Текст книги "Робинзон. Инструкция по выживанию"

– Ясно!

– Давай!

Кашкин и Робертсон у клапанов ЛОХ. Кашкин:

– Система ЛОХ – лодочная объемная химическая. Ты уже видел станции – они в отсеках живучести, а у нас клапана. Каждый клапан помечен. Пометка светится в темноте. Поворот клапана – и пошел фреон в тот отсек, где пожар. Понятно?

– Понятно. Я это все уже знаю.

– Все равно. Сто, тысячу раз должен знать, где у тебя какой клапан. Потому что когда человека трясет, когда он горит заживо, ему очень трудно найти нужный клапан. Можно подать ЛОХ на себя или в соседний отсек. Все по команде центрального поста. Можно дать ЛОХ на себя без команды. Это в случае объемного возгорания и тогда, когда ты успеешь дать. Предварительно все в отсеке должны быть включены в дыхательные аппараты. Фреон – отрава. Травит насмерть. Кроме того, применять ЛОХ не любят. После него все электрощиты в отсеке можно выбрасывать сразу. И не только щиты – все микросхемы выходят из строя. То есть сразу лодка становится в ремонт. Если, конечно, до ремонта она доползет. Понятно?

– Ясно.

– Раз ясно, положи на каждый клапан руку и скажи про себя: «ЛОХ в пятый», а это – «ЛОХ в шестой». Ничего не трогай, не поворачивай. Только руку положил и так сказал. И пломбы не задень. Все клапаны опломбированы в закрытом положении.

– А зачем руку-то класть?

– Руку надо класть, чтоб ты привык. Чтоб внутри твоего тела созрело решение, и тогда в стрессовой ситуации ты будешь действовать как автомат. Тут каждый должен действовать как автомат. Иначе не выжить.

– Понятно.

Кашкин и Робертсон в выгородке кондиционирования. Кашкин:

– Все клапана, идущие в другой отсек, надо знать.

– Знаю, начштаба мне говорил. Про клапан выброса углекислого газа.

– Это хорошо, что он так говорил. Теперь закрой глаза и нащупай мне этот самый клапан. Вслепую.

– Зачем вслепую?

– Затем, что в отсеке может не быть электричества. Упадет аварийная защита реактора – пропало электричество.

– А аварийное освещение от батареи?

– Да! Включается аварийное освещение от батареи. Но, во-первых, оно освещает не так здорово – только проходы, а здесь ты в потемках будешь ползать, и, во-вторых, оно будет до тех пор, пока хватит на то батареи. А если ты неделю в темноте будешь сидеть?

– А что, такое бывает?

– Все бывает. Жить захочешь, и месяц просидишь.

– Так ведь воздуха же не хватит.

– Хватит. Для этого есть химическая регенерация. Одной такой баночки хватает на 64 человека-часа. А если правильно дышать – то и на большее время.

– А что значит «правильно дышать»?

– Без паники это значит. Тихо сидишь и через раз дышишь. Вскрыл баночку, снарядил ее, родную, в регенеративную установку и сам сел рядом. А еще в отсеке есть запасные патроны для ИПов – изолирующих противогазов.

– Это я знаю. Эдик меня включал.

– Надо не только знать, надо в руках держать, носить, и чуть чего – маска ИПа порвалась или вообще нет маски – носом в него уперся и дышишь. Понятно?

– Понятно.

– Тогда пошли к системе ВВД.

Кашкин и Робертсон у клапана ВВД в отсеке. Кашкин:

– Клапан подачи ВВД в отсек. Ты уже знаешь: бороться с поступлением забортной воды в отсек, ставя раздвижной упор, бесполезно. До дырки не доберешься. И потом, если пробило на глубине, то вода, поступающая в отсек под давлением, превращается в пар – ни черта не видно. Как спасаемся?

– Всплываем!

– Правильно. Лодка (если у нас наверху не война, конечно) всплывает в надводное положение, и тогда мы видим течь. Что делаем в этом случае?

– Даем воздух в отсек.

– Да. Даем воздух высокого давления в отсек. Повышаем давление выше забортного – на полкило и даже меньше, и вода перестает течь – воздух не дает. И что должны делать люди в отсеке?

– Устранять неисправность.

– Да, но под давлением они долго не могут находиться. Почему?

– Азотный наркоз!

– Азотный наркоз, а потом – кессонная болезнь, если сразу давление снять. Поэтому?

– Поэтому?

– Поэтому всю эту борьбу за живучесть надо вести, включившись в ИДА-59. Жуть, правда?

– Да!

– Вот поэтому определились, попытались устранить течь, не устранили, людей из отсека – вон, а сами на всех порах в базу. Понятно?

– Понятно.

– Но чаще всего неисправность устраняют.

– А люди?

– Выживают люди. Кто жить захочет, тот и выживет.

Кашкин и Робертсон на средней палубе пятого отсека. Мимо них пробегает Вознюшенко.

– Андрей! – хватает его Кашкин.

– А?

– Дашь Артюху, чтоб с Робертсоном занятие провел по люкам?

– По каким люкам?

– В первом и десятом. О том, как из лодки через них выходить.

– Потом! Сейчас Артюху не трогайте. Он на хер пошлет. У нас компрессоры все дохлые. Он трое суток не спал.

Андрюха убегает.

Из каюты появляется Сова.

– Кашкин!

– Я!

– Ну чего там?

– Работаем.

– Ну и как?

– Нормально.

– Ну-ка, давайте сюда.

Робертсон и Кашкин подходят к нему.

– Ты ему глаза завязывал?

– Нет еще.

– Так на, завяжи, – подает Кашкину белую повязку.

Тот завязывает Робертсону глаза.

– Раскрути его.

Раскручивают.

– Хватит.

Отпустили.

– Ну вот, Робертсон, ты в отсеке один. Дым в отсеке. А ПДУ у тебя в каюте. Забыл ты его, например. Ты зажмурил глаза, затаил дыхание, и у тебя есть минута, чтоб дойти до каюты и найти там свое ПДУ. Время пошло.

Робертсон шарит рукой по стенке и идет в сторону от каюты.

– Все. Умер. Снимай повязку.

Робертсон снимает повязку.

– Понятно, почему ты умер?

– Почему?

– Потому что идешь в сторону от каюты. Кашкин!

– Я!

– Тренировать!

– Есть!

– Лейтенант Робертсон должен знать свой отсек как маму родную. Днем, ночью, с глазами, без глаз. Понятно?

– Понятно!

– Вперед! Пусть все пощупает с отрытыми глазами, а потом – с завязанными. Снимаете повязку, и он опять щупает. И так шаг за шагом. Медленно. Не торопясь. Лодку надо знать всю. И чтоб я не слышал, что «мы ракетчики, нам это не надо, это пусть механики, маслопупы, а мы – боевые части «люкс», люксы, нам это ни к чему».

– Да никто так не говорит.

– Не только не говорит, но и не думает. Я с вас не слезу, пока он не будет по лодке ходить, как по дому родному, в темноте, в туалет, ночью, на ощупь, не натыкаясь на мебель.

– Ясно.

– Вперед, если ясно. И все отсеки. Но сначала родной, пятый.

– Понятно!

– Ну начинай все сначала, если вам все понятно.

И тут случается следующее: палуба уходит из-под ног – Савва, Кашкин, Робертсон падают носом вперед. Из «каштана»: «Аварийная тревога! Заклинка больших кормовых горизонтальных рулей на погружение!»

В это время в центральном посту все, кто стоял, тоже летят. Из штурманской рубки вылетают командир и начальник штаба. Начштаба не удерживается на ногах и падает, а командир успевает прыгнуть в центральный, выхватить у падающего старпома из рук журнал, дать этим журналом по голове боцману Степанычу, подскочить к командиру БЧ-5, который находится в ступоре, и заорать ему в ухо:

– ПУЗЫРЬ В НОС!!! ОБЕ ТУРБИНЫ ПОЛНЫЙ НАЗАД!!!

Бэчэпятый приходит в себя и дает команду в «каштан»:

– Пузырь в нос! (Мичман Артемов тут же выстреливает воздухом в носовые цистерны главного балласта.) Обе турбины полный назад! (На пульте ГЭУ Поляков уже отработал эту команду.)

Лодка вылетает кормой на поверхность. Центральный приходит в себя. Командир БЧ-5 все еще сидит и тупо смотрит перед собой. По его лицу ручьями течет пот. Такого огромного количества влаги не может быть, но – тем не менее. Он вытирает лицо – пот появляется снова.

Командир, старпом, начштаба уже на ногах. Тишина. И тут мичман Артемов говорит громко:

– Е-мое! Я весь потненький. Чуть не обоссался!

И все начинают смеяться. Потом командир подходит к Степанычу и говорит:

– Извини, Степаныч, по-другому ты в себя не приходил.

Степаныч:

– Товарищ командир, а я только что хотел вам спасибо говорить. Здорово вы меня.

Командир подходит к командиру БЧ-5:

– Ну как? Отпустило?

– Отпустило, товарищ командир.

– Владимир Владимирович, ситуация-то обычная.

– Заклинило. Виноват.

– Ничего. Нельзя вам со Степанычем расслабляться. На какую глубину провалились?

– На триста ушли.

– А могли и совсем уйти.

– Это понятно.

– Владимир Владимирович, я прошу, вы по этому делу в одной связке со Степанычем. У нас таких провалов будет не один и не два.

– Ясно. Больше не повторится.

– Надеюсь. Что у нас по кораблю?

– Алиев получил ящиком по голове. Его сейчас доктор перевязывает.

– И все?

– И все.

– Везет нам.

Алиева перевязывает доктор.

– Ты чего, Алиич? – говорит он. – Тормозиться-то руками надо.

– Так, эта.

– А ты головой. Понятно! Самая крепкая твоя часть!

Начштаба и командир на мостике. Лодка идет в надводном положении.

– Александр Иванович – говорит начштаба. – Сориентируй и командира БЧ-5, и боцмана. Это у них что, первый случай?

– Да нет, конечно.

– Никакого расслабления. Не спали, понятно, но тут не до сна. Тут только контрольный выход, а уже столько всего. Все, что будет, – впереди. И будет только хуже.

– Ясно.

– Я понимаю, матчасть у вас на ладан дышит, но все равно все решают люди. Вот сейчас мы еще мощность должны целый час держать по семьдесят процентов на обоих бортах, и чего? Хотя бы час.

– Все будет нормально, Виталий Александрович, я уверен.

– Это хорошо, что уверен. Вводи режим. Сейчас по семьдесят, через час вернемся в норму – и в базу. Давай!

Центральный пост дает команду: «Внимание по кораблю! Выходим на мощность 70 процентов обоими бортами. Проход через седьмой отсек запрещен!»

Лодка выходит на 70 процентов мощности обоими бортами. Лодку трясет, она вся дрожит.

Рустамзаде связывается с центральным постом по телефону:

– Есть центральный!

– ЦДП, начхим! Прошу старшего помощника к телефону.

Старпом берет трубку.

– Да!

– Анатолий Иванович, это Рустамзаде!

– Слушаю.

– Прошу разрешения снять картограмму гамма-нейтронных полей в обоих аппаратных.

– Чего это тебе приспичило?

– Так ведь положено же, Анатолий Иванович, перед походом снимать картограмму.

– Сейчас у командира БЧ-5 спрошу. Трубку берет командир БЧ-5.

– Чего тебе, Эдик?

– Картограмму снять.

– Сколько тебе на это времени надо?

– Через полчаса на мощности семьдесят я буду снимать полчаса.

– Учти, через час мы уходим назад на двадцать процентов.

– Мне хватит времени.

Рустамзаде отправляет в аппаратную своего мичмана с приборами. Тот возвращается через десять минут – на нем лица нет.

– Что такое? – спрашивает Рустамзаде.

– Шкалы не хватает!

– Как это не хватает шкалы?

– На промежуточных нейтронах.

– Ну!

– Не хватает!

– Зашкаливает?

– Да!

– В каких точках? Мичман показывает.

– Здесь, здесь и здесь.

– Так рукой надо было окошко прикрыть.

– Как это?

– Прикрываешь датчик рукой, твое тело задерживает нейтроны, и шкалы хватает.

– Телом?

– Ну да! А потом перемножаешь. Тело ослабляет излучение в полтора раза.

У мичмана ступор.

– Я туда не пойду.

– Ты чего, Константиныч? Это ж даже детям известно. Ну, все мы тут получаем дозу. Ну и что? Это ж атомный реактор. Ты чего?

– Я туда не пойду.

Рустамзаде видит, что у парня ступор, он боится.

– Ладно, снимай с себя прибор, – говорит начхим. – Я сам пойду. А ты здесь посиди.

Рустамзаде, увешанный приборами, входит в аппаратные выгородки. Его сопровождает спецтрюмный.

– А ты чего тут? – говорит ему Рустамзаде.

– Обеспечиваю вас.

– Нечего меня обеспечивать. Дуй отсюда! Что сказали из центрального? Проход через седьмой отсек запрещен. Вот и выполняй. И чтоб никто тут не шлялся, кроме меня. Понятно?

– Понятно.

– Давай! Я закончу и скажу тебе. Тогда и закроешь аппаратные.

Рустамзаде входит в носовую аппаратную выгородку и начинает делать замеры. В аппаратной жарко, все свистит, дрожит, корпус трясется.

– Что ж ты так расходилась, родная? – говорит Рустамзаде, разговаривая сам с собой. – Ну ничего. Сейчас мы тебя замерим, и все будет хорошо. Вот в этой точке у нас не хватает шкалы, закрываем датчик рукой, и. шкалы начинает хватать. Все как учили. Записываем эту цифирку, умножаем ее на полтора. Следующий замер. Эдик все замерит. Главное, без паники. Эдик все сделает верно. А почему? А потому что Эдик у нас молодец.

Через десять минут Эдик вваливается в ЦДП, смотрит на Константиныча, снимает с себя приборы и падает в раковину. Его вроде бы тошнит. Константиныч вскакивает, подбегает:

– Что? Что с вами? Эдуард Пейрузович! А?

И тут на него смотрят озорные глаза Эдика.

– Ничего. Испугался? Шучу. «Что с вами, что с вами»? Лучевая болезнь с нами. Пена изо рта идет. Не ожидал?

– Ну вас к аллаху! – обижается Константиныч. – До смерти доведете! Я уж думал.

– Да снял я все. Снял эту несчастную картограмму гамма-нейтронных полей – идиот ее придумал. Какая, нахер, лучевая болезнь? Я ж там десять минут был – на все про все! Дозу-то посчитай! Али в школе не обучен? Умножать умеем? Это ж мизер!

– Конечно!

– Вот Фома! Не верит! Арифметику небось с детства не любим? Где чай? Я взмок, как мышь в половье. Жарко! Там, наверное, градусов восемьдесят или девяносто. Сауна.

– Сейчас! – суетится Константиныч. – Сейчас будет чай.

Команда по кораблю: «Проход через седьмой отсек разрешен!»

– О! – говорит Рустамзаде. – Вот и мощность снижают.

Центральный вызывает ЦДП:

– ЦДП!

– Есть ЦДП!

– Начхим есть?

– Есть!

– Эдик, ты все успел? (Голос командира БЧ-5.)

– Спасибо, Владимир Владимирович, все успел!

– Хорошо. Идем в базу!

– Нас ставят в соседнюю базу! – Сова, проходя мимо, бросает это Кашкину.

– Как это?

– Так! В родной базе все пирсы заняты.

Кашкин влетает к Рустамзаде:

– Эдик!

– А?

– Ты слышал? Нас в соседнюю базу ставят.

– Это в какую это соседнюю?

– В Оленью!

– То есть для лодки, вернувшейся с контрольного выхода, не нашлось место у родного пирса?

Кто-то вмешивается со стороны:

– А домой сегодня пустят?

– Плохо быть деревянным. Тебе ж говорят – Оленья. Это от Гаджиево восемнадцать километров. Сейчас восемь вечера. Пока ошвартуемся – десять. В десять тридцать, в лучшем случае, «люксы» – БЧ-1 тире 4, РТС – побегут домой. Восемнадцать километров делим на шесть – скорость бега индейцев нашего племени – получается три часа. Дома только полвторого – и это если хорошо бежать, примерно два часа на встречу с женой и детьми, и в полчетвертого – бег в обратную сторону. В 8.00 – подъем военно-морского флага, потом проверка штабом флота, разбор и. три дня предпоходового отдыха (если получится). Вот такой расклад.

– Так, может, никуда не бежать?

– А кто тебя держит – сиди на корабле. БЧ-5 и химическая служба выводится, так что они-то точно сидят, пока не погасят свои реакторы. А выводиться они начнут, когда пробы первого контура на анализ сдадут. То есть они на вахте до самого утра.

«Швартовым командам приготовиться к выходу наверх!»

– Ну что, Эдик?

– Ничего. Ночуем здесь. «Швартовым командам выйти наверх!»

Только лодка ошвартовалась, как старпом из центрального вызывает Рустамзаде:

– Начхим!

– Есть!

– Тут к тебе наша любимая служба радиационной безопасности просится. Хотят проводить радиационное обследование зоны строго режима. В аппаратные им надо. У тебя там по твоей части все в порядке?

– Так точно! Все чисто!

– Точно?

– Точно!

– Тогда избавься от них побыстрее, мне народ надо домой отпускать.

Рустамзаде выходит наверх. Там мичман и матрос.

– Что хочется? – спрашивает Рустамзаде.

– Нам надо радиационное обследование провести. Разрешите пройти в аппаратные?

– А может, обойдемся подарками?

– Подарки нам не нужны. Вы чужие. Приказано проверить.

– Как это мы чужие? С Луны мы, что ли?

– Приказано проверить.

– Проверяйте. Константиныч! Обеспечь.

Через десять минут.

– Начхиму прибыть в седьмой отсек!

Рустамзаде прилетает в аппаратные. Там стоит улыбающийся мичман из СРБ.

– У вас привышение по бета-активности в 1000 раз! А говорили, что все нормально.

– Где?

– Здесь. Вот в этом месте.

Рустамзаде смотрит на них, как на врагов народа.

– Сами что-то подложили?

– Нет! Зачем нам!

– Константиныч! Ты все время с ними здесь был?

Тот кивает:

– Я проверял. Не врут. Вот в этой точке.

– Только в одной точке?

– Да!

– Тащи наши приборы.

Притащил. Все совпадает, есть превышение.

– Ну, вы тут устраняйте, товарищ старший лейтенант, а как будете готовы, то нас вызовете, – говорит мичман с СРБ, и они с матросом уходят.

Рустамзаде вызывает центральный.

– Есть центральный.

– Старпом есть?

– Есть!

– Анатолий Иванович! У нас в носовой аппаратной найдено загрязнение по бета-частицам. Превышение ПДК в 1000 раз.

– Ты ж мне говорил, что все в порядке!

– Говорил.

– Ну и чего мы будем делать?

По кораблю объявляется сигнал «Радиационная опасность».

Все отсеки герметизируются, на начхима офицеры смотрят волками – им домой надо.

Команда центрального: «Пропустить начхима в центральный пост!»

Рустамзаде входит в центральный – он полон офицеров, все смотрят на него.

– Ну что, Эдик, – говорит старпом, – делать-то будем?

– Устранять будем.

– Устраняй. Чем могу помочь?

– Пять минут дайте, я соображу.

– Соображай, время пошло.

На ЦДП Рустамзаде плюхается в кресло. Рядом присаживается Константиныч – тот совершенно потерян.

– Ну? – говорит Рустамзаде.

– А хрен его знает!

– Выход должен быть!

– Конечно! Может, это шихта рассыпалась при перегрузке фильтра?

– Шихта? Пылесос! Пылесос в аппаратную! Жива!

И вот они уже пылесосят.

– Бери мазок!

Ну?

– Есть! Я сейчас! (Взял, побежал из аппаратной к радиометру на БП-65 – это в соседнем отсеке – светит.) – Светит опять! Не шихта это!

– А что?

– А хрен его знает. Такая маленькая, будто дырочка.

– Где дырочка?

– Здесь! – Константиныч показывает пальцем. Там действительно небольшая дырочка.

– Оттуда светит.

– Дырочка!

– Да!

– Свинец есть?

– Свинец?

– Да! Найди кусок, разогрей на камбузе и сюда, прыжками.

– Есть! – окрыленный Константиныч помчался за свинцом.

По дороге он его выронил, потом встал, опять побежал на камбуз, опять разогрел, притащил.

Залили, застыл, сверху отполировали.

– Замеряй!

Константиныч берет мазок.

– Чисто!

– Вот это да! Аллах! Будда! Магомет! Сделали!

Через мгновение Рустамзаде докладывал уже старпому об устранении замечания. По кораблю объявили отбой тревоги «Радиационная опасность», а изумленное СРБ все брало и брало мазки.

– А что вы сделали?

– Мы? Устранили замечание.

– А как?

– Каком кверху! Есть к нам еще вопросы?

– Нет!

– Тогда попрошу с корабля!

И офицеры БЧ-1, 2, 3, 4, РТС, именуемые в простонародье «люксами», ровно в 23.00 стартовали к своим женам.

Всего-то восемнадцать километров.

«Мужики! Всего-то восемнадцать километров! Я это дело к своей мамочке за один час пробегу!»

Утро. Восемь. Подъем флага. Старпом обходит строй.

– БЧ-1?

– Все на месте!

– БЧ-2?

– Личный состав полностью!

– Минер?

– Все налицо!

– БЧ-4?

– Все!

– РТС?

– Полностью!

– БЧ-5? Владимир Владимирович?

– Кроме тех, что на вахте, все в строю!

– Химики?

– На месте!

– Служба снабжения?

– Здесь!

– Внимание личного состава! Родная база согласилась нас принять! Через пять минут должны быть буксиры! В базе – погрузка продуктов до 10.30. Полчаса приборка. В 11.00 – проверка штабом флота. Доклад о готовности – в 13.00. Обед, после обеда – подготовка к выходу в море, последнее «прости» и трехдневный предпоходовый отдых – ну, это как получится. Все ясно? Тогда вперед!

В базу, перешвартовка, погрузка продуктов – все это в диком темпе, все мелькает – только успевай замечать. Люди не движутся – они бегают, как муравьи. Люди-автоматы, люди-роботы.

Погрузка продуктов. По пирсу мечется помощник.

– Эдик! – кричит он, – Рустамзаде!

– А?

– Пройдись по каютам! Где люди? Наверняка зашхерился кто-то и спит! Пинками наверх!

– Сейчас!

Эдик в каюте уже нашел одного спящего.

– Там люди уродуются, а ты здесь спишь! А ну пошел! – вытряхивает его из каюты. – Бегом наверх!

Продукты, продукты, продукты – паки, ящики, мешки – все это летит вниз, ловко подхватывается на руки – все работают как машины.

Потом приборка – трется палуба. На карачках – мичманы, офицеры, матросы.

«Внимание по кораблю! На корабль прибывает комиссия штаба Северного флота!»

Приборка прекращается как по волшебству. В проходах появляются старшие офицеры – они в новеньком РБ (рабочее платье с биркой на кармане «офицер штаба флота»)

Открывается дверь ЦДП, в нее всходит офицер, Рустамзаде поднимается навстречу:

– Товарищ капитан второго ранга! Начальник химической службы корабля.

В пятом отсеке комиссию встречает Кашкин:

– Товарищ капитан первого ранга!..

В центральном маленький хромой капитан первого ранга – это председатель комиссии капитан первого ранга Руденко Александр Александрович – он сияет. Он сам бывший командир подводной лодки из этой базы, и теперь – будто он сам выходит в море.

Он все это не говорит, но по нему видно, как он рад снова увидеть корабль, подводников. Он уже безнадежно стар.

– Молодцы! – говорит он, обращаясь к начальнику штаба (тот представляет корабль вместе с командиром). – Молодцы! Виталий Александрович! Вот спросит меня командующий:

«Как там, Руденко, флот еще жив?» – а я ему доложу: «Жив!» Флот – это же люди. И эти люди выходят в море. Я доложу, что ты молодец и командир у тебя молодец. – Спасибо, Александр Александрович, не забываете! (Начштаба.)

– Да как все это забудешь?

Рустамзаде выскакивает из ЦДП и напарывается на председателя комиссии.

– О! – говорит тот. – И ты здесь?

– Здесь, товарищ капитан первого ранга! Неужели помните?

– А как вас, разгильдяев, не помнить? Шучу, шучу. Молодцы. Химик (Подходит к Рустамзаде ближе и вполголоса), – чтоб народ в автономке дышал!

– Будет дышать!

– Смотри мне!

– Сделаем!

– Так! (Возвращается к начальнику штаба.) Виталий Александрович! На два слова! Я в курсе всех твоих приключений. Ничего. Не волнуйся. Все вы сделали правильно. Командир! Пойдем поболтаем.

Доклад командиров боевых частей и служб. Председатель – командующий флотилии, адмирал.

– К-216 готова к выходу в море для решения задач боевой службы.

Утро следующего дня. Квартира, диван и раскладушка рядом. На диване спит Рустамзаде, на раскладушке – Робертсон. Рустамзаде проснулся, смотрит в потолок, потом на Робертсона – тот тоже открыл глаза.

– Ну, Саня, – говорит Рустамзаде, – вот у нас с тобой и есть квартира. На три дня. Дали поносить. Чего-то совсем вставать не хочется. Это и называется: трехдневный предпоходовый отдых. У тебя три дня, у меня – два, потом мне на ввод ГЭУ надо. Вставать-то будем?

– Будем. Я должен тут сбегать.

– К ней?

Робертсон кивает. Рустамзаде хочет что-то сказать, но потом:

– Конечно беги.

Звонок в дверь. Дверь открывает женщина. За дверью Робертсон.

– Здравствуйте! Катю можно?

– А вы, наверное, Александр?

– Да!

– Заходите.

И вот они уже сидят на кухне. Робертсон поникший.

– Значит, вышла замуж? – выговаривает он все это так, будто слова застревают в горле.

– Вышла и уехала.

Робертсон еле сдерживается, тяжко ему.

– Я тогда пойду.

– Саша, – говорит мать Кати. – Вы должны знать, что вы лучше, чем моя дочь. И на этом жизнь не кончается.

Робертсон врывается в квартиру – там Рустамзаде.

– Ну, чего там? А? – спрашивает Рустамзаде, он видит, что что-то случилось. – Ну? Что стряслось во Вселенной? Умер кто-то из высшего командования или съели твой завтрак?

– У нас водка есть?

– Спирт есть. кажется. Шило. где-то было. Да что стряслось-то?

Робертсон проглатывает стакан разбавленного.

– Ну?

– Она замуж вышла!

– Когда?

– Только что!

– Что значит «только что». Полчаса назад, что ли?

– Нет. Два дня назад.

– И?

– И уехала!

– Написала?

– Мать сказала! Ничего она мне не написала.

– А-а-а… так я ж тебе говорил. – начинает Рустамзаде, а потом осекается. – Черт! Еще выпить хочешь?

Робертсон мотает головой.

– И правильно! Не надо нам пить! Зачем нам пить! Совершенно незачем! Давай чего-нибудь скушаем? А? Яичницу? А? Я мигом! Только за яйцами в магазин сбегают. Ладно?

Рустамзаде хочет уйти, но сомневается какое-то время – ему не хочется оставлять Робертсона одного.

– Я сейчас! Ладно?

Вылетая из квартиры, Рустамзаде шепчет: «Чуяло мое сердце! Эх, Саня, Саня. Ну ничего! Мы это сейчас поправим.»

Звонок в дверь – Робертсон открывает. На пороге Света.

– Саша, можно к тебе?

Тот молча распахивает дверь.

И вот они уже сидят на диване, его голова на ее коленях, она ее гладит и приговаривает:

– Все будет хорошо. Ты такой маленький, Саша. Очень маленький. И волосы у тебя мягкие. Приятно. Во рту сладко. А я в первом классе с мальчиком дружила. Мы с ним мороженое ели. Он мне всегда давал первой облизать. А потом мы вместе дрались. Со всеми. Портфелями. А пусть не лезут.

А вот они уже лежат в постели. Она его целует, целует, лицо, шею. Он отвечает, но робко. А потом она водит пальчиком по его носу, губам, закрытым глазам и смеется тихонько.

Лодка, пирс, последний день отдыха, и все вереницей идут на корабль, тащат какие-то вещи свои.

– Степаныч, ты чего тащишь?

– Так, всякую ерунду!

– Чего у тебя там, камни, что ли?

– Варенье!

Настроение у всех приподнятое – отдохнули. Старпом на мостике, смотрит вниз. На мостик поднимается мичман. Это тот самый мичман, что в море фотографировал американцев.

– Анатолий Иванович, разрешите на мостик?

– А?

– На мостик прошу разрешения!

– А-а-а. Савельев? Ну поднимайся. Чего тебя на мостик потянуло?

– Так ведь видно отсюда. Хорошо! И воздух здесь вроде лучше.

– Лучше. – размышляет старпом, на него глядя.

– Дышится!

– Дыши. – говорит старпом, а потом неожиданно для самого себя добавляет: – в последний раз!

– А чего это в последний-то раз, Анатолий Иванович? – весело говорит мичман.

– А того, Савельев, что мы тебя в Гаагский трибунал передать должны! – старпом сказал, и вроде как сам удивился.

– Как это? – осекается мичман.

– Так! Бумага пришла. Командир сейчас в дивизии.

– Ну!

– Звонил оттуда. Готовься.

– Чего это, Анатолий Иванович?

– Чего? Ты в прошлый раз фотографировал вертолет?

– Я?

– Ну ты ж у нас все фотографируешь!

– Вертолет?..

– Ну на прошлом выходе в море.

– На прошлом?..

– Ну да, натовский вертолет. Си-кинг!

– Си-кинг.

– Ты совсем, что ли, ничего не помнишь?

– Я?

– Ты!

– Я помню, фотографировал. кажется.

– Они еще над палубой нашей зависли и из своего фотоаппарата нас щелкали.

– Да.

– А ты притащил свой аппарат.

– Свой.

– Со вспышкой.

– Со вспышкой.

– Ну вот. Снял ты его и в лодку спустился, а мы с командиром остались стоять.

– Остались.

– Ну и упал он.

– Кто?

– Вертолет от вспышки твоей совсем ослеп и в море упал.

– Как упал?

– Покружил, покружил – и в воду!

– В воду.

– Теперь требуют тебя.

– Куда?

– В трибунал.

– В Гаагский?

– Ну! Командир по этому поводу сейчас в дивизии.

– И чего ж теперь будет, Анатолий Иванович? – Савельев не на шутку разволновался.

– А черт его знает, – буркнул старпом. – Пока только продаттестат на тебя приказано выписать.

– Продаттестат.

Весть о том, что Савельев с помощью вспышки утопил натовский вертолет, немедленно облетела корабль.

В этом деле участвовали все. Мичман Степаныч сейчас же нашел Савельева, с чувством его обнял, расцеловал во все щеки:

– Ты не боись, Савелич, семью твою не оставим. Поднимем детей!

– Я.

– Воспитаем сына! Ты Маше своей письмо написал? Нет?

Письмо писали все. Усадили Савельева в столовой личного состава, и началось:

– Я не знаю, что писать.

– Пиши! Дорогая Маша! Пишет тебе твой любимый муж! Меня тут посылают выполнять задание государственной важности. И не будет меня лет пять-восемь!

– Да чего вы? Ему больше трех не дадут!

– Дадут меньше – напишет, что справился с заданием!

– Да не дадут ему меньше.

Тут же протискивается к Савельеву начальник продовольственной часи:.

– Савельев здесь?

– Здесь!

– За продатестат распишись! Вот здесь! Расписался? Давай ко мне.

– Зачем?

– Сухой паек получать!

Выдавали сухой паек Савельеву с особой тщательностью.

– Савельев! Ты все проверил?

– А зачем ты мне сухую картошку даешь?

– А другой у меня нет. В банках есть, по три кило. А сухая легче.

Кто-то притащил банку варенья:

– На, Савелич, варенье держи.

Кто-то принес шерстяные носки:

– Там зимой, в Гааге, жутко холодно.

Степаныч принес тельняшку с начесом:

– Савелич! С начесом! Моя! Личная! Ты там военно-морской флот! Не посрами!

В конце всего на пирсе появился командир. Савельев немедленно направился к нему:

– Товарищ командир, мичман Савельев! Товарищ командир, разрешите обратиться?

– Да!

– Говорят, вы по моему поводу в дивизию ходили?

– По вашему?

На помощь командиру пришел старпом:

– Это по поводу того, что Савельев, фотографируя натовский Си-кинг, ослепил его, и тот упал в море.

Командир смотрит на старпома с возрастающим интересом:

– И?

– Савельева теперь в Гаагу требуют. В трибунал. Года три получит, я думаю.

– Ах вы, значит, Савельев, по этому поводу ко мне обращаетесь?

– Так точно!

Командир думает, потом говорит:

– Так я же только что добился вашего освобождения!

– Товарищ командир!

– Да!

И немедленно на корабле возник праздник, и все ходили и поздравляли друг друга с освобождением Савельева.

Лодка уходила в автономку в 4 утра. Солнце (все еще полярный день). Тишь, красота, сопки вокруг, два буксира суетятся, помогают, командир на мостике, скалы, море – очень красиво.

Если смотреть на это дело со всех сторон – то это очень красиво.

Старпом появляется на мостике.

– Ну как, Анатолий Иванович? – спрашивает командир.

– Все нормально.

Старпом улыбается. Он вчера уходил из дома – девчонок в постель было не загнать. Облепили папу, не выпускали.

– Девки мои вчера не давали мне проходу.

Командир хмыкнул.

– Ладно, дышим пока. Флагманского разместили?

– А куда он денется.

– Вместо компрессоров дали-таки нам флагманского. ВВД в норме?

– В норме.

А вокруг солнце играет на воде.

В пятом отсеке открывается переборочная дверь и в нее лезет из шестого отсека Андрей Вознюшенко, а ему навстречу, расставив руки, Робертсон с завязанными глазами. Андрюха не растерялся, нырнул под руку. За Робертсоном на почтительном расстоянии Кашкин – наблюдает за мучениями Робертсона.

– Тренируетесь? – говорит шепотом Андрюха.

– Ага! – шепчет Кашкин.

– И как?

– Пока никак, но добьем это дело.

И тут из трюма такой крик нечеловеческий: «А-а-а!!!»

Все немедленно в трюм. Но крик шел не совсем из трюма. Он шел с нижней палубы. Там есть такая небольшая выгородка – душевая с предбанником. А рядом с ней – умывальник на четыре соска. В умывальнике стоит доктор с зубной щеткой в руках.

Кашкин:

– Михаил Сергеевич, что стряслось?

– Эт-ти трюмные! – доктор видит командира 3-го дивизиона Андрея Вознюшенко и обращается, в общем-то, к нему. – Вот придут твои трюмные ко мне за таблетками! Я им намажу!

– Да что случилось?

– Случилось? Вот! – доктор открывает кран – там воды нет.

– Ну, цистерну перегружают. Сейчас подадут воду на расход. Мы же только от базы оторвались. Сейчас все наладится.

– Только оторвались, а уже воды нет?

– Михаил Сергеич!

– Я в амбулатории минут двадцать из трубы воду высасывал!

– Так, и что потом?

– А потом я пошел в умывальник!

– Где тоже пытались сосать из трубы!