Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга первая"

Любопытный контраргумент, спорящий с этой точкой зрения, нашел Лавров:

– Ни в коем случае! – убеждал он меня. – Ты знаешь, как он относится к Раисе? Ни за что не подставил бы он ее под малейший риск, а тем более не стал бы вовлекать в соучастники военного путча.

Ну, и все-таки – был ли путч?

– Какой же это путч? – вопросом же ответил мне Мальцев…. – Да и Горбачев поначалу был с ними. Потом уже он переметнулся к Ельцину. Люди из правительства стремились продолжить правительственную же политику. Вот то, что сейчас произошло, – это путч!

Почти слово в слово этот тезис повторила кассирша, назвавшаяся Ириной Павловной. Мы зашли с Лавровым в продовольственный магазин – перед самым ужином в его квартире, куда были приглашены мои сокурсники, оставшиеся друзьями на многие, последовавшие за нашей учебой, годы. На столе было все – икра, несколько сортов рыбы, мясные закуски. Я догадывался, чего стоило в эти дни собрать такой стол. И все же Люся не рассчитала – хлеба было маловато.

Не оказалось его и в магазине, занимавшем первый этаж соседнего дома. И тогда я решил взглянуть – а что же там есть? Времени до ужина почти не оставалось, но немного его и требовалось, чтобы, пройдя вдоль прилавков, с грустью убедиться в справедливости опасений москвичей в связи с ожиданием ими голодной зимы. Сидевшая на выходе из магазина у стойки с механическим кассовым аппаратом полная женщина, понаблюдав за мною некоторое время, заметила:

– Ходите, удивляетесь… Все хотите знать?

– С тем и уезжал! – отшутился я.

– Откуда вы, из Америки? Не жалеете, что уехали?

– Жаль тех, кто остался…

Жестокий получился ответ. Но другого в тот момент не нашлось.

…Сок гранатовый, банка трехлитровая – цена… стиральный порошок, пачка двухкилограммовая – цена… филе рыбы, маленькие тушки ставриды – цена… Мой взгляд остановился на ярких конфетных коробках, украшавших верхние полки кондитерского отдела, прилавки которого были совершенно пусты.

– Почем конфеты? – спросил я, обращаясь к кассирше.

– Ни почем! Коробки пустые. Девочки из дома принесли украсить стены.

– А бывают?

– Недавно были, но только в столе заказов – 51 рубль коробка.

Мой спутник, услышав цену, прокомментировал:

– Ровно половина месячной пенсии моей тетки. Если бы не я – давно бы она ноги протянула…

Заметив, что кассирша не только не боится говорить с иностранцем, но как бы и сама задает тему беседы, я спросил ее, что она думает по поводу только что минувших событий.

– Да не было никакого путча! Люди продолжали политику, которая была и до них. Это теперь – да, путч. Потому что новая власть. Горбачев все вел к перевороту, а потом переметнулся к Ельцину – может, по-другому он не мог от этих людей избавиться. Тогда-то они его отстранили, и все происходило помимо его воли. Мы с мужем обсуждали это.

– А кто ваш муж?

– Да в КГБ он. Мы с ним три года на Кубе прожили, последние полгода так домой хотелось! Дни считали до возвращения, потому я и спросила вас – не скучаете ли?..

И еще один собеседник поддержал эту точку зрения – Володя Рясной, известный среди наших общих друзей как консерватор и ретроград (чему, видимо, способствовало бывшее положение его отца, генерала, возглавлявшего в свое время управление Комитета госбезопасности, объединенного в те годы с Министерством внутренних дел). Сам Володя, закончив юридический факультет МГУ на пару лет позже Горбачева и хорошо его помнящий по годам студенчества, недавно вышел в отставку подполковником милиции – к званию этому его привела служба в качестве референта по печати в аппарате министра внутренних дел СССР Николая Щелокова. Читатели могут помнить бесславный конец Николая Анисимовича, подсказавший способ ухода из жизни и пришедшему, спустя годы, на этот пост неудавшемуся путчисту Пуго…

– Какой еще путч? Здесь участвовало все правительство, без исключения! Весь Совет Министров во главе с премьером! Весь Верховный Совет – не только его председатель Лукьянов! Так кто и у кого захватывал власть? Если бы был путч – они бы действовали по другому сценарию. И никто бы не пикнул! Они же просто хотели закрутить гайки: страна-то разваливается. Ни экономики, ни политики… Горбачев безусловно стоял за всем этим, хотя непосредственно в организации вряд ли участвовал. Но – стоял за спиной, науськивал: надо, мол, порядок наводить! Хотел все сделать чужими руками.

А прошло бы все удачно – вернулся бы из своего Фороса… Ну, подумай сам, страна в ужасающем положении, готовятся заключать какой-то совершенно непонятный договор о новом союзе – и глава государства вдруг все бросает и отбывает отдыхать. Да так же не бывает! Ну, а потом он испугался и всех продал!

Убедительно звучит? Как будто бы да. Но не для Битова. Андрей, по собственному признанию, “подпольный человек”.

– Неучастие в общественной жизни для меня всегда было видом деятельности, – говорил он мне еще года полтора назад, когда, читая лекции в Лос-Анджелесском университете, неделю гостил у меня дома. – А сейчас, – жаловался он мне уже в Москве, будучи избранным председателем советского ПЭН-клуба, – согласился. И приходится иметь дело с теми же “козлами” (так он называл литературных чиновников, заседающих во всевозможных службах все еще существующей официальной советской организации – Союза писателей).

– Понимаешь, – объяснял он мне, – конечно, Горбачев, как никто, подготовил свое окружение политикой соглашательства, конформизма, растяжек. Он никогда не говорил правды, всегда что-то плел и крутил. Такой он человек: даже когда ему нечего скрывать, он никогда не скажет правды. Возможно, это его стиль, система речи такая. Типичная советская черта. Хотя, может быть, в его положении так и надо было… Он подготовил эту команду. Но он подготовил и состояние общества.

В пользу же его искренности говорит такой аргумент: в первом своем интервью по возвращении из Крыма он заявил, что остается убежденным коммунистом. Поначалу меня охватило отчаяние! Но уже на следующий день он оказался другим – и это убеждает: потому что за эти три дня страна прожила невероятную жизнь, минута шла за год, а он действительно находился в изоляции. И оказался по отношению к народу в единственном числе.

Что же касается вопроса – был ли путч в верхах, для меня он не представляется существенным. У нас все время происходили тайные путчи, которые, правда, становились известными через несколько лет. Важно же сейчас, что путч произошел в душах людей! Он не только обозначил возрождение нашей молодежи – путч произошел и в солдатах, и в милиционерах… в народе! Знаешь, что случилось?

С точки зрения человека, воспитанного этой системой, армия, милиция, КГБ всегда означали власть – неважно, какую на нее вешали вывеску. Нам это было безразлично, потому что всегда было: Они и Мы. И вдруг сейчас в системе “Ельцин-Народ” оказалось единое МЫ. Ну, а возвращаясь к путчу, могу предположить, что его участники, те, кто его готовил, оказались такими же распиздяями, как все в России, и делали они все малоквалифицированно. Хотя существует и такая гипотеза: настоящий путч готовился на 20-е августа, а эти на день поторопились. А еще говорят – опоздали арестовать Ельцина на 20 минут… Все это чудовищно непрофессионально и смешно. Для меня же главное – я увидел ЭТО. На что, откровенно говоря, при своей жизни не рассчитывал.

Да… Где еще 20 коротких минут способны столь безмерно ускорить ход истории? Ведь, наверное, на десятилетия…

Слова тассовца Юрия Субботина, в основном, совпадали с теми, что в адрес заговорщиков произнес Битов:

– Официальная точка зрения (ее мой собеседник, связанный высокой должностью, не мог не привести) – путч был. Но… сделан он на таком низком уровне, так непрофессионально! Вообще же, в моих глазах это была попытка государственного переворота, но государственными же структурами. Не думаю, что сам Горбачев был причастен к его подготовке, но ведь были какие-то намеки, вся ситуация была огнеопасной, и то, что события застали его врасплох, для государственного деятеля совершенно непростительно.

Кажется, ни один из задаваемых мною вопросов не вызывал столь однозначной реакции: когда я спрашивал своих собеседников, как они оценивают нынешнее положение в стране, ответ варьировался только в пределах: плохо – очень плохо – ужасно!

Парадоксально следующее: возникло множество идей, которые ведут к огромным заработкам – даже при ограниченно свободом рынке, существовавшем в те дни в России, но не многие спешили воспользоваться ими. Причины? Неуверенность в стабильности этих свобод. И – боязнь, как здесь говорят, “высовываться”: рэкет приобретал поистине чудовищный размах, власти оказались бессильны с ним справиться.

Дать, например, рекламу в газету уже тогда означало пригласить визитеров, предлагающих свою ”защиту” – разумеется, в обмен на существенную долю дохода. Порой такую, что дальнейшее ведение бизнеса просто утрачивало смысл. Отказ же платить чреват не только поджогом производственных помещений, но прямой угрозой жизням предпринимателя и его близких. Мой водитель приводил мне множество случаев, в том числе и такой: его коллега, открывший небольшой авторемонтный бизнес, вынужден был вскоре сложить с себя формальные обязанности президента, назначив на это место уголовника из среды рэкетиров – и дела его пошли в гору.

Кстати, разгул преступности в СССР уже выплескивался за пределы страны – и это был не только шантаж или отмывание денег в легальных бизнесах в Европе и у нас в Штатах.

Вот рассказ сына В.Рясного, Ильи – журналиста, сотрудничающего с издаваемым Министерством внутренних дел еженедельным популярным журналом.

– Сейчас, – говорил он, – после ощутимого удара по колумбийской мафии, поставлявшей до 80 процентов наркотиков в США, главная угроза начинает исходить из азиатских советских республик. Сохранившиеся там феодальные структуры хорошо вписываются в структуры международных наркокартелей. Конопля же и мак там лучшие в мире, и когда войска пытаются уничтожить такие плантации, их встречают крестьяне с ножами. Закон практически в этих краях не действует, власти боятся применять силу…

– Между прочим, – продолжал рассказывать Илья, – через Союз проходит трасса доставки наркотиков из Афганистана в Турцию. Пока наши войска в Афганистане, они как-то блокируют этот канал. А когда они уйдут?.. Вся эта Коза Ностра – детский сад по сравнению с нашими восточно-феодальными, да и вообще уголовно-воровскими кланами. Вот совсем недавний пример. Руководство Нижнетагильских лагерей пригласило, точнее, перевело из других зон, двух “паханов” – главарей воровского мира: обычно там, где “паханы”, нет поножовщины и существует видимость порядка.

Так вот, эти “короли”, сидя в заключении, умудрились подмять весь город, заставив работать на себя значительную часть существующих звеньев городского хозяйства и организуя новые, включая и создание, по их поручению, совместных предприятий с выходом за рубеж… Сейчас, когда государственная власть разваливается, а новые ее структуры остаются в зачаточном состоянии, преступность выходит за рамки традиционных для этой страны форм. Например, налажены каналы переправки золота и бриллиантов прямо с приисков – зарубежным клиентам.

– Но ведь существуют твои ровесники, энергичная молодежь, которая стремится разбогатеть, и достигает этого вполне честным путем – на биржах, в банках, на промышленных предприятиях? – возразил я, вспомнив слова жены известного писателя, живущего ныне на Западе. Майя, так ее зовут, находилась в Москве по личным делам, мы встретились с нею в квартире дочери бывшего лидера советского государства, которого уже почти три десятка лет нет в живых. Не стану называть фамилий моих собеседниц, они слишком хорошо известны, я же в нашем разговоре не спросил их согласия на это. Так вот, они дружно возлагали надежды, связанные с будущим страны, на молодежь, проявившую себя и в деловой жизни, и в период недавнего путча.

– Да, я знаком с такими, – согласился Илья. И тут же добавил: – Знаете, к чему они стремятся? Сколотить хороший капитал и – мотануть на Запад.

Способствовало ли происходившее тогда в СССР укреплению правопорядка? Создаются ли необходимые предпосылки к восстановлению и развитию экономики? Почти все, с кем мне довелось говорить на эту тему, были единодушны в утверждении: пока время теряется попусту.

Вот, например, как оценивал ситуацию Николай Некрасов:

– Мы всегда и везде опаздываем, – с горечью говорил он в телефонную трубку. – Понимаешь, положение страны сегодня противоположно всей Европе: там стирают границы, вводят единые деньги, снимают таможенные барьеры… А мы разбегаемся в разные стороны и считаем, что в этом заключается независимость.

Настороженность звучала и в словах в целом оптимистично настроенного Марка Розовского.

– Конечно, положение сложное. Силы, готовившие путч, живы, хотя и подобрали когти. Знаешь, раненый зверь в своей агонии может быть страшен. Наивно думать, что 18 миллионов коммунистов сгинули без следа. Возможна агония режима. Я не исключаю самых разных ее форм – и террористические акты тоже. Сейчас самое главное – передышка. Я бы сказал, что по-настоящему перестройка началась лишь 21 августа. До этого все саботировалось коммунистами – они, например, делали все, чтобы Москва задохнулась без продовольствия. Я часто езжу по стране. Веришь – вся страна сегодня живет лучше, чем Москва.

Николай Лавров, высказывая свои опасения, был более конкретен:

– Эйфория первых послепутчевых дней прошла. Повседневная жизнь берет свое, и сегодня уже ясно: если в течение двух-трех месяцев на полках не появятся продукты, народ не поймет, что именно сейчас то время, когда надо потуже затянуть пояса и терпеть, то есть пойти на то, к чему всегда призывали советские власти. Ведь только теперь впервые забрезжил свет в конце туннеля. Но люди вконец измучены, и в массе своей такой призыв не примут.

Вот если бы появились продукты, они поверили бы – есть стимул работать. Неважно, где взять деньги – продажей ли неприкосновенного запаса золота, территорий ли… Что нам эти Курилы, голодными смотреть на них и знать, что они наши? Вон на рынке мясо уже 80 рублей килограмм, а того и гляди, будет 160… Кто же его сможет купить?

– Ну, хорошо, продадут какие-то земли… Так территория ведь – не шагреневая кожа, она не растягивается бесконечно! И золотой запас, говорят, уже на исходе…

– Главное, заставить людей поверить! – упрямо повторил Лавров.

А вот комментарий студенток. Ира и Вера:

– Настроение у наших сверстников – беспросветная тьма.

Какая это демократия – болтовня сплошная! Нужно немедленно ввести в полной мере частную собственность – тогда люди будут работать. Все ужасно надоело. После путча первые дни была какая-то надежда, люди стали прислушиваться к призывам сверху… А сейчас – все, как было до него. Я три дня слушала правительственные дебаты, – заключила Ирочка, – и бросила. Они все обсуждают, кто где был эти три дня.

– Болтовня! – жестко повторила за нею сестра. – Такое ощущение, что тебя надурили…

И ведь действительно так, заметил наш собкор в Москве Валерий Бегишев, когда я передал ему этот разговор. Вот рассуди, что они делают. Автомобили делят! Расформировали базу ЦК КПСС – сотни машин освободились. Ну, спросили бы народ – кому нужнее? Ведь у нас больницы без машин, детские сады, таксопарки… Все подобрала под себя новая номенклатура! Отданы машины Совету Министров России и ее Верховному Совету.

А что с продовольствием? Кому об этом лучше знать, как не работнице продовольственного магазина – и я привожу ее рассказ:

– Существует ведь где-то еда. Я не говорю о той, что растаскивается в пути – как было с помощью Чернобылю. Под Москвой стоят неразгруженные вагоны – некому работать. Набирают студентов, приходят ребята, начинают таскать ящики – и вдруг, невесть откуда, появляются здоровые спортивного вида мужики: вам, говорят, сколько здесь платят? Двадцать рублей? Вот вам тридцать – и убирайтесь отсюда, чтобы духу вашего здесь не было. Это мне моя племянница рассказывала – она была среди этих студентов.

Или возьмите наши кооперативы. Это же на 80 процентов спекулянты! Закупают товар в государственных магазинах и перепродают его по тройной цене. На прошлой неделе у нас в магазине продавался ликер “Вишенка” – по 7 рублей бутылка. Раскупили мгновенно. А сегодня он в кооперативных лотках по 50 рублей! Если бы я взяла себе ящик ликера и перепродала его – меня тут же арестовали бы. А им – можно. Или еще пример: в нашем же магазине раскупают муку, как только появится, опять же по госцене. И мясо – добавив мяснику “на лапу”. Напекут из нее пирожков и продают втридорога! Нет, чтобы договор с совхозом заключить…

– Так ведь они же вкладывают свой труд в эти пирожки! – попытался возразить ей я.

– Чего там…

Мое замечание повисло в воздухе.

Рясной картину происходящего описывал более масштабно. И – более зловеще:

– Республики размежевываются, все хозяйственные и экономические связи разорваны. Знаешь, чем это кончится? Огромным витком инфляции. И большим голодом. Вот тогда народ снова выйдет на улицы – но уже по-серьезному.

Эмоциональный подход в оценке стоящих перед страной проблем в комментарии Юрия Субботина отступал на второй план – со мной говорил аналитик.

– Конечно, – говорил он, перекладывая высокие стопки только что положенных ему помощницей на стол телетайпных сводок, – сейчас проявляется ряд негативных последствий путча. Происходит смена власти, перестройка управления – и затормозились те реально действовавшие уже процессы восстановления экономики, которые успели сложиться к середине этого года… Плюс ко всему еще идет безостановочный митинговый процесс.

Знаете, есть такая наука – теория катастроф. Она учит – любая перестройка системы после мгновенного положительного эффекта автоматически дает и эффект негативный. Потом все снова идет на повышение положительных показателей, и если в основу заложен правильный расчет – то эффект будет весьма существенным. И я верю в правильность нашего расчета. К тому же я люблю свою страну и верю в нее, в ее людей, – позволил себе эмоциональную ноту Субботин, завершая этот тезис.

Любопытно, что такой, казалось бы, далекий от Субботина человек – и по философии, и по жизненному опыту – как писатель Битов, в этом оказался с ним полностью солидарен.

– Мой оптимизм, – внушал он мне, – базируется только на ощущении чувств и эмоций людей, возникшем у меня в эти три дня. Только на нем! Все остальное, – после некоторого раздумья добавил он, – быстро приводит в уныние. Представляешь, прозаседав столько дней (он говорил о недавно закончившейся сессии Верховного Совета СССР), разошлись, не приняв ни одного закона – ни о земле, ни о собственности, ни о свободе выезда…

Таким образом, мы по-прежнему остаемся беззаконным обществом. А без законов я не вижу никакого продвижения. Права людей по-прежнему не охраняются. И еще, говоря о людях, – нельзя постоянно жить с ощущением, что на нас может кто-то напасть. А в нас это еще есть. Надо полностью разоружиться – уже сейчас. Выбросить к черту все эти смертельные игрушки!

Разговор наш состоялся перед самым моим отъездом из Москвы – недели за две до инициативы Буша, поддержанной Горбачевым о взаимном сокращении стратегических видов вооружения. Слушая выступления того и другого, я вспомнил Битова. Вот когда слова писателя, едва он успел произнести их, стали пророческими.

Неожиданно единодушной оказалась реакция моих собеседников на вопрос – нужна ли стране помощь Запада?

– Самим нам не справиться, это уже ясно! – почти не задумываясь, ответил Розовский. – Но, – тут же добавил он, – любые подарки вредны. Нам следует немедленно открыть все наши границы, предоставить все возможности для ведения у нас зарубежного бизнеса, для создания совместных предприятий. Если нужно, продавать землю – так делают во всем мире, и слова о том, что нельзя этого дозволять – псевдопатриотические. Прямая же помощь нужна тоже, но очень ограниченная и временная: все сгниет, попадет не в те руки. Главная беда в том, что у нас нет сегодня профессионалов. Мы действительно должны учиться заново, причем самым элементарным законам хозяйствования. И мы научимся им! Ты же помнишь, я – оптимист!

Лавров. Он в нашей беседе не исключил необходимости “подарков”, как выразился Розовский, денежных прежде всего:

– Валютный приток помог бы нам увеличить социальные пособия – пенсионерам, многодетным матерям… Срочно необходима индексация цен – она же без валютной помощи сегодня просто нереальна. Ну и, конечно, валюта для закупки еды…

– А как ее распределять? При коррумпированных структурах и их неповоротливости мало что дойдет по прямому назначению, – вспомнил я совсем недавний опыт подобной помощи.

– Да, но ведь тогда распределявший эту помощь центр составляли коммунисты – они были у власти!

– А что демократы? Только что Ельцин подписал указ, вменяющий функции законодательной власти Совету Министров республики. А как же парламент? Про Ельцина у вас рассказывают анекдот. Он заявляет на пресс-конференции: ”У нас теперь в стране только свободная печать. Несвободные газеты мы запретили”. Шутка вроде бы. Но ведь невозможная в правовом государстве, – возразил я, чувствуя себя действительно некоторым образом шокированным непоследовательностью новых российских лидеров.

– Да, они делают ошибки и будут их делать. Потому что они учатся. Демократии в стране никогда не было! И все, в конечном счете, кончится хорошо – не может не кончиться! Вопрос только – за какой срок. И – с кровью или без нее.

Мне думалось – раз путч прошел бескровно, так будет и дальше. Но вот приходят нелепые решения демократов, бесконечное топтание на месте – и начинаешь сомневаться… И если до нового года положение не изменится, а без помощи Запада, повторяю, изменить ничего невозможно – можно ждать страшной катастрофы. Навалится суровый голод, массы будут искать, на ком выместить свое недовольство, – и первыми под рукой окажутся демократы.

Несколько по-иному представлял себе помощь Запада Рясной:

– В России 300 миллионов человек. Что же, весь Запад будет работать на Советский Союз, дабы одевать его и кормить?

– Но пример плана Маршалла… – хотел было заметить я…

Володя не дал мне договорить:

– Во-первых, вся Европа меньше Союза. А, во-вторых, – у нас же немедленно все разворуют!

– Так что же делать? – этот вопрос я последовательно задавал своим собеседникам все десять дней. Задал я его и сейчас.

– Только инвестиции. И не в еду или шмотки – но в заводы и фабрики, в современную технологию. А работать наши люди все же могут – если им будут нормально платить, как на Западе, 50–70 процентов от расходов на производство. А не так, как у нас – 10. А то и 5… Тогда и воровать не надо, и держаться будет рабочий за свое место. Наши рабочие не хуже американских, народ работать не разучился. Просто сейчас – не за что…

Володя помолчал. А потом добавил:

– Если все же будет взрыв, то этой зимой. Месяца через три-четыре, когда жрать будет нечего.

– А если обойдется?

– Если обойдется в этот раз – может случиться года через три-четыре. А раньше ушло бы все десять. Но сейчас все быстрее развивается…

О неэффективности прямой продовольственной помощи говорил мне и Юрий Субботин.

– Нужна интенсивная приватизация собственности и прямое инвестирование западного капитала в глубинные структуры хозяйства. И как следствие этого – конвертируемость рубля. Только такая программа даст нам возможность выйти на рынок ценных бумаг, т. е. работать на рынок в системе фондовых бирж. Что касается сроков – если основываться на разработках аппарата Силаева, а они выглядят достаточно квалифицированными, – внутренняя конвертируемость рубля может быть достигнута уже к концу этого года. А к середине 93-го – и внешняя.

Не оспаривая в целом эту концепцию, Битов настаивал на невозможности управиться с проблемами самим. При этом он даже не имел в виду западные деньги, хотя и не отрицал такой необходимости:

– Учителя – вот кто нам сегодня нужен! Чтобы люди, которые состояли бы при такой помощи, не просто следили за распределением ее, но учили, как ею пользоваться с максимальным эффектом. Нужно большое количество западных специалистов – пусть часть средств пойдет на их содержание, это окупится.

– Так не могут же они оставаться здесь всю жизнь? – недоумевал я.

– И не надо! Нам не нужны миссионеры. В наших людях жива ностальгия по логичной и плодотворной деятельности. И с каждым десантом ваших специалистов эффект оказываемой Западом помощи будет все очевиднее.

Люди. Этот вопрос, с кем бы ни довелось мне беседовать в те дни, обычно оставался за кадром: испытав горечь разочарования в навязанном им сверху очередном эксперименте, называемом “перестройка”, протянувшемся на пять лет хозяйственной разрухи и завершившемся государственным переворотом, – чувствуют ли себя люди способными сделать новый рывок, который наверняка потребует от них новых и немалых жертв? И еще: смогут ли они, выросшие в реалиях тоталитарной системы, соответствовать правовому парламентарному обществу, которое сегодня призывает строить услышанная, наконец, интеллигенция страны и, следом за нею, их новые лидеры?

Я и сегодня не уверен, что знаю ответ на этот вопрос. Все же не следует забывать, что история еще пишется, и главные ее участники живы; при этом в их число включились миллионы, никогда, я подчеркиваю это обстоятельство – никогда! – на протяжении всей своей жизни не имевшие даже самого ограниченного опыта демократии, свободы, плюрализма…

* * *

Десять дней – такие короткие… и такие длинные. Пытаясь задремать, ты опустил шторку иллюминатора – прямо в него ярко светило дневное солнце, ты откинул назад спинку кресла и прикрыл глаза.

И вспомнил читанный много лет назад фантастический роман забытого тобою автора. Его герой последовательно перемещался из обычного, своего, в параллельные миры, – число которых оказывалось бесконечно.

Начиналось же действие в Москве, со всеми присущими шестидесятым годам реалиями. Герой всегда оставался самим собой, но, по мере перемещений и удаления его от своего мира, что-то менялось. В ближайших измерениях – чуть-чуть. Например, памятник Пушкину оказывался на другой стороне улицы. Или на месте пивного бара обнаруживался кинотеатр. По мере удаления перемены становились существеннее, и вот уже оказывалось, что имя героя другое, и возраст его иной, Москва уже не Москва, и власть в стране принадлежит лидерам какой-то неведомой герою партии. Да и страна уже называется по-иному…

Ты читал этот роман – ну, лет двадцать назад, может, чуть больше. И сейчас в твоей памяти мелькали картины, наполнившие эти десять дней. Пустой цоколь памятника Дзержинскому… Широкая, не по-западному, улица – не Горького, но Тверская… Незнакомое тебе огромное белое здание на набережной с развевающимся над ним российским стягом. Обожженный остов автобуса у здания бывшего Музея революции – символ остро осознанного состояния: да – мы люди! И сами они.

Те, что в преддверии августовских дней оформляли на псковском заводе заказ на четверть миллиона наручников – и те, что, взявшись за руки, встали на пути танковых колонн… Ссутулившиеся фигуры в нескончаемой очереди у дверей закрытого продовольственного магазина – и сотни юношей, поднявших над головами конверты с дисками английской рок-звезды: она сама подписывала их сегодня у порога новоарбатского магазина грампластинок.

И еще пятеро – на перекрестке Садового кольца и Самотечной улицы… Выжил ли тот парнишка?

– Дядя Саша, да вы что? – у них же оружие!

1991 г.

* * *

В один из последующих моих приездов в Москву провели мы совершенно замечательный день с Борисом Мессерером и Беллой Ахмадулиной – с воспоминаниями об этом дне познакомились вскоре читатели „Панорамы“, а некоторое время спустя они вошли в сборник – в главу, названную…