Текст книги "Дорога цариц"

– Еще когда он князем-то самовольным станет! – поддакнул Третьяк. – А по голове за проделку таковую сразу настучат.

– Знаю я, с кем посоветоваться можно, – подергал себя за бороду Малюта. – Заодно и извинимся.

– Где же мы его найдем в такой-то громадной крепости? – развел руками Неждан.

– Знамо где, – ответил старший Скуратов. – Приказчики завсегда у складов крутятся.

Малюта оказался прав. В сие время стряпчий Годунов аккурат принимал возки с сеном. Слобода потребляла его по сотне пудов в день, и потому обозы в несколько десятков саней, привозящие разом по полному стогу на каждом, удивления у него не вызывали.

Крестьяне подкатывали, сбрасывали прижимающие груз слеги, отступали. Стряпчий обходил кругом, загоняя руку в глубину. Коли холодное – значит, хорошо просушено, не преет. Давал отмашку. Трое слуг споро перебрасывали сено в глубину навеса, пока Борис демонстративно загибал пальцы, после чего стряпчий выплачивал возничему шесть или пять копеек – в зависимости от того, сколько сушеной травы насчитал.

Большинство крестьян привозили груза даже больше, нежели оговаривалось, однако встречались и хитрецы, так что – глаз да глаз!

– Доброго тебе дня, боярин Борис! – издалека поклонились юному приказчику Скуратовы.

– А-а, други верные! Выспались? – весело отозвался стряпчий. – Боюсь, к завтраку вы уже опоздали.

Накануне зазвавшие Бориса в баню боярские дети, откушав всего половинку купленного бочонка медовухи, буквально на глазах сомлели и после пары заходов в парилку уткнулись лбами в миски. Годунов, глядя на гостей, черпнул еще ковш ароматной бражки, доел уже разделанного судака, после чего сходил в парную. Когда вернулся, Малюта уже вытянулся на лавке во весь рост, братья откровенно храпели за столом.

Борис еще немного приложился к медовухе и отправился домой.

На том их первое знакомство и закончилось.

– Ты это, боярин… – кашлянул Малюта. – Не серчай за вчерашнее.

– Да я понимаю, бояре. – Стряпчий положил очередные шесть копеек в протянутую ладонь. – После месяца холодов и усталости в тепло попали, да еще и хмель в голову ударил. Тут кто угодно упадет, будь хоть семи пядей во лбу.

– Но мы ведь еще посидим, дружище? – с ходу предложил Малюта. – Второй раз мы такой промашки не дадим!

– Ага… – кивнул Боря уже не столько Малюте, сколько новому возничему, подкатывающему к навесу. С размаху сунул руки глубоко в сено.

– Тут у нас вопрос такой появился, боярин… – стоя за спиной приказчика, продолжил рыжебородый Скуратов. – Царевич юный, Федор Иванович, безобразие изрядное затевает. И нам настойчиво участие предложил. Что посоветуешь?

– Федор у государя в любимчиках, – пожал плечами стряпчий. – Как-никак, младшенький. Ему шалости всякие постоянно прощаются. Кабы Иоанн Васильевич пожелал, сидел бы царевич как миленький у себя в светлице и днем счет с утра до вечера зубрил, а по ночам премудрые трактаты арабские читал. Ан нет, каждый день на свободе часами гуляет. Вестимо, не сильно и сторожат.

Борис махнул слугам, чтобы разгружали, и отошел к Скуратовым:

– Чего он на сей раз затеял?

– Желает к заутрене нежданно колоколами ударить.

– Повторяется чего-то Федор Иванович. Так он уже баловал.

– Он желает разом во все колокола всех городских звонниц ударить!

– Это как? Один во все? А-а-а… – не сразу сообразил Боря. – Так вот вы зачем ему нужны! На звонницы забраться и везде в един миг шумнуть!

– Оно самое, – согласно кивнул Малюта.

– Хитро, – согласился стряпчий, расплачиваясь с очередным возничим.

– Как поступить присоветуешь?

Борис ухмыльнулся и промолчал.

– Ну же, боярин! – не отставал боярский сын.

– Сами смотрите…

– Мы посмотрим, – согласился Малюта. – А ты как, Борис? В баловстве сем участие примешь?

– Разом во все колокола города? – Боря потер кулаком нос, опять ухмыльнулся, ярко представляя замысленное баловство. Повел плечами: – Коли с умом это дело сотворить, ноги можно унести вовремя. Пока люди проснутся, пока сообразят, пока оденутся, пока сбегутся… Раз десять ударить, да и смыться, пока не поймали. Весь город разом! Будет смешно…

– Стало быть, мы согласны?

– Вам хорошо, бояре. Вы побалуете да обратно во Ржев укатите. Вас же никто не знает и опосля не увидит. А я могу и попасться.

– Ты же сказывал, государь не осерчает?

– Ну как… В ссылку не отправит, в монастырь не пострижет… Но вовсе без кары явно не обойдется.

– Зато царевич Федор Иванович доволен останется. Нешто его благосклонность не в счет?

– Ну-у… – прикусил губу Боря.

Он не особенно беспокоился за благосклонность мальчишки, что дружит с его сестрой. Однако… однако жизнь стряпчего – скучна и однообразна. Вот уже почти два года каждый день с самого рассвета: расходные книги, записи, подсчеты, склады-амбары-погреба, урядные грамоты, сложения-вычитания-умножения. И снова – перо, чернила, товары.

Здесь же намечалось хоть какое-то развлечение. Причем не особо опасное.

– Да! – решился стряпчий. – Отчего бы нам царевича и не развлечь?

– Славно! – обрадовался Скуратов. – Вот токмо как теперь о сем Федора Ивановича известить?

– Сестра передаст, – легко и просто решил сию сложность Борис.

* * *

Храмов в слободах округ крепости стояло десятка два. Где-то треть имела добротные звонницы с колоколами в несколько пудов. Однако бояр оказалось всего четверо, пришлось выбирать лучшие из лучших: церковь Преображения сразу за стеной, Преображенский храм в соседней слободе, Христо-Рождественский собор за рекой и храм Николая Чудотворца.

Борис Годунов с боярскими детьми Скуратовыми и четырьмя их холопами вышел из крепости поздно ночью, сославшись привратной страже на неотложные дела. Стряпчего стрельцы знали и потому выпустили без лишней канители. Все вместе они отправились к реке, забрали спрятанные накануне под причалами веревки и длинный сосновый хлыст, после чего пошли к стоящему на углу между ремесленными дворами темному Преображенскому храму.

И здесь стряпчий увидел то, что в первый миг показалось ему чудом. Неждан, распахнув тулуп и запахнув снова, потуже опоясался, закинул смотанную веревку через плечо и взял тонкий конец хлыста под мышку. Холопы подхватили другой конец, навалились, толкая вперед – и могучий бородач легко и просто, словно по мощеной мостовой, забежал по стене до нижнего яруса колокольни, запрыгнул внутрь.

Вестимо, именно так, с помощью шеста, бояре и забегали на вражеские стены, штурмуя крепости и остроги… Однако спрашивать служивых о сем Боря не рискнул, дабы не показаться совсем уж позорным неучем в ратной науке.

Вторым стал храм на речной излучине. На него столь же легко и непринужденно, как и брат, вспорхнул Третьяк. Малюта и Борис прошли дальше, по льду перебрались на другой берег, остановились перед приземистым и широким пятикупольным Преображенским храмом.

– Давай, боярин, – кивнул рыжебородый Скуратов.

– Да легко, – как мог небрежнее кивнул стряпчий, поправил веревку на плече и по примеру младших Скуратовых заправил кончик слеги под мышку, опершись на него обеими ладонями. По спине пополз колючий холодок ужаса перед неведомым, но правый бок паренька с неожиданной силой ринулся вперед, грозя воткнуться в близкую стену, и Боря, спасаясь от удара, подпрыгнул, выставил перед собой ноги, быстро-быстро ими засеменил, дабы не упасть. По ощущениям – он бежал не вверх, а мчался с разгону под крутой уклон.

Несколько мгновений, три десятка шагов, – впереди показались перила, и Борис спрыгнул за них и тут же грохнулся на спину, перестав понимать, где верх, а где низ. Но сразу вскочил, покрутился, определяясь со сторонами, и с широкой улыбкой помахал рукой оставшимся внизу мужчинам. Страх сменился восторгом – стряпчему показалось, он только что ненадолго превратился в птицу, неподвластную земной тяжести.

– Ага!!! – Малюта вскинул сжатый кулак и отправился дальше.

С высоты колокольни, пристроенной к восточной стене собора, вид открывался совершенно сказочный. В свете звезд и ослепительного полумесяца крыши домов, дворы, поля искрились серебром и золотом. Колодцы и речные проруби дышали дымками, словно в них прятались от храбрых витязей могучие драконы, роняли невесомые огоньки огромные кроны мохнатых от инея деревьев, черными ямами лежали тени церковных шатров на улицах и площадях.

Отсюда отлично просматривалась вознесенная над крепостными стенами Распятская звонница. Пока еще темная – но ведь до условленного часа времени оставалось преизрядно.

Борис размотал веревку, перекинул через перила, проверил, чтобы достала до земли, и выбрал обратно. Обошел площадку, любуясь окрестностями, что приобретали отсюда, с огромной высоты, непривычный, неузнаваемый облик. Огладил огромный, в рост человека, набатный колокол, повернул голову к крепости, ожидая сигнала.

Город спал, погруженный в самую сладкую, предутреннюю дрему. И даже не подозревал, каковая каверза его поджидает…

Наконец на крепостной звоннице появился свет. Это Иришка запалила факел, готовясь подать условный сигнал. Поднялась с огнем на верхний ярус.

Стряпчий кашлянул, подобрал веревку набата в правую руку, в левую собрал веревки мелких колокольчиков.

Огонь замелькал, закачался, кружась от просвета к просвету, – и стряпчий начал раскачивать тяжелый язык набата, приближая его к стенке колокола, но покамест не давая их коснуться.

Факел сделал еще круг – и погас, всунутый в снежный отвал.

– И-и-и… Раз! – сделал, как договаривались, передых Борис и что есть силы откинулся, натягивая веревку.

Набат отозвался оглушительным, зубодробительным гулом – стряпчий рванул к себе веревки колокольчиков, потянул язык набата, дернул, потянул второй раз, третий… И четвертый… Пятый…

После десятого – отпустил, сбросил вниз веревку, скользнул по ней до наста, дернул свободный конец и, сматывая на ходу, кинулся бежать, с трудом сдерживая восторженный хохот. С разбега скользнул вниз по берегу, перекатился через реку, нырнул под условленный причал и только здесь засмеялся.

– Не заметили? – весело спросил уже сидящий здесь Третьяк.

– Не-а!

– А здорово получилось! Когда я тикал, народ прямо в исподнем из калиток выскакивал!

Послышался хруст наста, под причал нырнул Неждан, а следом, почти сразу, и Малюта.

– Ушли! – Бояре весело расхохотались, слушая, как город наполняется тревожными голосами.

– Интересно, как там Федор Иванович? Успел скрыться али нет?

– Не знаю, – пожал плечами Борис. – Там стража рядом. Но царевич сказывал, уйдет.

Рыжебородый Скуратов полез куда-то под самый берег и сразу вернулся с объемистым бурдюком. Выдернул пробку:

– За здоровье царевича! – Он приложился к горловине, сделал несколько больших глотков, протянул кожаную флягу стряпчему.

– За царевича! – согласился Годунов, отпил густого сладкого и хмельного меда. Передал емкость Неждану.

– Славный у нас царевич! Веселый! – выпил тот.

– Да уж, с детства голозадого я так не развлекался, – рассмеялся Малюта.

Не спеша попивая крепкий дорогой мед, боярские дети пересидели под мостками первую суету, после чего выбрались на берег и обогнули крепость. Задние ворота на удивление оказались открыты, стрельцы и монахи растерянно бродили вокруг твердыни. Пользуясь возможностью, Скуратовы и Годунов медленно вышли на площадь, смешались с прочими служивыми людьми, разошлись в стороны и поодиночке направились к воротам.

Борис гулял по площади дольше всех, поглядывая по сторонам, затем повернул к крепости, как можно неторопливее прошествовал через ворота, повернул к келейному корпусу… И ощутил, как на плечо опустилась тяжелая рука:

– А вот и ты, Борис Федорович. Пошли!

Трое монахов с саблями, что стояли возле молодого незнакомого боярина, отбили желание спорить. Стряпчий понурил голову и побрел к Троицкой церкви, в пристроенных к которой просторных палатах проживал государь-игумен. Тот как раз стоял на крыльце, опираясь на посох.

– Поймали, Иван Васильевич! – громко похвастался боярин.

Властитель всея Руси поднял на Бориса взгляд – и тут совсем с другой стороны послышались крики:

– Они здесь! Дети нашлись!

– Что за суета, батюшка? – Царевич Федор Иванович ступал по дорожке степенно, солидно, ведя за руку одетую в шубку и соболью шапку Иру. – Я проснулся от звона и голосов, оделся сам, вышел на улицу. Встретил Ирину Федоровну, тоже разбуженную шумом. Мы пытаемся понять, что случилось?

– Меня что, все считают за дурака? – сурово пристукнул посохом государь. – Один думает, что мне не хватит ума приподнять край одеяла, под которым нашлось лишь несколько кафтанов и две подушки. Другие полагают, я не спрошу постельничего о его племяннице. Иные мыслят, я не догадаюсь, кто именно звонил в колокола четырех церквей, зная, что четверо боярских детей вышли ночью из обители под поручительство стряпчего! Неужели я так похож на недоумка?!

От такого вопроса Годунов и все трое Скуратовых похолодели и попятились.

– Батюшка, они всего лишь мою волю сполняли! – звонко выкрикнул царевич. – Это же простолюдины, какой с них спрос?! Я приказал, с меня и спрашивай!

– Спрошу, чадо, не беспокойся! – Иван Васильевич весомо опустил посох ему на плечо. – Так где ты скрывался, отрок?

– Под кровлей церкви, – опустил голову мальчишка. – Отзвенел, а опосля нырнул под стропила. Ну, чтобы на ступенях не попасться. Обождал, пока слуги разойдутся, и спустился. Тут и встретил испуганную Ирину Федоровну. Она ничего не понимала, не ведала.

– Это правда, дитя? – Царь перевел взгляд на девочку.

Та понурилась, прикусив губу.

– Ну, хоть кто-то мне сегодня не врет! – Иван Васильевич вернул посох на брусчатку: – Пошли оба вон с глаз моих! И так просто, Федька, я тебе это не спущу!

Дети повторного приглашения ждать не стали, отступили и шустро скрылись за углом.

– А вы… – повернувшись к боярам, буквально зарычал государь всея Руси. – Вы, мужи великовозрастные… Ладно, мальчишка слабоумный, десять лет от роду, но вы-то каким местом думали?! Борода до пояса, а ума с мизинец! Не знаете, зачем человеку голова нужна? Вам прояснить?!

Скуратовы втянули головы в плечи. Они явственно пытались угадать, где именно встретят рассвет – в петле али на плахе?

Посох взметнулся в воздух, описал дугу и опустился на плечо рыжебородого боярского сына:

– Как тебя звать, смерд несчастный?

– Малютой, государь, – просипел тот. – Из рода Скуратовых, которые Бельские. А сие братья мои.

– Афанасий Иванович! – громко призвал Иван Васильевич.

– Да, государь! – отозвался монах, стоящий высоко на ступенях.

– Тут служивые зело дурью маются. Вестимо, заняться нечем. Вот их ты в Дубровь и отправь, коли здесь заскучали!

– Да, государь!

Царь снял свое оружие с плеча служивого, пристукнул им о брусчатку.

– Малюта!

– Да, государь! – встрепенулся Скуратов.

– Этого балбеса с собой захвати, – царь указал посохом на Бориса. – Пущай тоже проветрится!

Иван Васильевич прошел мимо боярских детей куда-то далее, а монах на лестнице поманил провинившихся слуг пальцем:

– Сюда идите, служивые!

Вслед за пожилым келарем бояре вошли в царские палаты, сразу отвернули в какой-то узкий коридор, упершийся в келью с узким окном и низким бугристым потолком. В ней помещались только стол и узкая лежанка, застеленная, однако, бархатным покрывалом. Все это заливал светом трехрожковый держатель с тремя сладко пахнущими восковыми свечами.

– Стало быть, так, – опустившись за стол, пробормотал монах. – Дошло до нас, что боярин Казарин из Дуброви близ Великих Лук злоумышляет нечто крамольное и иных людей служивых на измену подговаривает.

Князь Вяземский взялся за перо, быстро заполнил одну грамоту, затем вторую.

– Сие приказ, сие подорожная, – дунул он на желтоватые листки и протянул Малюте. – Крамольника взять и доставить. Зело советую отбыть до рассвета. Опосля расходные деньги получите. Коли сегодня еще хоть раз Ивану Васильевичу на глаза попадетесь, отправитесь ужо не в Великие Луки, а китайские земли за Яиком искать. Все ясно?

– Благодарствую, княже, – низко поклонился Малюта и повернулся к братьям: – Пошли! Холопов кличьте, и седлать!

Боярские дети дважды повторять приказа не заставили, бегом помчались к выходу и вниз по лестнице.

– У меня даже лошади нет! – громко предупредил Борис, с трудом поспевая за Скуратовыми.

– Не боись, боярин! – оглянулся через плечо Малюта. – За такой подарок я тебе своего скакуна с легкостью отдам, сам на розвальни рыбные заберусь!

– За какой? – не понял стряпчий, вместе с братьями спустившись с крыльца.

– Так ведь то служба, боярин! – Малюта с силой хлопнул задержавшегося Третьяка ладонью по спине. – И не просто служба – по личному царскому повелению отправляемся! При государе мы оказались, среди свиты близкой! Тут не просто серебро казенное важно, тут себя надобно так показать, чтобы уж точно не забыли, чтобы Иван Васильевич приблизил и дело какое новое поручил. Такая удача раз в жизни выпадает, боярин! Так что поклон тебе до земли, а за царевича свечу рублевую во Ржеве поставлю! Вот уж свезло так свезло!

7 марта 1567 года

Крепость Белая на реке Обша

Обоз с пустыми санями шел ходко, ничуть не отставая от верховых. Тем паче что речной лед был идеально ровным, не зная оврагов и холмов, ям и кочек. Хоть во весь опор гони – лошадь ни разу не споткнется. Одна беда – река временами принималась описывать очень крутые петли, так что мчаться на рысях все же не следовало.

Река повернула вправо, и на левом берегу открылась высокая крепость: земляной вал высотой в три человеческих роста, поверх него – бревенчатые стены с башнями на углах. Из черных прямоугольников бойниц выглядывали толстые жерла тюфяков. Твердыня стояла в крайне удачном месте – река огибала ее почти полностью, и, чтобы замкнуть водяную преграду рвом, потребовалось прокопать всего две сотни шагов низкого перешейка.

Правда, столь удобная площадка оказалась слишком маленькой – и потому для всех обитателей города места внутри не хватило. Множество жилых дворов просторно расположились окрест города, по разные берега от крепости.

– В юности я с этих валов часто на санках катался, – признался развалившийся в санях Малюта. – Все катались. Я страстно мечтал сесть воеводой северной башни. С нее хорошо видно наше подворье, и я воображал, как стану истреблять схизматиков и татар, лезущих к моему дому. Потом я мечтал стать богачом, знатным боярином, каковой способен содержать башню, владеть ею, жить в ней. Ну, ты понимаешь, Борис Федорович. И вот я уже четвертый десяток заканчиваю, ан не то что башню содержать, на отцовское подворье токмо хватает. Жизнь, жизнь. Горько расставаться с мечтами, боярин. Ты еще совсем юн. Так что мой тебе совет, Борис, выбирай мечты, каковые возможно достигнуть.

– Я постараюсь, боярин! – пообещал Борис, покачиваясь в седле.

– Верно ли? – закинул голову назад Малюта. – Тогда скажи, о чем ты мечтал в своем ребячестве?

– Мечтал наесться досыта, – честно признался стряпчий. – Вернее, я мечтал никогда не голодать. Каждый день кушать вкусно и досыта. Иметь возможность кушать все, чего только ни пожелаю.

– Да уж, сие желание куда разумнее, нежели башню захотеть, – добродушно рассмеялся боярский сын. – Не всем, знамо, сего добиться удается, но хотя бы многим. Однако же обещаю, сегодня твоя мечта воплотится точно!

Обоз свернул с реки направо, на уходящий к западу проулок между простенькими жердяными изгородями. Сани проползли через площадь, мимо колодца, повернули к зажиточной избе, размером заметно больше прочих и стоящей к тому же на каменной подклети. Проем между домом и высоким бревенчатым амбаром перекрывали крашенные дегтем тесовые ворота и такая же черная прочная калитка.

Стучать путники не стали. Один из холопов побежал куда-то вокруг, и вскорости на воротах загрохотали засовы, дрогнули створки. Но еще до того, как сани заехали во двор, оттуда послышался радостный крик:

– Папка приехал!!! – и на сани к Малюте одна за другой запрыгнули три девчонки разного возраста, повалили и стали обнимать, дергать за бороду.

– Теперь понятно, отчего она такая всклокоченная, – негромко усмехнулся Борис Годунов и спешился, взяв лошадь под уздцы. Ведь въезжать на чужой двор верхом есть проявление полной невоспитанности, каковую вполне могут принять и за оскорбление.

– Познакомьтесь с гостем, девочки, – приподнялся на локте боярский сын. – Сие есть боярин Годунов, Борис Федорович. Отрок славный, храбрый и веселый. К государю близок, с царевичем в друзьях. Так что вы к нему присмотритесь. Супруге его будущей голодать уж точно никогда не придется!

Три головы в платках резко приподнялись и все разом повернулись к гостю, отчего Боря ощутил себя как-то неуютно.

– Теперича, боюсь, уже не близок, – ответил юный стряпчий. – Государь-то, вон, осерчал. Куда подальше с глаз своих отослал.

– Разве это осерчал? – хмыкнул Малюта. – Пожурил слегка. Поручение у нас недолгое, через пару месяцев с отчетом ему поклонимся. Коли постараемся, может статься, еще и похвалит. А вы, красотки мои, нешто не ведаете, как гостя надобно встречать?

Дочери старшего Скуратова засмеялись, дружно спрыгнули с саней, убежали к дому и скрылись за дверью.

Путники въехали на двор, стали распрягать лошадей. Борис тоже расстегнул подпругу своего скакуна, снял седло, переложив на лавку, скинул с конской спины и перебросил через жердину у коновязи потник, дабы проветрился, передал уздечку подошедшему холопу. Малюта Скуратов к этому моменту тоже освободился, разворошив сено и достав из него продолговатый короб из липового лыка. Вестимо, с подарками. Подниматься на крыльцо боярин, однако, не спешил, уважительно пропустив гостя вперед.

Царский стряпчий, непривычный к столь уважительному отношению, немного замялся, однако – хочешь не хочешь – поднялся по ступеням, старательно вспоминая правила вежливого поведения воспитанного человека в чужом доме.

Между тем в сенях шла отчаянная суета. Хозяйка дома, как назло, никак не поспевала вернуться с заднего двора, гость ужо поднимался по ступеням, его надобно было встречать… Но кому, коли матушка в нетях?

– Анька, ты старшая, ты и встречай! – выпихивали сестры высокую статную девицу с густыми бровями и длинным, с горбинкой, носом.

– Да вы с ума сошли! – Девица отчаянно пыталась прорваться в дом. – У меня пятно на сарафане! И платок холщовый! Манька пусть идет! Она нарядная! Катька, пусти! Сама выходи!

– Манька, держи ее, не пускай! – поймала сестру за юбку девочка лет двенадцати. – Аня, дура, у тебя лента уже в косе! Иди к парню, тебе положено!

– Вот, держите! – в сени с полным ковшом вышла дворовая девка. – Сбитень для гостя.

– Бери! – Раскрасневшаяся в толкотне Мария перехватила ковш и подала сестре: – Анька, ты старшая! Иди, а то гость хозяйку не увидит!

– Он уже наверху, девоньки! – выглянула в щелку Катерина.

– А ну бери! – Мария толкнула ковш в сторону старшей сестры, сбитень качнулся, и часть жидкости выплеснулась Анне на сарафан.

– Вот же ты дура какая! – охнула та, посмотрела на себя, на сестру и зло прошипела через зубы: – Сама облила, сама теперь и иди!

Уставший с дороги гость уже ступил на последнюю ступеньку, когда дверь наконец-то распахнулась, и навстречу стряпчему вышла румяная девчушка ростом с Бориса – голубоглазая, улыбчивая, с алыми губами и маленьким курносым носом. Из-под набивного платка, раскрашенного бутонами роз, проглядывали темные пряди волос, на плечах, поверх синего вышитого сарафана с атласными рукавами, лежала каракулевая душегрейка, из-под которой виднелась тонкая жемчужная нить, в ушах покачивались продолговатые жемчужные капельки. Держа в руках деревянный ковшик, девица степенно поклонилась:

– Хорошего тебе дня, боярин Борис! Гость в дом, радость в дом! Вот, испей сбитеня с дороги!

Юный стряпчий принял корец, с наслаждением осушил пряное горячее варево. Перевернул ковшик, показывая, что не осталось ни капли, и медленно наклонился вперед. Хозяйка не отклонилась, и по русскому обычаю Борис осторожно поцеловал ее в мягкие пухлые губы со слабым свекольным привкусом. Сердце юноши резко заколотилось в груди, по животу пробежала судорога, в лицо ударила кровь, тело защекотало странным тягучим холодком.

Первый поцелуй в жизни…

– А ты красивый, боярин, – шепнула девушка. – Я бы за такого и за ссыльного пошла.

Она схватила ковшик и стремглав умчалась в дом.

– Чего замер? – подтолкнул его в спину Малюта. – Заходи! У меня дома никто не кусается!

От растерянности Борис забыл перекреститься на икону над дверью, но сей оплошности хозяева не заметили. Бояре заполнили собою сени, скидывая тулупы и зипуны, прошли дальше в дом. Там, возле горницы, Малюта крепко обнял и расцеловал женщину в темном платке, с землистым морщинистым лицом, кивнул:

– Угощай, моя хорошая. Опосля поговорим.

Похоже, это была его супруга.

Путники прошли в дом, расселись за столом. Девочка в одноцветном платке, сером сарафане из домотканого полотна и в войлочной юбке поставила на стол большой горшок с ярко-желтой пшенкой, в которой покачивалось масляное озерцо. Следом вошла девица в резном костяном кокошнике, прикрытом легким атласным платком, в сарафане из крашеного синего полотна да с бархатными плечами, атласным поясом и волнистой пышной юбкой с бархатными вошвами, водрузила рядом с горшком весомый бочонок, лаковый от налитого сверху воска.

Сразу стало ясно, кто здесь дворовая девка, а кто – дочь хозяйская.

– Благодарствую, Анечка, – кивнул Малюта, обнажил косарь, коротким сильным ударом оголовья выбил среднюю доску, остальные вынул пальцами, и первым зачерпнул пенистую бражку: – С прибытием, бояре!

Девица вышла в соседнюю светелку, и сестры тут же ринулись к ней с вопросами:

– Ну как там, что?

– Кушают… – с широкой ухмылкой ответила Анна.

– Да понятно, что не молятся, – отмахнулась Мария. – Как там молодец приехавший? Как он, о чем сказывает?

– О дороге да о лошадях.

– И молодец тоже? – вроде как разочаровалась девушка.

– А ты думала, Маня, он тебя раз поцеловал и сразу любовью воспылает? Токмо о тебе мыслить и беседовать станет? – хмыкнула старшая сестра и легонько щелкнула девчушку по носу: – Размечталась!

Анна пошла дальше, а Мария подобралась к двери, чуть потянула на себя створку и попыталась через узенькую щель рассмотреть сидящих за столом бояр.

Первый в ее жизни поцелуй продолжал гореть на губах девушки, путая ее мысли и вызывая в теле странное незнакомое томление.

Запивая кашу хмельным варевом, бояре без особой спешки поели и отправились в баню, уже успевшую немного прогреться. Париться – рано, но раздеться уже не холодно. Здесь, прямо на полке, стоял еще один бочонок бражки, лежала копченая и вяленая рыба, стояли миски с солеными грибами, квашеной капустой, хрусткими маленькими огурчиками. Угощение, надобное не для сытости, а для удовольствия. Бояре, успевшие поснедать каши, голодными себя не ощущали и к бочонку не спешили. Малюта подбросил в топку под огромным котлом с водой несколько поленьев, его братья скинули одежду, оставив ее в предбаннике.

Борис последовал их примеру. Вместе со всеми немного постоял у огня, отошел к полку. Приложился к пущенному по кругу ковшу с брагой. После второго круга как можно безразличнее спросил:

– Анна – это старшая дочь, Малюта?

– Угадал, боярин, – похвалил его Скуратов.

– А та, что сбитенем меня угощала?

– Маруська? То средняя, – кивнул Малюта.

Боря потянулся за копченым окунем, отломал голову, разделил от брюха пополам. Уточнил:

– Маруся?

– Это перед которой ты остолбенел, боярин? – громко заржал Неждан. – Марией Григорьевной ее величать! Никак пробило тебя, молодец? Да ты не смущайся! Племянницы наши все, как на подбор, красавицы!

– Я видел, – согласился Боря.

В бане ненадолго повисла тишина, разрываемая лишь старательным потрескиванием пылающих дров.

– И это все? – не выдержал Третьяк. – И больше ничего сказать не желаешь? Про глаза, про стать, про кожу белую и шею лебединую. Похвали отца чадолюбивого за умение и старание его!

– Не верил, что когда-нибудь столь ладную деву узрею, – бросил окуня обратно на полку стряпчий. – Жалко, нет за мною ни земли никакой, ни дохода какого, дабы хозяйством обзавестись. Сирота я, у боярина Дмитрия Ивановича в примаках живу.

– Речи-то какие! – прибрал его рыбку Неждан. – И со скромностью, да с полунамеками. Мне показалось, али кто-то к товару нашему красному сватается?

– Тебе сколько лет-то, друже? – поинтересовался Малюта.

– Пятнадцать!

– Ну так ты не зарекайся, – посоветовал Скуратов. – Может статься, все еще и образуется. Марии тоже всего пятнадцать. Года два еще ленты себе в косу не вплетет[4]4
  В старину лента заплеталась в косу, когда девушка «выставлялась» на выданье. Если красавица без ленты – еще не дозрела, если с двумя лентами – уже сосватана. Две косы – значит, замужем.


[Закрыть]. Ныне говорить рано. Но ты отрок славный, мне нравишься. Такому не откажу.

– Правда?! – вскинулся Борис. Обрадовался и тут же потух. – А вдруг я ей не по нраву придусь?

– Не боись, одного не оставим! – опять заржал Неждан. – Наш Малюта дочерей ажно четырех настрогал! Хоть с какой, да сговоришься!

Смех резко оборвался, едва старший Скуратов поднял на брата гневный взгляд. Неждан сглотнул, что-то замычал и выдохнул:

– Пойду еще дров подброшу!

Однако слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Стряпчий мгновенно понял причину Малютовой доброты.

Четыре дочери даже для богатого отца – это много. Скуратов же мог похвастаться разве что зажиточностью, не более. А значит, дать дочерям заметного приданого служивому было не по силам.

Бесприданницы! Все дочери Малюты – бесприданницы. Дать за ними хоть что-то ценное боярскому сыну не по силам. Тут, понятно, и стряпчий не самым позорным женихом покажется…

Правда, сие открытие Бориса ничуть не огорчило. Скорее, наоборот, обрадовало. Он понял, что слова Малюты Скуратова не были шуткой. И девушка, поцелуй которой заставил биться его сердце, зажег кровь и заморозил кожу, эта девушка действительно может достаться ему!

Борис передернул плечами, взял ковш, зачерпнул браги и жадно выпил почти половину корца. Отер запястьем губы и спросил:

– А не пора ли нам ополоснуться? Вроде как жарит уже хорошо? Париться рано, однако ж пыль дорожную смыть в самый раз!

Банные посиделки закончились тем же, чем и обычно: бояре проснулись поздно утром, лежа на полках – чистые, распаренные и с больными головами. Поднялись, доели еще лежавшую на полке рыбу, выгребли с донышков мисок грибы. Вылили в ковш остатки браги, пустили по кругу. Ополоснулись последней горячей водой и вышли на свет.

– Ладно, отдохнули, надобно теперь собираться, – сказал Малюта. – Царское поручение ждать не может. Самое позднее послезавтра надобно выехать!

Отправив гостей в дом, сам Скуратов, набросив тулуп поверх исподней рубахи, обошел двор, заглядывая в хлева, амбары, сараи и на огород, и прикидывая, что самого срочного надобно сделать по хозяйству. Тут возле задней калитки его и перехватила вторая дочь: