Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга первая"

Московский смог

– Вот, взгляни, – убеждал меня Мессерер, – разве это плохо? Это было совсем неплохо, и даже хорошо: новостройки, внешне выделявшиеся не только свежевыкрашенными фасадами, но и необычной для Москвы, какой я знал её и какой помнил много лет, архитектурой жилых кварталов.

К этому дню я уже находился некоторое время в Москве и уже снова помнил, что есть такой транспорт – троллейбус, что существует репертуарный театр и что творог может быть похожим на творог. Монолог же Бориса Мессерера был вызван нашим с ним спором по поводу некоторых реалий нового облика города: меня решительно не устраивали кованые монументы, там и сям вонзившиеся хищными металлическими шпилями в московское небо.

В небо, и без того немало страдающее от климатических перемен и миазмов, источаемых теплоэнергоцентралями и химическими предприятиями, остающимися в черте города, а еще больше от беспощадно ядовитых выбросов, извергаемых автомобильными моторами. Борис же, сам видный художник, больше, как мне казалось, из корпоративной солидарности защищал творения Зураба Церетели, автора этих монументов. (Москвичи утверждают, что личная дружба того с московским мэром Лужковым, теперь уже бывшим, и привела к критическим и, скорее всего, долговечным изменениям в привычном силуэте города. Хотя, кто знает! – добавим теперь…)

Спор наш с художником начался в перерыве деловой встречи: заседало правление Всероссийского культурного фонда Булата Окуджавы. В повестке дня было и мое сообщение о нашем, Всеамериканском фонде. Разумеется, оно было не единственным: вдова поэта Ольга Владимировна Окуджава – она председательствует во Всероссийском фонде… писатель и публицист Анатолий Приставкин… замечательный актер театра и кино Михаил Глузский… Белла Ахмадулина и ее супруг Борис Мессерер…

– Господи! – хочется воскликнуть здесь, – ведь троих из них, названных в этих строчках, сегодня уже нет. За ними выступал руководитель корпорации, обещая частично финансировать проект строительства дома на Старом Арбате – там со временем разместится фонд памяти Булата, под дом уже выделена земля*, выступала на встрече и архитектор этого района столицы…

Присутствовал там и член правления фонда Егор Гайдар – сегодня он больше отмалчивался, но преклонение потомка революционного писателя перед Поэтом при жизни Булата Шалвовича (чье творчество объективно работало на разрушение идеалов, исповедуемых дедом Егора) – а теперь перед его памятью, общеизвестно и вполне искренне.

Светлая память им обоим, приходится добавить здесь…

И вот теперь, спустя несколько дней, мы ехали по московским улицам. Белла – впереди, рядом с водителем, изредка оборачивалась к нам с какими-то замечаниями к монологу Бориса. Однажды уже сказав, что ничего не имею против новостроек, даже и необычного, на мой взгляд, облика – если люди, которые готовятся вселиться в них, или уже вселились, будут жить лучше, чем прежде, – всматривался я в мелькающие за стеклом кварталы города.

Многие улицы я уже не узнавал – и не потому, что за минувшие четверть века забыл их: просто они стали другими.

А между тем, навстречу и следом за нами протянулись вереницы автомобилей, создающих бесконечные пробки у светофоров и въездов в туннели. Между прочим, меня всегда, когда я оказываюсь в Москве, занимает вопрос – почему туннели здесь строят вдвое уже улиц, которые они соединяют? Ну, действительно, почему?

«Волги», «Москвичи», «Жигули»… Множество «иномарок» – этим словом обозначают все, что не создано в России – «Мерседесы», «БМВ», «Фиаты», «Хонды», «Ауди». Затертые джипами благородного происхождения – «Ренжроверами», «Чероки» и «Тойотами», – попадались их дальние родственники российского производства: уродцы на четырех колесах упрямо тарахтели моторами, измученными низкосортным бензином и, как бы в отместку своим создателям, выплевывали из чрева дрянь – смешанную с городским воздухом, ее, казалось, можно было пощупать рукой.

Москвичи этим дышат и, кажется, уже перестали замечать, что с воздухом что-то не так… Хотя, что сказать: посетив в военные годы Россию, Черчилль заметил: «Людей, которые зимой на улицах едят мороженое, победить нельзя!». А московский смог – это уж точно не сливочный пломбир в шоколаде.

…В общем, немного, больше для проформы, мы поспорили с Борисом по поводу архитектурных изысков московского мэра и перешли к другим темам.

А еще раз мы не сошлись с ним во мнениях спустя неделю. Режиссер Савва Кулиш, старинный друг Бориса, позвал нас на просмотр двух только что завершенных в работе лент. Это вполне совпадало с моими планами – там же, в Доме кино на Васильевской, мы условились в этот вечер встретиться с Леночкой Кореневой. Забегая вперед, скажу, что ее «приветы» американским друзьям заняли потом почти все пространство опустевшего за эти дни весьма вместительного чемодана, с которым я приехал в Москву – разумеется, и тогда не пустовавшего. Зато эти подарки помогли мне по возвращении в Лос-Анджелес восстановить некоторые, уже было утраченные с отъездом отсюда Кореневой, дружеские связи – так что спасибо ей за эту нагрузку.

Итак, о фильмах. Первый, увиденный нами, – о репетиции, вернее, о многих репетициях парада ветеранов войны 1941-45 годов, заслуживает особого разговора. Не потому, что фильм я посчитал выдающимся или что ему суждено стать явлением в российском документальном кинематографе: просто он поможет мне коснуться темы, которую условно я бы обозначил формулой «соотношения кинодокумента и объекта, давшего ему повод». К этой теме я вернусь чуть позже. Хотя не могу здесь не процитировать фразу, произнесенную, кажется, в закадровом тексте и для меня ставшую знаковой в концепции всей ленты: «Старость – это прекрасно. Жаль только, что она проходит…»

Второй фильм был полностью посвящен кончине Окуджавы: вернее, тому, что за ней следовало. Привоз, а правильнее сказать, прилет тела Поэта из Парижа, где его не стало, в Москву… Отпевание… Прощание… Похороны… Кадры следовали за кадрами – большей частью совершенно статичные. Временами мне казалось, что я рассматриваю альбом с фотографиями – скорбными свидетельствами этих скорбных дней. На экране возникали и замирали фигуры и лица, многие из них были хорошо мне знакомы по жизни, и оттого ощущение, что я листаю страницы фотоальбома, усиливалось.

Это не был сюжетный фильм, в нем не было истории, но присутствовала сама История – и мне режиссерское решение казалось здесь вполне уместным. Не то – Борису: именно из-за отсутствия определенного сюжета он счел фильм неудачным.

Все, что я готовлюсь рассказать, прервав тему “кино”, не содержит остросюжетной интриги: читателю, ожидающему чего-то подобного, лучше здесь и остановиться. Нам же на некоторое время, чуть позже, предстоит вернуться в Лос-Анджелес.

А пока…

Мои родные живут во Владимире – три бабы, три поколения. Живут трудно, очень трудно: картошка на зиму со своего участка, иначе зиму не протянешь, две мизерные зарплаты, младшая – болезненная девочка-подросток, ее я, пользуясь старыми связями, время от времени устраиваю на лечение. Разумеется, и старшим помогаю – как могу. Одна из них постоянно пишет для «Панорамы», ее очерки нелицеприятны, в них есть все – нужда, СПИД, коррумпированные власти и криминальные предприниматели, детская проституция… Они, эти три женщины, приезжали в Москву повидаться со мной – подтянутые, прилично одетые, с пристойными манерами. И просили достать им контрамарки в театр Марка Розовского – на билеты им втроем все же не потянуть.

Москвичи – что и говорить, никак не более убоги. И таких, кажется, большинство. Не нам, давним эмигрантам, учить россиян патриотизму. Жизнь там очень непроста и, если позволено так выразиться, многослойна – что могу свидетельствовать лично после визита почти месячной длительности. Я видел и бабушек, продававших с рук остатки семейных сервизов, и новостройки с вывесками по всему фасаду – «Элитные квартиры». При всем этом существуют устоявшиеся понятия: справедливо и несправедливо.

Продолжая разговор о показанных на фестивале фильмах, я думаю именно об этом…

Я не отношу себя к тем, кто готов утверждать, что в документальном кино уже нечего делать после Дзиги Вертова.

Оно развивается по своим канонам, находит новые пути и новые методы, и в числе их не последнее место занимают и селективность, и символика. Даже становятся допустимы постановочные сцены, если они работают на идею фильма. И поскольку этим методом, как мне показалось, авторы некоторых сюжетов явно не брезговали, мне искренне хочется понять причины. Форсировать крик отчаяния? Мол, люди, посмотрите, что в нашей стране происходит!!! Ну не сублимированная же нелюбовь к ней – хотя такое тоже случается… Конечно, на расстоянии любить проще: там вот поживи – тогда люби! Может быть, может быть…

Наконец, кто-то из зрителей, как бы услышав мою мысль, спрашивает – а все ли кадры документальны? И еще: что в свою очередь гости думают об американском документальном кино? Отвечая на второй вопрос, один из них (кажется, самый молодой) доброжелательно сообщает, что при всех очевидных преимуществах российского метода и в американском документальном кино попадаются стоящие фильмы. Правда – не часто.

Кто-то из зрителей аплодирует этому тезису, большая часть молча пропускает его мимо ушей.

Может, и правда, думаю я в эти минуты, здесь у бесспорно талантливого кинематографиста срабатывает пресловутый комплекс неполноценности? Мне приходилось слышать утверждение, что его вирусом заражена определенная часть жителей постсоветского пространства – и такое объяснение нередко предлагается, чтобы как-то понять, например, феномен невероятной самоуверенности, для которой не обязательно существуют достаточные основания. Или комплекс “любви-ненависти”: его испытывает значительная часть российского общества по отношению к Америке. Хотя – и вообще к Западу, но к Америке особенно.

Любовь – это еще и когда хочется быть похожим на объект обожания. Российское телевидение – хороший пример: не очень талантливые мальчики и девочки беспомощно двигаются в кадрах музыкальных клипов, пытаясь подражать пластичным американским неграм; бесконечные мыльные оперы; реклама, своей назойливостью превосходящая привычную нам, – плюс профессиональная несостоятельность большинства ее творцов.

А также – расплодившиеся клубы, дискотеки, “супермаркеты” (даже если это крохотные продуктовые магазинчики, где прилавки с сомнительного происхождения ветчиной и копченой рыбой – нередко “второй свежести” – соседствуют с дверными замками, домашними тапочками и велосипедами); и англицированные названия частных фирм, даже когда профиль их деятельности – вывоз нечистот со столичных рынков и ярмарок. Во всем этом заметно желание заявить: вообще-то мы такие же, как вы! И даже в чем-то лучше. Опять же, не забывайте – “наша духовность”…

И рядом – стремление винить во всех своих неудачах и бедах ту же Америку. Я отчаялся переспорить далеко не глупых и вполне интеллигентных москвичей, утверждающих, что вся помощь Соединенных Штатов сводилась и сводится к желанию высосать из России последние соки, превратить ее в страну Третьего мира. Что уж говорить об остальной части народонаселения… Вот и готово объяснение живучей тяги людей к руководству, которое “страну в обиду не даст”. А такое руководство ждать себя долго, как правило, не заставляет.

* * *

Как-то далеко за полночь, коротая время до сна, я, почти не глядя, механически нажимал кнопки на пультике управления телевизором. Нормально и даже привычно – и у нас не всегда и не сразу найдешь, на чем остановиться глазу – то же и здесь, в Москве… Экран мелькал, менялись каналы:…на эстраде маршируют длинноногие девочки в усыпанных блестками мини-юбочках… мальчики, обтянутые плотными трико, отчего только и можно заключить, что это все же мальчики – так называемая «подтанцовка», хореограф с ними рядом не стоял…

Кривляющиеся пацаны, вызывающе неряшливо одетые в балахонистые штаны и куртки, бейсбольные, козырьками назад кепочки – неумелая калька с американских негритянских рэп-групп, солист прикрывает под терзающую уши «попсу» ладошкой с растопыренными пальцами причинное место – «как Майкл Джексон»… Задорнов… симпатяги «менты»… Задорнов… Басков… Жванецкий… снова Задорнов… И много рекламы.

…А вот рождественские службы в храмах, торжественные и благочинные – с присутствием высших правительственных и городских чинов. Вот – из студии проповедует молодой попик, упитанный, скудная бороденка, глазки хитры, боюсь заметить, не по-церковному блудливы… Может, это мне так увиделось после знакомства с соответствующими публикациями в местной прессе. Тогда пусть меня простит его приход… И снова – бесконечные сериалы, с убийствами, с потрясающими каскадерскими трюками – на зависть Голливуду, правда, тому, 30-х годов. Но и Николсон в последних кадрах «Шайнинг». Жаль, пропустил фильм.

Стоп: интервью с Леночкой Кореневой. Она уже десятый год снова живет в Москве, активно снимается, работает в театре, чего, к сожалению, – потому что она очень талантливая и незаурядная актриса, – не случилось за предшествующие годы, проведенные ею после недолгого замужества, в Америке. Я насторожился, услышав вопрос интервьюера: «Где же все-таки лучше?». Не ей лично, а вообще – где лучше? Знаете, что она ответила? «В России хорошо отдыхать от Америки. А в Америке – от России».

Умничка… Для первой части утверждения у нее определенно были основания: во многих случаях я близко наблюдал за перипетиями ее жизни в Штатах – в Нью-Йорке, у нас в Лос-Анджелесе. Мне же после недавних визитов в Москву ближе вторая часть ее ответа.

В этой связи все же вспомню несколько событий, в которых мне довелось участвовать в качестве гостя. Но сначала – это.

С Леночкой мы видимся достаточно регулярно – не было случая, чтобы, когда я оказываюсь в Москве, мы, как минимум, не перезвонились бы, а то, если удается, и забегаем пообедать в ресторан Дома кино – мы оба его любим: и за то, что вкусно, и за то, что недорого. И вот как-то после обеда ей потребовалось что-то купить для дома на Тишинке: там, где когда-то на рынке я покупал сыну свежий крестьянский творог. Теперь здесь подземный универмаг с примыкающим к нему базаром, маленьким не по-московски и, кажется, очень дорогим – во всяком случае, он всегда пуст.

Леночка задержалась у прилавка с бакалеей, а я бродил по залу с коляской в поисках какой-то бытовой химии и разглядывал полки и установленные в зале вешалки с одеждой, не глядя бросал в коляску клей и еще прочую хозяйственную чепуху. Дождавшись Леночку, я катил следом за ней к кассам свою тележку и вдруг заметил, что продавцы провожают меня то ли изумленными, то ли восхищенными взглядами.

Только подойдя к кассе, я обнаружил в «своей» тележке огромную охапку галстуков, продажа которых, оплати я их, могла бы, наверное, составить дневную выручку магазину. По невниманию, я подхватил запас товара, привезенный для раскладки по полкам. Бывает же! – смеялись мы потом…

Случилось это как раз, наверное, тогда, когда я останавливался в квартире Павла Лунгина, что на Новом Арбате и Садовом кольце – вот и нужны мне были хозяйственные причиндалы. А Паша в те дни жил у меня в Лос-Анджелесе, что было чистым совпадением: честное слово, мы не сговаривались, так уж вдруг случилось – ему приспело быть в наших краях, а я оказался в Москве.

А год спустя, или даже два, мне кто-то говорит:

– Ты читал новую книгу Кореневой? Там и про тебя, и про гостевание у тебя в Калифорнии московских друзей.

– Нет, – говорю, – не читал.

Теперь прочитал, и вот что там было. Вот и самое место привести эти главки, разумеется, с разрешения автора, как небольшое отступление.

Заодно, подумал я здесь, почему бы не дать отдохнуть читателю, а с ним – и сам переведу дух.

Итак: Елена КОРЕНЕВА,

«Нет – Ленка»

…«САША П.

Ловлю себя на мысли, что те, о ком вспоминаю с радостью и любовью, как правило, люди, дававшие мне в разных обстоятельствах ночлег. Для жизни в эмиграции это типичная ситуация – не когда дают ночлег, а когда в нем нуждаешься. Стояла я как-то в Лос-Анджелесе на дороге возле телефона-автомата и листала свою записную книжку, потом судорожно набирала номера – один, другой… У моих ног – чемодан с вещами. Я, ежась при мысли о скором наступлении темноты, поглядывала на небо, а места, где переночевать, так и не находила. Те, кому стоило звонить, – отсутствовали или не снимали трубку, кто-то вежливо извинялся, что не вовремя, а к другим было просто неприлично обращаться с такой просьбой.

И вот наконец во мне забрезжила надежда – “Сашенька, какое счастье, что тебя застала! Я поругалась с Марусей, у которой гостила, пришлось собрать чемодан и уйти из ее дома… короче, моя новая квартира, которую я сняла, освободится только через неделю, мне негде сегодня ночевать… ты бы не мог…”

Не дав мне договорить, раздался отеческий смешок: “Леночка, девочка моя, пока я жив, ты на улице ночевать не будешь! Я сейчас за тобой приеду, ты у какого стоишь автомата?”

В доме у Саши Половца я часто бывала. Здесь встречала Савелия Крамарова, которого никогда не знала в Москве. Савелий дружил с Сашей, приходил к нему париться в сауне. Здесь устраивались вечера и ужины, переходящие в завтраки и обеды, для своих. На стене было развешано огромное количество фотографий – Белла Ахмадулина и Боря Мессерер, Вася Аксенов, Илья Баскин, московские актеры, писатели в эмиграции, здесь была фотография Сашиного взрослого сына, моя фотография… и многие, многие другие. Саша познакомил меня в Лос-Анджелесе с Булатом Окуджавой и его женой Олей, когда они приезжали в Америку, и, если не ошибаюсь, Саша помогал организовать лечение Булата Шалвовича. Помню, мы бродили по Родео-драйв, и Саша снимал нас на видео. Саша по профессии литератор, организовал вместе со своим другом, актером Ильей Баскиным, издание русскоязычной газеты-альманаха “Панорама”. Пожалуй, это лучшая газета на русском, выходящая в США, и я там печаталась!

Как-то он предложил мне написать что-нибудь об Анатолии Васильевиче Эфросе. Я до сих пор тайно горжусь, что внесла свою лепту в “эфросиану” на том побережье, назвав статью “В поисках автора”. В его доме было тепло, роскошно и по-свойски: много места, стены обшиты деревом, в гостиной бар с множеством напитков, холодильник всегда забит чем-нибудь вкусненьким, во дворе – бассейн с ярко-голубой водой, сауна – одним словом, настоящая берлога для русских медведей – зашел и сосешь лапу, пока не накопишь новых сил, чтобы выйти в „американские люди».

Конечно, у Саши сложная личная история, которая не ограничивается описанием его домашнего «рая», но так как он является пишущим человеком, то ему и решать – что поведать о себе миру.

Когда он приезжает в Москву, всегда звонит, даже предлагает ночлег – на всякий случай: “Я тут, в Матвеевском, воздух чистый, хочешь, приезжай, подышишь!”

…Вчером я попала в шумную компанию, где встретила всех москвичей – Наташку Негоду, ее подругу-художницу, рыжеволосую Жужу, супруга Жужи – Сергея Ливнева, Павла Лунгина, заехавшего в Калифорнию из Мексики и направляющегося в Москву, познакомилась с новым поколением русских, живущих в Лос-Анджелесе. Ничего себе ребята – все или успешно работают в Голливуде, или вот-вот собираются.

Позавидовала – когда-то здесь можно было киношников по пальцам сосчитать, а актрис всего три – Андрейченко, Негода и я – три березки среди вражеских пальм. А эти – новые американцы. Красивые, черт побери, амбициозные – жуть! К ночи, заведенные красным вином и барбекью, русские по старой бродяжьей привычке перекочевали в дом к… Саше Половцу! Сам хозяин в это время находился в Москве.

Ну, как всегда – Сашин дом – “странноприимный дом” эмиграции. Сидели возле бассейна на улице и болтали. Когда стало холодать, полезли по шкафам в поисках теплых кофт, свитеров и пледов. Одевшись во все “от Половца”, выпили за гостеприимного хозяина и его теплый гардероб»…

Если не ошибаюсь в тот же приезд в Москву было и такое. Московское издательство только что выпустило мой новый сборник, и надо же было так случиться, что в том же издательстве, и в те же дни, вышла книга Кореневой – отрывок из неё представлен выше. «Книгу – в массы» – нормальный лозунг и естественное желание издателя поскольку это – главное условие его процветания. «Массы» же в этот раз ждали нашего с Леночкой совместного творческого выступления с нашими книгами в странное время – к 10 часам вечера – и в странном месте со входом в помещение с пустынного и тёмного в эти часы двора. Ведущие в него двери не имели вывески – по крайне мере те, через которые нас провели в прихожую.

Рядом с вертикальной вешалкой, на которую встретивший нас служитель, в джинсах и плотно облегавшей впечатляющий торс водолазкой, поместил наши плащи, стоял стол, уставленный аппетитными бутербродами с сыром, колбасой, нарезаной селедкой и солеными огурцами. В центре этой гастрономической роскоши стояла початая бутылка водки с окружавшими ее наполненными рюмками. Мы с Леной присели на лавку, ожидая следующих событий, отказавшись поначалу от угощения, зато наш провожатый и водитель издательской машины, доставившие нас сюда, с видимым усердием склонились над столом и до-о-олго от него не отходили.

Долго – это, наверное, показалось нам, но не им – мы же ждали дальнейших событий. Зацепили и мы по кусочку сыра… Спустя примерно полчаса, на ходу застегивая жилетку смокинга и поправляя красный галстук-бабочку, к нам подошел человек, в котором россияне узнали бы известного (если не знаменитого) телеведущего и назвали бы его имя. Церемонно раскланявшись, «смокинг», как я его мысленно стал называть, пожал нам руки и предупредил, что сейчас мы будем приглашены в зал. Зал? Не было похоже, что за внутренней дверью может оказаться что-то похожее на зал.

Скоро, однако, выяснилось, что может: прихожая оказалась лишь пятачком, отгороженным капитальной стеной от анфилады следующих за ней комнат. Первая из них и могла бы по размеру сойти за зал небольшого театра, если бы позади нескольких десятков стульев не стоял дли-и-инный стол – с бутербродами, на этот раз с черной икрой, и прикрытыми салфетками тарелками, рядом стояли ведрышки с охлажденным шампанским. В общем, «…во льду зеленела бутылка вина» и всё такое, – позволяю себе замечательную цитату, – уж очень похоже!

На небольшом подиуме стояли два стула и между ними – журнальный столик. Мы присели на стулья, следуя приглашению элегантно одетой девушки, проводившей нас к подиуму. Следом вошел представитель издательства с пачками наших книг, дышащими типографской краской, и разложил их на столике двумя стопками. Мы Леночкой переглянулись – дальше-то что? Спустя минут десять, как-то сразу, помещение стало наполняться – из двери в дальнем углу одна за другой неторопливо входили вроде просто, но с очевидным изыском, одетые молодые женщины – числом, наверное двадцать, может, чуть меньше.

Громко переговариваясь, они заняли стулья, стоящие по сторонам стола и перед ним, – ближе к подиуму. Следом вошел мужчина в смокинге, встал рядом с нами, по очереди представил нас, после чего передал «трибуну» нашему провожатому. Тот в нескольких словах рассказал о содержании книг, наговорил о нас много хороших слов и поднял над головой книгу Леночки. Ей и досталось первой говорить и зачитывать отрывок из книги. Спустя примерно час от начала, когда мы оба отговорили своё и ответили на вопросы, нам вежливо поаплодировали, дамы стали подходить к подиуму.

Они брали со столика книги, иногда по две – «для подруги», – такое объяснение нас вполне устраивало, мы ставили автографы, и в какой-то момент поинтересовались: а где же ваши мужчины, это что – женский монастырь? – «О, у них свои дела, мужчины за стеной, они играют и будут там еще долго!». Играют… – Книги быстро кончились, нас пригласили к столу, налив для начала по бокалу шампанского.

«Вы сейчас перекусите, а потом вместе с нами – в баню! Едем?» Не поручусь, что это приглашение распространялось и на Леночку, для меня же оно звучало очень убедительно. Наша встреча началась ровно в полночь, а то – как хорошо бы… с ними! Куда там: через 8 часов мой самолет вылетал из Домодедово в аэропорт имени Бен-Гуриона, в город Тель-Авив, в официальную столицу государства Израиль, – туда днем раньше вылетел по делам службы мой сын.

Выходило, выступали мы в закрытом для посторонних заведении – так нам по дороге домой в машине объяснил провожатый, вручая каждому по конверту с пятью сотнями настоящих американских долларов. Между прочим, сказал он, фасад того дома выходит на улицу Арбат – «центрее» не бывает.

Была ли там вывеска этого заведения – не могу знать.

* * *

Но всё это было спустя годы, а тогда, в 98-м, мои московские будни продолжались – было чем себя, сбежавшего с конгресса, занять.

Случилось у меня тогда и несколько интервью – российским телеканалам, «Известиям», а вернувшись в Штаты – оказался в Вашингтоне, где был приглашен к беседе в прямом в эфире – на «Голос Америки».

– Чем бы вы объяснили, что конгресс проходил под эгидой ИТАР-ТАСС, а не Российского союза журналистов, например? – спросила меня ведущая передачу.

– Думаю, – ответил тогда я примерно следующим образом, – дело в том, что ИТАР-ТАСС утратил эксклюзивность официального (а в ряде случаев – единственного) источника информации в Советском Союзе, а затем в России. Вот теперь организация ищет свою нишу, заняв которую могла бы снова оказаться повседневно необходимой «верховному руководству».

– К тому же, – продолжил я мысль, – создание организации русскоязычных газет, использующих информационное пространство, формируемое с участием ИТАР-ТАСС и под его эгидой, будет способствовать подаче имиджа России таким, каким он нужен. А отсюда – дивиденды в самых различных областях, вот и понятна нынешняя активность ИТАР-ТАСС.

Год 2006-й. Из интернетных новостей:

«…американская телекомпания ABC показала интервью журналиста Андрея Бабицкого с террористом Шамилем Басаевым. Через два дня Министерство обороны РФ лишило ABC аккредитации. Чуть позже российский МИД предостерег российские госструктуры от общения с телекомпанией и заявил, что не станет продлевать ее аккредитацию, без которой западные СМИ не имеют права работать в России. А в феврале редакция газеты “Коммерсантъ” получила официальное предупреждение от Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций. По мнению чиновников, в материале “Аслан Масхадов: мой призыв обращен к президенту России”, опубликованном 7 февраля, содержалась информация, “обосновывающая и оправдывающая необходимость осуществления экстремистской деятельности”. Попытки оспорить в суде законность решения службы не увенчались успехом…»

Когда я знакомился с этим текстом на одном из российских сайтов, вспомнилось мне и такое.

Случился у нас в «Панораме» однажды гость – кажется, это было в разгар первой чеченской кампании. Мы черпали информацию для публикаций в «Панораму» из сводок американского радио и телевидения, из газет. Что-то нам писали наши корреспонденты московские и европейские, люди трезвые и объективные, а других у нас и не было. Как и не было тогда интернета.

Зато возникло несколько газет на русском языке, помещавших между рекламными объявлениями (когда их удавалось собрать) вырезанные и вклеенные в будущие полосы выдержки из российских газет. Ну и Господь с ними, рассуждали мы в «Панораме» – есть они и есть: не конкуренция, в русских магазинах продавцы их дарили хорошим покупателям, а те, бывало, в них дома заворачивали селедку – российские новости они, те, кто продолжал этим интересоваться, и без того знали из продававшихся здесь же российских газет.

Так вот, наш гость – «лицо кавказской национальности», о чем было нетрудно догадаться по внешности его и по легкому акценту.

Гость представился:

– Мамадаев – министр иностранных дел чеченского правительства.

Ни фига себе: министр… иностранных… дел! – и я невольно покосился в окно: не стоит ли там лимузин с дипломатическим флажком и пара джипов с охраной?

– То есть как – прямо из Чечни к нам? – удивился я.

– Зачем из Чечни, из Вашингтона, мы – правительство в изгнании.

– Здорово! Чем обязаны чести? – поинтересовался я.

– У нас к вам серьезная претензия – вы необъективно освещаете события в Чечне, вы называете нас, борцов за свободу, бандитами!

– Не может быть, мы и слов таких в газете не используем, не наш это стиль! – ответил я сразу, даже и не пытаясь вспомнить публикации последних недель. И это была правда.

– Может, это кто-то другой, вы ничего не путаете? – предположил я.

– Может быть… Только так нельзя писать об освободительном движении!

– Так мы и не пишем! Напротив, наши публикации базировались на информации из агентств новостей – вот мы подписаны на сводки Агентства Рейтер – они-то точно такого себе не позволяют.

Разобрались мы в конце концов, – оказалось, и правда: здесь один из самодеятельных «русских» листков перепечатал статью «Правды», кажется, вклеив ее текст на свою полосу – там да, такое было; вот чеченцам кто-то и передал – было, мол, в лос-анджелесской русской газете.

И дальше Мамадаев, поняв, что к чему, обращался уже даже не к нам, а через нас – к читателям, в том числе к гипотетическим российским, их тогда было совсем немного, но уже были: «Если русские не выведут войска из нашей страны – будет им плохо, война перейдет на улицы русских городов, и Москвы тоже! Будут гибнуть невинные люди – и это не наша вина, а Кремля!». С тем мы и расстались…

Беседа с незваным гостем редакции была опубликована без купюр в одном из следующих выпусков «Панорамы». А вскоре возникли и поводы убедиться в его осведомленности, и может быть, правда, в его полномочиях делать подобные заявления: ведь, действительно, вскоре в России стали взрываться заряды, заложенные в жилые дома, в магазины, да и просто на улицах. Кто их закладывал? Разные на эту тему существуют предположения и догадки – может, и не чеченцы вовсе… А тогда – кто?

Трагедия в московском театре спустя десяток лет после визита к нам Мамадаева – можно думать, и это продолжение прозвучавшей тогда угрозы. Так что не выходит у меня из памяти тот визит и по сей день. Чему, отчасти, способствует и сохранившаяся в моем архиве фотография Мамадаева, сидящего вразвалку в приставленном к редакторскому столу кресле для гостей…