  Герберштейн С. Указ. соч. С. 205.


[Закрыть].

Несколько лет спустя, в 1525 г., в Риме епископ Паоло Джовио по поручению папы расспрашивавший московского посланника Дмитрия Герасимова, с его слов записал, что в Московии, кроме привозного вина и меда, пьют «пиво и водку, как мы видим это у немцев и поляков». Последующие иностранные описания путешествий в Россию уже неизменно содержат упоминания водки как общеупотребительного напитка ее жителей[326]326
  Павел Иовий Новокомский. Книга о московском посольстве. СПб., 1908 С. 272; Сказания иностранцев о России в XVI и XVII вв. СПб., 1843. С. 16; Огородников В. Донесения о Московии второй половины XVI в. М., 1913. С. 9; Поссевино А. Исторические сочинения о России. М., 1983. С. 206.


[Закрыть].

Мы не задавались целью доказать отечественный приоритет в изобретении водки и совершенно не исключаем того, что с этим продуктом москвичей XVI в. могли познакомить западноевропейские или прибалтийские купцы. Во всяком случае, до 1474 г. немецкие торговцы привозили спиртное в Псков, и только в этом году новый торговый договор прекратил эту практику: «пива немцом в Псков не возити, и оттоле преста корчма немецкая»[327]327
  Псковские летописи. Вып. 2. С. 56.


[Закрыть]. Покупали за рубежом вина и новгородские купцы, а когда в 1522 г. власти этого города требовали у Таллинского магистрата уплатить долг русским купцам, в перечне имущества упоминались и «бочки вина горячего»[328]328
  Русская историческая библиотека. СПб., 1894. Т. 15. С. 27–28, 36, 49.


[Закрыть]. В XVII в. постоянной статьей импорта из Швеции стало оборудование для винокурения медные кубы и «винокурные трубы».

По-видимому, в начале XVI в. появляется и само слово «водка». Тогда оно имело несколько иное значение. В «Сказании» о болезни и смерти великого князя Василия III рассказывается, что за несколько дней до кончины государя его доверенный боярин Михаил Юрьевич Захарьин предложил свой вариант лечения: «…водка нарядити и в рану пущати и выжимати»[329]329
  ПСРЛ. Т. 4. Вып. З. С. 558.


[Закрыть]. Придворные врачи этим рецептом так и не воспользовались, но приведенный рассказ является самым ранним из известных авторам упоминаний нового термина. Употреблялся он, как следует из текста, для обозначения каких-либо спиртовых настоек в качестве сугубо медицинского препарата. Такие «водки» в Москве готовили в специальном учреждении – Аптекарском приказе, учрежденном в конце XVI в., где была и соответствующая аппаратура. Известно и еще одно смысловое значение термина. Так в XVII в. на Руси называли кислоту[330]330
  Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1975. Вып. 2. С. 253.


[Закрыть]. Как алкогольный напиток водку в течение нескольких столетий называли «вином», а современное наименование этого продукта появилось сравнительно поздно – где-то с середины XIX в.

Не вдаваясь в спор о точном времени и месте изобретения водки на Руси, все же можно выделить рубеж XV–XVI вв., когда, как это следует из приведенных выше источников, новый напиток стал известен в Москве. Герберштейн особо выделил принесенный графинчик на царский пир. Когда Василий III осаждал в 1513 г. Смоленск, он воодушевлял свое войско более привычными вещами: перед штурмом псковские пищальники получили «три бочки меду и три бочки пива, и напившися полезоша ко граду». Но атака закончилась плачевно для нападавших, которых «много же побили, занеже они пьяны лезли».[331]331
  ПСРЛ. Т. 4. С. 289.


[Закрыть]

Не могла не обратить внимания на новое явление и казна. Отмеченный иностранцами запрет на пиво– и медоварение должен был дополниться более гибкой системой регулирования потребления спиртного. Тот же Герберштейн сообщал, что Василий III «выстроил своим телохранителям новый город Нали» – стрелецкую слободу Наливки (в районе современной улицы Димитрова) и разрешил им свободное изготовление вина. Все же остальные подданные должны были пользоваться казенными заведениями, которые поначалу сохранили старое название «корчмы».

Летописный отрывок XVI столетия донес до нас рассказ о введении таких учреждений в Новгороде в 1543 г.: «Прислал князь великий Иван Васильевич в Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он устроил в Новгороде 8 корчемных дворов». Правда, первые опыты открытия казенных питейных домов не всегда проходили удачно. После настоятельных просьб новгородского архиепископа Феодосия, обеспокоенного ростом преступности – грабежей и убийств, московское правительство в 1547 г. отставило корчмы в Новгороде. Вместо них «давали по концам и по улицам старостам на 50 человек 2 бочки пива, да 6 ведер меду, да вина горького полтора ведра на разруб»[332]332
  ПСРЛ. Т. 4. С. 289, 153.


[Закрыть], т. е. стали распределять спиртное через выборных представителей низовой администрации.