Текст книги "Дорога цариц"

– Доброго утра, батюшка! Не желаешь квасу холодного после бани испить?

– Спасибо, доченька. – Боярский сын принял у Марии кувшин, с наслаждением отпил через край изрядно пенистого шипучего напитка.

– Как попарились, батюшка? – осторожно спросила девушка.

– Спасибо, доченька, хорошо, – кивнул Малюта, отирая бороду.

– О чем беседовали? – пугливо облизнувшись, уточнила вопрос Мария.

– О делах, о службе, о походе, – не стал гневаться на неуместный для женщины вопрос боярский сын.

– А гость доволен ли был? – еще больше обозначила свой интерес девушка.

– Ой, доволен… – ухмыльнулся в бороду Скуратов.

– Беседовал? – зарумянилась Мария.

– А то… – кивнул Малюта.

– А о чем?

– Известно дело, о девках, – пожал плечами боярский сын. – Дело-то молодое, токмо одно на уме. Все о девках да о девках. Особливо об одной…

– О ком? – Лицо девушки стало и вовсе пунцовым.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – отрезал Малюта. Наклонился к дочери и прошептал на ухо: – Но ты, Маруська, особо не обольщайся. Он царедворец, ты девка деревенская. Так что весь его интерес ныне лишь вилами по воде написан.

– Так он говорил обо мне?! – все же не сдержала радостного выдоха девушка.

– Хватит мне тут по двору бездельничать! – повысил в ответ голос Малюта. – К матери беги, помогай! Работы вон вокруг невпроворот!

Он шлепнул дочку чуть пониже спины, придавая лентяйке ускорение, и довольно засмеялся, утирая влажные от квасной пены усы.

Хозяин подворья и слуги погрузились в дела: подвозили сено и солому, дабы у остающихся женщин возникало меньше хлопот. Снег, наоборот, перебрасывали от двора дальше на огороды. Пока Малюта хлопотал в городе, Неждан и Третьяк отправились в свои поместья, дабы позаботиться о собственных дворах. Женщины тоже трудились – дворовые девки стирали накопившееся исподнее, выполаскивали, дочери боярского сына Скуратова – отмачивали, сушили и выбеливали, гладили.

Работа рубелем тяжела и, понятно, более достойна холопок, а не боярских дочерей. Но рабочих рук сразу на все подворье, увы, не хватало. И только стряпчий бродил среди этой суеты из угла в угол как неприкаянный.

На второй день ему неожиданно повезло. Двор ненадолго опустел, и вдруг через него, от амбара к задней калитке, прошла девушка в знакомой овчинной душегрейке.

– Мария! – Годунов рывком поднялся с лавки.

– Ты знаешь мое имя, боярин? – Боярская дочь остановилась, повернулась к нему.

– Знаю, – кивнул Борис, подходя почти вплотную.

– Это славно, – кивнула девушка. В этот раз на ней не имелось ни жемчужной нити, не сережек. И сарафан был простеньким, льняным. Вот только глаза под изогнутыми соболиными бровями голубели прежним небом, задорно смотрел вверх маленький носик и призывно алели губы. – Зачем звал, Борис Федорович?

– Полюбоваться, – честно признался юный стряпчий.

– Этого мне не жалко, – чуть склонила набок голову Мария и улыбнулась. – За смотр денег не берут. Уже хватит или еще?

– Еще… – Борис протянул руку.

Девушка чуть дернула бровями, а затем вложила в его ладонь свои тонкие горячие пальцы.

Даже тепло ее рук оказалось странным, завораживающим. Оно потекло вверх по руке и быстро захватило все тело, словно Годунов вошел обнаженным в жарко натопленную парилку.

Скрипнула дверь.

Мария быстро стрельнула глазами на звук, сделала шаг назад. Облизнула губы, вытянула пальцы из его ладони, отступила еще на шаг, развернулась и побежала к калитке.

А Боря поймал себя на том, что его сердце опять стучит, словно после долгой пробежки.

За выскочившей со двора девушкой хлопнула створка. И больше Годунов до самого отъезда ее не видел.

19 марта 1567 года

Усадьба Дубровь возле Великих Лук

Подворье боярина Казарина не шло ни в какое сравнение со дворами Скуратовых или Годуновых. Это оказалась самая настоящая крепость в три сотни шагов в длину и столько же в ширину, с частоколом в два роста высотой, с двумя сторожевыми башнями, с большим домом, поделенным на несколько хором, растущих одни поверх других в три яруса, с пропитанными дегтем тесовыми крышами на всех постройках и даже собственной дворовой церковью!

Четверо бояр с девятью холопами никогда в жизни не смогли бы взять подобную твердыню, однако ворота пред ними просто отворились, стоило одному из спешившихся слуг постучать в калитку.

Ведя в поводу лошадей, царские посланцы ступили на выстеленный желтой соломой двор, бросили поводья подбежавшим слугам, прошли к крыльцу, с интересом поглядывая по сторонам.

Людей здесь было изрядно, не меньше полусотни. Однако все – заняты работой. Кто-то носил воду, кто-то колол дрова, кто-то таскал мешки из рогожи, кто-то – кули со щепой. Сиречь, все они были безоружными, а у гостей на поясах висели сабли.

У всех, кроме стряпчего, оружие покамест так и не купившего.

– И кому захотелось в сей чудесный весенний день посетить мой дом?!

Бодрый голос заставил бояр повернуться к конюшне. У распахнутых ворот стоял седовласый и седобородый боярин в синей ферязи с серебряным шитьем, опоясанный ремнем с золотыми накладками. Худощавый, высокий, холеный. В его руках лежала черная девятихвостая плеть.

– Боярин Казарин? – громко спросил Малюта.

– Неужели я похож на слугу? – развел руками хозяин усадьбы.

– Тогда это для тебя, – достал из рукава свиток боярский сын Скуратов. – По повелению государя нашего Ивана Васильевича я должен доставить тебя в Александровскую слободу для дознания.

– Ну, так это меняет дело! – так же бодро отозвался боярин и оглянулся на слуг, на ближних холопов. Кивнул на гостей и небрежно распорядился: – Убейте их и скормите свиньям.

Дворня остановилась, забыв про работу, распрямилась, и под их взглядами юному стряпчему стало невероятно неуютно.

– Лучше дайте крепкую веревку. – Малюта хладнокровно двинулся к хозяину усадьбы, и его братья направились следом.

– А-а-а!!! – первым сорвался с места молодой холоп с топором, следом его помощник.

Когда до врагов оставалось всего четыре шага, рыжебородый Скуратов выхватил саблю, первым же движением снизу вверх подрубил вскинутую руку, качнулся чуть в сторону, стремительно опустил клинок поперек живота второго холопа и, заканчивая движение, вогнал оружие в бок врага с уже отрубленной рукой.

Но в это самое время прочая дворня уже расхватывала вилы, палки, лопаты и кидалась в атаку.

Скуратовские холопы обнажили клинки. Борис дернул из ножен косарь. Он ощутил, как на лице проступили капельки холодного пота, живот от ужаса скрутило судорогой, сердце застучало громко, как барабан.

На холопов налетела сразу целая толпа, оттеснив их к частоколу, братья Скуратовы сомкнулись в круг спина к спине, на Борю прыгнул какой-то низкий морщинистый старикашка, попытался вогнать в горло паренька штык совковой лопаты. Годунов отпихнул ее рукой, махнул в ответ косарем, но до врага не достал; отклонился от нового выпада, быстро уколол – опять попав в воздух, поднырнул под прошелестевшую над головой лопату, скользнул вперед и полосонул лезвием сжимающие черенок пальцы. Старикашка взвыл, роняя оружие, и тут на шею юного стряпчего что-то рухнуло…

Очнулся Борис от жуткой, нестерпимой боли. Ему казалось, что какая-то злобная тварь жрет его правое плечо от шеи и до середины груди, а еще одна – левую ногу ниже колена. Стряпчий попытался приподнять голову и посмотреть вниз, однако сделать сего не смог, только громко застонал от новых страданий.

– Не шевелись, боярин, – посоветовал мужской голос. – Помяли тебя крепко. Может статься, еще и кости поломаны.

Годунов скосил глаза, различив поблизости окровавленное лицо. Спросил:

– Что случилось?

– Трепанули нас изрядно, боярин, – несмотря на жуткий внешний вид, мужчина разговаривал вполне бодро. – Четырех холопов насмерть побили, еще двух покалечили. Ты третьим раненым будешь. Однако же мы им тоже хорошо дали. Десятерых холопов и двух бояр положили, да еще посекли изрядно. Разбежались они, в общем…

– Со мною что? – перебил его Боря.

– Оглоблей тебя огрели, боярин. Сзади смерд подкрался. Да еще лошадь на ногу наступила, покуда в беспамятстве пребывал. Как сеча началась, скакунов все бросили. Вот они и носились, пуганые, куда ни попадя. Тебе бы, боярин, лучше не шевелиться. Коли кости поломаны, так от суеты всякой срастаться долго будут да встать могут криво.

– Вот проклятие! – Сделаться кривоногим и кособоким Борису никак не хотелось. – Что же теперь делать?

– Тебе, боярин, теперича токмо лежать, – посоветовал сосед. – Через недельку отеки спадут, тогда видно станет. Коли кости целы, по нужде опосля можно будет и вставать. Еще недели через две ходить начнешь, ногу приволакивая и руку не поднимая. Еще с месяц болеть продолжит. А еще через два опять здоровым станешь.

– Ты лекарь?

– Холоп я, боярского сына Третьяка. Меня в походах ужо раз шесть ломало. Да и на других служивых насмотрелся. Ты лежи, боярин. Ныне от тебя все едино толку никакого. Бояре усадьбу душегуба здешнего разорят, да и двинемся.

– Ты живой, друже?! – внезапно прямо над Годуновым вырос Малюта. Разгоряченный, в одной лишь рубахе, с растрепанными, под стать бороде, рыжими волосами. – Слышу, голоса зазвучали.

– Не пошевелиться никак… – пожаловался Борис.

– А ты как думал, оглоблей-то по загривку схлопотать?! Хорошо, шею не сломали, крепкая. – Скуратов открыл поясную сумку, достал берестяной туесок, выкатил из него большой коричневый шарик, размером с лесной орех. – Вот, рассоси!

– Что это? – На вкус угощение оказалось приторно-сладким.

– Пустырник, бузина да хмель в меду, – ответил Малюта. – Может, еще чего добавлено. Волхв старый у нас на выселках обитает. Он и варит.

– И зачем? – пробормотал Борис, ощущая, как у него вяжет язык.

– Так чтоб не мучиться, – пожал плечами боярский сын.

Тело юного стряпчего стало наполняться помимо боли еще и слабостью, а разум – безразличием. Он поддался вялости, опустил веки, и сознание словно закачалось на волнах.

Снова Борис Годунов очнулся, уже лежа на ползущих через лес санях. Наверху шелестели сосновые кроны, еще выше кучерявились, подобно туману, рыхлые белые облака, застилающие небо. Некоторое время стряпчий просто лежал, но потом сани резко дернулись, и с губ паренька сорвался протяжный стон. Всего через несколько мгновений рядом оказался Малюта, быстрым шагом пошел возле саней.

– Тут такое дело, боярин… Я понимаю, тебе уже и есть страсть как хочется, и пить. Вот токмо тебе тогда по нужде быстро понадобится, а шевелиться тебе не стоит. Посему… – Боярский сын расстегнул сумку, показал медовый шарик: – И не болит ничего, и не попачкаешься…

Не дожидаясь ответа, Скуратов опустил чародейское зелье раненому на губы. Борис приоткрыл рот и вскоре снова уплыл по волнам беспамятства.

На сонных шариках Малюта продержал юного стряпчего три дня. Вечером третьего холопы наконец-то накормили его кулешом – сам Борис рук поднять не мог, – затем поменяли сено, на котором он лежал, на свежее, напоили крепким вином со вкусом сливы, и юный стряпчий опять заснул. Однако утром, после завтрака, продолжил путь уже в сознании.

Холоп оказался прав: по приезде на подворье Скуратовых в Белом, аккурат на девятый день после ранения, боль в плече и ноге у Бориса заметно спала. Правая рука его все равно не слушалась, на ногу ступить было невозможно – но кое-как, опираясь на холопов, ковылять получалось. Правда, на крыльцо и в отведенную светелку слуги все-таки отнесли его на руках.

– Пальцы у тебя, боярин, шевелятся, кости не сломаны. Остальное пустяки, – утешил гостя бывалый холоп. – Мясо, оно мясо и есть. Нарастет.

Едва они вышли наружу – в комнатку тут же скользнула нарядно одетая Мария, упала рядом на колени, схватив за руку:

– Ты как, Боренька? Сказывали, битва случилась, да ранили тяжко?

Юный стряпчий опустил веки и тихонько застонал. Не потому, что пронзило болью, а дабы не отвечать. Признаться, что в битве тебя просто огрели обычной оглоблей, да еще в первые же мгновения – не у всякого язык повернется. Врать тоже не хотелось – слишком много очевидцев.

– Тебя прихватило? Где? – испугалась девушка. – Как тебе помочь?

– Нешто не знаешь? – мелькнула у Бориса шальная задумка. – Красна девица царевичей завсегда поцелуем исцеляет! Вестимо, и мне должно помочь.

– Точно? – недоверчиво переспросила Мария.

– Верно тебе сказываю! – твердо пообещал юный стряпчий.

– Ну, если так… – Девушка чуть приподнялась, наклонилась вперед, и ее сладкие мягкие губы обожгли губы Бориса своим прикосновением. Столь долгим, что юный стряпчий принял в себя ее дыхание, ощутил прикосновение языка. Столь невероятным, что по всему телу разбежались мельчайшие колючие мурашки, где-то внутри живота появилось странное, увлекающее тепло, а больная рука сама собою поднялась и обняла Марию за спину. Минул миг неизмеримой колдовской вечности, и девушка приподняла голову. – Легче?

– Еще как! – выдохнул Борис, не отрывая глаз от зрачков чарующей гостьи.

Мария наклонилась и поцеловала его снова, вызвав новую волну горячего наслаждения. И резко распрямилась, отступила на пару шагов. Тяжело выдохнула. Судя по красным щекам, пунцовым губам и тяжелому дыханию, исцеление раненого давалось ей нелегко.

– Ты куда, ненаглядная моя?! – взмолился Боря. – Ты и вправду лучший из целителей! Только посмотри, уж и рука шевелится! Не уходи!

Девушка замерла в колебании, но тут внезапно распахнулась дверь, и в светелку вошел Малюта Скуратов.

– Батюшка… – уважительно склонилась Мария, обежала отца и выскочила наружу.

– Э-э-э… – Боярский сын непонимающе вскинул брови. Запустил пальцы в бороду, провел до самого низа. Вестимо, в его мыслях возникли какие-то подозрения. Однако… Дочь он застал посреди комнаты, стряпчий же после раны лежал пластом. Кого и чем при таком раскладе попрекнуть можно? Пусть и захотели бы дети нашкодить, все едино бы не смогли. Не в том был стряпчий состоянии, чтобы девок портить. И потому Малюта просто спросил: – Ты как, боярин?

– Славно, дружище. От одного взгляда дщери твоей сразу легче становится.

– От оно как?! – добродушно хмыкнул хозяин подворья. – Это верно, Мария у меня выросла славная. Умница на диво, красотой удивительна, добрая и хозяйственная. Однако же пятнадцать ей всего. И посему ближние два года о ее достоинствах мы вспоминать не станем.

– Воля твоя, боярин, – не стал спорить Борис. – Ты отец.

Малюта поколебался, повел плечами:

– Тебе пятнадцать, ей пятнадцать. Прости, друже, вы слишком юны, ваши сердца горячи и способны вспыхнуть в любой миг. Ты можешь встретить другую, и нынешнее желание покажется тебе жалкой свечой по сравнению с новым пламенем. Я вижу, ты готов дать клятву. Но сможешь ли ты ее сдержать?

– Да! – твердо заявил юный стряпчий.

Боярин Скуратов вздохнул. Покачал головой:

– Пусть будет так. Я услышал твое обещание. И потому, полагаясь на твое слово, я не стану искать своей дочери иного супруга. Но давай покамест не будем никому рассказывать о сем уговоре. Дабы мои нынешние опасения, коли я окажусь прав, не стали для Марии горьким разочарованием.

– Хорошо, боярин. – У Бориса застучало сердце, словно после поцелуя.

Он только что получил согласие на брак с девушкой, от прикосновений которой погружался в сказку! И пусть речь пока шла о далеком будущем и с некоторыми оговорками, но все же теперь у него с отцом Марии есть уговор! Осталось выдержать испытание: сохранить свое чувство еще два года.

У Малюты Скуратова, похоже, возникло такое же чувство – он протянул раненому руку, крепко пожал. Направился к двери, взялся за рукоять – и спохватился, ударив себя ладонью по лбу:

– Ох, боярин, я же совсем с другим явился! – Он вернулся назад, остановился у окна, спиной к свету. – Весна на дворе, снег вовсю тает. Вскорости реки вскроются. Коли хотим поспеть к государю до распутицы, надобно выезжать без промедления. Прямо завтра!

– Я не против, – покачал головой Борис. – Мне что здесь лежать, что в санях, без разницы. По сестре я изрядно соскучился.

– Не сомневался, что ты обрадуешься, – кивнул Малюта. – Одна беда, добычу поделить не успеем. Усадьба казаринская богатой оказалась, быстро не счесть. Неделя нужна, не менее.

– Чего не счесть? – не понял стряпчий.

– Добычи! – пригладил бороду Малюта. – С бою ведь пленника брали, все по чести. Поручение царское зело прибыльным вышло. Посему мы с братьями спросить хотим, ты точного счета желаешь, али по жребию долю свою возьмешь?

– Это как?

– Мы так на глазок прикинули, сколько чего по цене выходит, – опять пригладил бороду боярин, – да поделили на четыре боярские доли, величиной примерно схожие. Хотя, понятно, не равные. Кому-то может показаться, что ему больше выпало, кому-то меньше. Коли на жребий согласен, то потом без обид. А не согласен, надобно все взятое считать.

– Согласен, – вздохнул Борис. – Пусть будет жребий.

– По рукам, – кивнул Скуратов, оттолкнулся от стены и вышел за дверь.

– Они собираются кидать жребий без меня? – удивленно пробормотал стряпчий. – Какого лешего тогда спрашивали?

Около часа он пробыл в одиночестве. Затем дверь снова приоткрылась, и внутрь вошла та, чей облик заставил Бориса мгновенно забыть обо всем прочем.

– Раз уж ты не выходишь к столу, мой витязь, – Мария опустила блюдо на сундук под стеной, – обед пришел к тебе.

– Только не надо кормить меня с ложечки, – зашевелился юный стряпчий. – Я могу сам… Сейчас я сяду.

– Тебе не хватает сил? – Девушка оглянулась на дверь.

Борис замер, сразу поняв, что случится далее.

Мария, слегка оправив нарядный набивной платок, присела на край постели, слабо улыбнулась:

– Мне хочется, чтобы ты исцелился быстрее, – и через миг уста юного стряпчего запечатал сладкий поцелуй, от которого холодела кожа и вскипала кровь в жилах. И опять куда-то пропала боль, и увечная рука смогла крепко обнять девушку. Поцелуй, еще, еще… У Бориса закружилась голова, как от большого кубка крепкого немецкого вина. Но тут Мария вскочила, отбежала к дальней стене. Испуганно стала трогать свое тело, оправила сбившийся местами сарафан, перевела дух:

– Я пришла тебя покормить, боярин. Боюсь, коли я не уйду, ты останешься голодным.

– Нет-нет, не уходи! – испугался Борис. – Я поем. И я прошу, я умоляю! Раздели трапезу со мной?

К сожалению, угощение оказалось совсем скромным: щучья уха, грибной расстегай, пшенная каша, немного огурцов и капусты. Поэтому уже через два часа Мария собрала опустевшую посуду, помогла раненому лечь обратно. Крепко поцеловала на прощание юного стряпчего, наклонилась к самому уху и прошептала:

– Об одном умоляю… Не исчезни… – после чего быстро ушла из светелки.

Некоторое время Боря пребывал в одиночестве, сохраняя ощущение поцелуя на губах, но вскоре появились холопы.

– Позволь отнести тебя, боярин!

– Куда?!

– Дык, в баню же, боярин! Как вернулись, еще не парились.

– Нести не надо! – покачал головой стряпчий. – Просто помогите дойти…

В эти самые мгновения Мария Скуратова влетела в девичью светелку, сорвала платок и закрыла лицо руками:

– Ой, девоньки, ой, милые мои… Кажется, любит он меня… Не могу, сердечко-то как стучит! Любит, точно любит… Ой, девоньки, кажется, и я его тоже…

– Манька, да ты что?! – Сестры окружили девушку, толкаясь и напирая, хватая кто за руку, кто за плечо: – Сам он сие молвил? А как? А ты, ты? Что ответила?

– Как он на меня смотрит, как говорит! – мечтательно опустила веки Мария.

– Он тебе в любви-то признался али нет, Маня?! – с силой толкнула ее в плечо старшая сестра. – Без приданого возьмет?

– Маруська, признался али нет? – дернула за пояс Лена, самая младшая, двенадцати лет.

– Прямо не сказал, – покачала головой девушка.

– Так какого лешего ты нам голову морочишь?! – презрительно фыркнула Анна, сразу теряя интерес к разговору. – Может, ему такая девица и ни к чему? А ты навоображала себе невесть что!

– А вот и нет! – вспыхнула Мария. – Он с батюшкой обо мне уже сговаривался! Мне отец сам о том поведал!

– Врешь ты все!

– А вот и не вру! Батюшка сказал, дабы не шибко-то надеялась. Но разговоры Боренька ужо ведет. Любит он меня, любит! А коли любит, то и приданое не надобно!

– Все они так сказывают, – уселась на угловой сундук Анна. – Покуда шуры-муры, о приданом не вспоминают. А опосля не ту выбирают, что красивее, а ту, у кого ящики с добром потяжелее…

Девушка гулко постучала по сундуку под собой.

– Не слушай ее, Мань! – обняла сестру за плечи Катерина и положила подбородок ей на плечо. – Это она от зависти. Ты ведь не старшая, а тебя уже замуж зовут. Борису, может, и не надобно от тебя ничего, окромя любви истинной! Такой, как есть, возьмет. Нешто ему при дворе-то царском лишний кошель с серебром так надобен?

Мария повернулась к сестре и крепко-крепко ее обняла:

– Я такая счастливая, Катенька, такая счастливая!.. Я ему самой лучшей женой стану! Ладой-Купавой клянусь, самой лучшей и самой верной!

Елена, стянув с головы ситцевый платочек и забросив за плечи пока еще тощую и недлинную косу, подошла к сестрам и тоже их обняла, обеих.

– Рано рот разеваешь, Маруська, – подала от сундука голос Анна. – Покуда старшая замуж не выйдет, то младшей не положено. Так что жди своей очереди!

– Не слушай ее, сестра, – негромко посоветовала Катерина и вздохнула: – Средь нас, может статься, токмо ты одна замуж и выйдешь. Мы же в девах старых к тебе гостевать будем наведываться. Чтобы без приданого взяли – это настоящая любовь быть должна! Чистая и страстная! Таковую еще сыскать надобно… – Катя крепче обняла сестру, прихватив левой рукой и Елену. – Как же я тебе завидую, Марусенька! Ты счастливица, тебе теперича бояться нечего. Тебе повезло…

В бане же, покуда сестры гадали о своей судьбе, бояре пили хмельной мед, закусывали копченой рыбой, плескали квас на раскаленные камни. В общем, все происходило как всегда. Не считая того, что Борис Годунов, один раз заняв свое место на полке, до самого рассвета больше его не покинул; и окатывался он после веника не сам, а был поливаем из шаек братьями Скуратовыми.

Утром холопы помогли ему одеться, добраться до телеги и лечь на пухлые охапки сена. Бояре, попрощавшись с женщинами, поднялись в седла, холопы кинулись отворять ворота. Одна из дочерей боярского сына Скуратова подошла к саням, склонилась над раненым:

– Доброго тебе пути, боярин Борис… – Она сжала юному стряпчему руку, а потом мягким осторожным движением вложила в пальцы какой-то комок.

– Надеюсь, вскорости еще свидимся! – искренне произнес стряпчий.

– И я… надеюсь… – тихо ответила девушка.

Всадники выехали за ворота, следом тронулись возки. Один с раненым, другой с пленником, еще три с припасами. Скуратовы и холопы смотрели, понятно, только вперед, и потому Боря без опаски поднес руку с подарком к глазам.

Это был вышитый бисером замшевый кошелек с двойной затяжкой. Бутон алой розы на зеленом фоне с одной стороны, а с обратной три буквы: «БГ» сверху и «М» под ними.

Оказывается, Мария успела вышить для суженого подарок, – чтобы не забыл о девушке вдали от нее.

Юный стряпчий тихо выругался и откинул на сено голову. Он сделать хоть что-то подобное не догадался.

Боярский сын Скуратов все рассчитал верно. Волна солнечного весеннего тепла накатила на землю спустя шесть дней после выезда обоза – стремительно растопив снега, напитав землю талой водой, взломав лед на реках и развеселив луга и леса бесчисленным множеством ручьев и мелких холодных прудов. Поля превратились в непролазные болота, дороги – в чавкающее месиво, овраги – в протоки, протоки – в реки, реки же, выйдя из берегов, затопили все на много верст по сторонам от привычного русла.

На Русь пришла распутица. То время, когда ни конному, ни пешему, ни телегам, ни саням дороги нигде нет. Сиди, путник, на постоялом дворе, пей хмельной мед, ешь пироги с зайчатиной, отлеживай бока на тюфяке с пряным сеном. Жди погоды.

Однако маленький обоз братьев Скуратовых к этому времени уже успел добраться до Литовского тракта – и никакой распутицы более не боялся.

Трактов на Руси имелось немного. В Литву, к обоим Новгородам да в Сергиев Посад. Настоящие тракты в отличие от обычных дорог, просто протоптанных там, где удобно ездить, далеко не всегда имеющих мосты и паромы, просто хорошо накатанных в нужном направлении, клались на связанный в пучки хворост. Причем постеленный не на дерн, гнилой и чавкий, а на расчищенную землю. Поверх хвороста связывались тонкие сосновые бревна, затем сей настил засыпался на локоть песком – и потому никакой распутицы эти дороги не знали. Они не проседали, не размокали, на них не собирались лужи. По ним можно было смело ездить и зимой и летом, в любой ливень и даже в половодье. Тракты всегда оставались твердыми, ровными и сухими. Так что путники домчались до Москвы всего за две недели, но в столице не задержались и сразу отвернули к Сергиеву Посаду.

– Друже! Ты так и не спросил, что за доля выпала тебе по жребию? – неожиданно вспомнил Малюта, когда вечером обоз вкатился на очередной постоялый двор.

– Я полагал, узнаю, когда доберемся, – ответил стряпчий.

– Зачем же ждать так долго? – рассмеялся боярский сын Скуратов. – Скажи, боярин, тебе не надоело валяться в санях? Не желаешь утром подняться в седло?

Как оказалось, на долю стряпчего при дележе добычи выпала синяя ферязь, отороченная кротовьим мехом и вышитая золотой нитью, подбитая соболем шуба индийского сукна, бобровая шапка, широкий ремень с золотыми накладками: полный поясной набор из сабли, двух ножей, ложки и сумки. Все ножны и чехлы украшены серебром и целой россыпью мелких самоцветов. В сумке нашлись огниво, несколько золотых флакончиков и кошелек с тремя рублями серебром. А сверх того в долю входил гнедой мерин с полной упряжью.

Похоже, братья Скуратовы вовсе не делили добычу, а выбрали из нее то, что сочли самым нужным для юного сотоварища. При этом они точно не жадничали, ибо один только поясной набор стоил куда больше, нежели вся усадьба боярских детей Годуновых.

Когда поутру юный стряпчий переоделся в боярские одежды, поднялся в седло и выехал на дорогу – мир вокруг изменился. Борис скакал впереди, весь в мехах и золоте, позади – боярские дети, далее холопы погоняли запряженные парами легкие, почти пустые возки. Завидев столь знатного князя, смерды за сотни шагов съезжали к обочине и скидывали шапки, низко кланяясь. Встречные служивые люди тоже отворачивали, склоняли головы, многие даже спешивались. Редкие свиты знатных людей сторонились, давая свободный проезд, всадники почтительно раскланивались с совершенно незнакомым им знатным путником.

Такое отношение людей Борису быстро понравилось. Даже очень. Впервые в жизни, пусть всего на пару дней, он ощутил себя не нищим приживалой, жалким худородным слугой, а настоящим родовитым князем! Властителем, хозяином, предметом зависти и поклонения! Все это походило на сон, на несбыточные мечтания – однако же вот прямо сейчас и наяву он скакал посреди дороги, не опуская глаз, а ему все кланялись и уступали путь!

Это было истинное, редкостное наслаждение… Однако сразу за Сергиевым Посадом Борис Годунов спрятал все сие богатство в дорожный сундук и снова переоделся в прежние, опрятные, но скромные одежды.

– Почему, боярин? – наблюдая за происходящим преображением, спросил Малюта.

– В нашей крепости даже государь токмо в скромной рясе ходит, – ответил стряпчий. – Иван Васильевич, властитель всея Руси, есть тихий и скромный аскет. Нешто ты хочешь, чтобы я пред ним, сирым и неприметным, весь в золоте и самоцветах предстал, ако гоголь перед воробушком?

Боярский сын Скуратов почесал затылок и хмыкнул:

– Однако ты умен, боярин! Я о сем как-то и не помыслил. Пожалуй, мы тогда тоже переодеваться не станем. В дорожной одежде докладываться пойдем. Мы люди ратные. Нас служба красит, а не золото с мехами.

Коли сам царь проявляет скромность – то и его слугам надлежит выглядеть сдержанно. Посему в Александровскую слободу Скуратовы въехали в потрепанных, запыленных кафтанах, слегка растрепанные и усталые. Лошадей, понятно, оставили у ворот, однако возок с пленником взяли с собой. Прикатили его к дому игумена, остановились у крыльца. Стряпчий, как самый опытный в здешних правилах, начал медленно подниматься по узким крутым ступеням.

– Ты стал хромать, Борис? – послышался сверху грозный оклик.

– Прошу прощения, государь, – склонил голову стряпчий. – Исполнить твое поручение оказалось непросто.

– Ты споткнулся? – в голосе появилась насмешка.

– В сражении на усадьбе крамольничьей холопы боярина Казарина раздробили ему плечо и сломали ногу, Иван Васильевич, – подал голос Малюта. – Боярин Борис Федорович проявил немалую отвагу и старание, исполняя волю твою, государь!

– Ты хвалишь стряпчего или похваляешься сам, боярин? – медленно спустился вниз повелитель всея Руси, постукивая посохом по ступеням. – Коли храбро и много сражался твой помощник, то и ты, стало быть, славным воином оказался?

– Я потерял в схватке шестерых холопов, государь. Мы сразили полтора десятка слуг сего заговорщика, – кивнул на телегу Скуратов.

– Выходит, случилась битва? – Иван Васильевич остановился возле возка, разглядывая связанного пленника. – Сие открывает многое. Честный слуга не отвечает кровавой схваткой на приглашение к своему государю.

Арестованный боярин просто отвернул лицо.

– Дозволь слово молвить, государь. – Малюта сунул пальцы в рукав и вытянул сразу несколько листов бумаги, свернутых в один свиток. – Мне удалось найти в его доме два тайника. Сие оттуда.

Иван Васильевич раскрутил листы, пробежал глазами один, другой. Громко хмыкнул:

– Однако… Однако же тут есть над чем поразмыслить. – Он поднял голову. – Я доволен тобой, боярин! Похоже, ты не токмо в колокола бить умеешь. Покамест отдыхай.

Игумен всея Руси развернулся. Юный стряпчий как раз заканчивал спускаться, переставляя больную ногу со ступеньки на ступеньку.

– А-а, наш храбрец, – пристукнул посохом Иван Васильевич. – Прилежен всегда и во всем. – Государь немного подумал. – Передай дядюшке, что я жалую тебя званием стольника. Он тебя чуть не через день поминал. Замучился без помощника. Ступай, обрадуй, что ты опять с ним.

– Благодарю за милость, государь! – склонился в неуклюжем поклоне Борис, однако Иван Васильевич уже погрузился в чтение бумаг.

Годунов доковылял до нижней ступени, отдышался. Кивнул братьям:

– Ну что, други… Вам, вестимо, в казну надобно отправляться, жалованье за службу получать. А я в контору Постельного приказа отправлюсь. Узнаю, как там моя служба продвигается.

– Еще увидимся, дружище! – ответил Малюта.

Бояре коротко обнялись и разошлись в разные стороны.

Наверное, Дмитрий Иванович действительно обрадовался помощнику. Увидев вошедшего в контору племянника, он поднялся и придвинул к Боре стопку из пяти толстенных, переплетенных в кожу книг.