Текст книги "Соломея и Кудеяр"

– До завтра, боярин! – улыбнулась в ответ девочка и стала подниматься по лестнице.

Едва за ними закрылась тяжелая дверь, как пожилая женщина тяжело вздохнула:

– Что же ты делаешь, деточка? Забыла, зачем столь долгий и тяжкий путь мы с тобой одолели? Государыней ты стать можешь, государыней всех земель русских, половины мира! Ты же глазки мальчишке дворовому строишь, в любовь играешь. А ну, выберут тебя в княгини великие, что тогда делать станете?

– Слугой его близким сделаю! – с легкостью ответила боярышня. – Нешто у государыни преданного слуги быть не может?

– За такого слугу и государыню в монастырь быстро постригут, – тяжело поднимаясь по лестнице, сказала Евдокия. – Негоже допускать подобного бабе замужней. Грех то большой, завсегда проклинаемый. И служители христианские тоже сказывают. Нельзя никого любить, кроме мужа свого. И помыслить о том недопустимо!

– Князья на княжнах женятся, тетушка, – после малой запинки посетовала Соломония. – Бояре на боярышнях. Я же из детей… Кто меня во дворец великокняжеский возьмет? Пустое. А Кудеяр мне по душе. Веселый он и любит. Я прямо чувствую, как тепло ко мне из него льется.

– Хочешь стать государыней земли русской? – остановилась на середине пролета лестницы Евдокия. – Правительницей мира великого, всевластной княгиней! Желаешь сего, чадо мое любимое, али нет?

– Хочу, – после небольшого колебания честно ответила девочка. – Кто же не хочет? Это же какая сказка наяву получится – из корельского леса да на трон!

– Так судьбой тебе сия сказка подарена, Соломея! Пусть шанс малой, чудесный, но есть он все же! – наклонилась к самому ее лицу воспитательница. – Крохотный, знамо, да к чему и его отталкивать, коли появился? Ты хочешь стать государыней?!

Соломония попыталась представить себе, как это: повелевать всеми князьями и боярами, самой же никому не подчиняясь. Делать все, что пожелаешь, и весь мир будет исполнять любые твои прихоти. Вся казна – твоя, все земли – твои, все рати, города, реки, озера – все принадлежит тебе. Ты властна надо всем, над тобой же – никто и ничто.

Попыталась – и не смогла. Вся ее прежняя жизнь была слишком далека от любых подобных даже не возможностей – от подобных мечтаний. Никакие сказки не могли поведать о том, каково это – быть великой княгиней. Равно как невозможно понять смертному, как живут и о чем помышляют небесные богини.

Все это пронеслось в голове девочки, и она, сглотнув, кивнула:

– Да, я хочу.

– Ну, так старание к тому хоть какое прояви! В строгости себя чти, веди достойно, о красоте заботься да на молодцев пригожих и краем глаза не косись! Кудеяр твой, знамо, красивый да ласковый, однако же баловству сему предаться завсегда успеешь. Коли отворот дадут от порога великокняжеского, тогда ему в ворот и поплачешься, пусть пожалеет. До того же часа веди себя так, ровно ты ужо государыня и есть! Дабы ни сомнений, ни подозрений не возникало! За две-три недели ближние судьба твоя решится. Будущее твое между величием и серостью вечной на волосинке висит. Нешто ради этого всего несколько дней с глупостями девичьими чутка не потерпеть?

Евдокия опять тяжело вздохнула и пошла далее.

– Я потерплю, тетушка, – кинувшись следом, пообещала Соломея. – Все, что скажешь, сделаю! Коли любит – не забудет, не пропадет. А государыней стать я и вправду хочу! Честное слово, тетушка, хочу!

Однако все обещания юной красавицы пошли прахом, едва наутро она увидела Кудеяра, стоящего возле крыльца в кафтане с желтыми шелковыми петлями, в горностаевой шапке и с саблей на поясе. Девочка широко улыбнулась, стремглав сбежала по ступеням, и желание у нее внезапно осталось только одно: прикоснуться к руке паренька, ощутив блаженную колко-горячую волну, услышать его голос, поймать улыбку.

– Ты чего это ныне такой грозный, баламут? – удивилась Евдокия, спускаясь следом без особой спешки.

– При службе сегодня, матушка, – пригладил рукоять сабли Кудеяр. – Дни ближние будут хлопотливыми.

– Так и служил бы, боярин! Чего пришел?

– Упредить хочу без ушей лишних. Весточка тайная, и о ней более никому, – понизил голос паренек.

– Что же у тебя за тайны такие важные оказаться могут? – не без презрения хмыкнула женщина.

– По службе моей, по службе, – понизил голос боярский сын и властно накрыл ладонью оказавшиеся на перилах пальцы Соломеи, перешел на шепот: – Завтра к заутрене оденьтесь в лучшее и украшения не забудьте. Дев прибывших повитухи да боярыни еще вчера осмотрели, в размышлениях ныне пребывают, кого гнать, кого для смотрин оставить. Княжич же желает лично на гостий глянуть, как бы невзначай, дабы и самому мнение иметь. Для сего он к службе и придет. Сей миг лучшим и будет красотой его поразить. На пирах да на торжествах прочих по родовитости гостей сажают. Там потеряешься, и не увидит!

– Верно ли сие? – усомнилась тетка.

– Я в карауле усиленном на три дня, – объяснил парень. – Князь Чаломеев за наследника беспокоится, каковой без свиты придет. От того и ведаю. Прости, красавица, надобно бежать.

Кудеяр отпустил руку девочки и быстрым шагом пошел вдоль стены.

– Вот он, день твой, деточка, – прошептала Евдокия. – Упустить нельзя, не воротишь. Прихорошить тебя надобно со всем тщанием да освежить и прирумянить.

– Зачем он это рассказал, тетушка? – совсем о другом спросила погасшая лицом Соломея. – Я ему не по нраву? Хочет отдать меня наследнику?

– Понравиться Кудеяр тебе хочет, вот и старается, – успокоила ее Евдокия. – А наследнику понравиться еще суметь нужно. Просто на глаза попасться, и то удача… Да не о том ты мыслишь, чадо! Ну-ка, скажи: ты желаешь стать государыней? Желаешь? Желаешь?! Тогда прочие мысли из головы выбрось! Токмо об одном думай: место твое на троне! На троне, а не в толпе!

* * *

К этой заутрене Соломея готовилась еще с предыдущего полудня. Заряна вплела в косу боярышни запасенный в узлах Евдокии пучок конских волос, отчего главное украшение любой женщины чуть не на треть прибавило в толщине, обновила атласную ленту на яркую малиновую. В обед и ввечеру кушала девица только телячью печень и жирный свиной окорок; нарядные сарафан, кокошник и понизь были тщательно просмотрены и поправлены в местах, где бисер и вышивка держались не очень прочно; височные кольца, браслеты, серьги и ожерелье были начищены до зеркального блеска. Красавицу уложили спать задолго до темноты, а поутру тетка заставила ее выпить целый ковш красного немецкого вина с приторно-вишневым запахом – дабы кожа зарумянилась и голос умягчился.

Вместе со служанками девочка отправилась к храму – и едва ступив на площадь, поняла, что тайна боярского сына Кудеяра Тишенкова оказалась не такой уж и великой. О появлении Василия, наследника престола великокняжеского, знали если не все невесты, то большая часть девушек точно. И потому все пространство между главными московскими храмами было тесно заполнено нарядными красавицами, стоящими вдоль пути от крыльца дворцового до крыльца в белоснежный Благовещенский собор где в два, а где и в три ряда.

Сарафаны из бархата и шелка, из парчи и атласа, из индийского сукна тончайшей выделки и нежнейшей персидской шерсти. Понизи княжон и боярышень светились отборным жемчугом, на кокошниках переливались самоцветы, пускали радужные блики бусы из драгоценных камней, яхонтовые вошвы на плечах и рукавах, золотые браслеты, серьги и кольца… И Соломея с острым разочарованием поняла, что нет и не может быть у нее никаких шансов привлечь взгляд Василия Ивановича, что средь прочих дев в своем бисерном кокошнике да чистеньком льняном сарафане с вышивкой простым катурлином выглядит она, словно бледная моль на сиреневой татарской кошме.

– Идет, идет… – пробежал по рядам шепоток.

Девушки – и невесты, и служанки красавиц – качнулись вперед, вскинули подбородки, перебросили через плечо толстые косы с роговыми и золотыми гребнями и заколками, затолкались плечами. Даже Заряна и Евдокия втиснулись в общую толпу, дабы увидеть собственными глазами будущего государя. И только Соломея осталась чуть позади, в гордом одиночестве, в полной мере осознавая наивную безнадежность совсем еще недавних, буквально утренних мечтаний.

Никогда не бывать даже самой красивой малиновке женой кречета, не бывать нежной лани женой могучему лосю, не бывать дочери боярского сына женой князю Великому. Так уж устроен сей мир, что будь ты хоть лучшей из лучших – ан не бывать. Не судьба.

Сын Великого князя неспешно шел по мостовой между рядами девушек – высокий, статный, широкоплечий, в округлой бобровой шапке, в бордовой ферязи без рукавов, густо вышитой золотой нитью, опоясанный широким ремнем с солнечно-янтарными накладками. Вроде как никого не рассматривал, голову держал прямо, однако глаза его скользили по сторонам, то вправо, то влево. Позади семенили несколько князей, вышагивали рынды – телохранители в белых кафтанах с короткими бердышами.

Десяток шагов – и корельская красавица осталась за его спиной.

Трудно сказать, что толкнуло в этот миг Соломонию на безумство: то ли обида из-за украденной мечты, то ли отчаяние безнадежности, то ли растекшийся по жилам полный ковш крепкого вишневого вина – но девочка вдруг подняла голову и громко крикнула:

– Куда же ты пошел, княже?! Краше меня все едино никого не сыщешь!

Василий обернулся на возглас, и они встретились глазами. Карий взор молодца с пушистой еще бородкой пронзил девушку, и Соломония вдруг ощутила, как сердце ее остановилось и как внезапно что-то едкое защипало в животе.

Она сглотнула.

Сердце спохватилось и застучало часто-часто, наверстывая упущенное. Едкость в животе превратилась в тепло, и только легкая слабость разлилась по телу.

Княжич обернулся к свите, что-то сказал. Князья засмеялись, все вместе бояре ускорили шаг. Толпа же девок и женщин заколыхалась, зашипела:

– Бесстыдница! Никакой скромности! Бессовестная! Нахалка! – и это были еще самые безобидные из эпитетов, что пришлось услышать Соломее.

Резко крутанувшись, она убежала к великокняжеским хоромам, взметнулась наверх, упала лицом на свою постель.

Девочка не рыдала, нет. Она испугалась. Поразилась тому, как дрогнула ее девичья душа под взглядом княжича. Почти как от подарков, как от слов и прикосновений Кудеяра.

Это что же получается – она влюбилась сразу в двоих?!

Что же делать теперь? Как поступить, как выбрать?

– Да какая разница? – буркнула Соломея, натягивая одеяло и накрываясь им с головой. – Василия мне все едино боле не видать. Погонят ныне же за бесстыжесть…

Права корельская красавица оказалась только наполовину. С сего дня Соломонию Сабурову более никуда не звали – ни на пиры, ни на праздники, ни просто в палаты дворцовые. Ее гордые соседки, что ни день наряжаясь то туда, то сюда, поглядывали на бесстыдницу с пренебрежением, даже не заговаривали с опозорившейся гостьей, однако… Однако на дверь девочке тоже никто не показывал. Ни словом, ни намеком о ненужности не сказывали, караульные у ворот и крыльца пропускали с поклоном. Вестимо – узнавали.

Съезжать сама она тоже не спешила. Ходила на службы – обратно в тихую церквушку Ризоположения, занималась вышиванием и старалась не завидовать своим более знатным и удачливым соперницам. Тем паче что на третий день Кудеяр избавился-таки от излишней службы и снова стал встречать девочку у крыльца. Тетка супротив сих свиданий более не протестовала – хотя наедине молодых и не оставляла, – и потому путь с церковной службы получался долгим и приятным, да и само богослужение казалось радостнее и душевнее.

– Пожалуй, завтра будем прощаться, – в один из дней сказала Соломея.

– Почему? – удивился боярский сын. – Нечто случилось что?

– Да, Кудеяр, – кивнула девочка, которую он держал за руку. – Ты думал, отчего я здесь засиделась, домой не еду? Зарок свой просто исполняю. Обещала ведь тафью вышить? Вот ныне и закончила. Утром отдам.

– Только не завтра! – взмолился паренек. – Смилуйся, хоть два дня мне подари!

– Да что они изменят, Кудеяр? – пожала плечами Соломея. – Ясна судьба моя, как Карачунова ночь. Обратно под родительский кров возвертаться.

– От службы отпрошусь, провожу, – сжал ее пальцы паренек. – Надобно хоть за день-другой князя упредить!

– Зачем меня провожать? – смущенно улыбнулась девочка, в то время как сердечко ее сладко заныло. – Сюда же доехала, и ничего.

– А хорошо ли это, краса северная? – покачал головой боярский сын. – При каждой деве должен находиться тот, кто живота своего не пожалеет ради чести ее, покоя и счастия. Провожу до порога родного, с отцом твоим познакомлюсь. Может статься, он мне и на будущее в доверии таковом не откажет.

– Не знаю, прямо… – совсем зарделась Соломея. – Но коли с батюшкой моим так свидеться желаешь, то так и быть. Два дня пережду.

13 августа 1505 года

Московский Кремль

Для переезда до Волги Кудеяр нанял бричку – легкий возок с плетеным верхом над сиденьями возле задних колес. Соломее большего и не требовалось: сундук и несколько узлов помещались позади, сама она с теткой Евдокией на сиденьях, Заряна напротив. Кудеяр же и оба холопа – ее и боярского сына – скакали верхом.

Сразу после заутрени путники выкатились из крепости через Боровицкие ворота, прогрохотали колесами и подковами по мосту через Неглинку, выехали на широкую улицу, огражденную амбарами и тынами постоялых дворов.

– Ныне быстро доберемся, – пообещал Кудеяр. – Лето к исходу повернуло. Многие купцы, в Персиях, Сарае и сарацинских краях затоварясь, на север груженые идут. Так что попутный корабль найдем с легкостью. До Вышнего Волочка доползем, а там на Мсту, и вниз по течению, токмо деревья замелькают.

– Четверо сыновей, сказываешь, и ни одной сестры? – Взгляд Соломеи задержался на тафье паренька, по краю которой изящной сарацинской вязью тянулось ее имя, вышитое красной и желтой нитью, на макушке же блестело бисером восьмиспицевое колесо коловрата, символа солнца и вечности. – Каким же ты оказался?

– Третьим, – признался боярский сын. – Уделу, понятно, столько воинов не прокормить, посему старших отец решил при земле оставить, с нее исполчаться. Мне же серебром долю отсыпал. Невелико наследство, зато сразу. В новики же я еще от отцовского удела записан. А из разрядной книги, известное дело, токмо в монастырь али в могилу выписаться можно. Федька-Последыш, кстати, и от того отказался. В Холмогоры подался, торговать. О злате, вишь, мечтает. Чтобы несчитано, немерено, и все в его сундуках.

– А ты о чем мечтаешь?

– Так со службой вроде как наладилось, – пожал плечами боярский сын. – К делу приставляют, на прилежание не жалуются. Коли служивый, обязаны земли нарезать. Иначе к каковому ополчению приписывать? Мыслю, вот-вот дадут. Тогда и дом нормальный появится, усадьба…

Всадники скакали широким походным шагом, покачивалась бричка на пологих дорожных ямах. За беседой показались впереди уже и ремесленные слободы – как вдруг позади послышался конский топот, улюлюканье, и вскорости, нагнав бричку, закружились возле нее полтора десятка всадников: уздечки с колокольчиками серебряными да золотыми клепками, седла резные, попоны вышитые. И не простой нитью – а серебром да золотом. Каждая упряжь – что деревня целая стоит. Седоки тоже под стать: шапки собольи, пояса наборные, ферязи золотом блестят, рукава рубах шелком отливаются, на перстах самоцветы блестят, на плечах цепи золотые…

– Куда же это ты направилась, красавица заозерная? – задорно спросил один из всадников, и опять от взгляда карих глаз словно споткнулось сердце Соломеи.

– Да вот, княже, заскучала, – все же взяла себя в руки девочка и ответила тоже весело, с улыбкой: – Батюшку навестить собралась. А ты тут какими судьбами, Василий Иванович?

– Да вот… – Княжич натянул поводья, вынуждая коня встать на дыбы. – Обещала ты, что краше тебя не найти, и ведь не получается! Смотрины последние на понедельник назначены, а ты вдруг отъезжать собралась! Нехорошо так поступать, обман сплошной выходит. Возвертайся давай. Токмо не в матушкины хоромы, а в терем Большого дворца вселяйся. Там ныне твое место.

– Коли так по нраву пришлась, – чуть не зло ответил Кудеяр, – отчего на пиры не звал, на праздники дворцовые?

– Ты еще кто такой, вопросы мне задавать? – хищно прищурился на него княжич, и конь, почувствовав недовольство седока, оскалился, захрипел.

– Родственник! – кратко бросил боярский сын.

Василий оглянулся на какого-то пожилого мужчину из свиты. Тот недоуменно пожал плечами.

– Соломонию я и без того разглядел, – решил-таки ответить княжич, – посему покамест с прочими знакомился. Ее же через неделю призовут…

Девочка сглотнула, невольно сжав кулачки.

Василий знал ее имя!!!

Такого случайно не происходит. Раз знал – испросил особо.

– Коли родич, вертай коней, в Кремль сестру вези, – уверенно распорядился княжич. – Где терем, ведаешь?

– Знаю, – хмуро кивнул Кудеяр.

– Вот и хорошо… – Василий дал шпоры коню, и кавалькада унеслась к центру Москвы.

– Что же теперь будет? – неуверенно спросила Соломея, когда затих дробный стук копыт. Она старалась не смотреть в глаза своего почти уже состоявшегося жениха. Девочка не знала, что сказать, и не понимала, что чувствует. Она была совершенно уверена, что любит Кудеяра, любит сильно и искренне. Но так же честно она могла поклясться и в том, что любит юного княжича.

Как могло одно маленькое девичье сердце вобрать в себя сразу два столь сильных чувства – ни одна сказка никогда не сказывала, ни одна подруга подобным не делилась, да и тетка Евдокия ни разу не помянула, как поступать при подобной напасти?

– С минуты сей ни к чему незнакомому не прикасайся, людей чужих обходи, сама никогда не пей, еду же принимай токмо из моих рук али из рук тетки своей, – чужим голосом сказал боярский сын. – А ты, Евдокия, никогда более дважды в одной лавке ничего не покупай! И вас, холопы, это тоже касается!

– Это почему?! – возмутился Тришка.

– Потому, что Соломея супругой государя будущего вот-вот стать может, – холодно сообщил Кудеяр. – За таких женихов соперницам не глазки выцарапывают, как на торгу новгородском. В Москве сопернице и яду легко подсыпать могут, и убийцу подослать, и порчу смертную навести. О том ныне постоянно помните и ничего чужого, случайного даже близко к себе не подпускайте!

– И ты поможешь? – неуверенно переспросила девочка.

– Помогу…

На душе боярского сына было пусто и черно, словно душу выжгло убийственным лесным палом. Но все же… Но все же ему было легче принять Соломею чужой, нежели мертвой. Успев покрутиться при дворе, Кудеяр понимал, что наивную девочку с северной окраины здешние князья истребят моментально, едва почувствуют в ней соперницу. Спасти невесту могут только изгнание или венец. Поднять руку на жену наследника – это уже совсем другое, нежели уморить худородную девицу. Но до того…

А еще оставалась надежда, что Василий почудкует, да и передумает. Князья на худородных девках не женятся. Такового с сотворения мира отродясь не случалось! Авось – и теперь шуткой обойдется…

* * *

Теремом Большого дворца было отнюдь не помещение над воротами, как могло показаться из названия, а отдельные хоромы, выстроенные прямо на крыше, заместо обычной кровли. Небольшая уютная избушка – токмо на высоте. И смотрелась она, ровно из сказки принеслась: гульбище округ дома с резными перилами, стены канатами конопляными проконопачены, ставни узорчатые, окна большие, да еще и мозаикой разноцветной собраны. Внутри же и вовсе чудо: потолки расписные, стены шелками цветастыми украшены, на полах ковры пушистые, скамьи кошмою толстой обиты, заместо сундуков – шкафы высокие, от пола и до потолка, постель же – ровно жилье особое, уютное. Край высокий, внутрь токмо с приступки попасть можно, размерами с сажень в ширину и полторы в длину – вчетвером вместиться впору, и тесно не станет. И все ложе – сплошная перина! Ложишься – и как в прудике теплом в воду погружаешься…

– Сие место для детей великокняжеских делалось, – открыл секрет сказки Кудеяр. – Семь светелок, семь спаленок. Не все, знамо, заняты оказались, ныне же и вовсе некому играться. Посему, мыслю, красавиц лучших сюда и вселили. Сколько комнат, столько дев для смотрин последних и отобрали.

– Красота-то какая! – восхищенно обошла светелку девочка. – Счастливы малыши, кому в чуде сем расписном расти доведется.

– Тришка, у двери отныне сиди и к боярышне никого не допускай, – хмуро и решительно распоряжался тем временем боярский сын, – будь то хоть девки, хоть князья или княгини, бояре али священники, да хоть богиня Табити собственным обличьем! Никого. Духаню, холопа своего, я тебе в смену оставлю, на случай, коли отлучиться понадобится. Сами тоже ни к кому не ходите. Коли встретите, в дверях и проходах раскланивайтесь, в комнаты же ни ногой! Невесте больной прикинуться несложно, вас же тут же в колдовстве али отравлении обвинят. Кушать и пить токмо свое! Да и то лучше то, что я принесу. Вам и подбросить могут, здешние злодеи твари зело ушлые…

Его речь оборвала решительно распахнувшаяся дверь, в светелку вошел Василий, одетый в этот раз по-домашнему: в сиреневые шаровары и алую шелковую рубаху, опоясанную ремнем с янтарными бляшками. Следом молчаливо протиснулись рынды – двое бояр в жарких кафтанах.

– Добралась-таки, Соломея? – обыденно спросил юноша. – Как устроилась?

– Благодарствую, – зарумянившись, низко поклонилась девочка. – В диво дивное попала, прям не знаю, пугаться али радоваться.

– Чего же тут пугаться, милая?

– А вдруг проснусь?

Василий рассмеялся, оглядываясь, но тут заметил Кудеяра и сразу нахмурился:

– Ты здесь, оказывается, родственник? Что-то в грамоте, с Соломонией присланной, ни о каких родичах Сабуровских не упоминается!

– В пути познакомились, княже, – слегка, с достоинством, склонил голову перед наследником боярский сын. – Так вышло, предки наши в третьем колене через брак породнились.

– Так ведь таковых родичей у нее половина Руси будет!

– Какой есть, – невозмутимо пожал плечами Кудеяр. – Нехорошо, коли девицу ни один мужчина из семьи не бережет. Тетка Евдокия, знамо, день и ночь при Соломее пребывает, в целомудрии содержит. Однако же, коли за честь девичью саблей вступиться понадобится, что за прок выйдет от бабьих причитаний?

– Кого же ты так во дворце моем боишься?

– Так ты и сам, княже, в доме своем со стражей ходишь, – указал на рынд за спиной Василия Кудеяр.

Княжич оглянулся на бояр, дернул подбородком:

– За дверью обождите.

– Девка и тетка, что рядом с боярышней при госте находятся, это хорошо, княже. Однако и за дверью у порога крепкий воин не помешает.

– А ты воин крепкий? – медленно произнес Василий.

– Бояре сказывают, неплох, – зловеще улыбнулся Кудеяр.

Василий, похоже, отлично понимал, что не из родства своего призрачного старается паренек, и очень хотел раз и навсегда избавиться от неожиданного соперника. Но наследнику русского престола уже успели объяснить, чем отличается власть от самодурства. Указывать свободной боярышне, чужой дочери, ему даже не родственнице, с кем ей встречаться можно, а с кем нет – было не в его праве княжича, пусть даже и будущего государя.

– Я зашел сказать, красавица заозерская, – Василий повернул голову к Соломее, – что раз уж ты так по батюшке своему соскучилась, велел я гонца к нему послать. Мыслю так, на перекладных вестник дня за три до Корелы долетит. Отец твой, коли поспешит, недели за три доберется. Тогда и обниметесь.

– Благодарствую, княже, – склонила голову девочка.

– Сторожи хорошо сию красавицу, боярин, – прямо посмотрел на Кудеяра наследник. – Я тебе доверяю.

– Да, государь, – скрипнув зубами, склонил голову боярский сын.

Последнее слово все-таки осталось за княжичем.

* * *

Княжны Милославские и Салтыковы, Горчаковы и Хлебниковы, Шаховские и Галицкие… Нет, не было у боярской дочери ни единой возможности сравниться с ними ни в богатстве, ни в кудесниках, с ловкостями завидными красоту наводящих, ни в снадобьях, облик улучшающих, ни в драгоценностях, ни в дороговизне платьев, девичий стан облегающих, ни в мехах, сие великолепие поддерживающих. Почти ни в чем не могла сравниться с соперницами Соломея – и потому даже пытаться отказалась. Облачилась на смотрины в один лишь льняной сарафан со скромной синей вышивкой по подолу и вороту, одетый поверх тонкой выбеленной сорочки. Невысокий роговый кокошник украшали лишь единый камушек солнечного янтаря в центре да немного бисера по краю, волосы покрывал простой платок с синими набивными цветами, косу же из чисто своих волос украшала лишь атласная ленточка. Ни вина пить, ни бока отлеживать, ни салом отъедаться, ни даже просто глаза зачернить девочка теперича наотрез отказалась – все едино и в этом княжны сильнее окажутся.

– Какова есть, ту пусть и видят, – сказала она тетке, пока Заряна старательно вычесывала ей волосы, избавляя от конских прядей. – Не то после первой же бани муж в монастырь пострижется, лишь бы жены, с таким тщанием выбранной, более не видать. Что есть, то и есть. Любуйтесь!

В этот раз смотрины были открытыми и торжественными. Не проверка повитухами в бане, не поглядывание на девиц в церкви и на пиру, не разговоры, якобы случайные, на праздниках. В этот раз объявлено было во всеуслышанье: Василий, сын Великого князя Ивана Васильевича, получившего прозвище Грозный за внушаемый ворогам страх, решил остепениться и ныне в посольской зале Грановитой палаты жену себе выбирает! А на те смотрины явиться соизволили от всех родов и сословий земли русской шесть княжон и одна дщерь боярская из служилых людей Сабуровых…

Природа смилостивилась над московской знатью и к середине августа пролила на столицу земель русских обильные дожди, перемежая мелкое накрапывание буйными грозами. Жара спала, и потому гости, явившиеся на торжество в тяжелых дорогих шубах, доказывающих боярскую и княжескую родовитость, высокую должность, али просто приличное богатство – не истекали потом и не млели от духоты. Хотя, понятно, мучились все равно изрядно.

Отделанная золотом, расписанная картинами из Нового Завета, высокая посольская зала дворца шуршала мехами и сукном, перестукивалась посохами, гудела множеством голосов. Ныне сюда собралось столько людей, что при своих изрядных размерах палата все равно казалась маленькой. Снаружи, за каменными стенами, запели куранты башенных часов, возвещая полдень, и вместе с сими звуками распахнулась внутренняя дверь. В зал твердой походкой вошел Великий князь – с гладким еще, вовсе не старческим лицом, украшенным седой, коротко стриженной бородой, и с гладко бритой головой, прикрытой тафьей из вышитой золотом замши, в кашемировой, тяжелой от золота ферязи, поверх которой лежал легкий плащ – подбитая соболем епанча. Величие правителя державы доказывала не шуба, а широкое оплечье – ворот в локоть шириной, плотно усыпанный драгоценными самоцветами, лежащими поверх сплошного золотого шитья.

За государем, опираясь на серый, с рубином наверху, посох, степенно ступал митрополит, который мог позволить себе надеть лишь легкую серую рясу, спешила дворня – конюший, постельничий, кравчий, и лишь самым последним, с преувеличенной скромностью, ступал Василий – в одном лишь коричневом кафтане, из-под которого выглядывали замшевые сапоги, в однотонной тафье и с чистым, без украшений, поясе. Он скромно опустил голову, как и полагалось сыну, готовому принять отцовскую волю.

Иван Васильевич поднялся на возвышение, сделанное возле восточной стены, сел на резной трон слоновой кости. Свита пристроилась справа, митрополит остановился слева, Василий встал перед троном, лицом к отцу.

Зал притих.

– Понял я ныне, бояре, что сын мой, чадо, кое так долго считал я дитем малым и неразумным, вырос и возмужал, – с легкой хрипотцой провозгласил государь. – Помощником стал в делах державных, советы дает разумные, тревоги мои разделяет, в походы ратные просится. Сим доказал Василий, что пора ему покидать гнездо родительское. Мужем истинным становиться, продолжателем рода великокняжеского, отцом семьи и хозяином дома своего. Слышишь меня, сынок? Пора!

– Воля твоя, батюшка, – еще ниже склонил голову княжич.

– Посему, Василий, повелел я собрать со всей Руси дев самых красивых, душой и телом чистых, достойных разделить с тобой судьбу твою, ложе твое и заботы семейные, матерями стать будущих правителей священной земли русской. Посмотри на них и выбери ту, с коей разделишь жизнь свою отныне и до последнего смертного часа… – Великий князь откинулся на спинку трона и хлопнул в ладони.

Снова отворилась внутренняя дверь, но на этот раз в нее буквально вплыли легкой семенящей походкой семь девушек. Не поднимая глаз от пола, они бесшумно скользнули через зал и широкой полудугой остановились перед троном: чарующие красотой и статью, одетые все, кроме одной, в шелка и бархат, осыпанные драгоценностями. Все с толстыми, перекинутыми вперед через плечо косами с вплетенными в них лентами – знаком своей зрелости. Но еще немного – и кто-то из них разделит свою косу надвое, как положено замужней женщине, матери семейства, и начнет взрослую, самостоятельную жизнь.

– Да благословит тебя Господь, да направит он верно твою руку, – перекрестил княжича митрополит и передал ему в руку две темно-бордовые шелковые ленты: – Иди, избери себе достойную жену, а нам государыню, матушку земель православных.

Василий наконец-то развернулся, немного постоял в задумчивости, затем двинулся к краснеющим на глазах невестам. Остановился возле первой:

– Доброго тебе дня, красавица.

– И тебе доброго дня, всех благ и мудрости, Василий Иванович, – мелодичным, как журчание ручейка, голосом ответила девушка.

Княжич сделал шаг дальше и опять поздоровался…

Так он обошел всех гостий, после чего вернулся к единственной, одетой лишь в скромное белое платье и повязанной белым платком, и протянул ей шелковые ленточки:

– Вот, прими подарок мой скромный, неведомая красавица. Желаю, чтобы вплела ты эти ленты в косы свои, а судьбу свою с моею навеки переплела.

– Благодарствую за подарок сердечный, княже. – Девочка крепко сжала ленточки в правом кулачке, а княжич взял ее за левую руку и вывел вперед:

– Вот, батюшка мой Иван Васильевич, сию красавицу выбираю!

– Скажи нам, кто ты, дитя мое? – наклонился вперед Великий князь.

– Соломонией отец с матушкой нарекли, государь, – чуть приподняла голову девочка. – Дочь боярского сына Юрия Константиновича, внука Сабура.

Посольская зала ахнула, от стены к стене побежал шепоток:

– Худородная, худородная, худородная…

– Дщерь боярская Соломея в хоромах супруги моей покойной показала себя скромной, трудолюбивой и набожной! – громко и уверенно объявил Великий князь. – На увеселения и игрища московские не бегала, на торгу серебро не прогуливала. Приехав, делом первым к причастию подошла и заутрени посещала ежедневно, а все часы свободные рукоделию посвящала. Разве не таковой должна быть достойная жена и великая княгиня?