Текст книги "Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…"

– Будем опрашивать тех, кто остался в живых.

– Но о чем?!

– Обо всем. Надо понять, какие отношения связывали этих людей. Навестите знакомых Сафоновой: вдруг кто-нибудь что-то да расскажет. А я навещу Полину Осинкину.

Мадемуазель Осинкина, как выяснилось, проживала в красивом каменном особняке. Войдя и представившись, Полежаев попросил аудиенции мадемуазель Осинкиной, и услышал в ответ от служанки:

– Я спрошу… Только вы уж, батюшка, поосторожнее – хворает она, совсем плоха.

И замогильным шепотом, сделав трагическое лицо, прошептала:

– Не померла бы…

«Похоже, проклятье картины действует. Да что за чертовщина!» – промелькнуло в голове у Аристарха Модестовича. Вслух он произнес:

– Давно ли?!

– Да нет, барин, недавно… Третий день поди…

Да что ж такое! Просто наваждение…

С мыслью о том, что какой-то мистической силой картина все же, вероятно, обладает, Полежаев прошел в просторную комнату, подошел к кровати и остановился в недоумении.

На кровати возлежала сухопарая старуха, никак не похожая на юную деву с картины.

– Следователь Полежаев, Аристарх Модестович, – представился наш герой. – Простите, я искал мадемуазель Полину Осинкину.

– Я и есть мадемуазель Полина Осинкина, – проскрипела старушка, – а тебе, батюшка, небось помоложе кого увидеть хотелось?

– Признаться, я искал ту Полину Осинкину, которой лет восемнадцать.

– В монастыре она, – старуха вздохнула тяжко, горестно.

– А что она там делает, простите?

– Постриг принять собирается, – старушка старалась говорить спокойно, но губы ее задрожали, и ладонью она смахнула слезинки.

– И давно она там?

– Три дня как уехала… Извини, батюшка, дышать мне нечем, худо… За один месяц двоих потеряла… ради кого жила… один этот остался, глаза б мои его не видели…

– Прошу извинить меня, о ком вы говорите? Кого вы потеряли?

Старуха помолчала. Потом зашептала:

– Своих-то у меня не было – замужем не была, так племянников растила – Полю да Лёвушку… И вот Лёвушка мой умирает скоропостижно, а Поленька в монастырь собралась… Дьявольская, дьявольская эта картина, и художник этот душу нечистому продал, не иначе.

– Погодите, а как фамилия вашего… Лёвушки?

– Бережков его фамилия, он сынок сестры моей старшей, Катюши. Говорил ему дохтур – пить нельзя, сердце слабое, а он пил без удержу… Ох, все из-за этой картины… Я уж по-всякому его стращала, дескать, наследства лишу, если узнаю, что безобразничает он, пьет и с дамами замужними фордыбачит… Ради его же здоровья стращала.

«Так вот почему Бережков так испугался Маршанова. Даже если Маршанов и не знал про эти „стращания“, то все равно Бережков-то понимал, что слухио его связи с замужней дамой могли дойти до старухи, а это равносильно потере наследства – по крайней мере, он-то взаправду верил, что старуха не шутит…»

– А отчего же ваша внучка Полина… или кто она вам?

– Племянница внучатая.

– Отчего же она вдруг собралась в монастырь уходить?

– Ну а как же – боится. Жить-то охота. Все ведь, кто на картине нарисован, поумирали… Не так, так эдак. Вот она и испугалась за себя. А тут еще этот… будь он неладен, – она сморщилась, махнула ладошкой.

– Кто – этот?

– Да Пашка. Внук сестры моей двоюродной, Татьяны. Начал ей внушать: мол, за грехи свои все пострадали… Она к батюшке, а тот ей: молись, грехи замаливай. Какие у нее грехи, Бог ты мой?! Дитя ж невинное… А она так забоялась, что аж в монастырь навсегда решила податься.

– Простите, а фамилия у Пашки есть?

– Никишин. Всю жизнь Танька меня ненавидела, козни строила, жениха увела… Ну и поделом им обоим, разорились они. А теперь этот Пашка непутевый, все крутится вокруг Поленьки. В женихи ей набивался, только я ей строго наказала: даже не думай!

– Ну да, конечно, он беден, – поддакнул Полежаев.

– Да не в деньгах дело, – она облизнула губы, – злой он…

Она закрыла глаза. Лицо ее вытянулось, она как будто заснула. Но внезапно она широко раскрыла глаза и потянулась всем немощным телом к Полежаеву.

– Уговори ее, батюшка, отговори от монастыря! Я тебе заплачу, отпишу в завещании… Для кого я все это берегла, копила? Лёвушки нет, Поленька, если монахиней станет, наследовать тоже не может. И что же – мне все это Пашке проклятому оставить? Не бывать такому!

Полежаев смотрел на старуху, понимая, что все, что казалось ему в этой истории полным хаосом, само раскладывается в его сознании по полочкам.

– А что, кроме Никишина у вас других наследников больше не осталось? – медленно спросил он.

– Так в том-то и дело…

– А ваша внучатая племянница – в каком монастыре мне ее искать, чтобы отговорить?

Глаза старухи засветились надеждой.

– Я отпишу тебе, не поскуплюсь, – проговорила она, как заклинание, – только спаси! В Воскресенском Новодевичьем она…

* * *

Да, все складывалось в общую картину – и совпадало с тем, что говорила ему Александрина.

– Мне кажется, я нашел Сафонову, – бодро объявил Полежаеву Кошечкин, как только тот вошел в кабинет. – Одна из ее подруг шепнула мне, что, возможно, она в Воскресенском Новодевичьем монастыре – грехи замаливает…

– Вот как? – ухмыльнулся Полежаев. – Однако! И что им всем этот монастырь так приглянулся…

– Что вы сказали, Аристарх Модестович?

– Ничего, продолжайте.

– Да, кстати, я был и у Никишина. Этот грехов не замаливает – наоборот. Вовсю шкодничает. Объявил войну соседскому коту.

– Что?!

– Так ведь конец марта на дворе. А этот кот его просто извел, орал ночами. Так вы не поверите – он по нему из револьвера принялся палить.

– И каков итог? – развеселился Полежаев.

– Вот вы смеетесь, Аристарх Модестович, а меж тем есть поверье, что убить кота – грех страшнейший, семь лет счастья не будет. Но это ему нипочем. Соседи от него в страхе по углам прячутся, а он знай себе стреляет!

– А полицию вызвать?

– А что полиция? За убийство кота не посадят, а он потом еще как-нибудь отомстит. Соседки его иначе как антихристом не называют…

– Дмитрий Сергеевич, – распорядился Полежаев, – берите двух крепких городовых и вот что: Никишина – в кутузку за нарушение общественного порядка, а револьвер – к нам на баллистическую экспертизу! И если мои подозрения подтвердятся, я скажу вам, кто – и, главное, зачем – убил литератора Ремизова!

* * *

– Но это же просто невероятно, в голове не укладывается, – Александрина покачала головой. – Убить безвинного человека только для того, чтобы…

– Чтобы закрыть счет, так сказать, – Полежаев кивнул. – Ведь поначалу ничто не предвещало никаких трагедий! Просто в мастерской собрались разные люди, двое из которых, Никишин и Маршанов, отчаянно нуждались в деньгах. Два ленивых подлеца и бездельника. И тут между Бережковым и Сафоновой вспыхивает роман! Сафонова сама первой попросила Никишина снести любовнику записку – за небольшое вознаграждение, а Никишин охотно предложил ей свои услуги постоянного курьера – хоть копейки, а все же деньги. Ну а потом об этом узнал Маршанов и предложил Никишину продать ему парочку писем… для шантажа. Однако дальше у шантажиста все не заладилось. Жена-изменщица, вместо того чтобы отдать за письма все свои бриллианты, расхохоталась шантажисту в лицо. Муж ее, вместо того чтобы выкупить письма, приказал лакею спустить шантажиста с лестницы. Ну а любовник… ему было что терять, ведь тетушка вечно грозилась лишить его наследства за «разврат» – интрижки с замужними дамами. Бережков пришел в такую ярость, что в гневе швырнул негодяя в лестничный пролет…

– Ужас какой.

– А потом Бережков опомнился, он очень боялся и пил. И допился… А еще за день до него умерла эта несчастная девочка, Соня Бауткина. И вот тут-то Никишину приходит в голову дерзкая идея: использовать эту череду смертей для того, чтобы подобраться к наследству тетушки Осинкиной. Один из ее наследников, Бережков, уже умер, между ним и наследством стоит теперь только доверчивая Поленька. Но убивать ее никак нельзя: сразу встает вопрос: Cui prodest? – кому выгодно? Очевидно же кому – Никишину! А он хочет выглядеть непричастным, он хочет устранить Полину так, чтобы никому не пришло в голову, что он, Никишин, приложил к этому руку. А значит, нужно убедить Поленьку, что единственный шанс для нее – принять постриг, иначе спасения нет. Девушка внушаема, а жуткая череда смертей и исчезновений убеждает красноречивее любых доводов. А значит, чтобы зловещая угроза выглядела совсем уж бесспорной, нужно убрать последних двоих, кто еще жив, здоров и благополучен, хотя и позировал для злосчастной картины.

Итак, сначала он приходит к Сафоновой и дрожащим голосом говорит, что боится сам не знает чего, но чего-то мистического. В самом деле, мадам, череда ужасных смертей, и возможно, мадам, мы с вами следующие на очереди… Он говорит так убедительно, что женщину охватывает страх, и она отправляется в монастырь – то ли каяться перед Всевышним, то ли прятаться от маньяка.

– И остается только Ремизов, а его в монастырь уехать не уговоришь. Единственный выход – убить.

– Да, и, что самое печальное, он ведь вообще ни при чем. Просто оказался в неудачное время в неудачном месте. А мы-то! Мы искали мотив убийства Ремизова, а мотива-то и не было.

– Господи, откуда такие Никишины берутся?

– Не знаю, – вздохнул Полежаев. – Но самое интересное, вы были правы, когда, посмотрев на картину, сказали, что Никишин тут главный злодей, только так и не объяснили, как вы догадались?

– А это из-за теней. Вы заметили? – Александрина подняла палец с весьма многозначительным видом. – Тени на картине, вопреки всем правилам, имели длину не такую, какую следует иметь, а в зависимости от того, сколько вреда может причинить этот человек! Смотрите: длинные тени были от Маршанова, шантажиста, и от Бережкова, который, как оказалось потом, был способен убить, пусть и в пылу раздражения. Но эти еще не самые жестокие. А вот от Никишина тянулась тень какая-то особенно гадкая, зловещая, черная и половину потолка закрывала…

– Но тени – их же просто художник нарисовал, – пожал плечами Полежаев.

– Но вы же помните, что он нам сказал?! – воскликнула Александрина. – Что когда он пишет картины, он словно в эйфории, словно некая сила водит его рукой! Он написал то, что увидел душой! Или кто-то свыше ему подсказал…

Изображая жертву[20]20
  Из сборника «Новые приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона в России. Дело „Медного всадника“».


[Закрыть]
Татьяна Уварова

#сестринская_любовь

#последний_перформанс

#а_жертва_кто?

Десять лет назад, Германия,

поместье Штольцев

– Натали, как же меня достали твои истерики! – выкрикивал мужчина на ломаном русском в спину уходящей женщине. – Если бы не дочь…

– Если бы не дочь, меня бы вообще тут не было! – Не дойдя до двери, женщина вдруг остановилась, обернулась и, вытирая слезы, махая руками, завопила: – Посмотри на себя, тебе же никто не нужен! Мы для тебя – трофей, который ты забрал себе, привез сюда и поставил на полку! Ненавижу!

– Истеричка!

– Мне надо было остаться в России, и оба моих ребенка были бы со мной! Если бы не дочь…

За всей этой сценой наблюдала маленькая девочка, которая съежилась и притаилась за креслами, между старинным шкафом из красного дерева и стеной. Притаилась и даже дышать боялась, прикрывая рот рукой, чтобы ни единым шорохом не выдать себя. Она не вышла из своего укромного места, даже когда Штольцы, устав скандалить, ушли.

Девочка сидела в углу долго, пока в комнате не стало совсем темно. Она даже задремала, прислонившись к стене, и открыла глаза, только когда услышала шум. Выглянула из-за кресла и первое, что увидела, – силуэт женщины, висящей в воздухе на фоне окна, освещенный холодным лунным светом. Этот силуэт еще долго будет сниться ей – в ночных кошмарах.

Наши дни, 20 сентября, Санкт-Петербург,

по дороге к особняку Шевченко

– Шерлок, нам обязательно ехать к этой Марине Шевченко? – спросил Ватсон и недовольно отвернулся к окну. На улице шел ливень, а машина то и дело попадала колесом в ямы. – Чем же творчество этой художницы так тебя заинтересовало?

– Мой друг! На этот раз не просто картины – целый перформанс! Она собирается провести занятный эксперимент, позволив посетителям делать с ней то, что они хотят. С удовольствием на это посмотрю.

– По-моему, что-то такое уже было, – вздохнул Ватсон. – Помнишь, мы как-то читали статью, что в семидесятых некая Марина Абрамович уже устраивала нечто подобное. Ей тогда раскромсали одежду, раздели, изрезали и вообще чуть не убили. А теперь, когда у всех телефоны, я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь захочет быть снятым на видео и стать объектом осуждения.

– Ну, для чистоты эксперимента всех зрителей попросят сдать телефоны, – ответил Холмс. – Кстати, у художницы есть еще цель. С ней два года как живет младшая сестра Анна. Девушка, урожденная Штольц, всю жизнь прожила в Германии, пока были живы ее родители. С Мариной Шевченко они сестры по матери. Так вот, в детстве она, по мнению Марины, испытала сильный стресс, когда нашла мать повешенной. И теперь Марина пытается ее реабилитировать. Даже задумала сегодняшний перформанс. Предполагается, что если Анна побывает в жуткой атмосфере ее перформанса, это поможет ей избавиться от детских страхов.

– Или только усугубит ее состояние, – поморщился Ватсон.

Ровно в шестнадцать часов Холмс и Ватсон высаживались у нужных ворот.

– Впечатляет, – отметил Ватсон, рассматривая открывшуюся перед ним усадьбу. Трехэтажный особняк в окружении вековых сосен выглядел очень внушительно. – Наверняка особая гордость его хозяина.

– Хозяином был известный в Санкт-Петербурге бизнесмен Никита Шевченко, отец Марины. Он умер пять лет назад, говорят, спился. После того как лет пятнадцать назад мать Марины ушла от него к Штольцу и уехала в Германию, дела Шевченко шли неважно. Этот дом – единственное напоминание о некогда роскошной жизни, – сообщил Холмс. – Здесь теперь хозяйничают Марина и ее престарелая бабушка по материнской линии. Анна Штольц приехала по приглашению сестры два года назад, Марина оформила над ней опеку, пока той не исполнится восемнадцать лет.

– А ты неплохо проинформирован.

– Я подготовился, – улыбнулся Холмс. – Кстати, нам – вот в это помещение, пристроенное к особняку справа. Судя по внешнему виду, когда-то это был амбар.

Перед входом стояла молодая блондинка лет двадцати пяти, в строгом светло-сером костюме, с аккуратным пучком на голове. Она встречала гостей, регистрировала их и просила оставлять телефоны, складывая их в бархатный мешок.

– Шерлок Холмс и доктор Ватсон! – разглядывала сыщиков блондинка, слегка смутившись. – Я куратор сегодняшнего вечера – Вера. Помогаю Марине. А вы проходите.

– Изнутри оно не такое огромное, каким выглядит снаружи, – войдя в здание, отметил Ватсон.

– Взгляни-ка наверх, – указал рукой Холмс. – Держу пари, там, между балками и крышей, еще куча пространства. Возможно, там находится какая-нибудь рабочая зона, крепления для кулис, например.

В помещении площадью около двухсот квадратных метров собралось человек сорок. В приглушенном освещении они бродили по залу, рассматривая развешенные повсюду картины в мрачных тонах и такие же мрачные инсталляции, все посвященные теме смерти.

– Мрачновато, – отметил Ватсон. – Вон на той картине, где изображен голодранец с протянутой рукой, цвет неба мне напоминает свекольный суп миссис Хадсон.

– И называется это «Страх нищеты», а вон та картина, где за человеком следует тень с косой, – «Страх смерти».

– А та, где повешенный…

Ватсон осекся, заметив стройную темноволосую женщину в красивом платье до пят, которая стояла возле одного из самых больших полотен с изображением висельника. Холмс проследил его взгляд, улыбнулся, взял под локоть и повел к незнакомке.

Краем глаза сыщики отметили, что зрители с интересом рассматривают предметы на небольшом столе, заранее приготовленные художницей: веревка с петлей, карнавальная маска, живая роза, скотч, ножницы, шпильки, чулки, булавки и прочие колющие-режущие вещи.

– Хорошо, что она пистолет сюда не положила, – отметил Холмс вполголоса. Подойдя поближе, он обратился к женщине: – Госпожа Марина, если не ошибаюсь? Позвольте представиться, Шерлок Холмс и Джон Ватсон.

– О! Вера мне сказала, кто-то из гостей назвался именами известных сыщиков, я не поверила.

– Вы действительно хотите повторить эксперимент Марины Абрамович? Не боитесь? Люди могут быть жестоки, – сказал Холмс, а Ватсон молча любовался художницей.

– Все ради сестры, вы ведь в курсе, – грустно улыбнулась Марина.

– Да, из ваших интервью и публикаций, – кивнул Холмс.

– Бедняжка, она все время вспоминает последнюю ссору родителей и то, как мама кричала: «Если бы не дочь!» Анна уверена, это о ней, что мама всегда сожалела о ее появлении. Именно оно помешало бросить Штольца и вернуться в Россию к оставленной семье.

Марина не успела договорить, как к их компании подошла Вера:

– Нам уже пора начинать.

Вера представила публике художницу и объяснила правила:

– На ближайшие три часа представьте, что госпожа Шевченко – ваш экспонат. Вы можете как угодно ее двигать и вообще – делать с ней все, что пожелаете, – объясняла Вера, – в этом перформансе вы можете использовать любой предмет, находящийся на столике.

Посетители зааплодировали, и трехчасовой вечер был открыт.

Сначала все гости подошли поближе к Марине и просто ее рассматривали. Затем к ней приблизилась молодая девушка и заплела ее волосы в косу. Холмс наблюдал за происходящим чуть в сторонке.

– Присутствующие пока немного скованы, – отметил он.

Ватсон еще раз пошел изучать инсталляции.

Одна из женщин вдруг взяла со стола розу, укоротила стебель, приблизилась к безмолвно стоящей Марине и воткнула розу ей в волосы. Лицо художницы исказилось от боли.

– Женщина, поаккуратней можете?! – выкрикнул из толпы мужчина, и все вокруг оживились.

В зале заиграла легкая медленная музыка, через пару минут она сменилась ритмичной и более громкой. Из толпы вышла еще одна дама, в руках ее были ножницы. Все замерли. Подойдя вплотную, дама наклонилась и стала резать подол длинного платья Марины. Скоро все увидели красивые стройные ноги художницы.

«О-о!» – раздались мужские возгласы. Мужчина в элегантном сером костюме с бабочкой легко подхватил художницу и закружил ее в медленном танце.

Какая-то короткостриженая женщина подошла к танцующим, молча взяла Марину за руку и подвела к картине «Страх смерти». Затем схватила ее волосы и закрыла ими ее лицо. Заиграла зловещая музыка.

– Нет! – выкрикнула другая зрительница, и все увидели в ее руках косу, которую та решительно вставила в руки Марины. – Вот, теперь она – Смерть с косой!

В это время какой-то парень снял со стены черный длинный балахон с капюшоном, маску, похожую на карнавальную, подошел и надел их на художницу.

– Вот теперь это реально – Смерть, только скрытая за маской! Что еще страшней! Сейчас бы селфи!

Толпа зааплодировала, но ее заглушили резкие кислотные ритмы.

– Интересно, кто отвечает за музыкальное сопровождение? – спросил Холмс.

– Вера, – отозвался Ватсон, – я видел ее за левой кулисой с ноутбуком. Зал просматривается с двух скрытых камер в центральной части. И, как ты догадываешься, о них никто не знает.

– О, смотри, у нашей Смерти отняли косу, подойдем поближе? – заметил Холмс.

Тут из толпы вышел высокий мужчина со стулом и веревкой в руках и направился к одной из инсталляций – подвешенному к потолку черному фарфоровому ангелу. Мужчина снял этого ангела и передал кому-то из зрителей. Потом надел художнице на шею петлю, поставил Марину на стул, а конец веревки привязал к концу той, на которой только что висел черный ангел.

Публика притихла. Из динамиков раздался рок-н-ролл, и сотни светодиодных лампочек замигали, еще ярче освещая инсталляции, картины и художницу, стоящую посреди зала с петлей на шее. Мужчина на этом не остановился и связал художнице руки, что вызвало очередную порцию оваций.

– Страшно представить, что они еще придумают. Осталось больше часа, – хмыкнул Ватсон.

– Мне интересно, что произойдет, когда здесь появится Анна, – сказал Холмс. – А кстати, почему ее еще нет? Нас приглашали в дом, надо бы этим воспользоваться и разузнать, где же она?

– Я видел: за местом, где сидит Вера с ноутбуком, есть еще одна дверь и в дом можно войти через нее, – сообщил Ватсон.

Вера охотно открыла Холмсу дверь в дом, объяснив попутно, что сначала там будет коридор, который ведет в гостиную. Сыщик легко преодолел расстояние и очутился в огромном пространстве комнаты с камином и дорогой итальянской мебелью. Справа он увидел дубовую лестницу, ведущую на второй этаж, и не заметив никого в гостиной, направился туда.

Навстречу ему медленно, прихрамывая, спускалась старушка. Холмс догадался, что это бабушка Марины и Анны. На вопрос, где ее младшая внучка, она отчаянно замотала головой:

– Аннушка заперлась у себя в комнате и не выходит, хотя обещала сестре прийти. Зато этот барабанит в дверь как ошалелый.

– Странно! Анне уже следовало быть в зале.

– Ох, как увидела картину, которую Вера выносила из выставочного зала, попятилась назад, убежала в свою комнату и заперлась.

– Вот как? И давно?

– Да где-то за полчаса до начала.

Тем временем наверху лестницы показался молодой мужчина в сером костюме с бабочкой и взволнованно произнес:

– Она не открывает! Ольга Ивановна, вы не возражаете, если я к ней в комнату залезу через ваш балкон? Аня сама не раз так делала. – Тут он увидел Холмса и спросил: – А вы кто?

Холмс узнал в нем мужчину, танцевавшего с Мариной в зрительном зале.

– Я приехал на выставку, – ответил он и добавил: – Меня зовут Шерлок. Шерлок Холмс.

Мужчина спустился и протянул руку:

– Ух ты! А я Виктор Колосов, адвокат Никиты Шевченко… был. Теперь юрист у его дочери Марины, а с появлением в доме ее младшей сестры – Анны Штольц – и ее юрист тоже.

– И не даешь Ане прохода, – заворчала бабушка.

– Если вы не в курсе, мы поженимся, как только ей исполнится восемнадцать, – буркнул Колосов.

В этот момент дверь, через которую вошел Холмс, отворилась, и из нее показался Ватсон:

– Шерлок, скорей сюда! – закричал он.

Холмс за считаные секунды очутился внизу, преодолел коридор и влетел в амбар. Музыка стихла, он услышал чей-то крик, доносившийся из центра зала. Кто-то заголосил: «Дайте больше света!» Зажегся свет, и все ахнули: хозяйка выставки в черном длинном балахоне все так же стояла на стуле, но только теперь при свете ламп все увидели, что на самом деле она не стояла, а висела. Марина Шевченко была мертва.

– Мари-и-на-а! – закричали позади толпы. Кто-то отчаянно прорывался вперед, расталкивая всех локтями. Это была Анна, хрупкая белокурая девушка в серовато-голубом платье. – Марина, что случи…

Она увидела висящее тело – и тут же без сознания повалилась на пол, едва ее успели подхватить стоящие рядом люди.

– Дамы и господа, прошу не расходиться, ничего не трогать, полиция уже едет сюда, – объявил Холмс.

Особняк Марины Шевченко,

два часа спустя

Холмс и Ватсон устроились на первом этаже гостиной особняка. Шерлок расхаживал вдоль камина и рассуждал вслух:

– Итак, мой друг, что мы имеем. Убийство у нас очень странное: жертва почти три часа находилась среди людей, у всех на виду, однако никто не зафиксировал момент, когда она умерла. И, на первый взгляд, ни у кого из сегодняшних гостей не было причин ее убивать.

– Людей, находившихся в зале, уже опросили, взяли их контакты и распустили по домам. По их словам, никто ранее не был знаком с Мариной Шевченко, но полиция это проверяет. Также проверяются телефоны, которые посетители сдавали на входе, – сообщил Ватсон. – Еще должны приехать рабочие, которые устанавливали экспонаты, вместе с ними мы поднимемся под крышу амбара и посмотрим, как там все устроено.

– Вера показала пульт управления за правой кулисой. С его помощью перемещают все подвесные конструкции, – добавил Холмс. – Получается, тот, кто повесил Марину, знал о нем и о том, на какую кнопку надо было нажать, чтобы нужная веревка натянулась.

– Как сложно. Почему бы просто не убрать из-под нее стул? – спросил Ватсон.

– Это могли заметить посетители. Преступник действовал наверняка. И он знал, что на Марине будет балахон, маска и ей свяжут руки. Но откуда он знал – вот вопрос!

– Ну, освещение там было так себе, – отметил Ватсон. – И на записях с камер наблюдения – ничего, полиция проверила. А вот в районе пульта камер нет.

– Виктор Колосов какое-то время был в зале. Все видели, как он танцевал с Мариной. Анна находилась у себя в комнате, – словно самому себе, объяснял Шерлок. – Но мы знаем об этом только со слов бабушки и от Виктора, который барабанил в ее дверь.

– Она и сейчас в своей комнате. Еле пришла в себя. Следователь пытался ее допросить, но бесполезно, она ни на что не реагирует, – сообщил Ватсон.

– А я успел осмотреть ее комнату. Светлая, просторная, на стене полно портретов ее матери, написанных Мариной… – Холмс задумался. – Кстати, там есть окно, рядом с которым проходит пожарная лестница. Теоретически она могла спуститься по ней, обойти сзади амбар и незаметно войти в правую дверь. Пульт управления как раз скрыт от зала правой кулисой…

– Намекаешь, это Анна убила Марину? А мотив? – спросил Ватсон.

– Например, увидела мрачную картину Марины и вспомнила о повешенной матери, разум помутился, – произнес Холмс. – А еще от Виктора мы знаем, что Анна могла покинуть свою комнату через балкон, с которого можно легко перелезть на балкон Ольги Ивановны, а из комнаты бабушки незаметно покинуть дом.

В гостиную вошла Вера, и Холмс отметил: вместо брючного костюма на ней было надето строгое темно-синее платье до колен, что показалось ему странным.

– Не могла Анна по балконам лазить, – сказала Вера, услышав последние слова Холмса. – Она высоты боялась.

– Интересная информация! – живо отреагировал Холмс.

– Да, она сама рассказывала, когда была маленькой, начинала заниматься спортивной гимнастикой, но после того как увидела свою мать висящей с петлей на шее, в ней что-то сломалось и у нее развился страх даже небольшой высоты. Пришлось бросить занятия, – пояснила Вера. – Правда, совсем недавно благодаря уговорам Марины она возобновила тренировки и время от времени занималась в амбаре, когда там не было очередной выставки.

– Так, может, страх высоты уже преодолен? – спросил Ватсон.

– Это вряд ли. Последние занятия принесли ей лишь отчаяние.

– И все-таки, сдается мне, определенных результатов она могла достичь, – задумчиво произнес Холмс. Заметив, как Вера удивленно вскинула бровь, он поспешил сменить тему: – Скажите, Вера, а какую картину вы выносили перед началом перформанса из галереи? – поинтересовался Холмс.

– «Черный ангел»? Мы ее в последний момент решили убрать, так как в зале был точно такой же ангел, только фарфоровый, он как раз висел над тем местом, где…

Женщина не договорила, и на глазах ее выступили слезы.

– А правду говорят, что Анна – богатая наследница? – спросил вдруг Ватсон.

– Вряд ли, – пожала плечами Вера. – По словам Виктора, миллионами там и не пахнет.

– Стало быть, этот молодой человек готов жениться на бесприданнице? Да еще и не совсем психически здоровой, – сказал Холмс. – Кстати, вы что-нибудь знаете о ее душевном состоянии?

– Марина всем рассказывала, что у Анны шизофрения, которая начала развиваться еще в детстве, после того как она увидела мать в петле.

Тут дверь в гостиную отворилась, держась рукой за сердце, вошла Ольга Ивановна. Взгляд пожилой женщины был потухшим. Следом зашел Виктор.

– Ольга Ивановна, давайте я вам помогу присесть, – подскочил Ватсон. – Скажите, а это правда, что все считают Анну, ну, как бы это сказать, не вполне адекватной? У нее действительно шизофрения?

Лицо Ольги Ивановны омрачилось.

– Это все сплетни, – решительно проговорила она. – Моя внучка не сумасшедшая, нет у нее никакой шизофрении. Не знаю, зачем Марина про нее такое говорила.

В это время Вере позвонили.

– Приехали рабочие, которые занимались монтажом и установкой конструкций для выставки, – сообщила она. – Полезете наверх с ними?

Все тут же поспешили в амбар. Ватсон вышел первым, за ним проследовал Виктор. Холмс чуть задержался, помогая Ольге Ивановне встать. В это время ему тоже позвонили.

Ватсон и рабочие осматривали техническую часть экспозиции: специальные конструкции под крышей, металлические канаты и крюки, помогавшие закрепить инсталляции.

В левую стену перед кулисой, в закутке, где во время перформанса сидела Вера, была встроена деревянная лестница, ведущая прямо под крышу амбара. Ватсон, не дождавшись Холмса, полез наверх. Виктор бесцельно бродил по опустевшему залу, оглядываясь по сторонам.

Спустя пару минут в амбар вошел Шерлок – он сразу проследовал к правой кулисе, где находился пульт управления. Сыщик застал там Виктора, который рассеянно рассматривал рычаги и кнопки.

– Никогда не разбирался в технике, – зачем-то сказал Виктор, когда Шерлок подошел к нему. – Марина была умной женщиной, столько всего умела, многого добилась. Кто бы мог подумать…

– Наверное, она была хорошо обеспечена, если могла все это себе позволить. Содержать огромный дом – недешевое удовольствие, – сказал Холмс. – Ее творчество приносило прибыль?

– Несомненно! Я в этом абсолютно уверен, – кивнул Виктор. – Уж в чем-чем, а в деньгах она не нуждалась, могла себе многое позволить: талантливая художница, красивая женщина.

– Вы намекаете на богатых ухажеров? Может, знаете, с кем конкретно она встречалась?

– Нет, Марина была скрытной.

– Ну, думаю, когда полиция доберется до ее документов, хранящихся в сейфе, ее жизнь перестанет быть тайной, – задумчиво произнес Холмс. И тут к ним заглянула Вера:

– Уважаемый Холмс, Ватсон просит вас залезть к нему наверх, говорит, это важно.

– Я тогда тоже пойду, – сказал Виктор.

После его ухода Холмс заметил на полу под пультом какой-то крошечный круглый предмет. Он наклонился, не без усилия, дотянулся, внимательно рассмотрел, и по его лицу скользнула тень улыбки.

Когда Холмс забрался под крышу, он увидел, что Ватсон изучает толстое бревно, проходящее между балок и перекладин вдоль всей крыши.

– Ого, да тут полно места, – воскликнул Холмс, осторожно ступая по бревну, – надеюсь, оно надежно закреплено. Ты обратил внимание, что сверху можно видеть всех, кто находится внизу? А самому при этом оставаться незамеченным. Да что ты там рассматриваешь?

– Взгляни-ка! – Ватсон направил фонарь на бревно и осветил небольшое бурое пятно. – Это кровь. Видимо, кто-то поранился. И кому понадобилось сюда забираться?

– Вопрос, Джон, в том, у кого была возможность незаметно сюда залезть? Идем со мной, нам нужно еще кое-что выяснить. – И Холмс так же осторожно пошел назад.

Когда сыщики спустились, внизу их поджидала Вера.

– Вера, почему вы переоделись после перформанса? – неожиданно спросил девушку Холмс. – Где ваш серый костюм, в котором вы встречали гостей?