Текст книги "Соломея и Кудеяр"

Соломея ощутила, как полыхнули у нее кончики ушей. Оказывается – за ней следили, и очень внимательно! А она-то думала – привезли и бросили, забыли в горнице далекой… Девушка лихорадочно вспоминала – не сотворила ли чего позорного? Но кроме прикосновения к руке Кудеяра – ничего на ум не приходило.

– Что же до худородства ее, – продолжил государь, – то нет ныне в обитаемых землях никого, кто знатностью с Великими князьями московскими сравниться способен! Коли нет девы равной, то пусть будет та, что сердцу мила, дабы на других никого и смотреть не хотелось! Не по надобности державной брак сей заключаю, а токмо ради счастия сына своего. Пусть живет с супругой своей в любви и радости, в добре и согласии! Ответь мне, Василий, любишь ли ты Соломонию, дщерь боярскую, так, что готов от прелестей прочих навеки отречься и токмо ей одной себя посвятить?

– Да, отец, люблю! – ответил княжич, уверенным своим ответом вызвав в душе девочки холодок безумного восторга.

– Сим объявляю Соломонию, дочь боярского сына Юрия, невестой сына своего Василия! – поднявшись с трона, объявил Великий князь. – Готовьте свадьбу!

И опять Посольская палата загудела от множества голосов, теперь обрадованных. Среди обрывков фраз легко различалось довольное: «…а Милославские-то с носом опять остались…», «Горчаковы напрасно рот разевали!», «Салтыковы пусть место знают…». Кто-то даже крикнул:

– Долгие лета молодым! – но его не поддержали. Все же пока не свадьба.

Великий князь опустил свой взгляд и неожиданно обыденным тоном сказал:

– Ты, Вась, деву-то покуда отпусти. Глянь, у нее аж персты побелели, так стиснул! Не твоя она покамест. Вот как женой станет, тогда и володей.

Княжич с видимой неохотой отпустил Соломею, тихонько, только для нее, произнес:

– Потом… – и вышел из палаты вслед за отцом. Свита на этот раз семенила позади.

Отвергнутые красавицы, бросая на худородную девку не самые добрые взгляды, разошлись в стороны, к отцам и родственникам. Избранная невеста поспешила наружу – и тут же попала в горячие объятия тетушки и Заряны:

– Тебя выбрали, выбрали!!! – Евдокия на радостях даже расцеловала воспитанницу.

– Государыня! – с жалобным придыханием вторила Заряна.

Все вместе они отправились в Большой дворец и наверх, в терем. И там, у входа в пустое теперь строение, встретили боярского сына Кудеяра – коего, понятно, в Грановитые палаты никто не приглашал. Соломея увидела тоскливые глаза юноши, и радость разом погасла в ее душе, уступив место пустоте. Она поняла, что навсегда потеряла веселого паренька, которого уже почти видела в мечтах своим мужем, прикосновений которого так желала, встречам с которым так радовалась. И губы ее словни само по себе прошептали:

– Прости…

– Я понимаю, – совершенно чужим голосом сказал Кудеяр. – Кто он и кто я.

– Прости… – повторила Соломея.

– Государыней хотят стать все, – глядя ей через плечо, ответил боярский сын. – Место же одно. Коли твое оно, то иным токмо через смерть твою получить его возможно. Ранее опасности стереглись, теперь вдесятеро надобно.

– Прости…

– Василий стражу даст… Сим сторожам не верь, – наконец посмотрел ей в глаза боярский сын. – Он, может статься, тебя и выбрал, да свита его из родов знатных, и каждый свою дщерь на твоем месте видеть мечтает.

– Кабы две судьбы имела, вторую тебе бы отдала, – клятвенно произнесла Соломея. – Но одна у меня жизнь, и сердце одно. Прости.

– Служанок ни на шаг не отпускай и берегись чужаков, – продолжил Кудеяр.

– Ты опять здесь, родственник? – появился на ступенях лестницы радостный княжич. – Ни на миг не отлучен?

– По воле твоей Соломею от опасностей оберегаю. – Если боярский сын и поклонился Василию, это было совершенно незаметно.

– Молодец, хорошо стараешься! Тогда посмотри, чтобы меня с невестой не тревожили, желаю наедине с ней переговорить.

– Невозможно сие, княжич, – хмуро ответил Кудеяр. – Пока она тебе не жена, одним вам оставаться невместно.

– Хорошо, пусть тетка будет.

– Баба она, коли что – устоять не сможет. Я же единственный здесь Соломее мужской родственник. Вас наедине не оставлю.

– Экий ты старательный… чрезмерно, – слегка опешил княжич. – Ты бы для усердия сего иное место лучше поискал!

– Всегда готов служить тебе, государь! – зло отчеканил боярский сын. – Коли в ином каком месте желаешь видеть, прикажи туда отправиться! Уеду не медля!

– Пока не государь, – прищурился княжич. – Но коли сего так хочешь, просьбу твою уважу.

– Надеюсь, место сие достойно будет великокняжеского родича, каковым я вот-вот стану? – от сдерживаемого гнева у Кудеяра зашевелились крылья носа.

– Можешь на меня положиться, родственник, – кивнул Василий. – Единственный мужской…

Он посмотрел на испуганную невесту, что стояла в шаге за спиной боярского сына, выдохнул и усмехнулся:

– Прямо как Змей-Горыныч невесту от витязя стережешь! Желаешь битвы у пещеры?

– До свадьбы ближе пяти шагов к Соломее никто не подойдет! – Боярский сын провел ладонями по поясу. Правда, сабли на нем сейчас не имелось.

– Да будет так, родственник полу мужского, – с легкой усмешкой согласился княжич. – Сторожи со всей своей рьяностью. Мы ведь сказки читали, знаем, чем все кончится. Кончится же история сия четвертого сентября, желанная моя. – Василий перевел взгляд на невесту. – Отец назначил день свадьбы. Еще две недели. Раньше с торжеством не поспевают. Да и батюшку твоего дождаться надобно.

– Дольше ждали, – тихо ответила корельская красавица.

– Это верно, – улыбнулся наследник престола. – Подождем.

Василий спустился вниз. Соломея облегченно вздохнула, позвала:

– Пошли, Кудеяр.

– Не пойду, – покачал тот головой, усаживаясь на верхнюю ступеньку. – Здесь караулить стану! В тереме пусть Евдокия заправляет. Нельзя к тебе в дом мужчинам входить. Невместно.

– Ты же родственник!

Боярский сын поднял на нее угрюмый взгляд, и девочка поняла, что шутка умерла. В душе Кудеяра она стала отрезанным ломтем. Он еще был готов ее охранять. Но прикасаться к ней – больше уже нет.

* * *

Сын Великого князя сдержал свое слово. В конце августа он самолично привел к невесте наконец-то добравшегося до столицы отца, а пока Соломея и Юрий Константинович обнимались, протянул стоящему у входа в теремный дворец пареньку тугой свиток:

– Вот, держи, боярский сын Кудеяр из села Тишенкова, грамоту Разрядного приказа. К князю Петру Оболенскому в Серпухов отправишься, на Оку, порубежье наше южное стеречь. В письме указано, что в родстве с Великим князем ты состоишь и потому тебе место воеводы полагается, не менее. После свадьбы можешь отправляться.

– Служба государю не терпит отлагательств, княже, – принял приказ юный воин. – Здесь я более не надобен, Юрий Константинович сам о дочери позаботится. Отправлюсь с рассветом!

Он чуть дернул подбородком, но в сторону Соломеи голову все же не повернул. Поклонился только княжичу и бегом умчался по лестнице вниз.

4 сентября 1505 года

Москва

Москва гуляла и веселилась, как это умела делать только она. Звенели во всех храмах колокола, кричали скоморохи, рычали медведи, хохотали, раскачиваясь на качелях, девицы в легких летних сарафанах. Купцы выставили столы прямо на улицы, угощая всех желающих пивом и брагой, куличами да расстегаями. В домах боярских и княжеских наливали уже вино, да не дешевую петерсемену, а немецкое да гишпанское, кормили бужениной и белорыбицей. На улице знатные рода столов не накрывали – зато в дом пускали с охотою, был бы прохожий опрятен да не сарацин.

Знамо, пустили бы и сарацина – но токмо при условии, что за здоровье молодых хоть ковш, да выпьет!

А как иначе? Сын князя Великого женится! В такой день скупиться, скромничать, трезвым да грустным ходить – грех великий. Получится свадьба веселой, сытой и богатой – такова и жизнь у молодых окажется. А коли государь зажиточен да весел – стало быть, и в стране изобилие! Ведь не бывает богатых правителей в нищей державе. Станет семья государева детьми обильной – то покой и уверенность на многие века. Коли есть прямой законный наследник у правителя – ни смут, ни споров за власть, ни усобицы ужо не затеять. Ведь каждому понятно, кто по закону и обычаю на трон садится, а кто обман затеял.

Так что гуляй и веселись, Москва, – старший сын Великого князя мужчиной становится! Крепка семья государева – крепка и Русь Святая!

Таинство венчания началось после полудня – после того как боярский сын Юрий Константинович привел к алтарю Благовещенского собора свою дочь. Одета она была почти как на смотрины – в сарафане скромном, чисто-белом, без вышивок и украшений. Только на голове девочки лежала белая полупрозрачная кисея, скрывая от посторонних взоров не только волосы, но и лицо.

Соломея не слышала службы. Она просто не верила в происходящее. С того самого мгновения, как ее подняли из постели, боярской дочери казалось, что она все еще находится во сне, что все это происходит не с ней, что все это есть странное невероятное наваждение: она, небогатая худородная девочка из окраинной крепости, еще недавно собиравшая землянику в берестяное лукошко, – и вдруг венчается с сыном Великого князя! Соломония очень старалась проснуться, чтобы рассказать о чудесном сне отцу и сестре – но у нее никак не получалось.

А потом вдруг наступила тишина. Соломея поняла, что все вокруг, многие сотни людей, смотрят на нее и, затаив дыхание, ждут ответа. Она облизнула враз пересохшие губы и легонько кивнула:

– Да…

Княжич Василий в кафтане с высоким воротом поднял ее руку, надел ей на палец кольцо.

Соломея зачарованно повторила его поступок.

Тогда молодой человек поднял кисею невесты, решительно отталкивая куда-то назад, наклонился и крепко поцеловал в губы.

И наваждение спало – ибо подобного поцелуя присниться уж никак не может.

В тот же миг Благовещенский собор зазвенел колоколами, и его радостную весть перехватили прочие церкви и звонницы.

Василий Иванович взял супругу за руку и вывел ее из храма.

Праздник продолжился пиром… Для всех, кроме княжича и Соломеи. Они, по издревле заведенному обычаю, сидели во главе стола, не притрагиваясь ни к питью, ни к яствам.

По счастью – не очень долго. Уже часа через три родители отвели молодых в одну из просторных горниц Грановитой палаты, в центре которой были накрыты простынями толстые хлебные снопы. Так уж на Руси заведено – молодым первую ночь проводить на снопах, дабы брак был таким же урожайным, как бесчисленные пшеничные колосья.

– Наконец-то, – облегченно перевел дух княжич, когда за ними закрылись двери, и повернул Соломею лицом к себе. Снял кисею с ее волос, отбросил в сторону, не отрывая глаз от лица.

– Ты чего? – забеспокоилась девочка.

– С того самого мига, как ты меня окликнула, губы твои из головы не идут, – признался Василий. – Так поцеловать их хочется, прям мурашки по спине.

– Когда ты на смотринах прошел мимо меня, я решила, что все, больше не увижу. Аж сердце замерло, – ответила признанием на признание Соломея.

– К каждой, кто пришла, прилюдно уважение проявить следовало… – сказал княжич, не отрывая глаз от ее лица. – А ужо потом избранницу указывать. Иначе обиду причинить можно.

– Твой отец знал, что ты выведешь меня?

– Ты моей стала с того мига, как я губы твои увидел. Не знаю чем, заворожили… Ай, – княжич вдруг тряхнул головой, отступил, покрутился. – Горчак сказывал, где-то тут курица запеченная спрятана и мед. Дабы мы не оголодали.

Соломее стало обидно, что ее променяли на курицу – однако княжич уже опять смотрел на нее.

– Так ты меня поцелуешь? – спросила она. – Теперь можно.

Василий медленно приблизился и, глядя девушке в глаза, развязал пояс сарафана. Юная жена подчинилась его желанию и вскоре оказалась пред мужем совершенно обнаженной. Княжич сделал шаг назад, любуясь совершенной красотой, потом подхватил на руки и отнес на бугристое шуршащее ложе. Его ладони скользнули по телу девушки, лаская и познавая, порождая новые, странные и приятные чувства. Глаза же продолжали смотреть в самые зрачки, пока наконец Василий не наклонился к столь желанным губам и не впился в них поцелуем. Не тем целомудренным прикосновением, каковое случилось в церкви, а жадным, долгим и страстным, увлекая юную Соломею в сладкую бездну новой жизни.

* * *

Утром хлопотливая Заряна, наряженная в новый сарафан из синей бумазеи, старательно расплела хозяйке косу и превратила ее в две, вплетя подаренные ленты.

– Ну, и как оно, боярыня, – осторожно спросила она. – В женах-то?

Соломея посмотрела на нее через серебряное зеркало и слабо улыбнулась:

– Ах, Заряна… Какая же я счастливая!

* * *

К счастью боярского сына Кудеяра, он этих слов не слышал. В этот самый час он стоял перед сонным князем Оболенским, ожидая, пока престарелый воевода дочитает полученный приказ.

– Ишь ты, великокняжеский родич, – хмыкнул тот. – Воеводой его ставь! Боярский сын, да еще и третий в роду… Кто же под тебя пойдет, такого? Меня с таковым воеводой сварами местническими загрызут! Третий в роду… Младше тебя, Кудеяр, токмо пескари в реке оказаться могут!

Воевода подумал, рассеянно накручивая на палец сплетенную в бороде седую косицу, потом решил:

– К Тарусе поедешь. Застава там есть у заброшенного брода. Три казака при ней да два татарина. Эти за место рядиться не станут, послушаются. Коли выйдет, то детей боярских опосля подошлю, столь же худородных. А там видно будет. Место невелико, да воеводское, как наказано. Скачи, служивый. Принимай твердыню.

* * *

Спустя месяц Великий князь Иван III Васильевич нежданно преставился. На трон вступил Великий князь Василий III Иванович.

Вместе с ним Великой княгиней, всевластной государыней всея Руси стала пятнадцатилетняя Соломония, худородная девочка из маленькой крепости Корела.

Глава вторая

21 августа 1510 года

Застава на берегу Тарусы

– Тата-а-ары! – влетел во двор на взмыленном неоседланном жеребенке вихрастый русый мальчишка. Босой и без штанов, в одной лишь рубахе из серого домотканого полотна, лет семи на вид. Он был тощим, большеглазым и скуластым… под стать годовалому чалому жеребенку, сквозь шкуру которого проступали ребра. – Спасайте, татар-ры-ы!!!

Ребенок скатился со спины своего скакуна и упал на колени возле коновязи, размазывая слезы по щекам.

Однако порубежники отреагировали на тревожную весть на удивление спокойно. Караульный у ворот лишь вышел на середину проезда, посматривая вдоль реки, словно убеждаясь, что за вестником никто не гонится, другой ратник, скучавший на крыльце, вошел в дом.

Застава была небольшой: крытая тесом изба с двумя трубами, двадцати шагов в длину и чуть меньше в ширину, пара небольших сараев с жердяными стенами да длинный навес с яслями, пригодный разве лошадям непогоду перестоять. Место, где можно отдохнуть мелкому отряду, выспаться в тепле, сложить скромные припасы, – и ничего более. Случись серьезная беда – так тут даже оборонять нечего, а потому заместо тына двор окружала банальная деревенская изгородь из поставленных наискось слег.

Здесь было тихо и пусто – мальчишка даже выть стал вполголоса, словно осознавая бесполезность своих стараний.

– Сказывай! – вдруг громко потребовал стремительно вышедший на крыльцо боярин.

В этом воине трудно было признать недавнего боярского сына Кудеяра, юного и смешливого. За минувшие годы молодой воин успел обзавестись русой курчавой бородкой и густыми усами, чуть раздался в плечах, взглядом стал суров и даже, пожалуй, мрачен. Одет же он был ныне и вовсе по-крестьянски: шапка суконная, рубаха полотняная, коричневые полотняные же штаны и короткие, того же цвета сапоги.

Впрочем, мрачность сия могла статься лишь беспокойством из-за тревожного известия.

– Татары Жуковку грабю-ю-ю-ю-т!!! – опять завыл в голос малец. – Числом несметные, налетели, ако саранча-а-а! Дядьку Парку зарубили-и-и-и! Баб иных прям у колодца повязали-и! Спасайте, родненькие-е-е-е!!!

– Откуда налетели? Заметил? – спокойно, но сурово вопросил Кудеяр.

– Дык с верховья шли, – всхлипнул мальчик. – От Телепневки.

– Если дальше вниз по реке двинутся, воевода, – вышел из избы еще один молодой воин, но с черной бородкой и в войлочном поддоспешнике, – то наверняка от старицы к югу отвернут. Ночевать в деревнях не станут, забоятся. Поймаем ведь. Им еще засветло надобно с путей торных отойти.

– В Жуковке они, служивые, в Жуковке! – опять взвыл малец. – Выручайте!

– Да нет их уже там, пацан, – поморщился второй воин. – Пока ты скакал, разорили ужо и дальше двинулись. Перехватывать их надобно, а не по следам, ровно псы гончие, носиться.

– Коли с добычей, быстро идти не смогут, – задумчиво покачал головой Кудеяр. – В набег налегке помчатся, обозы же с добром награбленным и полон сразу в степь попытаются увести. А для сего самый путь удобный не через старицу, а вдоль Любки и к Серому броду. Оку перейдут, расслабятся. Решат, что обошлось… Зови лошадей с выпаса, Дербыш. Одвуконь пойдем, налегке. Броню и припас навьючивайте, сами в седла. Давай!

Молодой воевода похлопал помощника по плечу и ушел обратно в избу. Дербыш же сунул пальцы в рот и несколько раз протяжно, залихватски свистнул. Вскорости ему ответил двойной свист со стороны заливных лугов. Порубежник удовлетворенно кивнул и тоже отправился в дом.

Вскоре двор заставы наполнился суетой. На пригнанных с выпаса лошадей легко одетые воины набрасывали потники, клали седла; на иных навьючивали скатки и мешки, набрасывали чересседельные сумки.

Почти все порубежники были молоды, не более тридцати годов. Половина – и вовсе еще безусые юнцы. Однако трудились все быстро и слаженно, занимаясь явно привычным, повседневным делом. Вроде как и не спешил никто – но уже через час после известия о татарском набеге порубежная рать из трех десятков боярских детей и холопов уже выехала из ворот к ближнему броду. Все они скакали налегке, лишь опоясанные саблями. И потому отдохнувшие лошади шли ходко, на рысях, словно вовсе не замечая всадников на своих спинах.

Южный берег Оки на первый взгляд мало чем отличался от северного – те же леса, перемежающиеся обширными полянами, те же овраги и болотины, те же птицы в небе и тот же горьковато-пряный запах, словно от недавнего пала. Однако отличие имелось. Если на северной стороне реки стоял лес, местами разрываемый лугами, то на юге – уже луга разделялись пусть еще обширными, но не сплошными борами и перелесками. И потому между собой порубежники эту сторону называли чуждым русскому уху названием: «степь».

Именно отсюда, из степных глубин, то и дело возникали тати и душегубы, приходящие грабить русские земли, и именно туда они увозили украденное добро и туда угоняли взятый в деревнях полон… Если, конечно, мимо порубежной стражи просочиться получалось.

Получалось же сие отнюдь не часто.

Здешняя лесистая степь только казалась свободной для пути в любом направлении. Коли не знать дороги, то запросто можно забрести на луговину, с двух-трех сторон окруженную болотом, или наскочить на овраг, в котором и пешему, перебираясь, недолго ноги переломать али оказаться на пути, вдоль которого на много верст ни реки, ни родника не встретишь, – а без воды ведь ни зверю, ни человеку далеко не уйти. Есть же, наоборот, места удобные, где и водопои чистые каждые десять верст встречаются, и боры по пути есть сухие, валежником богатые, и дорога ровная – иди да иди.

Вот на таких путях обозы или рати ловить и надобно…

Кудеяр за несколько лет окрестные земли успел изучить чуть не до каждого кустика и потому скакал уверенно, без колебаний направляя гнедую кобылку на, казалось бы, непролазные заросли, – и те расступались, открывая воинам узкие тропинки, либо сворачивал в овраг – и там обнаруживался пологий склон, либо уверенно пересекал топкие вязи – и под подковами обнаруживалась не трясина, а мелко дрожащая гать.

Через три часа воевода спешился на поросшей васильками поляне, вытянувшейся вдоль ивовых зарослей, и громко скомандовал:

– Привал! Духаня, возьми двух холопов и к протоке в дозор. Разъезд татарский появится, сойкой крикните и сразу таитесь. Нам раньше времени выдать себя нельзя. Алай, коней на выпас на левую сторону отгони, тамошний луг от протоки не видно. Костров не разводить! Так отдыхайте. Татары с обозом идут, им сюда за день не добраться. Разве к полудню завтра прибредут. Да и то вряд ли…

Воины сняли с лошадей седла и груз, расстелили на траве кошмы, попоны или шкуры – кто с чем в исполчение пришел. Кто-то достал себе из припасов краюху хлеба, кто-то – кусок копченого мяса, несколько порубежников взялись править клинки, но большинство просто растянулись во весь рост, греясь на солнышке.

Даже в ратной службе имелись свои маленькие радости. Ты спишь, а жалованье казна начисляет.

Вечер и ночь прошли спокойно, а с первыми лучами солнца воины облачились в толстые стеганые или войлочные поддоспешники – это уж кому как больше нравится, поверх них надели броню – кто сверкающие, начищенные песком кольчуги, кто колонтари, набранные из маленьких железных пластинок и потому похожие на рыбью чешую, кто юшманы – в каковых пластины были очень большими, всего шесть штук на всю грудь помещалось. Головы молодых мужчин украсили остроконечные шлемы, пояса оттянули сабли, топорики и шестоперы. Некоторые из них тихо молились, другие откровенно скучали. Но молчали все – таков был строгий воеводский приказ. Отдохнувшие за ночь боевые кони перебирали копытами, стоя под седлом, – тоже дожидались своего часа. И, словно понимая всю важность скрытности, тоже молчали.

Опытный Кудеяр оказался прав – сойки раскричались и тут же затихли, едва солнце перевалило зенит.

– По коням… – тихо распорядился воевода, самолично затянул обе подпруги своего седла и взметнулся кобыле на спину. Перехватил удобнее рогатину, украшенную под наконечником тремя лисьими хвостами.

Порубежники последовали его примеру.

Еще немного ожидания – ивовые ветки затряслись, на поляну выбрались дозорные.

– Прошел разъезд, боярин! – выдохнул Духаня, отирая пот со лба. – Уже и обоз слышно, эвон как колеса скрипят. Вестимо, до упора возки нагрузили, ступицы трещат.

– В седло! – приказал ему воевода и тронул пятками бока кобылки.

Лошадь двинулась вперед, раздвигая грудью ветви. Две сотни шагов, всего полста саженей – и Кудеяр выехал на край еще одного луга, пахнущего тиной и пылью – обычный запах пересохшего к осени мелкого болотца. В ста саженях впереди так же неспешно, даже устало, ползли вдоль самого речного берега темные татарские всадники: стеганые ватные халаты, меховые шапки, обветрившиеся древки пик. Последние два-три дня, понятно, случились у разбойников насыщенными, и даже выносливые степные скакуны сейчас еле переставляли ноги.

Воевода резко выдохнул, послал гнедую в разгон и стал медленно опускать рогатину, готовясь к сшибке.

– Неверные!!! – Степняки, понятно, опасность заметили, повернули навстречу, тоже попытались разогнать лошадей во весь опор. – Ал-ла, ал-ла! Рус, сдавайся!

Две сотни саженей скакуны пролетели в считаные мгновенья. Кудеяр выбрал было своей целью остроносого татарина с тонкими усиками, окаймляющими верхнюю губу и уходящими вниз, с округлой железной мисюркой вместо шапки и нашитыми на халат позолоченными пластинами – явно не простой тать, из ханов. Но внезапно, всего в десятке шагов, лошадь под басурманином оступилась – и тот с громкой руганью кувыркнулся воеводе под копыта.

Кобыла взметнулась в прыжке. Опускаясь, порубежник резко толкнул вперед рогатину, метясь в голову другого татарина, но степняк успел прикрыться щитом, наконечник скользнул по дереву, оставляя глубокую борозду, – и они разминулись.

Кудеяр заметил блеск стали слева, тоже закрылся, сам опять ударил рогатиной вперед, чуть выше плеча совсем юного татарчонка. Мальчишка пригнулся, радуясь своей ловкости, – и широкий наконечник вошел глубоко в грудь скачущего за ним морщинистого басурманина в крытом атласом халате – тот подобной шутки не ожидал и даже не попытался спастись.

Воевода отпустил древко копья – все равно не выдернуть, – откинулся назад, уклоняясь от пики, ударил ее владельца окантовкой щита по колену, промчался мимо, выхватил саблю, рубанул очередного врага – но попал по клинку, высекая искры, проскакал дальше, резко наклонился, подставляя спину под вскинутую саблю, сам уколол татарина под ребра.

Добротная суздальская кольчуга удар выдержала, не расползлась – а вот стеганый халат его острия остановить не смог, и степняк стал заваливаться из седла.

– Ал-ла!!! – Очередной басурманин попытался насадить воеводу на копье. Кудеяр вскинул щит, и от сильнейшего удара тот сразу улетел в сторону. Зато порубежник успел быстро и хлестко, с оттягом, рубануть проносящегося врага поперек спины, и халат на том расползся так глубоко, что стали видны осколки кости.

Все! Впереди были лишь склонившиеся над протокой березки. Воевода потянул левый повод, разворачиваясь.

Недавно зеленая лужайка, поросшая сочной осокой, ныне была вытоптана, залита кровью, усыпана стонущими, еще шевелящимися телами и омерзительно воняла парным молоком. Из полусотни татар в седлах не осталось ни одного – против слитного удара одетой в железо русской кованой рати у легконогих степняков шансов нет. Однако и из порубежников верховыми осталось всего два десятка витязей.

– За мной! – взмахнул саблей Кудеяр, устремляясь к длинному обозу, извивающемуся у самой реки.

Возничие, понимая, чем для них все это кончится, попрыгали с облучков и кинулись кто куда – кто в ближние кусты, а кто и вовсе в воду, по грудь в ряске перебираясь на другой берег протоки. Их пленники, привязанные к задкам телег на длинные веревки, наоборот – радостно закричали, благословляя небеса.

Победители не спешили ни собирать своих раненых, ни освобождать татарский полон, ни добивать покалеченных разбойников, ни преследовать беглых. Они отлично понимали, что схватка еще только начинается.

– Дербыш, как всегда! – махнул рукой в сторону выступающего на луг кустарника воевода. – Рогатины разбирайте, други!

Пятеро порубежников, отделившись от и без того крохотной рати, поскакали к зарослям бузины, остальные закрутились по полю брани, выдергивая из татарских тел застрявшие в них копья.

– Троих наших токмо спешили, – подъехав к воеводе, холоп протянул ему рогатину с тремя лисьими хвостами и треснутый сбоку круглый татарский щит. – Так целы, подсобят, коли смогут.

От хвоста обоза послышались гиканье, посвист, громкие выкрики. Замыкающий отряд разбойников, что должен был оберегать добычу от преследователей, мчался вперед, на помощь попавшим в засаду товарищам. Не было у басурман возможности ни обойти врага, ни окружить и выматывать долгими часами, издалека забрасывая стрелами. Им нужно было как можно быстрее опрокинуть нежданное препятствие – и уйти, раствориться в степи, пока в помощь заслону не подошла более сильная рать. И потому степняки сразу пошли на сшибку, надеясь опрокинуть порубежников числом, благо было их чуть не впятеро супротив полутора десятка врагов.

– Плотнее держись!!! – только и успел крикнуть Кудеяр, и опустивших копья ратников захлестнул татарский поток.

В этот раз сразу несколько первых степняков оказались жилистые, морщинистые, в драных засаленных халатах и мохнатых шапках, отороченных простым заячьим мехом. То ли самые опытные из татей, то ли самые никчемные. Впрочем, что молодой, что старый – пики у татар одинаково острые.

– Ал-ла!!! – Налетевший старикан приметился Кудеяру копьем в грудь. Воевода закрылся щитом, толкнул его вверх, отводя удар в небо, сам же любимой уловкой толкнул рогатину над плечом врага, метясь не в ближнего разбойника, а в того, что сзади. И опять удачно, попав неготовому к отпору ворогу точно в горло.

Лошадь старика врезалась в скакуна Духани, жалобно заржала, поворачиваясь боком, татарин от толчка качнулся вперед, опустив щит, – и Кудеяр, не упустив столь удачной возможности, с размаху ударил его в основание затылка окантовкой своего, заметил краем глаза движение, вскинул щит. Тот жалобно хрустнул и развалился. Брошенную пику, впрочем, остановил.

Воевода бросил бесполезную уже деревяшку, потянул из петли топорик, попытался уколоть татарина в ответ – но наконечник рогатины бессильно ударил в медный умбон.

Смертельная схватка неожиданно угасла. Передовые всадники кто погиб, кто согнулся от боли, не в силах продолжать боя – и скакуны с опустевшими седлами разделили врагов, зажатые меж двумя отрядами. В краткой тишине стали слышны вскрики, стоны, пение тетивы. Это пятерка боярского сына Дербыша, пропустив мимо себя татарскую лаву, теперь торопливо расстреливала из луков спины увлекшихся сечей врагов.

Пять лучников да по тридцать стрел в уже наполовину опустевших колчанах…

– Бей их!!! – зло закричал кто-то из басурман. Татары стали разворачиваться, напор ослаб, скакуны без всадников облегченно прянули в стороны, Кудеяр тут же послал гнедую вперед, что есть силы метнул рогатину в повернувшего голову татарина. Наконечник ударил разбойника под ухо, карая смертью за потерю внимания, воевода же выхватил саблю.

– Пес неверный! Умри! – попытался кинуться на воеводу непривычно узкоглазый паренек, но оказался слишком медлительным и неопытным для победы. Его пику Кудеяр отклонил топориком, вскинул оружие, а когда степняк закрылся щитом, рубанул его по открывшемуся колену. Разбойник заорал от боли, запоздало прикрывая ногу, и тут же получил удар топориком в открывшийся лоб.

– Сдохни! – вместо него на порубежника налетел другой степняк, несколько раз быстро уколол в грудь – Кудеяр насилу успевал отбивать выпады клинком, – потом рубанул под ребра. Последний удар воевода парировать не стал и быстро подрезал врагу руку под локоть. Кольчуга на боку выдержала, татарская рука – нет. Разбойник взвыл от боли, и опустившийся ему на голову топорик стал не убийством, а актом милосердия.

Битва из столкновения рати против рати рассыпалась на несколько мелких стычек. Возле зарослей бузины отмахивался от степняков боярский сын Дербыш с холопами, Духаня и Ежан прикрывали воеводу справа и слева, еще несколько ратников по двое рубились ближе к протоке. И хотя татар оставалось все еще вдвое больше, воевода в исходе схватки не сомневался.

Чтобы свалить одетого в юшман или колонтарь воина, нужен удар точный и сильный, иначе брони не пробить. Да и по шлему просто попасть саблей или копьем – мало. Голова же в шапке разваливается от легкого прикосновения шестопера, стеганый халат рассекается одним достаточно хлестким попаданием. Вот и получается, что каждый второй удар порубежника смертельным для степняка выходит, у татар же таковым бывает лишь один из десяти. И двойного превосходства для победы им слишком мало.