Текст книги "Последняя победа"

Здесь пахло ладаном, смолой и жареным мясом, по стенам висели во множестве странные плетенки из веток, корешков, а то и соломы, украшенные перьями, шерстяными нитями, тонкими ремешками, сплетающимися в замысловатые рисунки.

– Тьфу, бесовщина! – перекрестился Кондрат, откинув внутренний полог. Убрал саблю и оглянулся: – Нашли.

Язычников здесь не было – похоже, все шаманы полегли на берегу, возле полуразделанного дракона. Зато идол возвышался на привычном месте, в самой глубине, украшенный венками, покрытый заскорузлой коричневой коркой – видать, кровушкой колдуны угощали, – и смущающий несоразмерно огромным мужским достоинством.

– Зови Михейко и давай его сразу грузить, – тоже спрятал оружие воевода. – Опосля капище сжечь, дабы более ничьих душ не губило.

– Знамо, запалим, – согласно кивнул бородач, осмотрелся в поисках еще какой-нибудь добычи, подобрал с травяного ложа длинную кость, покрытую замысловатой резьбой, и с нею вышел на свет.

Енко Малныче маялся, скуля от боли, довольно долго, и когда пришел в себя – все было давно закончено. Кто из местных оказался поумнее – разбежались; кто храбрее – погибли; кто глупее – стонал сейчас под дикарями, вкушая грубые ласки победителей. Однако колдун был уверен, что найдет того, кто ему нужен – не случалось никогда такого, чтобы даже в самых страшных катастрофах не уцелел хоть один-единственный счастливчик.

Сперва он прогулялся по окровавленной площади, потом, не особо надеясь на успех, прошел к расставленным за ней чумам. Потом свернул к зарослям, отделяющим Дом Девичества от деревни, прислушался. Сделал еще несколько шагов, остановился снова. Свернул в кустарник, пробрался через ветки и наступил на перебитую ногу спрятавшегося там молодого сир-тя. Тот закричал от боли, схватился за бедро двумя руками, головою стуча о землю.

– Посмотри на меня, жалкий червь! – потребовал колдун. – Запомни хорошенько мое лицо и мое имя. Ползи отсюда в Великий Седэй и передай тамошним дряхлым уродам, что все это сотворил я, Енко Малныче, в качестве ответа на свое изгнание. И я буду уничтожать селение за селением, город за городом, пока не истреблю всех, кто поддержал решение о моей казни. Мудрецы из Великого Седэя хотели содрать с меня живого кожу? Передай, чтобы дубили свои. Я натяну их шкуры на стены своего чума. У меня будет большой, просторный чум, и места хватит на всех!

Изгнанник убрал свою ногу с раны несчастного и презрительно махнул рукой:

– Ползи отсюда! Можешь больше не таиться. Я тебя отпускаю.

* * *

Успех окрылил Митаюки-нэ, и во втором селении Варанхая она поступила в точности так, как и в первом: во время ужина невидимой прокралась в святилище, подожгла его и, выйдя к большому городскому амулету, выстрелила из пистоли:

– Слушайте и не говорите, что не слышали! Это говорю вам я, христианка Митаюки, первая помощница Иисуса! Я принесла вам весть о молодом боге…

– Подлая изменница!!! – кинулся к ней довольно молодой мужчина с амулетом, состоящим из двух половинок: верхняя изображала солнце, а нижняя луну. – Ты предала предков и родовых богов. Чего застыли?! – оглянулся он на земляков. – Тушите!!!

Девушка медленно подняла руку с вытянутым перстом, указывая на шамана, и тишину сумерек разорвал удар грома. На груди мужчины появилось красное пятно, из спины плеснула кровь – и защитник устаревшей веры упал.

– Вы хотите умереть ради дряхлых богов или стать моими братьями и сестрами под дланью нового бога, молодого и сильного, который дарует нам богатство и победы? – спросила юная чародейка.

Заросли зашелестели, на поляне появилось полсотни воинов с копьями и палицами.

– Решайте скорее, несчастные, вы наши друзья или враги?! – громогласно потребовал ответа Нахнат-хайд. – Готовы ли вы принять веру в Господа нашего Иисуса Христа и перекреститься в знак поклонения?!

Со стороны Дома Воинов послышался шум – в этот раз и там все получилось не так гладко. Однако Тарсай-няр имел два десятка обученных бойцов. А здешнее селение, судя по размерам, больше десяти воинов за раз воспитывать не могло. Все вместе взрослые мужчины еще могли бы противостоять его нападению. Но большинство жителей стояли сейчас на площади…

– Готовы ли вы сражаться за Иисуса Христа так, как делаем это мы?! – опять загрохотал голос бывшего шамана. – Готовы ли вы разделить с нами победы и добычу?! На колени, заблудшие! Немедленно встаньте на колени и перекреститесь, отрекаясь от богов-неудачников. Или выйдите и умрите, дабы мы могли доказать свою честь и верность Иисусу в поединке против его врага!

– На колени! – простерла руку Митаюки. – Примите молодого бога и покровительство его во имя рода своего и благополучия детей ваших… На колени!!!

И сир-тя один за другим начали опускаться, неуклюже обмахивая себя сложенными в горсть пальцами.

Затем был пир, загоревшиеся глаза молодых воинов, услышавших о победоносных битвах своих новых побратимов, новые мечты и надежды и новенький крест, срубленный из двух молодых кипарисов и крепко привязанный к священной березе прямо поверх амулета. Юная чародейка позаботилась о том, чтобы распятию кланялись даже те, кто не принял нового бога всем сердцем и продолжит молиться старым духам.

Бог белокожих милостив. Он увидит, что подношения складывают к его ногам, и простит заблудшие души. Тем более что золотой мужской идол после пожара таинственно исчез, и кроме как дереву кланяться все равно больше некому.

В третьем селении Варанхая обращение язычников случилось наиболее удачно. Их шаман вышел к Митаюки и пообещал уверовать в молодого бога, однако предупредил, что, если тот не оправдает надежды и не вернет прежнюю, благополучную жизнь, сир-тя от него отрекутся.

Чародейка от имени Иисуса Христа условие приняла, после чего последовал общий пир, а затем – водружение креста на еще теплом пепелище святилища. Местный шаман, недолго пошептавшись с Нахнат-хайдом, даже самолично возглавил крестный ход вокруг новохристианского поселка и уже в полной темноте, слабо развеиваемой факелами, провел торжественный молебен.

* * *

В селении выше по течению Енко Малныче только осторожно снял амулеты – ничего больше для успеха нападения сделать не смог. Однако присоветовал:

– Перед ужином подгадать надобно, когда вожди и шаманы в святилище сберутся, дабы мужскому богу жертвы принести и хвалу ему вознести, богу могучему Нум-Торуму, праотцу всего живого и мертвого, отцу богов и духов. Я, как смогу, глаза местным сир-тя отведу. До первого залпа, мыслю, тревоги не поднимут.

– Точно ли так, колдун? – недоверчиво переспросил воевода. – А ну вместо хитростей чародейских дозорных ратники местные выставят? Помню, в первых деревнях еще на подступах дальних завсегда караулы стояли. Немало хлопот нам доставили.

– Коли город большой, то караулы ставят, как без этого? – пожал плечами Енко. – Там и воинов в достатке, и вожди строже, и шаманы службы требуют, и Великий Седэй приглядывает. А в малой деревне откуда лишним мужчинам взяться? И без того каждая пара рук на счету. Особливо ныне, когда война всех менквов пожрала, и сир-тя самим все делать приходится.

– Да, в деревнях работа завсегда и большому и малому найдется, – согласился Иван Егоров. – Ладно, следопыт. Указывай, куда путь держать.

Струги взмахнули длинными широкими лопастями весел, двинулись против течения по просторной реке, стараясь держаться в стороне от стремнины.

И опять по тихой вечерней воде струги прокрались почти к самому селению, вокруг главной площади которого жители оживленно разжигали костры. Опять Енко Малныче сидел у мачты, опустив голову и что-то бормоча себе под нос, – и сир-тя беззаботно готовились к ужину, даже не глядя в сторону полноводного Варанхая.

Атаман, во весь рост выпрямившись на центральной банке передней лодки, вытянул руку, указывая на святилище, оскалившееся громадной пастью дракона, и кулеврины повернулись на сошках, целясь в огромный чум.

– Да! – резко распрямился колдун, открывая глаза. Почти одновременно рубанул воздух Иван Егоров, и фитили опустились к запальным отверстиям.

Залп заставил содрогнуться реку и окружающий лес, спугнув из его крон целую тучу птиц, а волна картечи не просто порвала, а буквально снесла языческое капище, разметав и шкуры, и опорные жерди, и пологи, и все содержимое. И превратив в кровавое месиво собравшихся внутри людей.

– Вперед! Бей язычников! – закричали казаки, снова налегая на весла.

Десяток гребков – и носы огромных лодок зашуршали о берег под самой священной березой. Молодые казаки ринулись вперед, принимая на сабли выпады копий, удары топоров и палиц немногочисленных защитников деревни, рубя их и коля. Иван Егоров и Кондрат Чугреев задержались в стругах, держа наготове пищали. Опыт предыдущих боев подсказывал, что даже один шаман с золотым диском на груди способен совершенно парализовать даже полсотни честных христиан, и потому подобных ворогов следовало стрелять издалека, пока они не успели сломить волю казаков и подставить их буйные головы под ножи язычников.

Колдун у мачты тоже вскинул пальцы к виску, напрягся, прощупывая внутренним взором ближние кустарники, готовый противопоставить свою волю местным ведьмам и шаманам. Но достойного противника не заметил.

Да и откуда? Сильные, умелые, родовитые чародеи жили в городах, сидели в Совете колдунов, правили богатыми землями. И если бы даже великий могучий шаман вдруг родился в деревне, среди безродных провинциалов – сия деревня быстро стала бы городом, еще одним центром силы древнего Ямала.

Енко Малныче встряхнулся, выпрямился и потянулся, легко прошел по лавкам струга, спрыгнул на сушу, зашагал по окровавленной земле, старательно огибая темные парные лужи и переступая тела, недовольно морщась из-за истошных воплей женщин, убегающих от азартных победителей, пьяных от крови и вседозволенности. Вскоре колдун нашел искомую жертву и снова вскинул пальцы к виску, сосредотачиваясь.

Через несколько мгновений охапка валежника зашевелилась, из-под нее выбрался затаившийся паренек и, не в силах противостоять сжавшей разум чужой воле, подошел к чародею.

– Посмотри на меня, – потребовал от жертвы колдун. – Запомни мое лицо и мое имя. Беги отсюда, беги в Великий Седэй и передай, что все это сотворил я, Енко Малныче. Это моя месть за изгнание. Ваша деревня не первая из уничтоженных. И я не остановлюсь, пока не сожгу все селения и города Ямала. Теперь пошел вон! Уметайся, пока жив!

Енко ослабил свою волю, позволяя перепуганному подростку броситься прочь, сам же сел на камень возле невозмутимо разгорающегося костра, поковырялся в корзине с мясом, приготовленным здешними хозяйками для ужина, выбрал кусочек с толстыми прожилками желтоватого жира, наколол на копье и протянул к пламени, в самый жар.

У него не было желания насиловать здешних девиц или грабить разрушенное святилище. Знатный колдун был выше подобных развлечений. Но вот от вкусной еды бездомный бродяга никогда не отказывался.

День, может, два белокожие дикари будут развлекаться здесь, потом двинутся дальше, и очень скоро Великий Седэй получит от Енко Малныче еще одну кровавую весточку.

* * *

Еще два селения отряд Митаюки-нэ взял под свою руку без каких-либо происшествий.

Нет, тамошние сир-тя не проявляли к миссионерам особого дружелюбия… Но сражаться, умирать, проливать кровь и подвергать свои деревни разорению желания явно не имели. И потому смиренно позволили сжечь родовое святилище, вкопать на краю площади крест и даже несколько раз на него перекрестились.

Ведьма понимала, что сир-тя обманывают христиан; что никакой новой веры они не приняли и, едва миссионеры скроются в зарослях – вознесут благодарственные молитвы Нум-Торуму и Картащ-экве, принесут пару ящериц в жертву верхним и нижним духам и пустят по реке венок с покаянными словами. Цветы же и кровь, каковыми украсят крест и омоют его перекладину, будут приноситься лишь для вида, дабы не раздражать сильного воинственного соседа и его бога.

Однако Митаюки-нэ это тихое бунтарство туземцев вполне устраивало. Здешние племена не будут враждебны, не станут открыто помогать колдунам из южных земель, остерегутся вредить и при появлении казаков и их священников станут называть себя христианами.

А чего еще требуется от жителей возле важного торного пути?

Самые храбрые и решительные здешние воины в поисках славы и добычи будут уходить на службу в остроги иноземцев. Ведь дома их не ждет ничего, кроме мечтаний и безвестности. Подарки, иногда присылаемые в их дома, да сказания о славных походах постепенно будут превращать местное население во все более и более преданного почитателя Иисуса Христа. Сменится три-четыре поколения – и правнуки нынешних смутьянов, насмотревшись на поведение родителей, уже совершенно искренне будут возносить христианские молитвы и мазать кровью уста Ильи-громовержца, а не Хунт-Торума, сплетать венки святой Параскеве Пятнице, а не богине Мых-ими. Не будут мыслить над собой иной власти, кроме воли их сыновей и внуков – ее, Митаюки, и грозного Матвея Серьги.

Так что пусть себе бунтуют в глубине души. И чем глубже, тем лучше. Подобное сопротивление она как-нибудь переживет.

Не желая раздражать новых братьев во Христе, чародейка не покушалась на имущество варанхайцев, и все, что она позволила себе в пяти покоренных деревнях – так это забрала пару лодок. На них христианские воины сложили припасы. Теперь еда, подстилки и часть оружия плыли вниз по течению сами по себе, под приглядом Ганса Штраубе и четырех гребцов, а отряд двигался налегке, что заметно увеличило его скорость.

Выйдя на тропу, ведущую к очередному поселку, Митаюки уже собиралась объявить привал, дабы отправиться на разведку, как впереди внезапно послышался глухой перекатывающийся гром.

Путники невольно вскинули глаза к небу, но оно было чистым и солнечным, лишь с редкими мелкими облачками.

– Наши! – первым сообразил немец и махнул рукой сидящим в лодке сир-тя: – Гребите!

Воины послушно навалились на весла, челны рванули вперед.

– За мной! – оглянулась на уже расходящихся воинов Митаюки и резко ускорила шаг.

Разумеется, Ганс Штраубе, которому помогало течение, успел к месту схватки первым. Вылетев из-за мыса на полноводный прямой участок, украшенный тремя стругами, он вскинул пищаль и выстрелил над деревьями. Ведь в ратном деле решения принимаются быстро, и второпях его могли принять за врага, а попасть под залп картечи наемнику не улыбалось.

Но грохот ружья и белое пороховое облако сразу расставило все по своим местам – местные язычники огнестрела, по счастью, не знали.

Иван Егоров и Кондрат Чугреев вышли к воде, вгляделись – и расплылись в улыбках:

– Ганс! Капитан! Дружище! – Челны с ходу выскочили на берег почти на треть своей длины, и немец тут же попал в крепкие объятия ватажников. – Как ты, откуда? Один али с сотоварищами?!

В крепких руках Михейко Ослопа немец не то что ответить – вздохнуть не мог. Но когда огромный казак поставил его обратно на траву, поведал, потирая ребра:

– Встречь вам мы выступили. Я да наша хитрющая Митаюки, Матвеева женка, да еще почти сотня дикарей местных обращенных, христиан честных.

– Помню, помню девицу, – недоверчиво прищурился атаман. – И как она? Чудила?

– Еще как, клянусь святой Бригиттой! – рассмеялся Штраубе. – Мы ведь вроде как в разведку выступили, путь прощупать перед главным наступлением. Она же исхитрилась все поселки на пути нашем в веру Христову обратить, и они вроде как ноне союзники наши. Не с кем воевать, получается, такие дела, – развел руками наемник и подмигнул: – С добычей мы, знамо. Токмо подобрать ее по пути надобно будет. Бо в челноки малые не влезла.

Воевода хмыкнул, посмотрел на Кондрата. Бородач пожал плечами:

– Эта может. Истинно, ведьма. Хитра, зар-раза! Даром, что обликом девка малая. Коли помогать решила, дело сладится.

– Берегом она с прочими сир-тя идет и вот-вот появится! – предупредил Ганс Штраубе. – Вы их случайно не постреляйте.

– Михейко, упреди казаков, дабы с друзьями нашими не сцепились, – посмотрел на великана атаман. Тот согласно кивнул и зашагал к краю площади.

Предупреждать никого не потребовалось. Митаюки, обогнав свой отряд на два десятка шагов, при виде казака так истошно завизжала:

– Осло-о-опушка!!! – что ее услышали во всех концах поселка. Чародейка кинулась на шею великана и повисла, поджав ноги и прижавшись щекой к щетине воина: – Как же я по вам по всем соскучилась!

Михейко невольно улыбнулся в ответ и осторожно, чтобы не сломать хрупкую красотку, обнял колдунью:

– Привет тебе, Митаюка… Давно не виделись… Ты как?

– Живем! – кратко сообщила девушка. – От Матвея тебе привет. Вспоминал часто.

– А Матвей как? – отпустил чародейку казак.

– В хлопотах весь муженек мой ненаглядный, – посетовала Митаюки. – В делах, заботах. Три острога на нем, хозяйство, рати большие. Тяжко ношу такую тянуть. Но про тебя вспоминал. Сказывал, самый могучий ты из всех, кого он видывал!

– Он тоже… крепок… – Великан смутился и даже слегка покраснел от неожиданной похвалы.

На самом деле, конечно же, Серьга, при всей дружбе с Ослопом, о соратнике за минувший год не вспомнил ни разу. Но Митаюки-нэ требовалось с первых мгновений расположить к себе казака – и учение девичества давало сразу несколько надежных советов для достижения подобной цели. И вот – чародейка дружески обнимала чужого воина, жизнерадостно махала рукой воеводе Егорову и бородатому Кондрату, а у нее из-за спины вытекали и вытекали из леса десятки воинов, расходясь по площади и смешиваясь с иноземцами.

Теперь, даже если казаки Троицкого острога и имели нехорошие замыслы – затевать бой уже поздно. В ближней схватке у пищали перед копьем и палицей особого преимущества нет. А воинов у чародейки больше минимум втрое. Справятся.

– Ганс сказывает, жена Серьгова, ты половину дела ратного за нас сотворила? – подошел ближе Иван Егоров, и Митаюки не ощутила в его сознании никаких иных эмоций, кроме одобрения. – Целых пять селений одна покорила?

– Кабы не капитан, меня бы еще во втором зарезали, – тут же вернула наемнику похвалу черная ведьма и добавила, указав на своих сир-тя: – Сии воины делу веры Христовой также всей душой преданы, себя не жалели.

– Добро, – кивнул атаман. – Отдыхайте. Опосля решим, как дальше поход свой вести.

– Умница, – положил ладонь ей на плечо Кондрат Чугреев, и в его эмоциях чародейка ощутила облегчение. Похоже, белые иноземцы доверяли ей так же мало, как она – им, и теперь все радовались, что оказались не врагами, а союзниками. – Правильно мы тебя в ватагу приняли.

– Вы семья моя большая, Кондрат, – улыбнулась и бородачу девушка. – Не сомневайся.

Воевода Егоров и его ближние сподвижники отправились к остаткам истерзанного картечью святилища, темная ведьма повернула к стоящим за догорающими кострами чумам. Медленно пошла, огибая кровавые лужи, переступая оторванные руки и ноги, просто бесформенные куски мяса, останавливаясь возле безжизненных тел, стараясь не слышать девичий плач и крики боли.

– Решила полюбоваться, поклонница смерти?! – насмешливый голос заставил Митаюки-нэ поднять голову. – Нравится?

Несколько мгновений девушка бессмысленно смотрела на самодовольного щекастого Енко Малныче, обтянутого в чистенькую, блестящую змеиную кожу, затем спросила:

– Зачем? Зачем ты все это сделал?!

– Это война, женщина! – свысока хмыкнул колдун. – На ней убивают.

– Даже на войне убивают, когда в этом есть смысл, – покачала головой темная ведьма. – Но зачем все это месиво здесь? Чего ради? Селяне не способны сопротивляться огню и свинцу русских пушек. Стоило их немного припугнуть, и они бы сдались!

– Они и сдались! Что за бабьи сопли? – презрительно дернул губой Енко Малныче. – Мы пришли и победили! Теперь их идолы принадлежат казакам, равно как и их женщины! Ровно то, что и было нужно! Утрись и иди к котлам. Знай свое место, глупая баба!

– Теперь они возненавидят нас, – покачала головой Митаюки-нэ. – Все, кто выжил, будут мстить. Всем христианам, всем иноземцам. Нападать тайком, колоть в спины, резать спящих. Вместо торного пути между острогами здесь проляжет кровавая дорога. Зачем ты это сделал, колдун?

– Ерунда, – отмахнулся Енко. – Разгромили этих селян, перебьем и спрятавшихся. Пусть только высунутся! Что ты понимаешь в войне, девка? Война – это схватка мужества и силы, отваги и оружия! Неудачники проиграли и будут истреблены все до последнего! Ты мне просто завидуешь. Я перебил четыре племени и разорил четыре святилища. Четыре! А что смогла сотворить ты?

Колдун презрительно сплюнул ей под ноги и направился к выворачивающим золотого идола казакам.

– Непроходимый тупица… – с некоторым даже удивлением посмотрела в спину Енко Малныче девушка. – Каким образом в древних и могучих колдовских родах рождаются столь безмозглые дураки? Немудрено, что его лишили невесты, опозорили и приговорили к смерти. Странно, как, не имея даже крохотного ума, Енко догадался сбежать перед казнью? Не иначе, спас кто-то из сердобольных родственников!

– Приказывай, госпожа… – Нахнат-хайд стоял перед ней, весь исчерченный витиеватыми рунами, спокойный и уверенный, прижимая правую ладонь к груди, а левую опустив на боевую палицу с навершием из черного гранита.

Чародейка скрипнула зубами и распорядилась:

– Идите к кострам. У здешних сир-тя несомненно найдется и брага, и мясо для обжарки. Ешьте, пейте. Отдыхайте. Вы заслужили.

– Верно ли так, великая шаманка? – усомнился вождь.

– Его вредно убивать, – покачала головой девушка. – Енко Малныче служит иноземцам Троицкого острога. Не хочу с ними ссориться. К тому же он нам не враг. Просто старательный дурак.

– Воля твоя, госпожа, – с поклоном отступил бывший шаман и еле заметным жестом распустил подтянувшихся ближе воинов.

Митаюки-нэ осталась среди мертвецов наедине со своими мыслями.

В отличие от бездомного бродяги, она умела думать и понимала связь между поступками и последствиями. Рабство, боль и прикосновение смерти избавили ее от излишней воодушевленности. Она уже давно не боялась убивать. Хотя, конечно, предпочитала делать это чужими руками. Но даже убивать нужно правильно. Если взялся сражаться насмерть – истребляй всех, под корень, дабы опасность не возродилась снова. Не способен истребить – не вороши гнездо.

Столичный колдуненок не смог сделать ни того ни другого. Ни истребить, ни воздержаться. И теперь где-то там, в лесной чащобе, таились сотни преисполненных ненавистью сир-тя, жаждущих крови.

Только такой безмозглый червяк, как Енко Малныче, мог вообразить, что они, слабые и испуганные, выйдут с белыми иноземцами на честную битву. Не-ет… Они будут выбирать отставших, отлучившихся в кусты, пьяных, зазевавшихся, уставших, заснувших. Они будут поколение за поколением кочевать возле соединяющей два острога дороги и ловить удачные моменты, дабы зарезать еще одного-другого путника. Теперь этот путь уже никогда не станет спокойным.

– Клянусь дочерьми Сииг-Нга-Ниса, проклятый колдун, ты достоин любви всех семи![1]1
  Семь дочерей Сииг-Нга-Ниса – семь смертельных болезней.


[Закрыть] – пробормотала чародейка.

Митаюки-нэ не очень нравилась мысль казаков соединить старый острог и новые крепости. Уж очень легко подчинялся Матвей Серьга приказам воеводы. Но если уж через ее земли проляжет дорога – она должна быть безопасной! А север Ямала она уже привыкла считать своим. Тем более что новый проложенный путь начисто отрежет всех обитателей по правому берегу Варанхая и левому берегу Ямтанга от Великого Седэя, от столицы, от поддержки южных городов. И племена, все еще почитающие себя вольными, будут вынуждены явиться к ней на поклон.

Темная ведьма сжала кулачки, снова тихо ругнулась, вздохнула и отправилась к разоренному святилищу.

– Все ли амулеты собрали, други мои? – окрикнула она растаскивающих обрывки шкур казаков.

– Вроде как все, красна девица, – отер ладони одну о другую Кондрат Чугреев. – А ты, никак, помочь желаешь?

– Полагаю, в Доме Воинов еще золото может быть.

– Туда немец с Михейко отправились, – сказал Иван Егоров. – Соберут.

– Я вот вспомнила, воевода, что жены твоей, Настеньки, уже год, почитай, не видела. Расскажи, как она? Здорова ли? Как сыночек твой, взрослеет? Здоров ли? Я прямо в нетерпении ныне, что увижу их вскорости! Мы ведь отсель в Троицкий острог направимся?

– В острог? – Воевода и атаман переглянулись. – Как бы нет, Митаюки, иные у нас мысли. Надобно в верховья идти, волок оборудовать, острог при нем рубить. На тот случай, коли колдуны здешние путь наш перекрыть захотят.

– Да-да, мысли мудрые, так поступать и надобно… – Девушка вскинула ладошки к губам. – Однако же обидно зело: так близко к подругам побывать и не увидеться…

– Устинья, кстати, про тебя спрашивала, – очень к месту вдруг вспомнил Кондрат. – Очень обнять желала.

– Ус-нэ вернулась?! – радостно захлопала в ладони юная ведьма. – Нет-нет, я обязательно должна ее увидеть! Она цела, здорова? Маюни ее нашел?

– И он тебя вспоминал, – согласно кивнул бородач.

– Други, казачки милые, отпустите меня до подружек?! – взмолилась чародейка. – Я недолго, всего за пару недель обернусь! К чему я вам у волока сего? Земли окрест ныне мирные все, христианские, война кончилась. Сир-тя тамошние встретят с радостью, чем смогут, помогать станут… Без меня обойдетесь. Капитан Штраубе тропинки и схроны покажет, а муж мой, мыслю, тоже подтянется.

– Так иди, конечно, – легко согласился Егоров. – Настенька тебе обрадуется. И ты девок порадуешь, что сечи кончились, а у нас ни един человек живота не потерял. Токмо раненых трое, да и те на поправку идут.

– Ой, благодарствую, атаман! – Митаюки на радостях даже обняла воеводу, чмокнула его в щеку и радостно побежала к кострам.

– Ох уж эти девки, ветер один в голове, – укоризненно покачал головой Кондрат. – А все туда же, в походы ратные рвутся. И ведь эта еще за умную сойдет! Ан туда же, всякое дело побоку, лишь бы с подружкой языком потрепать. Баба, что возьмешь? Ну да так оно и проще. Баба с возу – кобыле легче.

Чародейка тоже испытала облегчение. Теперь казаки будут полагать, что знают, куда пропала девушка с отрядом сир-тя, и не станут мешаться под ногами. У них вроде как свои планы имеются и свои игрушки. Пусть развлекаются.

Обитать в разоренном поселке Митаюки не нравилось. Но мужчинам следовало дать отдых, позволить набить пузо, расслабиться брагой, пошарить по домам в поисках добычи – и потому она терпеливо ждала, вселившись в чистый ухоженный чум из второго ряда домов, и пребывала в нем, не высовывая носа, дабы не видеть творящегося безобразия. Храбрый молодой Тарсай-няр и бывалый Нахнат-хайд по очереди приносили «белой госпоже» то корзины с фруктами, то горшки с запеченным мясом, то кувшины со слегка забродившим сливово-малиновым настоем, так что нужды чародейка ни в чем не знала и могла посвятить себя куда более важному занятию, нежели война: единению с огромным окружающим миром.

Несколько раз черная ведьма пыталась заглянуть в будущее, но ее успехи оказались позорно малы. Посылая легконогую дочь Нум-Торума на годы вперед – она видела лишь снежную пустыню. Отправляя вперед на месяцы – созерцала в зеркале воды лишь брошенные, пустые чумы.

Похоже, главным в таланте прорицательницы была вовсе не способность глядеть сквозь время и пространство. Важнее всего было понять – куда именно нужно посмотреть.

Пока что девушка смогла придумать одно-единственное полезное применение для своей новой способности – проверить верность оставшегося в остроге мужа.

Зеркало налитой в мисочку воды показало его занятым валкой деревьев.

Матвей никогда не давал Митаюки поводов для ревности. Увы, не из любви или честности, а просто потому, что строить и сражаться ему нравилось куда больше, нежели задирать девкам подолы.

Оставив ворожбу, чародейка опять сосредоточилась на звуках, свете и запахах и вскоре растворилась в окружающем мире, раскрылась для него, стала частью. Но в этот раз девушка не стремилась слиться с ним. Она искала в покое и благоденствии чуждые моменты – и очень скоро нашла очаг боли, злобы и страха. Совсем неподалеку, всего в нескольких часах пути, возле какого-то вытянутого водоема. Может, озера, может, реки. А может, просто болота. Дотягиваясь туда обостренными чувствами, Митаюки ощущала лишь большую зыбкую прохладу, полную жизни.

– Нашла, – пробормотала она. – Шаманов, видно, ни единого не уцелело. Спрятаться даже не пытаются.

Она перевела дух, откидываясь на толстую подстилку из шкуры товлыга и возвращаясь в реальность, и сразу услышала за тонкой стеной старательное пыхтение. Девушка откинула полог, вышла – и перед ней низко склонились сразу несколько воинов сир-тя.

– Что вы делаете? – поинтересовалась она.

– Охраняем, – ответил рослый паренек с темной, почти красной кожей. – Днем и ночью.

– Славно, – легко коснулась его плеча ладонью черная ведьма, кивнула в сторону реки: – Где струги?

– Иноземцы еще пополудни отплыли. И преданный тебе белый телохранитель с огненной палкой с ними.

– Ох, Ганс, Ганс, – укоризненно покачала головой юная чародейка. – Вот прикармливаешь их, прикармливаешь. Ан все едино норовят с друзьями удрать куда подальше.

– Я никогда не предам тебя, великая шаманка! – громко хлопнул себя ладонью по груди паренек.

– Как твое имя? – вскинула брови Митаюки.

– Ямгава, госпожа!

– Я запомню твою клятву, мой преданный Ямгава, – кивнула чародейка. – Но запомни, что в мужской дружбе нет ничего плохого. Мужское братство скрепляется кровью и общим делом. Поэтому женщина способна понять, если ее воин иногда забывает о своем долге ради друзей. Главное, чтобы это не случалось слишком часто и не мешало его служению. Не стоит упрекать капитана. Ведь даже сейчас он вместе с остальными иноземцами трудится во имя величия господа нашего Иисуса Христа.

– Мы все преданы Иисусу Христу, великая шаманка! – отчеканил Ямгава. – Молодому богу и тебе, его первой послушнице!

Митаюки склонила голову и перекрестилась, вытянула и поцеловала нефритовый крестик.

Парень тут же последовал ее примеру. Правда, его нательный крестик был деревянный.

– Иисус любит вас, Ямгава. Он указывает вам путь. Передай вождям, мы выступаем с рассветом. Пусть приготовят побольше веревок и ремней. Они могут нам пригодиться.

* * *

Юная чародейка вела отряд быстро и уверенно, как взявший след волчатник, без колебаний поворачивая в нужном направлении в переплетении тропинок, проложенных через густой инжир, усыпанный крупными красновато-коричневыми плодами. Через час плодоносящий кустарник закончился, обратившись в заросли магнолии, число тропинок сразу уменьшилось, а сами они стали узкими. Пульсация боли и страха ощущалась совсем близко. Сир-тя не знали, куда бежать, и далеко от разоренной деревни не ушли. Тем более что их никто и не преследовал.