Текст книги "Люди, лодки, море"

Самое страшное для меня – когда человека унижают. Очень хочу дожить до того момента, когда в России начнут ценить человеческое достоинство и ум.

Про то, что я честь чью-то позорю, так это ж у нас разные чести. Некоторые любят повторять где попало: «Честь имею». Вот, например, адмирал М. – чуть его где застанут корреспонденты, он им: «Честь имею!» – сам слышал. А мои друзья даже обсуждали этот вопрос: всех интересовало, чью он честь имеет. Решили, что тех, кто ему ее отдает: они отдают, а он ее имеет.

***

Маленькие характеристики представителей генералитета.

Первый представитель:

Воевал в первую чеченскую войну. Не жалеет людей: ни своих, ни чужих. Легко пошлет солдат на смерть, если это поможет карьере. Был замечен в мародерстве. Уточним: кроме ковров, каждый зажиточный чеченец любил в прихожей, где все обувь снимают, иметь всякую аппаратуру – факсы, ксероксы, телевизоры, телефоны, холодильники. Просто детская страсть к собирательству, поскольку подключить все это хозяйство из-за отсутствия электричества не представляется возможным. И вот идет грузовик, битком набитый такими трофеями. Так вот, этот орел, одетый в длинное до пят кожаное пальто с чужого плеча, останавливает этот грузовик и губной помадой (тут где-то сейчас же подобрал) помечает для себя телевизор и холодильник.

Второй представитель:

В первую чеченскую за деньги предоставлял коридоры для выхода басаевских бандитов. За деньги не разрушал дома в деревнях. Ради карьеры не жалел солдат. Когда поступал в Академию, приказал взять высоту, не считаясь с потерями. Командиры говорили: «Не понимаем, зачем мы ее берем. Людей теряем. Окружить, и через сутки они сами слезут».

Теперь о Трошеве. Несмотря на то, что он написал книгу «Моя война», все сходятся на том, что он хороший мужик и никогда не допускал бессмысленных потерь среди солдат и населения.

***

В субботу показывали то, что осталось от «Курска». Комментировал генеральный прокурор, с трудом одетый в новенькую подводницкую канадку. Значит, прокуроры у нас теперь журналистами работают для пущей убедительности. Может, скоро в стране и не останется настоящих журналистов, а будут одни прокуроры?

Зачем же он, все-таки, перед камерой вылез? Вслушиваюсь в косноязычную речь и жду. Должен сказать. А-а-а… вот: «ужасная сила… эта сила… смяла… за девять часов вода наполнила всю лодку… спасти людей однозначно нельзя было…»

Вот из-за чего все эти переодевания на фоне танка. Вот из-за чего «Курск» поднимали. Его поднимали из-за этих слов. Значит, не стучали те двадцать три человека в течение нескольких суток. Это всем померещилось. И те, кто должен был спасать, не сбегали с места трагедии. Они сберегали. Они сберегали силы для настоящего спасательного броска. В течение недели. И государство не виновато во лжи, бездушии, бесчувственности, душевной черствости. Государство, которое чуть ли не из-под палки те же журналисты заставили сделать приличную мину при плохой игре, ни в чем не виновато.

Браво, господин У.! Только те двадцать три были одеты в водолазное белье и костюмы. Они со всей кормы стащили в один отсек все комплекты регенерации, а это, при той мешанине из сорванных с мест щитов, за девять часов не сделать. Они стучали трое суток, и признать это – смерть как не хочется. Даже говорить об этом не хочется.

Я вас прекрасно понимаю, господин У. Вы языком вчерашней домохозяйки пытаетесь рассказать подводникам о трагедии, не перепутав терминов. Это, безусловно, тяжелая государственная задача. Я вам сочувствую. Ведь сколько вам приходится глотать дерьма перед тем, как выдать на-гора что-то вкусненькое. Это сложно.

Ах, море, море! До сих пор не могу смотреть на него спокойно. Мне говорят: «Поехали, покатаемся на яхте!» – а я не могу. Для меня это не катание. Я там работал.

Теперь, оказывается, много работал. А тогда, по молодости, я так не считал.

Да, мы знали, что нас никто не спасет. Знали, что государство от нас откажется в любой миг. Знали, что награды получат не те. Знали.

Чего ж мы в море шли? Даже не знаю. Такие слова, как «Родине служить», мы никогда не произносили. Это все не наше. Для «дяди прокурора».

В те времена тоже были прокуроры, и «дядя прокурор» – это такая их кличка. Они появлялись после пожаров, столкновений, взрывов, утоплений и прочих уменьшений боевой готовности государства и спрашивали по всей строгости.

Еще бы, ведь мы ее понижали – эту боеготовность – своими неграмотными действиями. Так почему бы не спросить «по всей строгости».

На пятьдесят шестые сутки похода начинаются «глюки»: кажется все что-то. Кажется, что говорили о чем-то. Кажется, что какое-то событие уже происходило. Кажется, что тебя обидел вот этот человек напротив, которого ты каждый день видишь на завтраке.

И внимание рассеивается. Не замечаешь очевидные вещи. Поэтому многие аварии происходили в конце автономки. После этой цифры – 56 суток.

«Акулы» пытались загнать на 120 суток. Только с ними пошли медики для исследования. Брали у всего экипажа пробы крови. Выяснили, что на 120-е сутки кровь может необратимо поменять свой состав, и «Акулам» оставили автономность 90 суток. Вот такие дела, господин У.

***

Был у Эммы Григорьевны Герштейн. «Как вы себя чувствуете?» – говорил я ей, а она мне: «На такие вопросы я не отвечаю».

«Эмма Григорьевна! – говорил я. – Чувство юмора покидает нас последним. У вас оно есть, так что не все потеряно».

Она знала Ахматову, Льва Гумилева, Надежду Мандельштам, Осипа Эмильевича. И все они считали, что Эмма должна бежать к ним по первому зову, хватать и прятать их рукописи, как надо отвечать на допросах, ехать к ним в ссылку, разбирать их тексты, перепечатывать их, опять хранить, опять бежать, ехать, и все это по первому зову. А они будут врать и себе и окружающим, и все будут принимать их условия игры, и в первую очередь Эмма.

Ее никогда не воспринимали всерьез, с ее мнением не считались. Ее вообще не спрашивали, есть ли оно у нее. Она воспринималась этим кругом как необходимая бессловесность. Что-то вроде шкафа, перед которым можно бегать голышом или закатывать истерики.

А шкаф-то оказался умнее. И еще он всех пережил.

Она говорила: «Пушкин вызвал Дантеса совершенно правильно».

Да, я читал ее «Память писателя». Я сказал ей, что она из литературоведения сделала детектив.

Она была очень растрогана, но я не льстил, я так считаю.

Я считаю, что она достойна звания академика всех академий мира, что она делала открытия там, где ничего нельзя было открыть.

Я ей сказал, что ненависть Николая I к Лермонтову была зоологической, и она согласилась. Она мне сказала, что по ее мнению, Николай I покончил жизнь самоубийством, потому что поражение в Крымской войне воспринимал как крах его царствования.

Ей бы еще года два. И чтоб работалось. Она б такого понаписала.

***

…Не люблю писать про «Курск». Это сто раз сделают без меня. Но раз спрашиваете, конечно отвечу.

1. О костюмах я узнал от «рубиновцев». Источник надежный не только потому, что они совсем не родственники флоту. Просто я этих людей знаю: не врут.

2. Ребята держались до 14-го. Западные СМИ выдавали информацию не только о том, что отстукивают «SOS». У них есть записи стуков. Говорят, там азбукой Морзе чуть ли не поэмы передавали, в то время как нам говорили, что это «технические стуки». По моим расчетам, воздуха у них (регенерации в том числе) хватило бы на 7 суток. Кстати, они еще и в водолазное белье были одеты.

3. От такой трагедии никто не застрахован. Гибель людей на флоте – не экзотика. Не берусь оценивать их героизм. Скорее всего, те, кто погиб сразу, действовали на автомате. Те, кто остался в корме – более осознанно. Их бросили – теперь это все более очевидно. Если б их бросили тихо, не на глазах у миллионов телезрителей, наверное, это была бы еще одна молчаливая трагедия (как с «К-8»).

Шито-крыто, вдовам – медали, венки по воде. А так все узнали то, что я еще двадцать лет назад знал: государство от нас откажется в любую минуту.

Недавно узнал, почему «Петр Великий» прошел мимо. На борту были корреспонденты, освещающие ход учений, и они должны были сообщить, что учения закончены с высоким качеством. Источник этой информации сомнений не вызывает.

Помогла ли эта трагедия флоту? Однажды случилась Цусима. Русское общество вдруг обнаружило, что от былого величия ничего не осталось. Унизительно? Да. Но лучше правда. Потому что перед войной 1914 года у России уже был прекрасный флот.

О бардаке. Флот стареет, уходят люди. Те, кто остаются, не всегда замечательные специалисты. В наши времена человеку не доверили бы канаву копать, а тут глядишь – он уже адмирал. Мы больше плавали. Наверное, для специальной подготовки это хорошо.

«Растрезвонили мы эту трагедию?» – всегда лучше, когда люди учатся сопереживать. Неужели черствость предпочтительней?

«Улучшение морального духа народа и флота» – этого я никогда не понимал. Почему нужно улучшать? За всем этим «улучшением» всегда пряталось желание воспитать человека в готовности к ежедневной жертве. Я против подталкивания людей к смерти во имя любой идеи.

Прокуроров я действительно не люблю. Одно дело, когда человек борется за свою жизнь, за жизнь других людей, за корабль, и совсем другое – когда приходит «дядя» и начинает оценивать, так ли ты боролся, как тебе было приписано. Он приходит потом. Когда ты уже отборолся. Если б они остались в живых, тут бы прокуроры им долго кровь портили. На «Курске» кто-то сделал себе имя, кто-то деньги, кто-то книжку написал. Противно это все.

***

Вчера был в Военно-морском музее. Не то чтобы я окончательно на голову заболел. Нет. Просто приехал хороший парень из Казани, и говорит: «Пойдем сфотографируемся в музее». – Мы и пошли. Там в одном зале висит тужурка главкома Горшкова с орденскими планками «младший брат Брежнева». Смотрел я на эту тужурку, рядом с которой мы сейчас же и сфотографировались, и думал о том, что почему-то под стеклом висят только тужурки, а вот брюки не висят, и есть во всем этом какой-то недокомплект.

Правда, если б висела тужурка и под ней брюки, то издали это все можно было за водолазный костюм принять. Да и потом, какие брюки в музей отдавать: те, рабочие, в которых ходил, не отдашь – они на жопе сильно лоснятся; правда, не вперед же жопой их выставляют, и все-таки неношеные как-то неудобно выставлять – вроде к хозяину они никакого отношения не имеют, даже им и не пахнут.

Вот какие мысли меня одолевали, когда я смотрел на застывшую под стеклом тужурку.

Чушь, по-моему.

***

Помню, было мне 40 лет. И вот как накатило на меня: жмет, давит, тоска, не могу, плохо. Устал. Устал от всего. Неимоверная тяжесть в членах. И наезды, накаты, прессуют. Так плохо, что подумал: конец. Потом думаю: чей конец, какой конец, который конец, и наконец – а каков-то конец, а, каков, подлец, конец, о-го-го, а не конец?! Тут же представил себе себя в момент настоящего счастья: вокруг солнце, море, я бегу к воде, и с разгону в нее, а она прохладная, и я уже погрузился, и плыву, плыву… до горизонта…

С тех пор чуть чего – бегом в детство за счастьем. А вернулся – вокруг чушь какая-то, недостойная нашего высокого внимания. Пыль. Тьфу! И протяжно: ХЕРРР-НЯЯЯЯ… прорвемся…

Вы – нормальный человек, если у вас болит при слове «Курск». Когда все это случилось, я был на даче. Приехал – звонок по телефону и пьяный голос: «Накаркал?!» – это он про «72 метра». Там у меня в рассказе лодка тонет, и до поверхности – 72 метра. У «Курска» было 74. Подсчитали спасатели. А я еще ничего не знаю. «Телек включи!!!» – включил.

Он – этот пьяный – потом звонил и так же, не представляясь, извинялся: «Ты меня прости, Саня!» – да я уже простил.

Меня тут же потащили на радио: «Прокомментируйте», – а чего там комментировать: с экрана телевизора по всем каналам льется откровенное вранье. Обидно. И горько. Пусть бы самая отвратительная, но правда.

Правда. Я тогда сказал в прямом эфире: «В носу живых нет. Спасайте людей в корме. Их там 24 человека, судя по расписанию по тревоге. Их можно спасти, но время идет на часы».

«Время идет на часы», – и это не только потому, что они травятся угарным газом (от удара во всем отсеках сорвало с мест работающие электрощиты – куча коротких замыканий, локальных возгораний) – просто человек на это не рассчитан. Не рассчитывается он на подобное напряжение духовных и физических сил. Те, что сидят там и ждут смерти, сходят с ума.

Они сходили с ума. Об этом трудно писать. Все эти ребята годятся мне в сыновья. Даже их командир, Лячин, моложе моего младшего брата.

На лодках между собой немного другие отношения. У нас обращаются по имени-отчеству. И старпом, и командир – ко всем мичманам и офицерам.

К матросам – по именам и по фамилиям. А если называют твое звание и фамилию, значит, провинился. У нас пойдут спасать любого, будь то самый последний матрос-первогодок. При мне офицеры за матросами ныряли в ледяную воду и спасали. Не задумываясь. И чем меньше жизнь человеческую ценили всякие вышестоящие штабы, тем больше ценили ее мы.

И это нормально. И для нас и для штаба. Великого человеколюбия от штабных и в мои времена никто не ждал.

Но чтоб уйти, когда у тебя на глазах взорвался «Курск» – такого, извините, не было. В мои времена, во всяком случае. Были всякие аварии, катастрофы. Погибла «К-8». Ее тоже, в некотором роде, бросили. Но не так явно. «Петр Великий» с адмиралами на борту прошел мимо. А потом адмирал М. говорил журналистам: «Честь имею!» – надо же.

А адмирал П. на следующий же день после отставки попадает в Минатом на замечательную должность. Уверен: и остальные сироты устроятся великолепно.

Я им не судья. Но лучше б они официально не скорбели. Лучше б не выступали, не предъявляли свои эмоции. И тут даже не важны причины гибели – они для специалистов. Тут важно то, что от живых открещивались так, будто убирают свидетелей собственной нечистоплотности. А стуки? Западники записали все стуки и расшифровали их давно. Люди говорили, орали, кричали, они передавали всякий бред вперемежку с посланиями родственникам.

Сотни водолазов разных поколений, спасателей просили, грозили, умоляли, писали, кричали: «Пустите нас! Вы не можете, мы их спасем! Мы приедем и разрежем этот корабль за считанные часы! Бесплатно! Мы режем люк, который вы там открываете, за 15 минут! Это глупость его открывать, он заклинил! Он и так-то еле открывается, а от удара тем более! Резать надо! Мы наделаем отверстий прямо в корпусе! Мы войдем в отсеки по-мокрому! Сбоку! Мы договоримся! Водолазы могут переговариваться с теми, кто там сидит! Мы поймем друг друга! Вытащим! Вытащим их!» – все попусту. Главком глух. В Брюссель едут два красавца согласовывать документацию. Время растягивается. Оно у них резиновое. Мне тяжело об этом говорить. Я, как чокнутый, сидел у телевизора и плакал от собственного бессилия. И еще от позора. Потому что это позор. Позор. И я его воспринимал, как свой собственный позор. Не позор президента и прочих, а мой, личный.

Родственникам можно вешать какую угодно лапшу на уши. Люди не хотят верить в подлость, но им вообще хочется верить. Во что угодно: в царя, в Бога.

Через трое суток я понял: это все. Моряки вообще суеверный народ. Мы и молитв-то никаких не знаем, но, если припрет, начинаем изобретать сами.

И я говорил, я шептал: «Господи! Пусть они поскорее умрут! Избавь их от мук!»

Что я еще мог сказать? Что я вообще могу сказать? «Люди! Будьте людьми!» – и только-то.

А с политиками мне не по пути. Разные мы.

***

О судьбе не жалею. Может, я был послан в подводнички только для того, чтоб потом о них написать. Это должна быть литература. Вкусное, сочное, точное, лаконичное слово. Там же, кроме жизни слов, ничего нет.

Это потом настоящая жизнь придет к тебе и будет примерять сшитую тобой рубашку. И она скажет: «Ой, как здорово! Мы и сами так хотели!» – или пройдет равнодушно, как покупатель мимо торговых рядов.

О деньгах: если думать о них, то лучше не браться за перо. У Достоевского получалось писать за деньги, но очень торопливо. Нам спешить некуда. Каждую фразу я проверяю по сто раз. И нет гарантии, что она мне через пять лет понравится. Правда, в то, что прошло через книги, я уже внедряться не хочу: лучше новое написать.

Так что вот.

***

В эти предновогодние дни вас, как всегда, заботит судьба любезного Отечества. Это чувствуется по всему и достойно всяческого поощрения. Не терзайте себя от несовершенства происходящего. Можете утешиться тем фактом, что в России уже однажды существовало полицейское государство: при Николае Первом централизация власти достигла апофеоза, пышно цвел сыск и стороннее, от официально утвержденного, мнение нещадно преследовалось. Все кончилось Крымской войной и унижением, а Николай Первый с горя, говорят, помер.

К чему это я? Это я к тому, что «нас бубут, а мы крепчаем!».

Так что все тухлое все равно куда-то денется, главное, чтоб все были полны и непосредственны.

***

Основной латвийский обычай – надевание кокошника. Сейчас этот обычай почти что забыт, но там, где чтут традиции, его о-го-го как надевают. Для того чтоб его надеть, готовится непорочная латвийская дева (рост от 180, вес от 80, размер ноги от 43). Она месяц постится (ест только желуди, собранные под священным дубом на Ивана Купалу, а пьет – росу). Потом ей расчесывают волосы специальным гребешком из раковины (раковин в Латвии полно), во время чего три простоволосые девы непрерывно поют. Дева тоже поет. И вообще, все происходит под пение и под медленные латвийские танцы с бубенцами босиком. Наконец, на нее надевают кокошник, после чего все в слезах от умиления. Для умиления собирается весь хутор. В этот день готовят пироги с грибами и во внеочередной раз доят коз. Для чего доят коз, никто не знает – обычай древний. Пляшут и умиляются целый день, а потом деву надо срочно выдать замуж, пока не остыла. Вот такой красивый обряд.

***

Тут один парень пишет мне в стиле хокку:

 
Плывут две дощечки
Вниз по реке Сумида.
Вспомнилась мать…
 

Я ему:

 
Чиновника застрелили.
Есть повод наполнить бокалы.
Вспомнилась его мать.
 

***

Ты – сильный. Ты все преодолеешь. У тебя все получится. Повтори эти фразы сто раз и увидишь, как все само становится на место, люди вокруг тебя сплачиваются, и тебе ни черта не страшно. Мне это очень помогает. А поскольку биологически мы с тобой слабо отличаемся, то поможет и тебе. Опять же, как говорят все ведьмы мира, надо смеяться. Причем в самых ответственных местах. Чувство юмора покидает тело последним. Все будет хорошо. Однажды я пришел к приятелю и вижу, что он чернее тучи. «Что такое?» – «Налоговая проверка» – «Это хуже чем ядерная зима?» – «Тебе бы только издеваться». – «Погоди. Представь: землетрясение, ослепительная лава течет по улицам и поглощает квартал за кварталом. Все умерли – ты жив. В этом случае ты был бы счастлив?» – «Ну…» – «А давай так: повторяешь сто раз «Все будет хорошо» и, если тебе не полегчает, то с меня коньяк. Если полегчает, то с тебя чай с лимоном». Через час он мне звонит: «Слушай! Приходи на чай. Полегчало!» И проверку он прошел – требовали пять, а договорились на тысячу. Налоговая, как волк, чувствует, какой олень больной. Так что «Все будет хорошо!» – универсальная формула, придуманная Сашей Покровским. Береги Ш. Очень приближает эту жизнь к себе. А приблизил жизнь – уменьшился до ее размеров. А уменьшился – тут-то она тебя и слопала. Насчет колонки – это здорово. Но я же могу только чушь нести.

Образец: Россия очень любит Францию. У нас в России даже есть места, названные в честь великих французов. Например, Садовое кольцо в Москве и улица Садовая в Питере. Сначала ударение ставилось на первом слоге, потому что они названы в честь маркиза де Сада. Еще: первое средство от наводнения – совещание в Кремле. Яковлев стал доктором коммунальных наук. Стал бы академиком – утонули бы в дерьме.

Меня вчера опять спросили: «Как вы считаете, почему, все-таки, утонул «Курск»?» «Видите ли, – сказал я, – корабль что страна, у него есть сильные стороны, а есть слабые. Например, в стране есть средневековые деревни, где нет электричества, дорог, телефонов, телевидения, но это не мешает стране летать в космос, изобретать новые танки и самолеты. Эти деревни не влияют на танки, и оттого, что там нет света, космические корабли не сходят с орбиты. А на корабле все эти отсталые участки – эти средневековые деревни – впаяны в жизнь. Они мелкие. К ним привыкли. Их не замечают. И когда все складывается хорошо, корабельная жизнь прокладывает свой путь, обходя эти участки, но если что-то не так, тогда именно они выстраивают цепочку жизни. Гибель корабля – это же тоже жизнь, только другого свойства».

***

Все естественные монополии с нового года повысили цены. Это располагает к стихам. Я написал двустишье:

 
Помойка за окнами та же,
Только с каждым днем она стоит дороже.
 

***

А давайте утвердим орден «Государство вас бросило» с фальшивыми алмазами и цыганским золотом. Летящий вперемешку серпомолотщитомеч. Первой, второй и третьей степени.

Марко Поло (где-то 1280 год), более двадцати лет находившийся на службе у монгольского хана Хубилая, приводил легенды о миролюбивом китайском государе Факфуре, царство которого разрушил Хубилай:

«Ежегодно кормил он двадцать тысяч малых детей. В здешнем царстве бедные женщины бросали детей, потому что кормить их было нечем, а царь приказывал брать их и воспитывать. У кого из богатых детей не было, шел тот к царю и просил детей столько, сколько желал и какие ему нравились. Когда дети приходили в возраст, царь женил их и давал им на прожитье. И воспитывал он в год до двадцати тысяч мужчин и женщин». Это я тебе насчет того, что случаи борьбы с детской беспризорностью происходили и раньше. Программа этой борьбы была проста и понятна. Результаты – всегда налицо. А воровства – никакого.

***

Вообще-то не печальтесь о России. Ей повезло – она огромная. И в то же время ей не повезло по той же причине. Знаешь, почему монголы в свое время завоевали полмира? Вот их характеристика: «Монголы послушны своим начальникам. Они уклоняются от всякой лжи, избегают споров; убийства и грабежи между ними чрезвычайно редки. Воровства и вовсе нет. Они безропотно переносят голод и усталость, жару и холод. Любят веселиться: играют, поют и танцуют при всяком удобном случае. Они надменны с иностранцами и ни во что не ставят человеческую жизнь». Для того чтобы сделать русских хоть в чем-то похожими на монголов, потребовалась диктатура Сталина. И как только сделали, завоевали полмира. А потом – все. В России все рассуждают о России, все о ней пекутся, переживают. А людская жизнь, как и много веков назад, ничего не стоит. Русь много раз объединяли. Всякий раз ненадолго.

***

Я против сценарного развития жизни на этой планете. Представь, все по пунктам: непременно парочка терактов, падение самолета, поджог, подлог, наводнение, которое не сдержать, подлость естественных монополий, образование, забота. Хочется чего-то необычного, старого, милого, забытого. Хочется, например, «поднятия зябей». В мои времена были «поднятия зябей», и я до сих пор помню волнения в крови, связанные с этим событием. Вот объявят: «Подняты зяби!» – и, я даже не знаю, тянуло всех по этому поводу целовать. По сию пору не знаю что такое, собственно, «зяби» и их безусловное «поднятие», но тянуло. Черт! Непреодолимо. И хорошее весеннее настроение создавалось от ерунды, когда был молодой и глупый, когда радовало солнце, море, галька, песок, ветви акации. Не вспомнить ли нам с тобой все это?

Закрываешь глаза и бежишь, семнадцатилетний, по пляжу, а потом в воду и уже поплыл. Выбрался на берег и рухнул на подстилку, вздрагивая плечами, утирая сочащийся нос, и вот уже солнце согрело тебе спину, прекратилась дрожь, и веки сами собой смежились, а потом и слиплись, склеенные чудесным солнечным клеем.

Рекомендую представлять себе эту картину, как только подумаешь о терактах, подлости, слежке, сыске, изъятии документов, подлоге, подслушивании, подсматривании и провокациях, посещениях налоговой инспекции, полиции, ФСБ и судебных приставов.

***

Как только Бог создал Адама, он сразу понял, что создал идиота. Тогда он сказал: «Плодитесь и размножайтесь».

Ну, действительно, говоришь человеку о сострадании, сопереживании, удивительном умении чувствовать чужую боль более остро, чем свою, а он тебе говорит: «Мои два процента будут?»

Или начинаешь его воспитывать на примерах: мол, вот твой друг столько украл, а теперь его застрелили, и ты участвуешь в похоронах, чтоб постичь всю тщетность всех этих безумных усилий по сгребанию всего под себя, а он говорит: «Это очередное наступление реакции на бойцов демократии».

А сколько раз приходилось внушать: «Земля очень маленькая. Равновесие хрупкое. Человек так бездумно вмешивается в природу, что, совершенно естественно, уделом его становятся ураганы, потопы, смерчи, катаклизмы. Берегите Землю и каждое живое существо на ней», – а он говорит: «А давайте проложим газопровод через Польшу». – «Чего ради?» – «Поляки обещали не воровать».

После этого можно воскликнуть: «Хрен с вами! Живите, потом отсортируем!»

***

А вот было ли у вас в детстве состояние счастья? Вот чушь совершенная, – а ты счастлив. Что-то вроде того, что горы и ручья, а ты босыми ногами в холодную воду, и сам знаешь, что мама будет ругать, а все равно лезешь.

Или пробуешь сожрать зеленое яблоко, а оно такое, что скулы сводит, и умом понимаешь, что сейчас от кислоты всю рожу свинтит, но ведь кусаешь же, и с рожей творится именно то, на что и рассчитывал.

Или тепло, и только почки лопнули и показались листики на тополях, и пахнет – закачаешься, а ты идешь из школы с подружкой и думаешь: «Сейчас я ее поцелую! Сейчас», – и целуешь, и получаешь за это портфелем по голове, что само по себе совершенно уже не важно.

Или бежишь с косогора, и такой вдруг восторг тебя охватывает, что и сказать невозможно.

Или кому-то признаешься в любви. Одними глазами. Человек рядом, а говорить абсолютно не за чем – и так таешь.

Знаешь, говорят, если представлять все это на ночь, перед сном, то спишь всю ночь беспросыпно и встаешь совершенно счастливым.

Слышал вчера легенду о себе самом. Легенда такая: Примерно в 1978 году была популярна песня Эдуарда Хиля «Вы возьмите меня в море, моряки, моряки, я все вахты отстою на корабле». Вроде я дал телеграмму в Ленконцерт Хилю: «Приезжай. Отстоишь все вахты».

Правда в этом деле состоит в том, что идея дать такую телеграмму действительно моя, и мои пьяные друзья действительно отправились на почту давать ее. Дошли ли они до почты и что там было потом, не знаю, но они уверяли на следующий день, что дали.

Еще история. У нас в квартире ремонт и поставили нам новую дверь. Стояла она и сияла только два дня. Потом малолетние друзья моего сына накарябали на ней слова: «Хуй» и «Сука». Вроде я бушевал, проводил дознание, а потом заставил своего сына взять краску и закрасить. Только он взялся за кисть, как я его остановил: «Не надо закрашивать». – «Почему?» – «А вдруг правда?»

Я действительно не дал закрашивать, потому что так место занято, а если закрасить, так это все равно что под новую картину холст загрунтовать.

Покровский любит кактусы. Однажды купил он кактус с большими колючками и сел с ним в переполненный автобус. Как он его и окружающих ни берег, но все равно автобус тряхнуло, и кактус со всего маху всадился мужику в зад. Тот от неожиданности так заорал, что вокруг них тут же образовалось свободное пространство. Так они и ехали. Мужик потом сошел, а Покровский ехал совершенно свободно. Были, правда, попытки со стороны вновь вошедших прорваться к нему: «Да вот! Сколько тут свободного места!» На что более опытные пассажиры говорили: «Там кактусы в жопу втыкаются!»

В этой истории все правда. Я действительно пытался уберечь кактус и окружающих и опускал его как можно ниже, в район начала ног, где пространства, как мне представлялось, больше. Там-то (в начале ног) и произошла та встреча кактуса с пассажиром. И главное, со мной никто отношений не выяснял. Все как зачарованные смотрели на кактус, стараясь заранее предугадать его поведение.

Еще история. Покровский любил бегать по утрам. Бежит он в парке и вдруг видит: несется на него огромная овчарка. Времени нет, деваться некуда: сейчас набросится. Овчарка подбегает, Покровский с ходу падает на карачки и кусает собаку, от чего она немедленно начинает бежать от него, а он – на карачках – за ней, пытаясь еще укусить.

Случай такой был. Только собаку я не кусал. Я на нее залаял.

На жену Покровского записана их дача. Жена захотела ее продать. Покровский копается в огороде, на даче никого нет: все куда-то делись. В это время приходят покупатели: «Дача продается?» – «Продается». – «Можно посмотреть?» – «Нельзя». – «Почему?» – «А я не хозяин. Я здесь только копаю».

В период предвыборной кампании Буша и Гора Покровский послал в оба их штаба абсолютно одинаковые телеграммы: «Уверен в Вашей победе. Заранее поздравляю». Оба кандидата в президенты еще месяц не могли разделить голоса.

Это правда. Только я посылал не телеграммы, а письма. И не сам, а попросил сделать это моего друга Андрея Батищева, живущего в Америке.

Через него же, в то время когда утонул «Курск» и ходила такая версия, что его торпедировали американцы, я задал вопрос американским подводникам. Он просто послал письма от моего имени им на сайты: «Ребята, говорят, это вы по нам долбанули». Андрей говорил, что сначала было молчание, потом минут пять в ответ лился откровенный мат, а в конце скромненько: «Мы по вам не стреляли».

Покровский поехал в Египет один. Отдохнуть и пописать «Кота». Валялся на пляже, а в жару и вечером писал. Как-то одинокие девушки попросили его выйти с ними в город, потому как к одиноким, без мужского сопровождения, тут же пристают: пытаются взять за руки, затащить в магазин. Покровский шел мрачный – не дали с рукописью посидеть. Девушки шли впереди и между собой щебетали. Тут к ним направляются несколько египтян: сейчас явно будут приставать. Они умело оттирают Покровского от дам. И вот ему показалось, что один из приставал ущипнул даму. Тогда Покровский ворвался в круг египтян, выбрал одного и ущипнул за попку. Ущипнутый подпрыгнул и что-то заорал – все египтяне в один миг испарились, а девушки от хохота не могли устоять на ногах.

Все так и было. Только я, когда его ущипнул, еще и хищно подмигнул ему.

Легенда: Покровский часто оставался с экипажем. Как существо строптивое, он хорошо для этой цели подходил. Все в отпуск, а он с людьми. И вот в такой момент приходит из Латвии запрос о комсомольской характеристике на одного только что уволившегося в запас негодяя, пьяницу, дебошира. Он захотел стать милиционером: «Прошу выслать в наш адрес…» – исходящий номер: 1242.