Текст книги "Самая страшная книга 2018 (сборник)"

– Вы не видели Галину Ивановну? – ее голос дрожал от тревоги.

– Нет, а что случилось? – я спрыгнул с нарт.

– Пропала куда-то, – возле соседнего барака показался Гаврилов с ружьем. – Как только вы уехали, она сказала, что пойдет ягоды собирать. И до сих пор не вернулась. Я уже дважды вокруг поселка обошел – нигде ее нет.

– У озера смотрели? – спросил Илко.

Гаврилов отрицательно покачал головой. Озеро располагалось в двух сотнях метров от Нюртея. Илко натаскивал из него воду для своего домика и амбулатории. Путь к водоему лежал через топкие участки тундры, поэтому наша бригада если и ходила к озеру, то лишь для того, чтобы сделать снимки на память. Впрочем, Галина Ивановна уже успела сфотографироваться по приезде, поэтому с трудом представлялось, зачем бы она сегодня потащилась к воде. Но это было единственное место в окрестностях Нюртея, которое не проверил Гаврилов.

Фокин и Зорина остались в амбулатории, а мы втроем направились к озеру. Резиновые сапоги чавкали по влажному мху. Вскоре впереди блеснула стальная вода.

На берегу распласталась Галина Ивановна. Она лежала на спине, раскинув руки, при этом голова женщины почему-то уткнулась лицом в землю: ее крашеные в рыжий цвет волосы контрастировали с бурой землей.

Лишь подойдя ближе, я понял, что было не так: голова, отделенная от туловища, лежала чуть выше шеи, из которой в рванине мышц и сухожилий белел позвонок.

Гаврилов шумно выдохнул. Илко застыл на месте. Я дрожал от озноба: вспомнилось, как Галина Ивановна приводила ко мне на прием мужа и дочь, переживала за их здоровье. Они остались в Салехарде, и Галина Ивановна к ним больше не вернется.

Я присел возле отделенной от туловища головы и осторожно ее перевернул. Лицо женщины превратилось в месиво из разодранной кожи, багрового мяса и налипших травинок. Пустые глазницы сочились кровью.

Что-то изменилось вокруг: стало тише, будто тундра – и без того немногословная – задержала дыхание. Я поднял голову и ощутил холодные касания на коже: падал снег.

Мы уложили тело на кушетку в смотровом кабинете. Голову, убранную в пакет, разместили рядом – возле шеи. Фокин и Зорина в оцепенении наблюдали за нашими действиями.

– Кто это сделал? – выдавила гинеколог.

– Мы не знаем, но, наверное, медведь или волк, – стараясь сохранять самообладание, ответил я, хотя прекрасно понимал, как фальшиво и неуверенно прозвучали мои слова. – Какой-то крупный хищник.

Илко хмыкнул и покачал головой. Вчетвером мы уставились на него.

– Ты что-то знаешь? – нахмурился Гаврилов. – Это ночной визитер сделал, да? Кто это был?

Ненец пристально посмотрел на хирурга и тихо сказал:

– Надо уезжать. Я вызову вертолет по радио.

Илко вышел из смотровой: по коридору удалялись его шаги. Гаврилов схватил ружье и выскочил следом.

– Стой! – крикнул он. – Со мной пойдешь!

Когда они ушли, я плюхнулся на стул и потер лицо. Глаза щипало от ртутного света ламп, носоглотку саднил запах крови. Фокин подошел к трупу Галины Ивановны.

– Одежда целая, – сказал он, осматривая тело. – Если это был зверь, он наверняка бы разодрал куртку.

– То есть это сделал человек? – Голос Зориной сорвался. – Но кто на такое способен? Здесь что, маньяк ходит?!

Девушку била крупная дрожь, губы дрожали, лицо побледнело. Еще чуть-чуть, и паника накрыла бы ее с головой.

– Света, собирай вещи, – как можно спокойнее сказал я. – Мы уезжаем. Илко вызовет вертолет со спасателями, они будут здесь через несколько часов.

Зорина обхватила себя руками и, кивая головой, направилась к выходу.

В то же мгновение снаружи раздался истошный вопль. Еще секунда – и прогремели два выстрела.

Мы застыли в испуге. Первым очнулся Фокин:

– Это Илко кричал? – спросил он.

Я подбежал к окну. Вгляделся в сумрак: шел мелкий снег, и за его завесой с трудом просматривались темные бараки на другой стороне улицы. Фокин встал рядом со мной, часто и шумно дыша.

– Я их не вижу, – прошептал я.

– Что с ними случилось? – дрожащим голосом спросила Зорина.

Я отошел от окна.

– Очевидно, на них кто-то напал, и Гаврилов открыл огонь.

– Крик и выстрелы раздались со стороны домика Илко, – Фокин кивнул на барак через дорогу, чуть правее от нас.

– Пойду проверю, – я надел куртку. – Оставайтесь здесь и ждите нас.

Фокин и Зорина переглянулись.

– А вдруг на вас тоже нападут? – в глазах девушки блеснули слезы.

– Света, и что ты предлагаешь делать? Сидеть здесь? – я раскрыл дверь и вышел в коридор. – А вдруг Гаврилову и Илко нужна помощь? Галину Ивановну мы уже потеряли.

Я покопался в ящиках, расставленных у стены, и вытащил топор: мы кололи им дрова для печки. Теперь он станет моим оружием.

Стараясь не шуметь, я приоткрыл дверь и выглянул наружу. Лицо мазнуло холодом, а взгляд провалился в серый сумрак. На черную землю падал мелкий снег. К утру Нюртей укроет белым покрывалом.

– Гаврилов! Илко! – шепотом позвал я, не надеясь на ответ: мой голос они навряд ли услышат, а кричать я опасался, ведь где-то рядом бродил хищник.

Никто не откликнулся. Поселок казался безлюдным. Сжимая топор, я выскользнул на крыльцо и обернулся: в дверном проеме застыл Фокин. Он напряженно следил за моими действиями, готовый прийти на помощь в случае опасности. Я кивнул коллеге – «все нормально!», – и педиатр закрыл дверь на засов, оставив меня одного в сумраке и неизвестности. Но я сам этого хотел.

Помедлив немного, я стремительным броском пересек улицу. Спрятался за ржавыми бочками у барака. Отдышался – дыхание сбилось не столько из-за короткой пробежки, сколько из-за бурлящего в крови адреналина. В ушах стучало, во рту пересохло, топор оттягивал руку.

Я выглянул из-за бочки: на улице ни души. В окне амбулатории бледнели лица Фокина и Зориной, с тревогой следившие за мной. Почему-то захотелось помахать им, но я сдержался. Досчитав до десяти, я выскочил из укрытия и, пригибаясь, побежал к бараку Илко – до него оставалось не более тридцати метров.

У домика ненца я сбавил темп, присел возле груды старых ящиков, от которых пахло рыбой, и, прислушиваясь к малейшему звуку, высунул голову. На первый взгляд все было спокойно: впереди темнел барак, падал снег, редкими порывами дул ветер. Я вышел из-за горы ящиков и, сжимая топор, подбежал к дому. Кинул взгляд направо, где располагался загон для оленей, ожидая увидеть рогатых друзей Илко.

Олени валялись на земле. Из распоротых животов, сочившихся темной кровью, валил пар.

Я сглотнул. Нельзя терять время. Хищник где-то рядом, и с каждой минутой Гаврилову и Илко могла грозить все большая опасность. Впрочем, как и мне. Я крепче сжал топор, открыл дверь домика ненца и заглянул внутрь.

Я не спешил заходить: понадобилось время, чтобы глаза привыкли к полумраку. По обе стороны коридора тянулись двери. Когда-то здесь жили семьями коренные жители, решившие отказаться от кочевого образа жизни. Теперь же комнаты стояли заколоченными, и только одну из них занимал Илко: он говорил, что ему хватает. Насколько я помнил, берлога ненца скрывалась за второй дверью справа.

Осторожно ступая, я подошел к рассохшейся двери. Она была приоткрыта.

– Илко? – шепотом позвал я. – Гаврилов?

Никто не ответил, и я, распахнув дверь, зашел внутрь, обхватив топор обеими руками на случай нападения невидимого врага.

Илко лежал в углу, рядом валялись перевернутые стулья и стол. В тусклом свете, проникавшем из окна, на полу блестели темные лужи крови. Пахло порохом и железом. Я подбежал к ненцу и сел рядом. Он тяжело дышал и прижимал руку к плечу. По пальцам текли красные струйки, лоб покрылся испариной.

– Илко, ты как?

Я осторожно убрал руку ненца с плеча. Сквозь разодранную одежду зияла небольшая рана с рваными краями, подтекавшими кровью. Я достал платок и плотно приложил его к плечу Илко.

– Надави рукой и не отпускай, – сказал я. – Что здесь случилось?

– Он напал на меня, когда мы вошли, – прошептал ненец пересохшими губами.

– Кто напал?

– Хет, – выдохнул Илко.

Должно быть, до смерти напуганный, истекающий кровью ненец назвал на родном языке какого-то хищника, но у меня не было времени выпытывать перевод на русский. Куда важнее было другое:

– Где Гаврилов?

– Его нет, – ненец прикрыл глаза. – Хет утащил.

Мне хотелось как следует врезать Илко за его короткие ответы, но я вспомнил о врачебной заповеди: не навреди.

– Вы успели вызвать помощь?

Илко отрицательно качнул головой:

– Гаврилов стрелял. Промазал и попал в рацию.

Ненец кивнул на радиостанцию, лежавшую на полу рядом с опрокинутым столом. Ее корпус разворотило на куски. О вызове экстренной помощи можно забыть: в Нюртее отсутствовало покрытие сотовых операторов, спутниковых телефонов у нас не было, и вся связь с Большой землей поддерживалась через старенькую радиостанцию Илко.

Я выпрямился и оглядел пол в поисках двустволки Гаврилова, но не нашел ее. Наверное, хищник уволок хирурга вместе с оружием. Но я кое-что вспомнил.

– Илко, у тебя же было ружье? Где оно?

Ненец указал на шкаф у стены. Я подбежал к нему и, покопавшись среди коробок и разного скарба, вытащил ИЖ-43 – с таким же ружьем я в детстве ходил на охоту с отцом. Я пошарил по полкам и нашел начатую коробку с патронами. Зарядил два ствола, остальные боеприпасы высыпал в карман куртки.

Когда я обернулся, Илко уже стоял на ногах. Он пошатывался, прижимая ладонь к плечу.

– Надо найти Гаврилова и зашить твою рану, – сказал я.

– Нет, – неожиданно твердо ответил Илко. – Надо уезжать. Здесь опасно. Доберемся до грузовика.

Древний «Урал-375» доживал свой век на задворках поселка, и пару раз в год Илко развозил на нем группы геологов, любивших забраться в труднодоступные участки тундры. В остальное время железный монстр служил объектом для фотоснимков на память.

– А на грузовике куда? – я осторожно выглянул в окно, проверяя обстановку снаружи. Сумрак и снег – и больше ничего.

– До Лабытнанги, – Илко проковылял к двери. – Там люди.

Мы выбрались из домика и, то и дело озираясь, побежали к амбулатории. Я отдал Илко топор, а сам держал ружье, готовый в любой момент открыть огонь. Заметно стемнело, и ветхие строения поселка, казавшиеся исполинскими черными гробами, тонули в полумраке.

Справа и сверху что-то мелькнуло. Я едва поднял голову, как с крыши барака, мимо которого мы пробегали, взметнулась тень – и приземлилась рядом с нами. Я успел заметить темную шкуру в клочьях меха и косматую голову. Тварь с хрипом набросилась на Илко и вцепилась ему в горло. Ненец вопил и дергался под свирепыми ударами хищника, пытаясь его сбросить. Топор упал рядом, и Илко, шаря рукой по земле, не мог до него дотянуться.

Я выстрелил. Дробь попала в зверя и откинула его назад. Я подбежал к Илко, но в тот же миг тварь взметнулась вверх и приземлилась рядом с нами – прыжок, невозможный для раненого существа! Я нацелил ружье в самый центр черного кома и пальнул. Выстрел отбросил монстра на пару метров, но не остановил: он снова поднялся с земли. Сгорбившись, зверь на четвереньках приближался к нам, свирепо щерясь и хрипя. Я не мог разглядеть его морду: длинные космы на голове ниспадали до самой земли.

Я вдруг осознал, что все это время моя рука нащупывала пульс на запястье Илко – привычка, оставшаяся после работы в реанимации. Я опустил взгляд: лицо и шея ненца были разодраны в клочья. Он не дышал, и пульс я не чувствовал.

– Быстрее! – женский крик пронзил уши. – Сюда!

Я обернулся: на крыльце амбулатории стояли Зорина с Фокиным и отчаянно махали руками. Я вскочил и бросился к ним. За спиной раздавались топот и хрипы: тварь пыталась меня нагнать.

Еще миг – и вот она, амбулатория! Фокин затащил меня внутрь и захлопнул дверь. Зорина задвинула засов. Тяжело дыша, мы застыли в коридоре, ожидая услышать удары монстра или его разъяренные хрипы.

Но за стеной выл только ветер.

В коридоре висели старые часы, и казалось, что секундная стрелка движется так медленно, будто сделана из свинца. Я сбросил оцепенение и, отдав топор Фокину, с ружьем направился в терапевтический кабинет. Его окна выходили на улицу. В смотровую, где лежал труп Галины Ивановны, заходить не хотелось.

Я приник к окну и всмотрелся. На поселок опустилась густая тьма. Снегопад прекратился. Стекла дрожали от порывов ветра.

– Илко мертв? – всхлипнула Зорина.

Я кивнул.

– А Гаврилов? – Фокин встал рядом. Лицо педиатра, и без того морщинистое, смялось тревогой и страхом.

– Илко сказал, что его утащил хет.

– Хет? – бровь Фокина взметнулась.

– Не знаю, что это за зверь, я такого никогда не встречал, – ответил я. – Вроде похож на большую росомаху – правда, я и росомах живьем не видел.

– Мы тоже не смогли его рассмотреть! Он двигался слишком быстро, – Зорина закивала и вперилась в меня круглыми от страха глазами. – Что нам теперь делать?

– Илко предложил убираться на грузовике, но вначале мы должны найти Гаврилова.

Фокин нахмурился:

– Может быть, разумнее дождаться вертолета?

– Они не вызвали помощь, – я опустил голову и рассказал коллегам о том, как Гаврилов, промахнувшись, уничтожил выстрелом радиостанцию.

Зорина побелела и присела на кушетку, ее губы дрожали. Фокин осунулся и помрачнел.

– Вертолет прилетит только послезавтра, – подытожил я.

– Но ведь можно дождаться его здесь, – осторожно начала Зорина. – Еды нам хватит, и к тому же…

Закончить мысль она не успела: окно с треском разбилось вдребезги, и в кабинет влетел темный шар. Он грохнулся на пол и, покатившись, остановился в центре комнаты.

Это была голова Гаврилова. Она завалилась набок и смотрела на нас черными провалами пустых глазниц. Рот скривился в болезненном оскале, со лба и щек клочьями свисала разодранная кожа. Из остатков шеи подтекала кровь.

Зорина завизжала – истошно и звонко. Я обернулся к окну: с улицы к нам несся хет, кем бы ни была эта тварь. Лохматый монстр свирепо хрипел, раскидывая комья грязи и снега. Еще пара секунд – и он запрыгнет в окно.

– Бежим! – крикнул я и бросился в коридор.

Фокин и Зорина затопали за мной. Я завернул налево и кинулся к черному входу: он вел на задворки поселка, где ждал грузовик. Выбив плечом хлипкую дверь, я выскочил во мрак и холод. Обернулся: коллеги, выпучив от ужаса глаза, мчали за мной. Хета я не заметил.

По краям зрения мелькали скособоченные постройки, груды мусора и ржавые снегоходы, но я не обращал на них внимания. Впереди маячила наша цель: темно-зеленый грузовик «Урал» с кузовом, крытым брезентом.

Мы подлетели к железной махине. Колесные арки доходили мне до плеч, от металла несло холодом. Последние дни температура воздуха болталась около нуля, и я надеялся, что нам удастся завести грузовик без разогрева.

– А кто поведет? – выдохнула Зорина.

Я взглянул на Фокина. Однажды во время посиделок он рассказывал мне байки из молодости, и одну из его историй я запомнил: в армии он служил шофером санитарного грузовика. Педиатр, словно прочитав мои мысли, кивнул:

– Я на таких катался! Забирайтесь!

Илко держал кабину «Урала» открытой: в тундре глупо бояться угонов. Оглядываясь, не бежит ли зверь, мы вскарабкались на грузовик. Я сел у окна на пассажирское место, Зорина – посередине, а Фокин устроился на водительском сиденье. Педиатр потер руки, вспоминая старые рефлексы, уверенно пощелкал ручками на приборной доске и завел двигатель: к нашему счастью, Илко никогда не убирал ключ зажигания из замка.

Зафырчал мотор, завибрировала кабина. С ревом мы тронулись с места. Я посмотрел в зеркало: мы удалялись от Нюртея, оставляя поселок – и наших мертвых друзей – во власти мрака и кровожадного зверя.

Алена встретила меня с агукающим свертком на руках: малышу недавно исполнилось три месяца. Я поставил рюкзак на пол и посмотрел на жену с ребенком, едва сдерживая радость. Как же сильно я соскучился!

– А вот и наш папочка вернулся! – воскликнула Алена.

Ее глаза лучились счастьем. Алена улыбнулась мне и состроила смешную рожицу младенцу. Малыш засмеялся. Я подошел ближе, желая наконец-то увидеть лицо сына.

На руках Алены в ворохе пропитанных кровью пеленок покоилась голова Гаврилова: пустые глазницы, перекошенный оскал, содранная кожа.

Я вздрогнул – и проснулся. Потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять: грузовик стоял на месте. Исчезла привычная вибрация кабины, а пейзаж за окном не двигался: впереди простиралась бесконечная тундра, залитая холодным сиянием луны. Чем дальше мы уезжали от Нюртея, тем яснее становилось небо, и последние два часа наш путь пролегал под иссиня-черным куполом, сверкающим острыми звездами. Снежный покров отражал лунный свет, и ночь походила на сумерки.

Фокин, бесшумно барабаня пальцами по рулю, всматривался куда-то вправо. Рядом, уронив голову на плечо, посапывала Зорина. Между бровей пролегла складка, глазные яблоки подергивались под темными веками: ей снился кошмар.

– Почему мы встали? – прошептал я и кинул взгляд на экран старенького GPS-навигатора возле лобового стекла.

Путь к Лабытнанги лежал напрямую по тундре, и до поселка оставалось двести сорок километров пути. Учитывая, что «Урал» полз как черепаха по кочкам и топям, к цивилизации мы добрались бы к утру. Но сейчас на экране навигатора точка, обозначающая наше местоположение, отклонилась вправо от прямой линии, ведущей к Лабытнанги.

– Хочу кое-что проверить, – ответил Фокин.

Он взял топор и открыл скрипнувшую дверь. Зорина проснулась.

– Что случилось? – сонно моргая, спросила она.

– Оставайтесь здесь, скоро вернусь, – приказал Фокин, выбираясь наружу.

– Вы с ума сошли? – я схватил ружье и, распахнув дверь со своей стороны, вылез из кабины. – Одного я вас не пущу.

Фокин обошел капот «Урала» и остановился в желтом свете фонарей.

– Хорошо, пойдем. Кое-что покажу, – сказал мне педиатр, а затем обратился к Зориной: – Светлана, оставайтесь в кабине и заприте двери, мы скоро вернемся. Грузовик отъехал от Нюртея на большое расстояние, бояться нечего.

Фокин, держа топор в опущенной руке, зашагал во мглу – уверенно и быстро, будто точно знал, куда лежит его путь. Я глянул на Зорину – девушка таращилась на меня испуганным взглядом, – ободряюще улыбнулся ей и выпрыгнул из кабины.

Сапоги чавкнули в жиже из подтаявшего снега. Я потопал за Фокиным. Под ногами пружинил упругий мох, лицо обдавало свежим ветром, порывы которого изредка доносили сладковатый запах гнили.

Глаза привыкли к полумраку, и я различил жуткую картину: вокруг, насколько хватало взора, расползались хаотичные ряды из длинных ящиков, сколоченных из потемневших от времени досок. У многих конструкций высились палки, украшенные колокольчиками или цветными тряпицами. В воздухе стоял легкий запах разложения, знакомый мне по занятиям в анатомичках.

– Что это? – удивился я.

– Старое кладбище ненцев, – ответил Фокин, уверенно лавируя среди коробов. – Гробы невозможно закопать в вечную мерзлоту – настолько она непробиваемая, поэтому мертвецов оставляют в ящиках на поверхности.

Я содрогнулся. Мне представилось, как из столетия в столетие коренные жители тундры свозили сюда на оленьих упряжках коробы с заколоченными в них мертвецами и оставляли навсегда в вечном холоде и забвении.

– Куда мы идем? – спросил я, следуя за Фокиным между гробов.

Педиатр не ответил. Огибая ящики по тонким тропинкам, он торопился к своей цели. Вскоре мы вышли на окраину кладбища. В земле перед нами разверзлась разрытая яма глубиной в метр.

Яма размером с человека.

Фокин тяжело вздохнул и опустил голову. Я встал рядом и всмотрелся в провал. Кое-где в мерзлой земле виднелись обрывки шкур (должно быть, оленьих) и кусочки истлевшей цветастой ткани.

– Илко упомянул хета, – начал Фокин. – И я кое-что вспомнил.

Я глянул на коллегу. Осунувшись и словно постарев лет на десять, он стоял на краю могилы и понуро глядел в ее зев.

– Хеты – это ожившие мертвецы в мифологии ненцев, – продолжил педиатр. – Кровожадные монстры, пожирающие оленей и людей.

– Вы хотите сказать, что на нас напал зомби? – хмыкнул я. Слова Фокина меня удивили: раньше за ним не замечалось веры в сверхъестественное.

– Это случилось в одну из моих первых поездок на Ямал, когда мне было столько же лет, сколько вам, – словно не услышав вопроса, сказал старый врач. – Однажды ночью, когда мы отдыхали в амбулатории, к нам влетели местные. Они были чем-то встревожены и просили срочно поехать на стойбище. Никто из наших не захотел тащиться на ночь глядя к черту на рога. Вызвался я. Ненцы привели меня к чуму шамана, откуда доносился страшный вой и хрипы. Внутри на полу крутился старик: казалось, в него вселились бесы. Он бился головой о доски, разрывал одежду, царапал глаза и лицо. И дико выл. Местные рассказали, что накануне он вошел в транс, а вернулся оттуда в таком состоянии. Он потерял рассудок, и ненцы не знали, как его успокоить. С собой я взял чемоданчик с лекарствами. Нам удалось схватить шамана, и я вколол ему транквилизатор. Через некоторое время он уснул, и мы вышли из чума. Ненцы оставили меня на ночь на стойбище, а наутро, когда мы проснулись и пошли проведать шамана, мы обнаружили его висящим на печной трубе. Он повесился на ремне.

Фокин замолчал. Я тряхнул головой, отгоняя жуткие картины, нарисованные воображением.

– Местные до смерти перепугались, – продолжил педиатр еще тише, словно опасаясь пробудить демонов прошлого. – Шамана надлежало похоронить с особыми почестями, но они не могли: он был самоубийцей. У некоторых племен существуют строгие правила на этот счет. Самоубийцу следовало обезглавить и уложить в ящик животом вниз с зажатой между ног головой.

– И они так поступили? – ужаснулся я.

– Я не мог этого позволить, – Фокин вздохнул. – К тому времени на протяжении нескольких десятилетий советская власть активно вмешивалась в уклад ненцев, но племя, в котором я оказался, было одним из самых стойких. Они истово придерживались древних верований. Я пригрозил: если они отрубят голову мертвецу, я сообщу об этом властям, и тогда разбирательств не миновать. Посовещавшись, ненцы предложили компромисс: они не будут обезглавливать труп, но закопают его в вечную мерзлоту – с надеждой, что мертвец никогда оттуда не выберется. Как вы понимаете, Алексей Петрович, такой вариант меня более чем устроил. К вечеру мы с трудом вырыли в грунте могилу – ту самую, возле которой сейчас стоим – и похоронили шамана.

– И вы считаете, что его труп восстал из мертвых и напал на нас в Нюртее? – я старался, чтобы в моих словах не прозвучала издевка: слишком велико было уважение к пожилому коллеге.

Фокин отошел от края могилы и, сощурившись, посмотрел вдаль. Из его рта вырывались облачка пара.

– Пару лет назад на Ямале произошла вспышка сибирской язвы, – сказал педиатр. – Ученые пришли к выводу, что причиной эпидемии стало таяние вечной мерзлоты: в земле обнажились древние захоронения зараженных оленей. Не исключено, что размягчение грунта высвободило и шамана.

Я покачал головой. В сказанное верилось с трудом. Фокин, словно почувствовав мой скепсис, подошел ближе.

– Я не сошел с ума, Алексей Петрович, – проговорил он, встретившись со мной взглядом. – После возвращения я изучал книги и монографии этнографов о верованиях коренных народов Севера. У ненцев, нганасан, хантов, якутов – у всех существуют легенды об оживших мертвецах. Называют их по-разному: хетами, юерами, деретниками. Но суть одна: это похороненные с нарушением ритуалов самоубийцы или преступники, вернувшиеся с того света. Они кровожадны, ненасытны и невероятно сильны. Ничто не способно их остановить: ни удары ножей, ни выстрелы ружей.

– Как же с ними справиться?

– Нужно отрубить хету голову – тогда он сдохнет.

Я хотел сострить на тему не самого оригинального способа умерщвления зомби, но передумал: перед глазами стояли лица мертвых Галины Ивановны, Илко и Гаврилова.

– Зорина заждалась, – сказал я. – Пора возвращаться.

Грузовик, высвечивая сумрак желтыми фарами, возвышался на краю кладбища. В кабине сгустилась тьма, и Зорину не было видно. Фокин с топором в руке направился к дверце водителя. Я же пошел к пассажирской стороне.

Где-то чавкнуло. Я застыл и прислушался: тихие звуки, похожие на причмокивание, доносились из кузова.

– Света, это ты?

Выставив ружье, я приблизился к заднему борту грузовика. Чавканье прекратилось, и я засомневался: может быть, мне послышалось? Забравшись на подножку, я уцепился за доски и отодвинул стволом тяжелый брезентовый полог.

У края кузова лежала Зорина: я узнал ее по синей куртке и узким джинсам, обтягивающим бедра. Вместо головы по дощатому полу растеклась темная лужа. В нос ударило резким запахом железа. Я вгляделся во мрак: в глубине, сокрытый мраком, сгорбился на корточках хет.

Догадка ударила, как электрический разряд: уезжая в спешке из Нюртея, мы ни разу не остановились, чтобы проверить кузов, и все это время монстр ехал вместе с нами!

Вцепившись когтистыми руками в голову Зориной, хет с причмокиванием высасывал глазное яблоко из орбиты. Заметив меня, мертвец отбросил добычу и вскинулся.

Сверкнуло в глазах, взорвалось в затылке: от удара монстра я упал на землю. Ружье отлетело в сторону.

Хет с рыком вскочил на меня. Одной рукой он впился в шею, а второй, вонзившись когтями за подбородок, тянул вверх голову, пытаясь ее оторвать. От монстра несло гнилью, его длинные волосы щекотали лицо и попадали в глаза. Задыхаясь, я услышал, как захрустели позвонки…

Топор с чваком вонзился в голову хета. Монстр качнулся. Его хватка ослабла, и он повалился на землю. Я жадно вздохнул и отполз подальше, хватаясь за шею: раны жгло болью, кровь струйками стекала на грудь.

Возле повалившегося живого мертвеца возвышался Фокин: перекошенное лицо, вытаращенные глаза, дрожащий подбородок. Он занес топор – и с глухим свистом опустил его на хета. Хрустнуло, и голова монстра отскочила от туловища.

Я выпрямился и подобрал ружье. Держась рукой за шею, чтобы остановить кровотечение, на шатающихся ногах подошел ближе к Фокину и мертвецу. В свете звезд и луны я рассмотрел то, что раньше принимал за шерсть зверя: это была истлевшая малица – национальная одежда из оленьей шкуры.

Отрубленная голова лежала рядом, и длинные седые волосы закрывали лицо. Мне не терпелось узнать главное. Стволом ружья я раздвинул космы.

Лицо старика: ссохшаяся как кора дерева кожа, оскаленный рот и узкие застывшие глаза.

– Это он? – прохрипел я. – Тот шаман?

Фокин молчал. Я посмотрел на него: губы старика дрожали, плечи осунулись, топор выпал из рук.

– Нет, – выдохнул Фокин. – Это не он.

Ветер поменял направление, и в нос ударило гнилью. Я решил, что подуло с кладбища, но оно было в другой стороне. Обернулся.

В сером свете луны по тундре брели сгорбленные фигуры в истлевших малицах. Десятки мертвецов хищно щерились, приближаясь к нам. Они ступали по мерзлой земле, которая не смогла их сдержать.