Текст книги "Мертвые уши. Конспект поэмы"

И потом, это все упрощает. Услышав от начальства ответ: «Хреново!», например, я бы немедленно убрал свою руку с его колена и мягко откинулся бы на кресло, выразив таким образом изменение своего отношения к нему из-за подобного взгляда на нашу историческую перспективу.

О новейшей истории

Терпеть не могу предвыборное роение.

Все возбуждены и крутятся вокруг матки.

Дела нет, но при нем всегда кто-то есть. Выборы, встречи, вопросы, опросы.

Вопросы всегда одни и те же: пенсии, продукты, подъезды, канализация, дороги.

Есть, правда, и идиотские: «На кого вы нас покинете?», «Как ваше здоровье?» и «Что там в Ираке?».

И количество вопросов с годами только растет. Почему-то это обстоятельство опрашивающих радует.

Знаете, чем Россия отличается от паровоза?

Тот пары спускает, а Россия пары перепускает.

И бродят они по внутренним лабиринтам.

Так что задача тут только одна: вырыть новые лабиринты.

И поглубже.

Чтоб лет на десять хватило.

Никто же не хочет остаться в памяти потомков.

Наоборот, все хотят из этой памяти как можно быстрей исчезнуть. Чтоб даже лица забыли.

Вот она – новейшая история.

О плохом в его жизни

Мощные надавливания на голову в самом начале детства, повлекшие затем помятие указанной головы, могут закончиться тем, что человека назначат в цари в сильной надежде на то, что все плохое в его жизни уже было.

О радетеле

Безо всякого усилия, без малейшего уродливого напряжения каких-либо сухожилий или мускулов на лице своем или же на теле должен заявить: я всегда восходил от первоисточника данного явления.

Под явлением здесь надо понимать явление нам радетеля в образе думающего спасителя, что выгодно отличает его от спасителя не думающего, брякающего что попало.

Последняя мысль, которую позволено нам донести: подлунный мир, оставленный ему в награду, далек от совершенства и ему предстоит избавить нас от тех козявок, что мешают нам глубоко и благочестиво дышать.

Об авокадо

Все наши движения в политике и экономике связаны с едой, с желанием отхватить, оттащить в сторону и там сожрать. Недавно я видел представителя нашей культуры. Она теперь тоже связана с едой.

У него в глазах стояли склеротические слезы. Он, бедняга, не держит свою собственную мысль. Она от него удирает, ускользает, как живая. Он не может ее додумать и договорить – взор отуманен, ум одурманен, дыхание нечисто.

Ясно, что в детстве он не пробовал авокадо – прекрасное очистительное средство.

Или не ел натощак сырой тыквы. Может быть, ему следует питаться соком репы, стручковой фасоли, шпината, салата ромэн, дынного дерева, хрена и моркови?

Может, нашим деятелям стоит вообще перейти на растительную пищу, чтобы сделать наши политические, культурные и экономические роды как можно более естественными, без огромного количества крови и околоплодных вод?

О камне

Всякий чиновник должен изваять что– либо в камне. Ибо только камень способен придать достаточно ясности всей прожитой чиновником жизни.

Полученная фигура должна быть и объемной, и назидательной.

Она должна утолять все возрастающую жажду знаний призретого населения.

О моем воображении

Ах, если б не мое богатое воображение! Оно меня переносит то туда, то сюда, и я вижу то то, то это. И у этого я вижу то, а у того – это. К примеру, я вижу генеалогическое древо, источенное червями. Или я вижу обезумевших повитух, пустившихся в пляс. И все это в связи с нарождением нового. У нас так нарождается новое. У него уже есть голова и ладони. Скоро нам покажут и задние ноги.

А потом у него отвалится хвост.

О покойном члене

Хотелось бы начать так: «Параллель эта была проведена здесь, собственно, для того, чтобы дать остыть слишком горячему обращению…» – затем следовало бы перечислить все заслуги покойного члена (Законодательного собрания), перемежая их словами: «перенесенные им страдания» и «томительность печального заточения», а закончить хорошо бы так: «Он не выдержал перемен, кои произошли с быстротой молнии!»

Об отступлении

Иногда я позволяю себе отступления от нашего наступательного движения вперед в предложенном повествовании. Тонкость же отступательного искусства заключена в том, что я с легкостью возвращаюсь, подхватывая тему, переносимую в мое отсутствие малейшими дуновениями нашей обыденности на манер пера, оставленного воле ветра; подхватываю же я ее с той лишь целью, дабы не ускользала она от внимания моего читателя, не столь искушенного в упражнениях разума.

О памятных досках

«Я тщетно искал следы врожденной доброты на его лице!»

Это эпитафия. Тут недавно один усоп. В Бозе. Умер. Почил.

Вот я и подумал: хорошо бы установить ему памятную доску – он в профиль, она (его мечта) в профиль, а под их профилями надпись.

Вот так, кротко, по-братски, с неизъяснимой нежностью.

О том, что я положил

Мне понравилось выражение «положить охулки».

Не наложить, а именно положить – то есть опустить нежно, аккуратно.

Что оно означает? Оно означает охулить что-либо, подвергнуть хуле.

И насколько оно лучше выражения «Я на вас положил»? Намного. «Я на вас положил охулки».

Маленькие такие. Так и хочется их на кого-нибудь положить, а потом сказать: «Господа! Я на вас положил… (выждать паузу, оглядеть все вокруг, а затем закончить) охулки!»

О порывах ветра

Сколько государственных средств удалось бы нам сэкономить, если б в замене чиновников можно было бы использовать порывы ветра. В этом случае в каждом кабинете оных страдальцев должен был бы разместиться особый парус. Тогда бы при смене руководства достаточно было бы команды: «Поднять паруса!».

В этом случае любому из них следовало взять в руки это полотнище и выстроиться с ним на пороге своего бывшего жилища.

Там бы их и подхватило ветром.

О зубах

Наш любимый инструмент – зубы. Именно с их помощью мы зачастую развязываем узлы – добротные, честные, дьявольски тугие, крепкие. Разумеется, я не имею в виду узлы большой политики. Для их разрушения приходится ожидать настоящей катастрофы. Под катастрофой здесь не следует понимать приход маленького человека с богатым воображением. Под ней следует понимать приход большого человека с гигантским воображением, который возьмет, да и хряснет в сердцах по всему наболевшему.

О голосе

Нет конца разысканию истины!

Все чиновники должны петь. Я считаю, что у них дивный голос. А еще они должны рисовать. Картины потом можно будет продать лизоблюдам, а деньги раздать нищим.

О том, что мне привиделось

Вообразите себе следующее положение: в моем распоряжении целый чан ужасной грязи, а передо мной – все чиновники империи, построенные в колонну по одному. Они подходят ко мне один за другим, а я кидаю в них грязью. Каждый получивший свою порцию сначала целых полторы минуты недвижим и безгласен, как призрак из «Гамлета», и грязь стекает по его лицу во всем своем величии, а потом он приходит в себя, торопливо меня благодарит и отходит.

Готов поклясться: ни один комочек грязи не пропал у меня даром.

Знаете, что это было? Мне привиделось, что меня избрали президентом России.

Об опасностях

Действительно! Опасен каждый шаг, опасны извилины, опасны лабиринты, опасны хлопоты, в которые вовлечет тебя погоня за этим мишурным блеском, манящим призраком.

Ах, чинуша! Ведь продадут тебя твои же сотрапезнички!

Продадут и посмеются, потешатся над несбывшейся мечтой о сытости и благополучии, поиздеваются над ранами, полученными в сражениях за величие любезного нашего Отечества.

А потомки проклянут и измажут твое имя неокрепшим коровьим дерьмом.

Стоит ли горячить себе кровь изнурительными бессонницами? Стоит ли слезы лить о былом и грядущем?

А потом – всё черви и тлен и отдельное место в аду, рядом со служителями религиозного культа.

Об одиночестве

Вот послушал я их и подумал: а ведь они все сумасшедшие. И собрание это – собрание сумасшедших. И сидят они, как сумасшедшие, и слушают, как ненормальные, и говорят, как тронутые, а глаза у них светятся чокнутой радостью и свихнувшимся разумом. Неужели же один на всем нашем свете и есть нормальный человек, и этот человек – я?

Вот оно – настоящее одиночество.

О Заднице Его Величества

Задница Его Величества так высоко вознесена над миром своих истовых почитателей, что все, что так или иначе вылетает из нее, немедленно распадается на отдельные фрагменты. Потом те частицы, что какое-то время тому назад еще были частью Его Величества, метят стоящих внизу.

Эти отметины почитаются за награды.

О единстве

4 ноября – День народного единства. Это единственный день в году, в который народы России едины.

В остальные дни ищутся виноватые.

О причинах

Раньше, чтоб указать на причины того или иного события, говорили: «Ищите женщину», теперь следует говорить: «Ищите деньги».

О перспективах

Неужели вы не видите для России хоть какой-либо перспективы?

Не-а!

Вы оптимист?

Да!

О рыси и галопе

Не случалось ли вам внезапно переходить с рыси на полный галоп? Боже ж ты мой, сколько стука и пены!

Если представить себе наше любезное Отечество в виде лошади, то следы подобного перехода очень скоро сделаются куда как очевидными – в виде таких небольших, непрерывно роняемых куч.

О дутии

Вы никогда не дули в какой-нибудь духовой инструмент по ту или иную сторону Альп? Нет?

Вот и я не дул. А так хочется. И чтоб непременно были бы Альпы.

О призвании граждан

Мысли мои вертелись вокруг звона колокольчика, а потом они стали вертеться вокруг гласа трубы перед лицом вставшей перед нами задачи воскрешения любезного Отечества. Как еще нам поднять его из руин, кроме как призвать к действию граждан с помощью этих традиционных звуков? Что еще может поколебать покой душевный, кроме милого уху малинового звона или пронзительного дыхания рожка?

О танках

Сурово нахмуренные брови, стан мелкий, но прямой, и речь такая сдержанная, но торжественная, будто на первом же уроке в школе сдается наизусть букварь, может означать только одно: какие у нас все-таки громадные армии.

Я точно сейчас же вижу – танки, танки – вся Европа в танках. Танки на улицах, танки в кафе, танки с сигаретой в зубах, танки в фуражке.

Что же еще можно ожидать от сословия повитух?

Об обрисовке черт

Вам никогда не случалось обрисовывать черты одного человека, пользуясь для этого чертами другого?

Только они должны быть заняты одним и тем же делом, тогда от колебательных движений – а любое общее дело связано с колебаниями – черты одного переходят, перетекают, переползают в черты другого, и через какое-то время в одном может быть больше черт другого, чем в том, другом, до начала их общих терзаний.

Вон! Точнее, я хотел сказать: вот!

Вот! А уж потом, а уж потом.

О чем это я, собственно? Я о преемственности.

Вы не замечали, что при длительной скачке всадник постепенно приобретает черты лошади?

А я замечал.

О восторге

Это нечто совершенно непереносимое. Где-то я слышал, что предки у них то ли постельничьи, то ли еще что-то рядом со спальней. Отсюда – и восторг, когда видишь теплого, со сна, своего барина.

Об обустройстве мира

В кои века представился случай усесться спокойно и поразмыслить относительно вида, формы, конфигурации, строения, соединения, сочленения, доступности, соразмерности и сообразности всех частей, составляющих животное, называемее женщиной, а также сравнить их по аналогии, как вдруг ворвался некто и обезглавил самое замечательное и любопытное рассуждение, когда-либо зарождавшееся в недрах моей умозрительной философии.

– Слышь, Саня! – вскричал он. – Ты немедленно должен высказаться относительно того, как нам обустроить то, что нас вокруг окружает! – при этом он отпил из моего графина, стоящего у меня на столе, и сделал он это прямо из горлышка, потом он пролил воду себе на грудь, утерся, крякнул и выпучил на меня свои зенки. – Без тебя – никак!

О вере

С первого взгляда может показаться, что таково и есть истинное положение вещей. Но нет! Мы еще всем покажем. Мы вздыбимся, мы пойдем, мы взойдем – словом, не все так плохо, как представляется на первый, непросвещенный взгляд, и низменные интересы никогда не всплывут, не одержат вверх, не собьют с толку наши высшие способности, не окутают их дребеденью, туманом, густым непроглядным мраком.

Слизь не заменит нам мозг.

У нас еще есть основы – костяк, скелет, а познание добра и зла крепко запечатлено в нашем здравом уме.

Кое-что, подобно некоторым нежным частям нашего тела, от крайнего напряжения постепенно утрачивает, конечно, тонкую восприимчивость, но во всем остальном мы – как ствол, как стена, как сталь, как скала!

О том, чем все заканчивается

Каждый здравомыслящий человек, заметя чрезвычайный прилив крови к моему лицу, вследствие которого лицо мое, выражаясь художественно и научно, изменило свой цвет на целых шесть с половиной тонов, если не на целую октаву, словом, побагровело, сделал бы правильный вывод о том, что я взбешен.

И взбешен я непринятием наших мирных инициатив, кои были произнесены суровым, размеренным тоном, не оставляющим ни малейшего сомнения в том, чем все закончится, ежели они приняты не будут.

А закончится все тем же, чем и всегда, – игривостью и желанием вылизать все, что под руку подвернется.

О панике в обозе

Ах, какая роскошная паника в обозе. Вы не чувствуете ее? Нет? Не слышите, как ржут лошади, рвутся стремена, как ломаются повозки, как все переворачивается, роняя пену.

А я чувствую. Началось.

О возврате ума

Я вытянул вперед губы и вернул свой ум на место. Очень полезное упражнение для возвращения ума. А то в последнее время ум мой совершенно отбился от рук – то тут его нет, то там.

Об истинной доброте

Перед тем как садиться на стул, он произвел звук, который я полностью отношу к простым колебаниям, в отличие от колебаний сложных, меняющих свою тональность.

Его Высокопревосходительство так добр к нам, что он немедленно избавил нас от необходимости сосредоточения на оттенках. И как приятно в столь трудный для Отчизны миг не растрачиваться на слух, употребив себя на все остальное с неугасимым мужеством.

О ранах

Раны в паху, полученные герцогом Наваррским при взятии Наварры, мешали ему в занятиях государственными делами. Я не знаю, в какую часть тела ранены нынешние отцы.

Пожалуй, есть одно место, очень близкое к паху.

Разговаривайте с ними о ней. Рассказ о полученной ране облегчает солдату боль.

О рассуждениях

«Рассуждая о торговле, я попадаю в свою стихию, ведь именно потребление наших продуктов наряду с их производством дает хлеб голодным, оживляет города, приносит деньги, поднимает цену наших земель и…» (конец цитаты).

К большому ущербу нашей науки, судьба распорядилась так, что ни одно рассуждение данного мужа не было доведено им до конца.

О слезах

Слезы обильно полились по моим щекам. Я не успевал их утирать. То слезы радости. Я утер лицо, положил платок в карман, потом достал его и снова утер лицо. Господи! Как хорошо! Выбрали! Вот это самое, небольшое, но крепкое – выбрали! Мы выбрали, а потом нас – выбрали. Как картошку на обед – покопались в ведре – и на тебе. Вот только руки, конечно, немного запачкали, но ведь дело-то сделали. И какое дело! Словом, слезы, господа, не сдержать.

О смене идей

Все объясняется сменой наших идей. Идеи наши меняются с такой быстротой, очевидной для просвещенного меньшинства, что они совершенно не успевают осесть в мозгу и подвергнуться там осмыслению у остального большинства.

Я же, подобно всякому философу, испытываю зуд рассуждать обо всем, что ни случилось, давая всему объяснение, во время коего ожидаю для себя величайшее удовольствие от беседы на тему смены идеи, нимало не опасаясь, что она будет выхвачена у меня и представлена миру как собственная идея нашего правителя – чистейшая он душа!

О Харитоне, Ундине и Йорике

– Ваше Высокопревосходительство! Тут после выборов! Сами знаете! Так, так! Жду ваших распоряжений насчет состояния дел во вверенной мне губернии. А? Что? Не понял вас, что? Плохо слышно! Нет! Нет! Совсем не слышно! Что надо сделать? А? Куда пойти? Что? Мне пойти? Куда? Плохо слышно! Наша губерния очень далеко, поэтому, Ваше Высокопревосходительство, просьба, не повторите ли еще раз? Как пойти? Всем? Всем пойти? По буквам, Ваше Высокопревосходительство, тут такая слышимость, диктуйте по буквам! Мне пойти? Куда? Ах всей губернией? Понятно! Всем, значит! Так! Всем пойти? На? Хорошо! Всем пойти на! Харитон? Так, хорошо, Харитон! Потом Ундина? А кто это? Хорошо, записываю, Ундина! И? Что вы говорите? Неужели Йорик?..

То была повесть о бедном Йорике.

О национальной безопасности

Национальная безопасность – это что-то вроде сточной канавы, куда в конце концов должны попадать: экономика, политика, ученые, люди, идеи, деньги, открытия.

О великих умах

«Великие умы сходятся. Существование в одиночку совершенно невыносимо, ибо в этом случае не с кем поделиться фантазиями, возникающими поминутно», – мысль эта плавала в моем рассудке без парусов и балласта, как простое предположение. Миллионы мыслей, как отметил бы классик, каждый день спокойно плещутся в тонком слое человеческого разумения, не выносясь ни вперед, ни назад, пока какой-нибудь легкий порыв страсти или корысти не пригонит их к тому или иному краю.

О ткани рассуждений

Полноте, полноте, полноте! Положительно, и как верно! Все мы мыслим! Все мы мыслим на сей счет! Если мы вообще мыслим! Не может быть никаких сомнений! В других вещах мы можем быть обмануты ложной видимостью, но тут! С трудом мы строим правильные предположения о том, что существует на земле, и с усилием находим то, что лежит перед глазами! Но ум! Ум в себе самом содержит все факты, все поводы, все доводы, все доказательства, он соткал, он создал ткань, словом, не сдержать.

Ткань рассуждений? Вы об этом хотите знать? Ну что ж, вот вам и ткань.

Едва он откроет свой рот, как сейчас же становится понятной его речь, очевидны ее обороты, ее плотность и чистота, а также точная доля страсти в вышивании различных узоров, нарисованных перед нами добродетелью или пороком.

Бедняга, ему некуда деться. Он еще не закончил, а мы уже вынесли ему приговор.

Вам хочется знать какой? А вот какой: «Врет ведь сука!»

Об уме и теле

Выражение «ума палата», на мой взгляд, предполагает, что ум его помещается все– таки не в теле, а где-то рядом, в то время как тело его барахтается в грязи на манер головастика.

О полном гумне

«Мать моя на сносях! Оно! Оно!!!» – воскликнул я, после того как меня посетила мысль.

Вот что мне пришло на ум: слабость всех математиков состоит в том, что они так усердно трудятся над доказательством своих положений и настолько при этом истощают свой разум, внешние и внутренние силы (здесь я имею в виду печень и кишечник, конечно же), что не способны потом ни на какое практически полезное применение доказанного.

Проще говоря, у нас прекрасные экономисты – все мудры, мудры, мудры необычайно, и говорят, и говорят, и говорят, и с каждым словом убеждают в своей правоте все глубже и глубже, а между тем экономика все равно – полное гумно.

О служении культуре

Это только сначала на земле лежит куча навоза, а потом эта куча превращается в плодородную почву, и выгребные ямы только какой-то период служат по своему прямому назначению, а потом они уже служат культуре.

О том, что впереди

Мне немедленно представился случай разрешиться мыслью. И я ею разрешился. Вот она: «Все они сдохнут!»

«Господи! – воскликнул я сейчас же. – Сделай так, чтобы никто не избежал этой участи! Сделай так, Господи, чтобы никакой хитростью они не смогли продлить свое земное пребывание! И чтоб тела их сначала вздулись, а потом и расползлись в осклизлую массу, после чего и подверглись тлению! И чтоб кости сгнили бы, рассыпались в прах! А лучше, Господи, чтоб их съели африканские гиены, которые так ловко дробят беззащитный скелет! А затем те гиены пропустили бы их через свой потрясающий желудок, из которого они вышли бы в виде огромной зловонной кучи! Вот и все, Господи, очень тебя прошу!»

О правде

Ну, так нельзя, ребята! Никакой логики ни в чем. Что-то с ними происходит. Слушаешь – и ни слова правды. Во бля!

О мыслях после речей

Надрез брюшной полости или матки шесть недель не выходил у меня из головы. Я где-то вычитал и проникся убеждением, что, если ребенок слишком велик, извлечение его таким образом из чрева не повредит в дальнейшем состоянию его разума. Вот какие мысли возникли у меня после всех этих с превеликим терпением выслушанных речей.

О языке и утешении

Ах, язык наш, язык! Ты необычайно хорош. Ты приятен и понятен, ты плотен и мясист, ты переливаешься, играешь на солнце; ты могуч, ты кичлив, ты превосходен, и ты словно мальчишка во дворе – все никак не набегаешься. Благодаря тебе мы высказываем предположения, суждения, замечания, предложения, мы с тобой видим громадное и подмечаем незначительное.

Ты способен возвеличить и презреть и ты можешь утешить.

Утешь меня. Сделай это немедленно, ибо, как никогда, я нуждаюсь в твоем утешении.

О комитете

В чем состояла одна из памятных атак, предпринятых на наше чиновничество, погрязшее в разврате, со стороны той части чиновников, кои не были к тому времени подвержены недугу мздоимства?

Был создан комитет.

После этот комитет был распущен по причине полного его разложения различными лиходеями, проникшими к нему вовнутрь.

Затем свету был явлен еще один комитет.

Затем еще и еще.

Потом состоялись похороны надежд.

О выборе правителя

В выборе для нас правителя природа, как это с ней и бывает, обнаруживает необычайное проворство.

Эта богиня способна развить огромную скорость, когда сочтет это необходимым.

А кроме того, она способна на дерзость, ловкость, пронырливость, бестактность, подлость и прямой подлог, когда игрушку ничтожных случайностей надо вывести на подмостки истории.

О глухоте

Глухота – это тот недуг, что чаще всего поражает величайших патриотов. В этом случае бедняги не слышат даже собственный свист. Кроме того, они нередко страдают заболеванием глаз – мелкое и злобное им представляется гордым и величественным, отчего их разум чаще всего напоминает муравья, добегающего до одного конца ветки только затем, чтобы немедленно вернуться к ее началу.

О механизме и выкладках

Очень хотелось бы знать: в силу какого механизма и каких выкладок в мозгу нам удалось пострадать гораздо больше всех остальных во время экономического кризиса, начавшегося не у нас, а в Америке.

При этом невредно было бы сообщить, в чьем мозгу мы должны искать эти выкладки и этот механизм.

Об истории

Хочется написать книгу об истории. Об истории того, что происходит в человеческом уме, о том, как все эти лодочки-веточки и вороха чего-то вдруг обращаются в самое восхитительное чудо, в чудо из чудес – в человеческую мысль; как сначала ничего не получается, а возникают только звуки, вроде бы даже музыки – то ли свист, то ли шепот, или муки далекого, но милого музыкального инструмента, и на душе случается покой. А потом – она является, летучее создание; она касается тебя только стороной, словно шелковый шарф на слабом ветру, и тут же покидает тебя, будто ее никогда тут и не было.

О речи монарха

Зенон, Клеанф, Диоген, Дионисий, Антипатр, Панэций, Посидоний, Катон, Варон, Сенека, Плиний старший вместе с младшим, Патен, Климент, Монтень – все они умерли бы от зависти, а перед тем покрылись бы мурашками величиной с таблетку цитрамона, если бы они услышали вчерашнюю речь монарха. Вот ведь ужо!

От лица

Собрались люди выбирать личность для истории. То есть сами-то личности уже есть, вернее, были, и история – темный клубок дерьма и интриг – у них была, но теперь люди собрались, чтоб устроить среди этих личностей соревнование. Мол, кто из них для России.

Я бы послал их на хер. Этих всех собравшихся. От лица России, от лица личностей и от лица истории – темного клубка дерьма и интриг.

О том, как остановили

Вот ведь как! Вот так взяли и остановили кризис.

В одной, отдельно взятой стране.

А я-то думал, что они там все только срут помаленьку – ан нет!

Не срут.

И даже никаких к тому не имеют позывов. А имеют они только то влечение, то невыносимое, неодолимое желание, как только служить. Стране. Вот этой самой, что вынянчила такое количество разного тут всего.

Вот этого кудлатого, многорукого, совсем ни на что не похожего, но нашего, нашего – за что ни возьмись, чего ни коснись, ни вторгнись, только кажущегося всем угрюмым и бесчеловечным, а на поверку – радостным и сладостным.

О кротости моего нрава

Я готов терпеливо сносить обиды, и все это не по недостатку моей храбрости, которая неоднократно была затронута не только на страницах этой книги, но и на страницах всех остальных моих книг, нет.

Я полагаю, что готовность сносить обиды развилась во мне не от бесчувственности или от тупости ума, но, скорее, от кроткого и миролюбивого нрава.

О родственничке

«Прочь! Прочь!» – вот какие мысли должны посещать наше начальство.

А еще они должны говорить: «Тьфу! Тьфу! Изыди! Сгинь! Пропади нечистый!» – и все это при отходе ко сну. А иначе придет… родственничек.

О странностях развития

Очень странно. Это я о Министерстве финансов.

При наличии поблизости такого огромного количества сведущих экономистов все время оказываться в районе адронного коллайдера (читай, черной дыры или вообще жопы).

Хотя выражение: «ВТО – это не морковка!» – предполагает, конечно, то, что мы находимся в своем развитии где-то не там, но не до такой же степени!

О переплавке

Апостол совершенно прав – идут они на хер!

Конечно, он не высказался столь уж буквально, но все, что было им до того заявлено, свидетельствует в пользу того, что на том свете их уже давно ждут.

Их даже заждались. И там уже все давно готово.

К переплавке.

О конце

Пусть все небесные светлости, а также светлости языческие встанут на защиту нашего правительства. Ибо конец близок.

О самом конце

Под самый конец чиновник должен иметь счастье стать совершенным.

На могиле каждого чиновника я бы помещал одну и ту же надпись: «Он испил из сладостного источника».

Обо мне в самом конце

От всего сердца и от прочих аппетитных частей, не всегда выступающих, по большей части скрытых в глубинах моего существа, а также от всей души поручаю вас и все ваши дела покровительству сущности, никому из нас не делающей зла, – Богу, разумеется.

Но как только кто-нибудь из вас в моем направлении оскалит свои нечестивые зубы и начнет рвать и метать, понося меня и все мои писания самым неприглядным образом, – как это было замечено в прошедшем мае, когда погода, помнится, была на удивление неласкова и к людям и к нелюдям, – не прогневайтесь, если я опять спокойно пройду мимо; ибо, пока я жив и пишу – что, в общем-то, одно и то же, – я твердо решил никогда не обращаться к почетным гражданам с более грубыми речами, чем те, что адресованы назойливым насекомым.

«Ступайте, – говорю я им, – кровососущие!»