Текст книги "Два Петербурга. Мистический путеводитель"

Создатель Демона

Михаил Врубель, нарушив все мистические запреты и создав картину «Демон сидящий», фактически проснулся на следующее утро знаменитым. А спустя много лет газеты вышли с заголовками «Демон убивает своего автора»…

Михаил Врубель родился 5(17) марта 1856 года в Омске, в семье офицера. Семья много переезжала и успела пожить в Омске, Астрахани, Петербурге, Одессе. В столице Российской империи Михаил Врубель учился в Пятой гимназии у Аларчина моста.

Вернулся он сюда уже в 18 лет, поступив на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Но юриспруденция мало увлекала будущего художника. Он начал посещать в Академии художеств вечерний класс П. П. Чистякова, который учил Василия Поленова, Валентина Серова, Илью Репина, Василия Сурикова и Виктора Васнецова. В 23 года Михаил окончил университет с золотой медалью, после чего отбыл воинскую повинность и поступил на работу в Главное военно-судное управление. Но своего увлечения живописью не оставил. Осенью 1880 года Врубель был зачислен вольнослушателем в Императорскую Академию художеств, опять в класс Павла Чистякова. Там он быстро становится лучшим учеником, которому прочат большое будущее. В 1884 году по рекомендации Павла Чистякова Врубеля приглашают в Киев для работы над реставрацией Кирилловской церкви XII века (церковь эта, словно пророчествуя о будущем художника, находилась на территории психбольницы). Там отвалилась штукатурка, и открылись росписи, возраст которых был около 700 лет. Врубель должен был восстановить фрески в тех местах, где они не сохранились.

Прообразами персонажей икон в Кирилловской церкви стали многие знакомые Врубеля: Божью Матерь для иконостаса художник написал с жены искусствоведа Адриана Прахова Эмилии, в которую был влюблен, а младенца Христа на руках Богоматери – с дочки Праховых Оли. В композиции «Сошествие Святого Духа на апостолов» лицо Богородицы написано с фельдшера Марии Ершовой, лечившей Эмилию Прахову, апостол Иаков – с Адриана Прахова, апостол Матфей – со священника Кирилловской церкви Петра Орловского, Иоанн – с протоиерея Софийского собора Петра Лебединцева, Марк – с археолога Гошкевича… И если все апостолы изображены вдохновленными, сосредоточенными, недоумевающими, пытающимися принять благодать Святого Духа, то у одного, самого молодого, закрыты глаза. Он уже все понял и все принял. В этом образе Врубель изобразил самого себя.

В Киеве Врубель работает до 1889 года, а затем переезжает в Москву. Здесь он делает проект фасада дома С. И. Мамонтова на Садово-Спасской улице, работает над оформлением особняков Саввы Морозова на Спиридоновке и представителя другой ветви семейства Морозовых, Алексея Викуловича, в Подсосенском переулке.

Врубель также участвует в оформлении спектаклей Русской частной оперы Саввы Мамонтова и в конце декабря 1895 года отправляется с труппой на гастроли в Санкт-Петербург. Здесь, в Панаевском театре (Адмиралтейская набережная, № 4, здание сгорело летом 1917-го), на репетиции, знакомится с певицей Надеждой Забелой.

28 июля 1896 года Михаил Врубель и Надежда Забела обвенчались в Женеве.

1 сентября 1901 года у Михаила и Надежды родился сын, которого назвали Саввой в честь мецената Саввы Мамонтова. Но, увы, Савва родился с заячьей губой. Врачи предполагали, что причиной этой патологии могли стать гены Врубеля: его дед по материнской линии, казачий атаман, был пьяницей. Малыш прожил недолго: летом 1903 года, когда семья Врубеля гостила под Киевом, в имении родственника Надежды, известного художника Николая Ге, мальчик заболел. Точный его диагноз сегодня неизвестен: по одним данным, это было крупозное воспаление легких, по другим – дифтерия. Малыш умер.

И это была не первая трагедия в семье. Еще в начале 1902 года у художника начали проявляться первые признаки душевного расстройства. 11 марта знаменитый психиатр Владимир Бехтерев, осмотрев Врубеля, сказал, что надо готовиться к худшему – болезнь неизлечима (сухотка спинного мозга), грядет сумасшествие. Жена увозит художника на дачу в Рязанскую губернию. Но его состояние быстро ухудшается, и уже в апреле Врубель оказывается в московской психиатрической клинике Ф. А. Свавей-Могилевича. Выписывается он в августе, а 6 сентября ложится в клинику В. П. Сербского при Московском университете, где лечится до 18 февраля 1903 года.

Его состояние немного стабилизируется, но ненадолго: смерть сына, который только начал говорить, становится сильнейшим ударом. Он почти не ест, словно желая уморить себя голодом, у него начинаются галлюцинации, приступы буйства. 9 июля 1904 года Врубеля доставляют в клинику Ф. А. Усольцева в Петровском парке в жутчайшем состоянии. Его с трудом удерживают четверо санитаров. Здесь он проводит два месяца.

В 1905 году болезнь снова обострилась, и в марте Врубель отправился в клинику Усольцева. Но даже в клинике он продолжал работать над картинами «Азраил» и «Видение пророка Иезекииля», «После концерта», графическим автопортретом. Федор Арсеньевич Усольцев так писал о Врубеле в своих воспоминаниях: «Я видел его на крайних ступенях возбуждения и спутанности, болезненного подъема чувства и мысли, головокружительной быстроты идей, когда телесные средства не поспевали за их несущимся вихрем. И он все-таки творил. Он покрывал стены своего домика фантастическими и, казалось, нелепыми линиями и красками. Он лепил из глины и всего, что попадало под руку, чудовищно-нелепые фигуры. Но стоило прислушаться к его речам, вникнуть в них – и нелепость, казалось, исчезала. Были понятны эти обрывки, не поспевавшие за своим неудержимо несущимся, но ярким образом».

В ноябре 1905 года Врубель был удостоен звания академика, а в декабре у него резко ухудшилось зрение. Последней его картиной стал портрет поэта В. Я. Брюсова. В конце февраля 1906 года художник полностью слепнет. 6 марта его перевозят в Санкт-Петербург, в клинику Конасевича и Оршанского на Песочной улице (ныне ул. Профессора Попова, 9). Тогда это была окраина, в клинике были сильно регламентированы посещения, и вскоре Врубеля переводят в клинику доктора Бари на Васильевском острове (5-я линия, 58–60).

А. А. Врубель, сестра художника, вспоминала: «С потерей зрения, как это ни кажется невероятным, психика брата стала успокаиваться. При входе в лечебницу д-ра Бари брат обратился к нему со словами: „Психика моя в настоящее время покойна, полечите мне зрение, доктор”. Но, увы! Оно было уже безвозвратно утрачено».

Врубеля посещали знаменитые художники и музыканты, но сам он постепенно терял интерес к жизни. Сестра художника вспоминала: «Иногда он говорил, что „устал жить”. Сидя в саду в последнее лето своей жизни, он как-то сказал: „Воробьи чирикают мне – чуть жив, чуть жив!”…Но вот при одном из воскресных совместных посещений жены и сестры (в середине февраля) с братом делается (около двух часов дня) внезапно страшный потрясающий озноб (результат, как кажется, умышленного стояния под форточкой). Начинается воспаление легких, переходящее затем в скоротечную чахотку, и через шесть недель, в тот же час (1 апреля), брата не стало. Он шел к концу с полным спокойствием, сказав как-то, что через месяц его легкие будут как решето. В последний сознательный день, перед агонией, он особенно тщательно привел себя в порядок (сам причесался, вымылся с одеколоном), горячо поцеловал с благодарностью руки жены и сестры, и больше уже мы с ним не беседовали: он мог только коротко отвечать на вопросы и раз только ночью, придя в себя, сказал, обращаясь к человеку, который ухаживал за ним: „Николай, довольно уже мне лежать здесь – поедем в Академию”. В словах этих было какое-то предсмертное пророческое предчувствие: через сутки приблизительно брат был, уже в гробу, торжественно перевезен в свою alma mater».

3 апреля 1910 года состоялись похороны художника на кладбище Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге. Александр Блок произнес над могилой речь, назвав художника «вестником иных миров»: «Он оставил нам своих Демонов как заклинателей против лилового зла, против ночи. Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать. Тех миров, которые видели они, мы не видим».

Двойная дуэль Александра Грибоедова

Судьба поэта Грибоедова решилась в Петербурге. Именно здешние похождения отправили его в Азию, где он и погиб от рук разъяренной толпы. Случилось все, как это часто бывает, из-за женщины, балерины Авдотьи Истоминой.

Пушкин в «Евгении Онегине» описывал эту балерину, эту нимфу, кстати родившуюся с ним в одном году, так:

 
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет
И быстрой ножкой ножку бьет.
 

Ценитель женской красоты, Пушкин собирался сделать эту чаровницу прототипом героини своего романа «Две танцовщицы», наметки для которого сохранились в его черновиках.

Авдотья Ильинична прославилась не только великолепием танца, но и красотой, которую, как утверждали современники, не передавал ни один из ее портретов. Светлокожая брюнетка с огромными черными глазами, Истомина по телосложению мало походила на остальных худосочных балерин, и потому ее сравнивали не только с Терпсихорой и Психеей, но и с Помоной – римской богиней плодов.

Пушкин называл ее Лаисой, именем, которым в те времена обозначали куртизанок. Авдотья вела весьма светский образ жизни и постоянно была окружена поклонниками. В другом стихотворении, где упоминается Истомина: «Орлов с Истоминой в постели / В убогой наготе лежал…» Но из всех своих поклонников Истомина отдавала предпочтение кавалергарду Василию Васильевичу Шереметеву, с которым она жила «одним домом совершенно по-супружески». Но после очередной ссоры Истомина 3 ноября 1817 года съехала от него на квартиру подруги. Позже она утверждала, что «давно намеревалась, по беспокойному его характеру и жестоким с нею поступкам, отойти от него». Однако петербургские злые языки утверждали, что Шереметев «по юным летам своим, вероятно, ничем другим пред нею не провинился, как тем, что обмелел его карман».

* * *

17 ноября Грибоедов зашел после спектакля за кулисы, чтобы выразить Истоминой, с которой он был давно дружен, восхищение ее танцем. И пригласил ее к себе в гости. Жил он в это время в квартире Александра Завадовского, на углу Невского и Большой Морской. Завадовский, ярый англоман, внесший в Россию обычай пить виски, прославился тем, что однажды сам император Александр I принял его за англичанина. Последний был давно влюблен в Истомину, и некоторые считали, что этот визит Грибоедов устроил по его просьбе.

Существуют две версии последующего пребывания Истоминой в квартире Завадовского. По одной, официальной, она уехала сразу после того, как Завадовский признался ей в любви. По другой, которой мы склонны доверять больше, она провела в этой квартире двое суток.

Но вскоре Авдотья и Василий Шереметев помирились, и он, угрожая или застрелиться сам, или застрелить ее, выпытал подробности того, как она проводила время, пока они не были вместе. Взбешенный подробностями, он обратился к своему другу, известному бретеру и будущему декабристу, Александру Якубовичу. Тот вызвался быть секундантом и повез вызов Завадовскому. Но, поскольку Истомину привез на квартиру именно Грибоедов, то было решено, что Якубович вызовет Грибоедова.

* * *

Двойная дуэль состоялась 24 ноября на Волковом поле. В поединке между Шереметевым и Завадовским секундантами были Якубович и Грибоедов. В поединке между Якубовичем и Грибоедовым секундантами были известный бретер Каверин, приятель Пушкина и также упоминающийся в «Евгении Онегине», и Богдан Ион, воспитатель Грибоедова.

Первым по жребию выпало драться Шереметеву и Завадовскому. Стрелялись с восемнадцати шагов, назначив барьер на шести. По воспоминаниям современника, Андрея Жандра, все происходило так: «Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева, или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского, еще не до-шедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. „Ah! – сказал он. – II en voulait a ma vie! A la barriere!” („Ого! Он покушается на мою жизнь! К барьеру!”) Делать было нечего. Шереметев подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный – он ранил Шереметева в живот!»

Раненый Шереметев «несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу», или, по другому источнику, «нырять в снегу как рыба». Каверин подошел к нему и сказал: «Что, Вася? Репка?» – имея в виду, в ироническом смысле: «Что же? Вкусно ли? Хороша ли закуска?»

Дуэль Якубовича и Грибоедова была отложена.

Шереметев на следующий день умер.

Он был погребен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Перед смертью он просил позвать Грибоедова, попросил у него прощения и помирился с ним. Благородный отец Шереметева, зная характер и образ жизни сына, просил императора помиловать всех участников дуэли. Александр I согласился с этим: в указе было сказано, что Завадовский стрелял, защищая свою жизнь. После этого Завадовский был отправлен в Англию, а Якубович, признанный главным зачинщиком дуэли, на Кавказ. Грибоедов был назначен секретарем в персидскую миссию. Говорят, что поэту впоследствии постоянно являлся образ страдающего от ран и умирающего Шереметева.

Ехать в Персию надо было через Тифлис, где служил Якубович. 23 октября состоялась незавершенная часть дуэли. Якубович прострелил Грибоедову левую руку, а тот стрелял мимо. Позже Якубович подло хвастал, что он специально метил в ладонь, так как ему хорошо было известно об увлечении Грибоедова музыкой, и эта рана должна была помешать его противнику впоследствии играть на фортепиано.

* * *

Грибоедов погиб в Тегеране 30 января 1829 года. Разъяренная толпа разгромила русскую миссию, и тело Грибоедова смогли опознать лишь по скрюченному из-за старой раны левому мизинцу…

Якубович после декабрьского восстания был сослан в Сибирь, где умер в 1845 году.

Авдотья Истомина, оставив через двадцать лет театр, вышла замуж за отставного актера Павла Экунина, первого исполнителя роли Скалозуба в грибоедовском «Горе от ума». Она умерла от холеры в 1848 году.

Граф Завадовский более ничем не прославился и мирно умер в 1856 году.

Волошин против Гумилева

Через семьдесят лет после смерти Пушкина, 22 ноября 1909 года, на Черной речке сошлись в дуэли два великих российских поэта: Гумилев и Волошин. Причиной дуэли послужила поэтесса Елизавета Дмитриева. Вернее, Черубина де Габриак – под таким псевдонимом Дмитриева печаталась.

Елизавета Дмитриева родилась в небогатой дворянской семье в 1887 году. С 7 до 16 лет она болела туберкулезом костей и осталась на всю жизнь прихрамывающей. Закончила с золотой медалью Василеостровскую гимназию, а в 1908-м – Императорский женский педагогический институт сразу по двум специальностям: средневековая история и французская средневековая литература. В университете она прослушала курс по испанской литературе и старофранцузскому языку и отправилась учиться в Сорбонну, где в парижской мастерской Себастьяна Гуревича познакомилась с молодым поэтом Николаем Гумилевым. Она была совершенно очарована им и долго в письмах вспоминала эту встречу.

Гумилев вскоре вернулся в Петербург и поселился на Гороховой. В это время он был весьма частым гостем в «Башне» Вячеслава Иванова на Таврической, 25. Здесь по средам собиралась литературная богема. В этом же доме жил Максимилиан Волошин с женой. И как-то он привел в «Башню» свою знакомую Елизавету Дмитриеву. Дмитриева и Гумилев сразу узнали друг друга, и она вспоминала об этом так: «Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это „встреча” и не нам ей противиться».

Вскоре Волошин пригласил Гумилева и Дмитриеву к себе в Коктебель. Здесь Гумилев начал воспринимать поэтессу более серьезно, но она серьезно относилась уже лишь к Максу Волошину. И попросила Гумилева уехать. Он, досадуя, подчинился этому «женскому капризу».

А осенью 1909 года в журнал «Аполлон» пришло письмо в конверте лилового цвета. Внутри были мелко исписанные листки в траурной рамке со стихами. Вместо подписи стояла буква «Ч». От листков пахло духами, а в конверт были вложены засушенные растения. Стихи были талантливые и произвели на редакцию впечатление. Но еще большее впечатление произвела приславшая их таинственная незнакомка. Черубина де Габриак была немедленно объявлена поэтессой будущего, а ее строки опубликованы на страницах «Аполлона».

Весь «Аполлон» ждал телефонных звонков Черубины. Звонила она редко, говорила сексуальным голосом, рассказывала, что ей восемнадцать лет, она испанка, получила строгое воспитание в монастыре и живет под надзором отца-деспота и монаха-иезуита, ее исповедника. Выяснилось, что у нее бронзовые кудри, бледное лицо, ярко очерченные губы…

Гумилев пытался назначить ей свидание, Константин Сомов мечтал написать ее портрет и был готов приехать для этого к ней домой с завязанными глазами… Но незнакомка тщательно сохраняла свое инкогнито. Она говорила, что ее сотрудничество с «Аполлоном» может быть только эпистолярным.

А началась эта литературная мистификация так: Максимилиан Волошин, ежедневно слушая в Коктебеле стихи Елизаветы Дмитриевой, предложил ей послать их в «Аполлон». Но они так и не были опубликованы. Тогда в одном из романов Брэта Гарта было найдено имя «Черубина», а сам Волошин выдумал фамилию Габриак.

Продолжалась эта мистификация два года. Дмитриева много раз хотела открыться, но Волошин ее отговаривал. Дмитриева даже писала пародии на Черубину, но, по общим отзывам, получалось у нее вовсе не так хорошо, как у испанки.

Открылось все очень просто: Дмитриева не выдержала и сама раскрыла поэту и переводчику Гансу Понтеру свою тайну. Тот рассказал об этом Кузьмину, и – вскоре об этом знал весь Петербург. Для редакции «Аполлона» это разоблачение было тяжелым ударом. Понтер кому-то рассказал, что Гумилев считает Дмитриеву сумасшедшей. Кто-то передал дальше, и вскоре слух дошел и до Максимилиана Волошина.

Объяснение случилось в мастерской сценографа и художника Алексея Головина, на последнем этаже Мариинского театра. Волошин дал Гумилеву мощную пощечину, и тот вызвал его на дуэль.

Местом поединка выбрали Новую Деревню, невдалеке за Черной речкой, которая была уже слишком многолюдна для дуэли. Но то, что 70 лет назад было трагедией, в начале XX века обернулось фарсом.

Секундантами выступали Алексей Толстой и князь Шервашидзе от Волошина и Зноско-Боровский и Михаил Кузмин от Гумилева. Сначала застряла в снегу машина Гумилева. Секунданты пытались ее вытащить, но все было бесполезно. Завяз в сугробах и извозчик, на котором ехал Волошин. Отправившись к месту дуэли пешком, Волошин потерял галошу и отказался стреляться без нее. Секунданты отправились на поиски галоши. Наконец она была найдена, и дуэль началась. Дуэлянты настаивали на пяти шагах, но их сумели уговорить на пятнадцать. Толстой отмерил пятнадцать гигантских шагов под комментарии Гумилева: «Граф, не делайте таких неестественных широких шагов!..»

Первым стрелял Гумилев и промахнулся. Пистолет Волошина два раза дал осечку. Макс позже признавался, что больше всего боялся, что тот все-таки случайно выстрелит. Саша Черный после этой дуэли начал звать Макса Волошина «Ваксом Калошиным». В общем, все остались целы и невредимы.

Роковая Елизавета вскоре после дуэли вышла замуж за инженера Всеволода Васильева и сменила фамилию. Увлекалась антропософией. В 1921 году была выслана из Петрограда в Краснодар, где писала вместе с Маршаком детские книги и прозу. В 1922-м вернулась в Петроград. Но это был уже не ее город.

 
Под травой уснула мостовая,
Над Невой разрушенный гранит…
Я вернулась, я пришла живая,
Только поздно – город мой убит.
 
 
Надругались, очи ослепили,
Чтоб не видеть солнца и небес,
И лежит замученный в могиле…
Я молилась, чтобы он воскрес.
 
 
Чтобы все убитые воскресли,
Бог Господь, Отец бесплотных сил,
Ты караешь грешников, но если б
Ты мой город мертвый воскресил.
 

В 1926 году бывшая Черубина, уже по делу антропософов, была выслана в Ташкент. Там, по предложению близкого друга последних лет, китаиста и переводчика Ю. Щуцкого, написала цикл семистиший «Домик под грушевым деревом» от имени «философа Ли Сян Цзы», сосланного на чужбину «за веру в бессмертие человеческого духа».

Умерла она от рака печени в ташкентской больнице им. Полторацкого и была похоронена на Боткинском кладбище в Ташкенте. Могила ее не сохранилась.

…26 мая 1916 года она писала Волошину: «Черубина для меня никогда не была игрой».