Текст книги "Соломея и Кудеяр"

Похоже, степняки понимали это ничуть не хуже воеводы, поскольку внезапно над лугом послышался протяжный свист с двойным переливом – и разбойники резко отпрянули от своих врагов, дали шпоры лошадям, уносясь вдоль протоки.

– Держи!!! – Кудеяр указал на татарина в халате, шитом поверху цветастым шелком, и с железными наплечниками. – Лови свистуна!

– Иншалла… – Степняк привстал на стременах, опустил голову к самой шее скакуна. – Н-на, Ингул, н-на, н-на!

Жеребец татарина был хорош – даром что несколько дней под седлом, однако же мчал куда быстрее отдохнувших русских коней, спасая хозяина от воеводы и его холопов.

– Уйдет! – спрятал саблю Духаня, выхватил топорик и с резким выдохом метнул во врага. Тяжелое оружие мелькнуло в воздухе и уже на излете упало татарскому скакуну на круп. Тот сбился с галопа, жалобно всхрапнул, шарахнулся в сторону, врезавшись в молодой березняк.

– Иншалла! – громко ругнулся татарин, торопливо выворачивая обратно на открытое место. Но его сородичи уже пронеслись мимо, а до воеводы и Духани с Ежаном оставалось всего с полсотни саженей. Причем порубежники уже неслись во весь опор, а степняк еще стоял на месте, и пока его скакун снова разгонится…

В воздухе сверкнули клинки.

– Все! – вскинул руки татарин. – Поймал, поймал! Молодец!

Он опустил руки, расстегнул пояс с оружием, бросил на землю и опять растопырил пустые ладони:

– Поймал!

– Что же ты не дерешься, басурманин? – Осадив гнедую рядом, Кудеяр вскинул клинок к его горлу.

– Так убьете же, бояре! – широко и добродушно ухмыльнулся татарин. – А мы сюда не помирать, мы сюда грабить ходим. Вчера мы пограбили, мы молодцы. Брюхо в шелках, юрта в коврах, амбары в мешках. Сегодня ты победил, ты молодец. Выкуп получишь, богатым будешь, жене подарок купишь, детям одежу справишь, пол коврами застелешь. Тебе хорошо, мне хорошо. Зачем нам с тобой умирать?

Разбойник был румяным и холеным: щекастый, остроносый и большеглазый. Подбородок, шея, щеки тщательно выбриты, но по верхней губе, округ уголков губ и вниз, и далее по скуле к ушам шла тонкая полоска усов. Видать, мода такая новая в степи появилась. На вид пленнику было лет двадцать пять или чуть более, а железные пластины, что шли от макушки шапки к краям, прочные наплечники и дорогой шелк, прикрывающий халат от намокания, наглядно доказывали, что он отнюдь не нищий нукер из захудалого кочевья.

– Я из рода мурзы Бек-Салтана, у нас соляной прииск на Сиваше и пастбища перед Перекопом, десять тысяч голов в табунах, – поспешил подтвердить выводы воеводы татарин. – По вашему счету, боярин знатный. Наречен Рустамом. Знамо, пятый в роду. Но хоть и младший, но полста рублей с отца попросить сможешь. И коня не продавайте, я за него, как за воина, выкуп заплачу.

– Пятый в роду, – опустил саблю воевода, – это, почитай, голодранец нищий. Ни титула, ни наследства. Откуда у тебя деньги для выкупа?

– На колым копил, боярин, – пожал плечами степняк. – Да токмо добрый конь куда лучше самой красивой жены будет. Как полагаешь?

– Вяжи его, Духаня. – Воевода отер клинок о потник и спрятал в ножны.

– А сам кем будешь, боярин? – опустил руки Рустам.

– Кудеяр, боярский сын на службе князя Великого.

– Атаман Кудеяр, каковой смерти ищет? – изумленно вскинул голову татарин. – Вот, стало быть, отчего ты с малым дозором супротив двух сотен рубиться кинулся… Ну, такому ворогу проиграть не позорно. Отец простит.

– Руки давай! – потребовал, подъезжая ближе, холоп.

Степняк послушно завел руки за спину и спросил:

– А правду сказывают, атаман, что ты из потомков мурзы Чета будешь?

– Нет, – покачал головой Кудеяр.

– Кто же у тебя в роду основателем почитается?

– Боярин Зерно, сокольничий князя Звенигородского, – на такой вопрос, понятно, ни один боярин не ответить не мог. Помнить свой род от самого корня дело святое.

– Бояре Зерновы, сказывают, при Василии с царем крымским на Сарай ходили?

– Дед не ходил, – кратко ответил воевода, наблюдая, как пленнику увязывают ноги под брюхом коня.

– А на Мстислав о позапрошлом годе?

– Нет…

– А на Пахру супротив Саид-Ахмеда?

– Нет… – улыбнулся Кудеяр.

Старания татарина Рустама лежали на поверхности: он отчаянно пытался найти общих со своим пленителем знакомых, а лучше родственников. Ведь взяли степняка, как ни крути, на разбое. И потому вполне могли и повесить, наплевав на сомнительный выкуп, если в битве погиб кто-то из друзей или родичей воеводы, если слишком много крови пролилось али заступник у полонян знатный найдется, если разозлятся порубежники, дело рук татарских увидев…

Но одно дело татя безымянного казнить, и совсем иное – кровного родича али знакомца общего.

Старания Рустама были отнюдь не наивны. Крымчаки воевали в русских ратях много и часто. Воевали вместе с покойным Великим князем Иваном против Сарайской орды, и пока Великий князь стоял с ратью на Угре, именно крымский царь Девлет взял и разорил вражескую столицу, воевали против новгородцев, и в битве на Шелони под рукой князя Холмского разгромили многократно превосходящего врага, понеся при том столь большие потери, что были отпущены из похода восвояси. Воевали татары в русских полках против литвы и казанцев, против Новгорода и Орды, против Ордена и Польши. И каждый раз после таких победных походов кто-то из храбрецов получал в награду землю в тех или иных краях бескрайней Руси, кто-то задерживался на службе, кто-то просто оседал, найдя доходное место, – обживался, заводил друзей-знакомых, женился, рожал детей. И токмо рассказы отцов и дедов подсказывали новым русским ратникам, что древние корни их родов находятся где-то в далеких степных ковылях…

– …дядька мой с ополчением нижегородским ушкуйников возле Суры, сказывал, заловил. А у тех половина струга вина награблено было. Веришь, боярин, так они увеселились возле стругов тамошних, что о свадьбе меж детьми уговориться схитрились! И ведь честь по чести, договор сполнили. Одну дочь за Годуна-сына он выдал, другую за сына Турика, третью за Бычкаря, – покачиваясь в седле, продолжал повествовать татарин. – У меня теперича вся сторона костромская в родичах, в каждой семье либо муж, либо жена от корня нашего счет ведет. Опять же у деда младший брат имелся, Черем-бей именем, у того падеж в табунах вышел. Он к Великому князю всем кочевьем и подрядился на вятичей сходить. Смута там какая-то вышла. Рубка возле Квакшиной запруды случилась нежданная и знатная, чуть не все полегли, а деду двоюродному руку посекли крепко. Так князь его за победу тогдашнюю и твердость этой самой запрудой и наградил. Места же глухие, дикие. Ни полей окрест, ни путей торговых. Так дед мельницу на запруде поставил да валяльню при ней. Войлок бить, кошму из шерсти всякой. Лучше нас, крымчаков, знамо, войлока никто делать не умеет. Местные и повадились, что настригут…

– Черемша-Сухорук? – навострил уши Кудеяр. – У которого три дочери и сын кривоглазый?

– Зато дочери красавицами выдались на заглядение! – вроде как обиделся татарин. – И сыну от службы не отказали…

– У меня брат двоюродный на дочери Черемши-Сухорука женат… – покачал головой воевода.

– Так мы, выходит, братья! – радостно завопил степняк. Кабы не путы, явно кинулся б обниматься.

– Да какие братья, басурманин? – поморщился Кудеяр. – Двоюродный брат женат на дочке твоего двоюродного деда… У меня половина Руси таких родичей!

– Дед – это два колена, по брату еще колено, дочка колено, брат колено, отца еще колено. В шестом колене всего родичи, брат Кудеяр! – быстро подсчитал Рустам. – Почитай, одной семье принадлежим. Коли я султана прогневаю, до седьмого колена родичей резать полагается. Ты в шестом.

– Коли прогневаешь султана, сразу говори про меня, – посоветовал боярский сын. – Пусть приходит. На Оке места много, найдем, где прикопать.

– Знамо, поведаю, брат! – немедленно согласился пленник. – Может, хоть руки развяжете, раз уж мы родственники?

– Может, тебя еще и без выкупа отпустить? – поднял брови воевода.

– Я бы отпустил, брат! – с такой великой искренностью соврал татарин, что рассмеялись даже холопы.

– Когда вам надо, все вы родичи! – не выдержав, высказался Духаня. – А чуть зазевайся, нож в спину норовите всадить. Полонянам вон про семью свою расскажи!

– Нешто у вас князья смердов друг у друга не сгоняют? – не моргнув глазом парировал степняк. – Вы же их за то не проклинаете! Нам на прииске тоже работники нужны. Знаешь, каково это, соль добывать? Больше пяти лет никто не выдерживает. Постоянно новые смерды надобны.

– Можно я его все же зарежу, воевода? – попросил Ежан. – С выкупом хлопот больше, нежели прибытка выйдет.

– Многие невольники ислам принимают. – Рустам сообразил, что сболтнул лишнего, и попытался исправить впечатление. – Мусульманина в рабстве держать нельзя, отпускаем сразу. Иных слабых в сад отправляем работать. Что толку от больного с киркой?

– Знаю я, как вы слабых отпускаете. Ножом по горлу и в яму, – угрюмо ответил Ежан.

– Мой отец не таков… – вздохнул степняк.

Но откуда взяться доверию к словам пойманного с поличным разбойника?

Возвращаясь спокойным шагом, воины подъехали к месту недавней схватки. Порубежники и освобожденный полон уже успели навести здесь порядок: раненые и убитые ратники исчезли, видимо отправленные к Оке на возках. Сам обоз тоже уже уходил к северу. Мертвые разбойники, раздетые догола, лежали кучей и ждали погребения.

– Пленные были? – натянул поводья возле одного из ратников Кудеяр.

– Вроде двух оглушенных подобрали… Больше раненых не нашлось… – Порубежник красноречиво кивнул в сторону роющих яму мужчин. Почти все работники были в окровавленных, а то и рваных рубахах, многие с синяками и кровоподтеками на лицах. В полоне этим людям, надо думать, не понравилось. И если раненых собирали они, то вполне понятно, отчего в поле обнаружились только убитые.

– Заканчивайте и догоняйте, – кивнул воевода и направил гнедую по следам уходящего обоза.

* * *

Длинный, тяжело груженный обоз, понятно, полз куда как медленнее идущих на рысях всадников и до сумерек только-только перевалил Оку. Там путники встали на ночлег, чтобы с рассветом двинуться вдоль берега дальше на юг. И только сильно после полудня передовые возки добрались до заставы порубежников.

– Ого! – привстал на стременах шедший рядом с воеводой примерно в середине колонны Духаня. – Боярин, ан у нас, вестимо, гости! Глянь, шатры с вымпелами окрест избы нашей стоят…

– Нешто поход затеяли? – Кудеяр снял с луки седла шлем, надел на голову, затянул ремень. Оправил пояс. – Куда же это, осень на носу! Распутица скоро.

– Может, наших татар ловить собрались?

– Вымпел княжеский, Духаня. Воеводы Оболенского. Князь за парой разбойничьих сотен гоняться не станет.

– А может…

Но порубежный воевода уже сорвался вперед, и холопам оставалось токмо пускать скакунов в галоп и нагонять хозяина.

Шатров было три. Два малых, размером с юрту степных кочевников, и один большой – с просторным центральным залом из белой парусины, растянутой на пяти высоких шестах, с двумя синими крыльями, примыкающими справа и слева, и еще одним пологом, из красного атласа, прикрывающим от непогоды вход во все это матерчато-веревочное великолепие, вдвое превышающее размерами избу порубежников.

Остальной луг был пуст, и это означало, что никакого похода не намечается. Князь прибыл со свитой, и ничего более.

Сам воевода князь Петр Васильевич Оболенский, крупнотелый, морщинистый и тяжело дышащий, сидел под пологом в раскладном кресле возле небольшого, складного же столика, накрытого лишь миской с яблоками, двумя серебряными, с самоцветами, кубками и покрытым тонкой арабской вязью кувшином с тонким высоким горлышком. Выглядел воевода не особо богато, но достойно: малиновая атласная рубаха, опоясанная ремнем с золотыми клепками, темные суконные штаны и сандалии на босу ногу. Седая княжеская борода тщательно расчесана, и по левой ее стороне красовались две тонкие косицы, с синей и зеленой атласными ленточками.

По другую сторону стола восседал худощавый мальчонка лет тринадцати. Голова его еще не знала бритвы, русые волосы были перехвачены шнурком с золотыми прядями. Атласная рубаха, атласные штаны, наборный пояс из серебряных пластин с яхонтами и янтарем. Судя по всему, знатностью и положением своим он ничуть не уступал именитому спутнику.

– Здрав будь, княже! – Кудеяр спешился всего в нескольких саженях перед пологом, небрежно бросил поводья стражнику, прошел вперед, коротко кивнул, положа ладонь на рукоять сабли.

– Вижу, ты опять перехватил татарских татей, – прищурился на подступающий обоз воевода. – Ко мне же даже весточки об их появлении не доходило.

– Прости, княже, на нашем берегу застигли, – чуть вскинул бородатый подбородок порубежник. – Не до писем ужо вышло, токмо ловить!

– И много их оказалось?

– Две сотни, княже. Или около того.

– И ты с тремя десятками кинулся на две сотни?! – наклонился вперед князь Оболенский. – Ты воистину ищешь смерти, боярин! Недаром никто не желает служить под твоей рукой… Многих потерял?

– Шестерых убитыми, семерых ранеными, – отчитался Кудеяр.

– Много побил?

– Семь десятков, да троих в плен взял. Прочие разбежались. Полон, знамо, освободил, добро тоже отобрал.

– Зачем вы этих душегубов в плен вяжете? – не выдержал мальчишка. – Резать их надобно на месте, дабы прочим неповадно было!

– Надо бы, боярин, – согласился с ним Кудеяр. – Да паршивец сей, как назло, родичем моим оказался. Родню же, хоть и столь никудышную, резать как-то не с руки. Я лучше иное наказание для него и холопов басурманских сочиню.

– Ты, верно, не знаком с племянником моим, Кудеяр, – спохватился воевода. – Князь Иван Федорович Овчина-Телепнев, прошу любить и жаловать!

– Князь? – удивился боярский сын.

– Мой брат и его отец, князь Федор Васильевич, два года тому сложил голову под Малоярославцем на службе государевой, – степенно ответил воевода и размашисто перекрестился.

– Мне очень жаль, княже, мои соболезнования. – Кудеяр склонил голову и тоже осенил себя знамением. – Да примет господь с милостью душу храброго воина.

– Все там будем… – кивнул князь Оболенский и вдруг спохватился: – Прости, боярин, ты ведь с дороги. Устал, притомился. Испей хоть вина, дабы жажду первую утолить…

Воевода хлопнул в ладоши. Таящийся неподалеку слуга подбежал, поднес кубок. Князь собственноручно наполнил его из кувшина, и слуга поднес угощение гостю.

– Твое здоровье, княже! – Кудеяр осушил кубок и перевернул, доказывая, что внутри не осталось ни капли.

– У тебя ныне много хлопот, боярин. Не стану мешать. – Воевода тоже прихлебнул из своего кубка.

– Дело обычное, княже, – покачал головой Кудеяр. – Без меня ратники управятся. Коли поручение ко мне имеется, то сказывай сразу, быстрее исполню.

– Я приехал службу твою проверить перед распутицей. Наказать али похвалить, коли понадобится. – Воевода покрутил кубок в пальцах. – Ты себя показать умеешь на удивление, прямо не знаю, что тут молвить… В общем, заканчивай с делами здешними, в Москву с нами поедешь, перед государем тебя похвалю. Татар в это лето все едино более не будет. В сентябре они уже на зимовку уходят, в родовые кочевья. А пленникам освобожденным передай, что, коли кому возвращаться некуда, кто без семей али без хозяйства остался, то таковых я в землях своих принять готов, подъемных дать, кров, хлеб на первое время…

Князь не был бы настоящим хозяином, кабы упустил случай еще немного оживить свои поместья.

– За зиму я хотел заставу еще достроить, Петр Васильевич, – немного поколебавшись, сказал порубежник.

– О службе радеешь, сие ужо ведаю, – кивнул воевода. – Однако не можешь же ты всю жизнь на месте одном сиднем просидеть? Давно наград и повышения заслужил, пора. Сбирайся, лично о сем позаботиться желаю. Не пропадет застава твоя, найдем для нее крепкие руки.

– Воля твоя, княже, – пожал плечами Кудеяр, поклонился и отправился к обозу.

– Посмотри на этого воина, племянник, – тихо сказал ему в спину князь, пригубил вино и продолжил: – Пять лет назад он пришел в малую сторожку к дозору из нескольких бездельников безвестным юнцом. Теперь к нему на заставу просятся, принося подарки и передавая поклоны именитых родичей, а слава о шальном Кудеяре, коего ни мечи, ни пули не берут, гуляет по степи от Волги до Крыма.

– Ты же сказывал, бояре отказываются идти к нему, дядюшка! – удивился мальчик.

– Одни боятся, другие просятся, – пожал плечами воевода. – Это кому чего хочется. Ты видишь обоз? Изрядная часть добра окажется бесхозным и останется порубежникам. Побили они две сотни татар, стало быть, хоть пару сотен лошадей, но взяли точно. Да клинков, да пик и ножей с луками, да упряжи всякой. Три рубля конь, рубль снаряжение, два оружие. А застава всего три десятка ратных. На всех поделить, рублей пятнадцать на нос выйдет. А сие есть служилое жалованье за пять лет. В любой деревне на пятнадцать рублей двор с хозяйством купить можно с легкостью. Разбойников же порубежник сей уж третий раз за сей год ловит. Вот и выходит, Ваня, что если беден ты, но храбр, то иди к Кудеяру. Коли до осени не погибнешь, то разбогатеешь. Ну, а коли живот тебе дороже прибытка, то беги от него, как черт от ладана! Не то через день под клинком басурманским ходить придется.

– Мне саблей копейки добывать без надобности, дядюшка. – Юный князь наконец взял свой кубок, понюхал его содержимое. – Мне батюшка удел оставил в половину всех степей крымских.

– Тебе не рубли и дворы нужны, Ваня, а слава ратная, – пригладил бороду воевода. – Кудеяр наш худороден. Сколь бы ни был он умен и храбр, сколь великой славы он ни добьется, но не бывать ему никогда ни воеводой большим, ни дьяком в приказе, ни боярином думным. В грязи рожден, ни един князь или боярин приказа от него не примет, за стол близко не сядет, воли не признает. И нет никому дела, что много раз он малым кулаком силу великую бивал и без царапины единой, вестимо, ходит после стольких-то сшибок… Ты же, племянник мой, родовитый князь. Через полгода четырнадцать тебе исполнится и настанет час на службу ратную идти. Не стрельцом простым, не десятником, а воеводой большим, знатным. Будешь полком немалым, в сотни сабель, командовать.

– Все командуют, дядюшка. И я смогу!

– Все командуют, Ваня… – вздохнул князь. – Не все живы после того остаются. И потому тебе рядом сотоварищ надобен, каковой укажет, как победу и славу сим полком добыть, а не просто вымпел свой перед сшибкой поднять. Не слуга, что приказы слепо исполнять станет, а сотоварищ умный и опытный, на коего ты положиться сможешь. Тот, кто даже малой силой ворога сломить способен. Чтобы побеждал именем твоим, слава же за успехи сии тебе доставалась.

– Кто же согласится по воле доброй на несправедливость подобную, дядя? – мотнул головой мальчик.

– По приказу али росписи никто не согласится, – пригладив бороду, повернул к нему морщинистое лицо воевода Петр Васильевич Оболенский. – Слуга, даже самый лучший, завсегда о себе лишь помышляет, делах и прибытках своих. Но коли помощник искренне себя за друга твоего полагать станет, то к славе не приревнует. Особливо место свое понимая. Боярский сын Кудеяр не глуп, и даже родичем великокняжеским в росписи названный, возвышения над боярами знатными не искал. Добейся кудеяровой дружбы, княже, и его меч сделает тебя лучшим воеводой обитаемого мира.

– Худородный… – чуть скривив губу, произнес мальчик.

– Твой отец ныне в мире лучшем, Ваня, я же стар ужо и скоро вовсе немочен стану, – поставил кубок на стол Петр Васильевич. – Посему запомни крепко, что я тебе сейчас поведаю, ибо, может статься, повторить тебе сие будет уже некому. Ты по рождению своему князь, Иван Федорович. Повелитель земель многих, глава рода древнего и знатного. Но главная сила твоя не в знатности, не в золоте и даже не в мече твоем. Главная сила князя любого – в слугах, что волю, планы и желания его в жизнь претворяют. Князья иные, ровня твоя, ни в чем и никогда помогать тебе не станут, как бы крепко ты с ними ни сблизился. У них свои родичи, свои предки и потомки имеются, каковых им завсегда хотеться будет над тобою вознести. И лишь худородные слуги твои с тобою вместе возносятся, с тобою погибают. Сможешь таковую свиту собрать, что каждый за тебя хоть на пики татарские, хоть на плаху, хоть на дыбу пойти готов будет, – быть тебе в силе. Не сможешь… – Старик неопределенно пожал плечами. – Запомни, племянник, накрепко. Нет позора слугу верного другом своим назвать, хлеб с ним преломить, обнять и кровом поделиться, коли достоин. Позор – это коли слуги твои предавать тебя начнут.

– И кто тогда чьим слугой окажется, дядя, коли мне о худородных с таким тщанием хлопотать потребно? – развел руками мальчишка.

– Хочешь иметь доброго коня, Ваня, не ленись чистить его, кормить, поить да ласкать порою, – снова потянулся за кубком старый воевода. – Хочешь иметь добычливого сокола, то лови дикаря, корми, пои, к руке приручай. Добьешься дружбы, из любой беды тебя конь вывезет, сил не жалея, а сокол станет самым добычливым из всех прочих. Нет? Тогда, считай, нет у тебя ни коня, ни птицы. Даже со скотом глупым и то без трудов собственных доброй службы не добиться, что уж о людях говорить? Родовитостью рядиться токмо с равными стоит. От них все едино пользы не бывает, так что пусть просто подчиняются. С теми же, от кого жизнь и судьба зависит, плетью и окриком говорить нельзя. Их терпеливо приручать надобно, как храбрых могучих кречетов. Я не могу подарить тебе верного друга, племянник. Дружбы ты должен добиться сам. Я могу лишь сказать, что этот порубежник в сечах своих всех прочих куда успешнее.

– Я должен искать дружбы худородного? – все еще не верил своим ушам мальчик, глядя на боярского сына, раздающего у заставы быстрые краткие распоряжения.

– Путь в Москву долгий, племянник. Присмотрись к нему, приблизь, познакомься. Коли притретесь, я в Разрядном приказе договорюсь и дядькой его к тебе припишу, вместе на воеводство встанете. А нет… – Воевода пожал плечами. – Нет, так другого найдем. Через себя переступать тоже ни к чему. Но сей меч, княже, стал бы тебе зело на пользу!

– Я знаю, дядя, – кивнул юный Иван Федорович, – ты ищешь мне добра.

* * *

Закон степей делит год на два времени – время жизни и время смерти. Время жизни приходит в мае, окрашивая мир в алый цвет, укрывая всю землю ковром тюльпанов от края и до края. Это время, когда сочная трава идет в рост с такой стремительностью, что сколько ни ешь – ее все равно только больше становится. Это время, когда степняку открыты пути во все края света, ибо везде его скакун найдет себе водопой и богатое пастбище, а родные табуны и отары останутся тучными даже под присмотром малых детей и немощных стариков.

Однако проходит лето, и первый снег знаменует приход времени смерти – и горе тому, кого этот час застанет в дальнем походе. Зима – это время, когда сильные худеют, а слабые умирают, ибо каждую травинку и лошади, и овце приходится выкапывать из-под сугробов, и эту травинку еще нужно найти, и она должна оказаться достаточно большой, чтобы хоть как-то наполнить брюхо. Зимой у лошадей нет времени для переходов, ибо тот, кто не роет снег днем и ночью, обречен на гибель. И потому все время от первого до последнего снега кочевники проводят на зимних кочевьях, моля богов, чтобы холода не задержались, чтобы дров хватило до тепла, а волки, голодные ничуть не менее людей, не согнали табуны и отары с уже разрытых пастбищ, еще с осени оставленных для тебеневки, на нищую глубокую целину.

Но что есть смерть для степных разбойников – то радость и покой для всех их соседей. И в то время, как лихие татарские сотни, рассыпаясь на рода и семьи, уходят к зимним кочевьям, дабы приготовиться к холодам, – боярское ополчение возвращается домой, к родным усадьбам и семьям, ибо до весны стеречь южное порубежье нет никакой нужды. Не от кого.

В сентябре у татар еще оставалось время вернуться из набега домой до распутицы – но уж никак не затевать новые грабежи, и потому приказ воеводы о роспуске порубежного ополчения боярского сына Кудеяра ничуть не удивил. Равно как не удивило и желание князя Оболенского возвысить его за службу. Так уж заведено на Руси, что честь и прилежание завсегда награждены бывают. Посему спорить с Петром Васильевичем порубежник не стал. Хотя в столицу его не тянуло, скорее наоборот. Как вспоминал про Москву Кудеяр – сразу душу щемить начинало, и мысли бродили самые нехорошие…

Порубежник покачивался в седле, погруженный в себя, и не радовало его ни ясное и теплое пока еще солнышко, ни пение птиц в густых зарослях по сторонам, ни богатство поскрипывающего по узкой серой дороге обоза, добрая половина которого принадлежала ему и замыкающим колонну боярским детям, в несколько голосов тянущих бесконечную походную песню-загадку:

– Я-а на слу-ужбе был… Сено там косил… Ох, ты ж боже мой… Я-а на слу-ужбе был, там грибы варил. Ох, ты ж боже мой… Я-а на слу-ужбе был, там… Сапоги сносил! – додумал один из бояр, и остальные со смехом закончили: – Ох, ты ж боже мой! Я-а на слу-ужбе был… Лошадь там кормил…

Именно в выдумывании и добавлении все новых и новых строчек о службе и заключалась вся эта песенная игра.

– Придержите коней, с боярским сыном перемолвиться желаю…

Кудеяр вздрогнул от прозвучавшего рядом голоса – он и не заметил, как с ним поравнялся юный князь. Порубежник оглянулся на своих холопов – Духаня и Ежан послушно отстали, – приложил ладонь к груди, слегка склонил голову:

– Доброго тебе дня, князь Иван Федорович.

– И тебе того же, храбрый Кудеяр. – Мальчишка тоже оглянулся на холопов и тихо спросил: – А правду ли сказывают, что ты колдун умелый?

– Кто-о?! – От услышанного вопроса все прочие мысли разом вылетели у боярского сына из головы.

– Слухи бродят, служивый, что не берет тебя ни пуля, ни стрела, ни копье, ни меч вострый. Что оттого ты и храбр безмерно, и един супротив сотни бросаешься.

– Кабы так, княже, я бы не отказался, – со слабой улыбкой покачал головой молодой воин. – Да токмо нет на мне никакого заклятия, а коли и есть, то не особо и помогает. Две дырки от стрел ныне уже заросли, пика дыру в плече о прошлый год оставила, рана сия еще беспокоит, ныне же поперек спины след от сабли сизый идет, и нижнее ребро тако ноет, словно сломано.

– Так дозволь, тебя лекарь мой осмотрит, – предложил мальчишка. – Батюшка еще три года тому из Самарканда выписал. Араб зело ученый, всего Авиценну наизусть помнит, Абдул-Латифа и аль Салаха через день цитирует, сам трактат о нутряных болезнях сочинил. Коли не врет, конечно.

– Таковой мудрец мне явно не по кошелю, – покачал головой Кудеяр.

– Ничто, – отмахнулся князь. – Все едино с нами ездит, хлеб дармовой ест да строчит свитки один за другим, бересты на него не напастись. Пусть хоть иногда, да потрудится.

– Благодарствую, коли так, Иван Федорович.

– Коли не колдун ты, боярин, то каковой такой хитростью татей раз за разом бить исхитряешься, на число ворога не глядя?

– Хитрость невелика, княже, – с легкостью поведал Кудеяр. – Несколько правил главных соблюдать надобно. Никогда не нападать там, где ждет тебя степняк и ко встрече готовится. Коли уходит татарин и силой главной обоз прикрывает, то надобно заслон не тревожить, колонну обходить и в голову али в середину удар свой наносить. А коли наступает, то пропускать и в спину разить. Не ждать, пока воедино басурмане сберутся. Едва заметил – всей силой дозор сбивать, в землю втаптывая, а опосля прикрытие, затем подмогу, а там и заслоны последние… Раз за разом всем своим кулаком единым малые кусочки чужой рати истребляя.

– У тебя три десятка всего порубежников имелось, татар же две сотни шло… – недоверчиво припомнил мальчишка. – Мыслится мне, каждый кусочек маленький от рати басурманской куда как больше всего воинства твоего получается!

– Татары не умирать, они грабить сюда приходят, – повторил недавно услышанные слова Кудеяр. – Коли видят, что насмерть биться придется, бегут сразу, до последнего вздоха не дерутся. Броня крепкая, мастерство ратное да храбрость русская – вот главное колдовство наше, каковое силу сразу втрое увеличивает. И выходит, что не тридцать порубежников у меня под рукой, а почти что сто! С сотней же боярской и супротив двух басурманских сотен выйти не страшно. Пусть господь рассудит, кто после сечи такой последним в седле останется.

– Тридцатью против двухсот? Я бы не рискнул… – покачал головой княжич. – Вестимо, ты и вправду смерти ищешь, как все о тебе сказывают.

– Может, и ищу, – пожал плечами боярский сын.

– Ну и как?

– Как видишь, княже, – развел руками Кудеяр. – Не везет.

Мальчик расхохотался:

– Ты ровно на судьбу свою сетуешь, что от меча басурманского хранит!

– Не сетую, княже, – тоже улыбнулся боярский сын. – Коли боги не награждают меня смертью, вестимо, иной какой замысел имеют. Я подожду.

– Значит, нет никакого колдовства, Кудеяр?

– Крепкий доспех от умелого кузнеца, Иван Федорович, в сече надежнее любого заклинания будет, – провел ладонью по груди порубежник. – И зерцала зело полезны на местах мягких, на животе да боках. Ну, и с сабелькой да рогатиной, знамо, дружить надобно.

– Научишь? – кратко спросил мальчик.

В этот раз Кудеяр посмотрел на юного князя с искренним удивлением:

– Нешто для тебя, Иван Федорович, самых лучших учителей не отбирали?

– Отбирали, – согласно кивнул мальчик. – Дядька Кучук со шрамом через все лицо, сколько его помню, хромает, а дядька Лузга без руки мается. Они смерти не искали, в свите всегда пребывали, всего несколько раз в сече оказались и честно в ней кровь свою пролили. Пара схваток всего, и сразу увечье тяжелое на всю жизнь. Ты же пятый год через день рубишься, в самую гущу забираясь, ан все еще цел. Кому веры больше?

– Не через день, – покачал головой Кудеяр, хотя восхищение юного князя и было ему приятно. – В две недели раз, а то и менее.

– Все едино по несколько схваток за месяц, а не за год выходит! – привстав на стременах, повел плечами мальчик. – Так ты согласен?

– Почту за честь, княже, – после мимолетного колебания кивнул боярский сын.

– Славно! – явственно обрадовался тот. – В Москве твое подворье на каком конце?

– Пока не обзавелся, Иван Федорович.

– Оно и лучше! На моем поселишься, гостем приглашаю. Свита при тебе большая?

– Два холопа да три полонянина.

– Две горницы велю отвести, тебе и заместо людской!

– Благодарю за заботу, княже, – поклонился Кудеяр. – Учение же хоть ныне вечером начать можем, пока холопы ночлег готовят.

– Вечером? – Юный князь зачем-то оглянулся на обоз и согласно кивнул: – Быть по сему!

5 сентября 1510 года

Москва, Великокняжеский дворец