Текст книги "Совесть вне памяти"

– Саша, – спросила Тамара, разливая чай, – ты что вечером делаешь?

– Я? Ничего. Домой, вообще-то, собирался.

– Вы знаете, у меня подруга есть… Армянка. Хорошая девушка. Милая, добрая. Она родилась здесь, выросла. У нее хорошие родители. Правда, строгие.

– Тома, у меня такое ощущение, что ты хотела спросить что-то другое.

– Нет, я… – девушка мгновенно смутилась, и замолчала.

Саша мысленно влепил себе подзатыльник за то, что не дал ей договорить, и попытался исправить осторожно положение:

– У тебя просто золотые руки, Томочка, – сменил он тему разговора, – никогда не думал, что обыкновенный чай может быть таким вкусным.

– Я туда разные травы добавляю, – еще больше смутилась девушка. – Только это неправильно, не по рецепту.

– И леший с ним, с рецептом, – отмахнулся Саша, – лишь бы вкусно получилось. Так что ты там про подругу говорила?

– Я хотела сказать, у нее есть друг. Тоже армянин. Арсен его зовут. Можно им у вас встретиться?

– Ага, – сразу понял суть молодой человек, – родители у девочки строгие, а у мальчика крыши нет над головой? Грех не помочь влюбленным. Надеюсь им одной комнаты хватит?

Тамара смущенно собрала пальцами в комок салфетку, ойкнула, расправила, подняла на Борисова испуганные глаза.

– Что? – спросил он.

– То есть я скажу Наире, что они могут придти?

– Тамара, – вздохнул Саша, – чего ты все время нервничаешь?

– Не знаю. Честное слово. Я понимаю, что вы хороший, добрый. Вы мне даже нравитесь… – она запнулась, комкая салфетку, потом справилась с собой и закончила. – Но я иногда… боюсь…

– Один я, – устало поправил ее Борисов, – пожалуй, даже ни одного: на работу пора.

Сергей Сергеевича он увидел еще не доходя до проходной, приветливо помахал рукой.

– Привет психологам! Готовьте путевку, опять сон видел.

– Про войну? – не принял шутливого тона Сергей Сергеевич.

– В лучшем виде, как договаривались.

– Нынешнюю или Отечественную?

– Самую что ни на есть современную, прямо выпуск последних известий. Проснулся в холодном поту, ночью кричал. В общем, на путевку тянет. Двухместную.

– Я к тебе потом зайду, – так и не улыбнулся психолог.

– Только не в столовую! Могу я хоть раз поесть спокойно?

Гостей своих Борисов признал сразу – по обилию сумок, пакетов и авосек в руках парочки с умильными физиономиями. Если до этого момента у него и было какое-либо предубеждение к незнакомым визитерам, то тут же рассеялось – ну не ходят преступники на «дело» навьючившись, как караванный верблюд! А уж потом подругу заметила Тома и повела Сашу к ним.

– Очень приятно, Арсен, – протянул руку смуглый парень в кожаной куртке. Он был хорошо выбрит, но намеченные природой усы и борода все равно выделялись на лице темным цветом.

– Саша, – пожал руку Борисов.

– А это Наира, – представила подругу Тамара. Красавицей девушку назвать было нельзя, но обтянутые джинсами широкие бедра, тонкая талия, высокая грудь… Ее фигурка могла сразить наповал любого мужика.

Для влюбленных каждая встреча явно была праздником – они принесли с собой две курицы «гриль», копченого судака, торт, сливочное полено, литровую бутылку «Столичной», бутылку ликера и немеренно колбасы, огурцов, помидоров, сока и лимонада.

Стол накрыли в большой комнате. «Столичную» обе девушки наотрез отказались даже пригубить, но на ликер изволили дать согласие. Рюмки мужчин запотели от холодной водки.

– Я хочу выпить, – поднял стопку Арсен, – за знакомство, за нового друга, за то, чтобы дружба была долгой, как наша жизнь!

Ледяная жидкость незаметно проскочила в горло и только в желудке ощутилось ее скрытое тепло. Разодрав пополам с Арсеном одну из куриц, Саша положил свою часть в тарелку, добавил салат.

– Хорошая водка, – заметил Арсен, – настоящая взялась.

– Так бутылка винтовая, – удивился его сомнению Борисов.

– Ну и что? Знаешь как винтовые пробки катать? – гость взял со стола бутылку и прокатил горлышком по ребру столешницы, – Р-раз, и готово. И станок не надо.

– Так пробку еще взять где-то надо.

– Это нет проблема. В Польше можно любые пробки и этикетки заказать. Прямо заводские.

Арсен, не ставя бутылку на стол, наполнил рюмки.

– Давай лучше выпьем за то, чтобы не пришлось нам брать оружия в руки. Весь мир сошел с ума, все стрелят друг в друга. Зачем? Почему? Разве мне нужно тебя убивать? А тебе меня?

– Никогда, – согласился Борисов. Они выпили.

– Бред какой-то – продолжил Арсен, поставив свой бокал, – Кто дерется, за что, почему? Кто кричит русских выгнать, кто нас гнать хочет. Почему? Вот смотри, вы, русские, торговцев свысока смотрите: «Ффу-у, тунеядец, работать иди». А помидорку купить куда ходит? Я не обижаюсь – человек разный. Я товар везу, ты пароход делаешь. Не то, что брезгуешь. Есть русский, рядом ларек стоит. Есть земляк мой, у которого живу. Он пятнадцать лет здесь сантехник. Ну и что? Мешает? У нас вы завод построили, работаете там. Я сюда десять лет мандарин и цветы вожу. Убери нас, убери вас. Завод не работает, мандарин нет. Хорошо?

– Ты прав, – согласился Борисов. – Одно слово.

В голове приятно кружилось. Саша с интересом отметил, что ни Тамара, ни Наира в мужской разговор не вмешиваются – вот оно, воспитание Востока. Потом поймал за хвост мысль и заговорил.

– Был у меня в армии друг. Казах. Рамазанов Канат. Друг, в общем. Иногда начинал говорить – «Всех русских стрелять надо!» Я его спрашиваю: «Канат, неужели ты хочешь меня убить?». «Ты – говорит, – единственный русский, которого можно оставить в живых». Так вот, можно абстрактно говорить все, что угодно. Но конкретный человек всегда чей-то друг, брат, муж. Давай выпьем за то, чтобы все мы, русские, армяне, татары, чеченцы… все! Чтобы все мы были конкретными людьми… И видели в других только живых, конкретных людей, которых нельзя убивать…

– Я выпью за это, – решительно сказал Арсен и налил им обоим водки. Выпили. Женщины поднялись, унесли со стола пустую салатницу и грязные тарелки. Встал и гость, достал пачку сигарет. – Закуришь?

– Я не курю.

– Тогда я туда выйду, – он кивнул на коридор.

– Да ладно, Арсен.

– Нет, ты правильно делаешь. Курить плохо. От еды отказаться нельзя, от подарка отказаться нельзя, от водки и сигареты – можно. Так мой отец говорил. Я выйду.

Оставшись в одиночестве, он налил себе сока, включил телевизор, сел на диван. Показывали какой-то английский детектив, где главным сыщиком была тощая, как килька, старуха. Посмотрев на ее похождения минут пятнадцать, Борисов забеспокоился по поводу всеобщего отсутствия и пошел на разведку.

Дверь в маленькую комнату оказалась заперта, оттуда доносились тихие голоса: с влюбленными все ясно. А Тамара уныло сидела на кухне, глядя в темное окно.

– Ты чего тут скучаешь, царица? Пойдем в комнату. – С пьяной решительность он попытался ее обнять…

– Не-ет! Нет. Нет, не надо… – она вжалась в стену рядом с плитой, глаза округлились от страха.

– Боже мой, – отпрянул назад Саша, – что с тобой? Что случилось?

– Н-не надо… – она побелела как мел, губы ее тряслись, пальцы судорожно скребли стену.

– Господи, Томочка, ну что с тобой? Сядь, я сейчас попить принесу.

Он сбегал в комнату, налил фужер апельсинового сока, примчался обратно. Девушка сидела на стуле, сжавшись в комок и молча плакала, впившись зубами в плотно сжатые кулачки.

– Тома, на, выпей. Попей немного, милая. Легче будет. Не плачь, пожалуйста, не надо. – Хмель за эти минуты выветрился из его головы, и остался только испуг за милую, очаровательную, заботливую девчонку. – Что случилось? Что с тобой?

– Я б-боюсь. – выдавила она.

– Господи, да чего?

– Т-тебя.

– Вот это да… – опешил Саша, – как это?

– Н-не с-сердись, – она, стуча зубами по стеклу, сделала несколько глотков, перевела дыхание. – Н-не сердись… Меня б-били. Уб-бивали.

– Что?

– М-мы… В гости… Колхоз был. «Путь в коммунизм». Отец к другу. Семьей. Потом русские пришли. Стрельбы много было… взрывалось все. Всех убили… Местных, отца, мать. Бабушку избили. Брату ногу сломали. Меня раздели и били, били. Убить хотели… Я… я сознание потеряла… Не могу… Как мужчина смотрит, сразу того вспоминаю… Страшный весь, в пятнах… И бил, бил… Кто приближается – не могу… В метро глаза закрываю, чтоб не видеть никого. Н-не сердись… Ты хороший… Но как руки протянешь… Не могу… – она снова разрыдалась.

– Томочка, милая, хорошая, – Саша опустился перед ней на колени, – я клянусь тебе, я обещаю… Ты для меня самая лучшая, желанная, но никогда, никогда я не прикоснусь к тебе без твоего желания. Тебе больше не придется бояться. Никогда в жизни. Не плач, все позади, все кончилось.

Он поднялся на ноги, обнял девушку. На этот раз она не отпрянула. Может, просто не видела сквозь заплаканные глаза? Саша осторожно поднял ее со стула и повел в комнату. Когда они сели на диван, его правая рука так и осталась у нее на плече, а девушка доверчиво прижалась к нему, уткнувшись носом в шею и тихонько всхлипывая. Скоро она притихла, но продолжала сидеть совершенно неподвижно. Рука затекла, но Борисов не хотел тревожить Тамару и терпел, следя как мудрая британская бабуля лихо раскусывает одного отпетого бандюгу за другим.

Скоро в Англии преступности не осталось. Фильм, соответственно, кончился, холодную чопорность сменила визгливая реклама. Тамара вздрогнула, подняла голову.

– Ой, я кажется заснула… – застенчиво улыбнулась она.

На этот раз Саша не утерпел, наклонился и впился в ее розовый соленый ротик губами. Она ответила на поцелуй, жарко задышала, Борисов попытался ее обнять, но ощутил как напряглось ее тело и немедленно разжал объятия. У Тамары опять задрожали губы.

– Н-ну неужели… – всхлипнула она, – я всегда… буду бояться мужских рук?..

Борисов молча стал целовать ее влажные ресницы, волосы, носик, щеки, губы. Тома вскинула руку и уже сама обняла его, стала отвечать на его поцелуи своими. Сашины ладони скользнули по ее телу. Внезапно девушка опять его оттолкнула. Саша хотел было вновь прижать ее к себе, но, скрипнув зубами и сжав кулаки, сумел взять себя в руки.

– Выключи свет, – сказала она, – Что б я не видела, что б я ничего не видела и не могла испугаться… Пожалуйста…

Он вскочил, ударил кулаком по выключателю, потом выключил телевизор.

– Отвернись, пожалуйста… Я стесняюсь…

Борисов повернулся к окну. За спиной послышался шелест одежды, скрип кровати. Он быстро разделся, нырнул под одеяло. Девушка лежала на спине, втянув руки по швам, мелко дрожа и зажмурив глаза, словно принося себя в жертву. Саша стал целовать ее милое лицо, ее плечи, ее грудь, осторожно лаская желанное тело, до тех пор, пока дрожь не отпустила Тамару, пока дыхание ее не стало прерываться, а руки не обхватили его спину, прижимая к себе, и тело не рванулось навстречу любви.

* * *

Он прижался к колесу бронемашины и с тоской смотрел, как за кронами двух огромных старых шелковиц на излучине дороги поднимается к небу длинный пыльный шлейф. Правая рука, туго перетянутая жгутом из аптечки, онемела и совершенно не слушалась. С локтя свисал длинный шмат живой кожи. Он не мог даже нажать на спусковой крючок.

Пыльное облако нырнуло под шелковицы, и из-под крон вынырнули две БТР. И он с удивительной ясностью понял, что пришла смерть.

– Суки! Ну давайте, идите сюда! – левой, здоровой рукой он достал оставшиеся гранаты, положил перед собой. Чеку можно вырвать и зубами. – Ну давайте сволочи, идите сюда! Я вас научу Родину любить!..

– Сашенька, что с тобой, милый? – разбудил его нежный поцелуй. Тамара прижималась к его похолодевшему от ночного страха телу и гладила теплой ладонью по лицу. – Ты так кричал во сне…

– Мне приснилось, что тебя нет рядом, – нахально соврал он, незаметно бросил взгляд на будильник – времени вагон – и стал покрывать горячую кожу девушки поцелуями. Ее худенькому исстрадавшемуся телу не нужно было много ласки, и уже через минуту она сама сжала молодого человека в объятиях.

Сергей Сергеевич ждал его перед раздевалкой.

– Здравствуй, Александр. Как настроение?

– Отличное настроение! Еще бы путевку к нему добавить, и вообще изумительно станет!

– Подожди, не переодевайся. Как сны?

– Исправно вижу. Каждую ночь убивают. Пришлось самому лекарство найти, раз вы мышей не ловите.

– Это какое?

– Не скажу, – ехидно и довольно усмехнулся Борисов.

– Понятно… – улыбнулся в ответ психолог. – Ладно, пошли со мной. Я договорился, тебе до обеда наряд по среднему закроют.

Сергей Сергеевич привел его в заводской медпункт, представил низенькому упитанному пожилому человеку в белом халате.

– Можете называть меня Николай Иванович, – сообщил доктор, показывая рукой на стул. – Значит, говорят, сны вы дурные видите?

– Да сны как сны, – забеспокоился Борисов: одно дело, когда путевку обещают, и совсем другое, когда явно нацелились в мозгах ковыряться.

– Разберемся, юноша, разберемся. – Николай Иванович опустил на лоб круглое зеркало окулиста, приподнял Саше веко на глазу, стал его с интересом рассматривать и внезапно скомандовал – Спать!

Проснулся Борисов посвежевшем и отдохнувшим. Доктор дописывал что-то в учетной карточке больного ручкой с золотым пером.

– Как себя чувствуете, юноша? – спросил Николай Иванович, не отрываясь от писанины. Саша молча поднял большой палец. – Вот и хорошо. – Доктор захлопнул карточку, опустил ее в свой дипломат и откинулся в кресле. – Вы не волнуйтесь, юноша, с мозгами у вас все в порядке. А из нервов вообще канаты вить можно. Вот только работа досталась вам тяжелая. Завтра проведете здесь еще один день отдыха, и никаких ночных кошмаров больше не будет. Гарантирую!

– Да и это, в общем-то, не кошмары, – возразил Борисов. – Просто сны о войне. Наверняка любой рано или поздно такое видит…

– Но не постоянно. Сергей Сергеевич правильно обратил на них внимания. Это было только начало процесса, и мы остановим его до того, как проявятся серьезные последствия. Вы, юноша, избавитесь от расстройства психики прежде, чем оно станет заметно. И избавитесь от угрозы психотропных препаратов и лечебных процедур. Советую бутылку личному психологу поставить. Он заслужил.

Николай Иванович поднялся, пожал Саше руку и вышел. Посидев немного в одиночестве, Борисов посмотрел на часы, пожал плечами и отправился обедать.

– Это мне? – ахнула Тамара, выбежав из дверей столовой. Саша ждал ее с целой охапкой роз. В девять вечера ему удалось купить их по дешевке, но выдавать этот секрет он не собирался. Девушка приняла букет, прижала к груди. Ткнулась лбом ему в плечо. – Спасибо, – она подняла голову. – Саша, я тебе так благодарна… Ты такой нежный, ласковый… Если бы не ты… Я даже не знаю, как пришлось бы жить… Я так рада, что встретила тебя…

– Я тоже очень рад, что тебя встретил, – он положил ей руку на плечо и попытался поцеловать.

– Не надо, – увернулась она, – люди же кругом.

– Ну и что? – улыбнулся он. – Пусть смотрят и завидуют.

– Пусть смотрят! – после короткого колебания решилась она, зажмурилась и подставила губы.

Дома они включили свет только на несколько минут – чтобы поставить розы в вазу.

* * *

Перед длинным кирпичным домом стоял старый, низкий, глубоко вросший в землю, сложенный из больших, поросших мхом валунов, амбар. Именно из него, из маленького окошка почти над самой травой бил крупнокалиберный пулемет. Умело бил, сволочь, профессионально. Не давал даже носа поднять, не то что отстреливаться.

Он вжимался в пыль за крохотной, незаметной нормальному человеку кочкой, стараясь стать маленьким, незаметным и плоским как фольга.

– Лейтенант, вертушку вызывать надо, не то хана нам всем! – Грохнул пулемет, донесся вскрик. Он представил себе, что может сделать с человеком пуля крупнокалиберного пулемета и на душе стало муторно. Надо заткнуть глотку этому гаду, но как? Он попытался поднять голову – кочка тут же дрогнула от вошедших в нее нескольких пуль.

Земля русская, мать наша, кормилица и заступница, спаси меня и защити…

Но должны же патроны у этого гада кончиться!

Пули зашлепали где-то в стороне, стрельба на миг смолкла, и он, вырываясь из смертельной безнадежности, вскочил, метнулся вперед, давя на спусковой крючок автомата, а глазами выискивая кочку, ямку, деревцо, хоть травинку, за которой можно залечь, спрятаться, скрыться, чтобы потом подобраться еще ближе к этой сволочи… Ничего…

А хищный черный ствол уже повернулся к нему, уже начал выплескивать смерть… Никакой бронежилет не спасет. Он упал, пули просвистели над головой. Ствол немного опустился, фонтанчики от попаданий крупнокалиберных пуль, извиваясь змейкой, побежали к нему. Ровная, как блин, земля и он, беззащитный, как карась на сковородке.

– А-а-а… – вырвался из глотки предсмертный крик…

– Сашенька, что с тобой? – разбудили его нежные руки девушки. – Ты опять кричал…

– Томочка, хорошая моя, милая, – он стал целовать ее лицо, ее плечи, грудь, ее руки, ласковые, теплые, родные, прогоняющие усталость и страх, – Тома, счастье мое, радость моя, желанная, любимая моя…

* * *

Борисова усадили посреди кабинета в кресло, наподобие зубоврачебного, а Сергей Сергеевич и Николай Иванович, взяв себе стулья, расположились перед ним.

– Александр, – начал разговор Сергей Сергеевич, – ты знаешь, что такое вьетнамский синдром, афганский синдром, посттравматическое психическое расстройство?

– Вообще-то, знаю. Но при чем тут я? Меня бог миловал.

– Все это означает алкоголизм, юноша, наркоманию, невозможность вписаться в жизнь. Разрушенные семьи, искалеченные жизни. Суицид, наконец. Очень частые самоубийства.

– После мясорубки уцелеть невозможно, Александр, добавил Николай Иванович. – Война, это не то место, где может находиться человек. Но нас постоянно суют в это пекло, не спрашивая желания. То, что солдату приходится пережить в бою уже невозможно компенсировать и искупить никакими орденами и медалями…

– Но при чем тут я? – не выдержал их напора Борисов, – Я никогда не участвовал в боевых действиях!

– Александр, – мягко спросил Сергей Сергеевич, – а откуда у тебя длинный шрам на локте правой руки?

– Не помню. Ободрал где-то… В армии…

Врачи ничего не ответили.

– У нас в Военно-Медицинской академии лежал… – добавил Саша, заполняя возникшую тяжелую паузу. – Четыре остановки на метро от дома… А меня потом обратно в Волгоград отправляли… И только оттуда – на дембель…

Психологи молчали. Борисов тоже умолк. А в памяти его всплыл недавний сон: перетянутая жгутом рука… Свисающий с локтя шмат живой плоти…

– Вы хотите сказать, – внезапно осенило его, – что я тоже… участвовал?..

– Мы хотели попытаться избавить людей от послевоенного синдрома. Ты вошел в опытную группу. – Сергей Сергеевич встал со стула, прошелся из угла в угол. – Год вы тренировались в учебке, набирали хорошую физическую форму, получали первичные навыки. Под Волгоградом была проведена психологическая программа. Не только на амнезию: были мобилизованы внутренние ресурсы организма, добавлены некоторые дополнительные навыки поведения. А потом вашу группу направили в одну из «горячих точек». На полгода. А потом все, что произошло, вместе с личностью, прошедшей бои, было заперто у вас в памяти. Отрезано от сознания.

– Эффект оказался потрясающий, юноша, – опять добавил Николай Иванович как бы со стороны. Никто из тех, кто вернулся, не имеет ни малейших отклонений. Вы, например, психически здоровее многих тех, кто отсиделся под мамочкиной юбкой. Новая программа психологической защиты вводится теперь в широкую практику.

Ошеломленный Борисов только крутил головой, переводя взгляд с одного врача на другого.

– Но твои сны, Александр, заставили нас понервничать. Что-то стало разрушать блокировку памяти. Запертые участки лезут наружу. Мы считаем, что старую блокировку нужно снять, и поставить новую.

– Мы не хотим, юноша, чтобы после стольких усилий многих специалистов, спасавших ваше здоровье, вы превратились в неврастеника.

– Но подобные процедуры, Александр, не совершаются без согласия пациента. Даже не по моральным соображениям. Преодоление сопротивления сознания делает всю работу неэффективной.

– Вы можете отказаться, юноша. Или дать согласие. Мы не будем вас торопить. Подумайте, решите. А мы подождем вашего решения в коридоре. У вас есть время. И полная свобода выбора.

Николай Иванович поднялся со стула и оба медика скрылись за дверью.

Первым порывом Борисова было желание сохранить все, что пряталось в закоулках памяти. Но уже в следующее мгновение он вспомнил Тамару, вечный страх в ее глазах, судорогу, пробегающую по ее телу при каждом его резком движении. И тьма, без которой она не способна ни на какие чувства. А что ждет его? Вечный холодный пот, в котором он просыпался в последние дни? Шараханье от каждого шороха? Каким он станет? Примет ли его Тамара, узнает ли мать? Не придется ли ему потом топить свои воспоминания в стакане? Или, может быть, в Неве?

Внезапно у Александра появилось острое желание закурить, хотя он и не держал сигарету в зубах ни разу в жизни. Как изменят его вырвавшиеся на волю воспоминания? И снова вспомнилась Тома.

Они вместе почти месяц, и только сейчас Тамара научилась улыбаться. Сколько времени уйдет на первую улыбку у него? Перед глазами Борисова до сих пор стояли расширенные от ужаса зрачки девушки – там, в метро. Именно они, наполненные ужасом глаза и решили вопрос: хватит с них двоих ее воспоминаний.

Он открыл дверь, вышел в коридор. Психологи курили, усевшись на подоконник. Саша направился к ним.

– Так как, Александр? – погасил сигарету Сергей Сергеевич.

– Доставайте свои скальпели, – вымученно усмехнулся Борисов, – Я согласен.

* * *

– …штабные крысы уверены, что война кончилась. Раз они отрапортовали, то боевых действий уже быть не может. И санитарная машина просто заблудилась. Скоты безмозглые. – Лейтенант не устроил построения, он просто пришел в курилку, засмолил сигарету, стряхивая пепел на бетонный пол, глядя на ослепительно-голубое, жаркое небо и негромко ругая привыкших к очковтирательству генералов: – По их мнению, нам достаточно прогуляться туда, и показать пальцем водителю, куда ехать надо. – Он кинул окурок в закопченное ведро посреди курилки и перешел на серьезный тон. – Слушай меня, ребята. Госпитальный Газ-66 заметили с вертолета в поселке «Путь к коммунизму». Я так полагаю, что сквозняком его туда задуть не могло. А потому – оружие проверить, морды лица раскрасить, боекомплект получить; каски, бронежилеты, аптечки, – все по полной программе. Вылет через час.

Ми-8 высадил их на узкой полоске между виноградником и редкими посадками плодовых деревьев – саженцы еще до плеча не доросли. С этой стороны поселка был виден только длинный одноэтажный кирпичный дом и глубоко вросший в землю каменный амбар перед ним. Санитарный фургон стоял немного левее амбара: колеса накачены, двери закрыты, с виду – целый и невредимый.

Они рассыпались в цепь. Трое – слева от лейтенанта, четверо справа. Борисов, как всегда, оказался правофланговым.

В поселке не заметно было ни малейшего движения, ни радости, ни проклятий, и Саше это страшно не нравилось.

Отделение двинулось вперед – глаза настороженно шарили вокруг, ноги бесшумно касались земли. Только приглушенное дыхание слышалось в знойном воздухе. Все ребята, даром что мальчишки девятнадцати лет, были уже опытными воинами, и легко могли заметить мину или засечь снайпера. Все они давно чуяли засаду, и когда с легким стуком упала прикрывавшая окно амбара дощечка, все успели залечь еще до того, как прозвучал первый выстрел.

Но легче от этого не стало. Пули свистели над самой травой, чиркали по спине, обжигали близким дуновением. Крупнокалиберный пулемет бил непрерывно. Умело бил, сволочь, профессионально. Не давал даже носа поднять, не то что отстреливаться.

Борисов вжимался в пыль за крохотной, незаметной нормальному человеку кочкой, стараясь стать маленьким, незаметным и плоским как фольга.

– Лейтенант, вертушку вызывать надо, не то хана нам всем! – Грохнул пулемет, донесся вскрик. Саша представил себе, что может сделать с человеком пуля крупнокалиберного пулемета и на душе стало муторно. Надо заткнуть глотку этому гаду, но как? Он попытался поднять голову – кочка тут же дрогнула от вошедших в нее нескольких пуль.

Земля русская, мать наша, кормилица и заступница, спаси меня и защити…

Но должны же патроны у этого гада кончиться!

Пули зашлепали где-то в стороне, стрельба на миг смолкла, и он, вырываясь из смертельной безнадежности, вскочил, метнулся вперед, давя на спусковой крючок автомата, а глазами выискивая кочку, ямку, деревцо, хоть травинку, за которой можно залечь, спрятаться, скрыться, чтобы потом подобраться еще ближе к этой сволочи… Ничего…

А хищный черный ствол уже повернулся к нему, уже начал выплескивать смерть… Никакой бронежилет не спасет. Он упал, пули просвистели над головой. Ствол немного опустился, фонтанчики от попаданий крупнокалиберных пуль, извиваясь змейкой, побежали к нему. Ровная, как блин земля, и он, беззащитный, как карась на сковородке.

– А-а-а… – вырвался из глотки предсмертный крик…

Но в этот миг он, холодея от восторга и надежды, заметил краем глаза, как лейтенант поднялся на колено, хладнокровно прицелился… Какие у него были шансы? Один выстрел метров со ста в цель размером с тарелку… Гулко рявкнул подствольный гранатомет, почти сразу ухнуло эхо разрыва… И смертоносная змейка остановилась, не добежав до Борисова считанные сантиметры. С юркостью ящерицы он дополз до амбара, встал на ноги, заглянул в окошко. Оттуда едко пахнуло порохом и кровью.

Но отделению не дали подняться – из-под санитарного грузовика нестройно затрещали два автомата. Лейтенант опять ткнулся носом в траву, ребята стали огрызаться короткими очередями.

Только Борисова старый прочный амбар надежно закрывал от огня. Лезть под пули Саша не стал. Он лег и быстро пополз к дому. Метров десять. Ерунда. В окне мелькнула тень. Не дожидаясь смертоносных выстрелов, он кинул туда гранату. Обиженно звякнуло, рассыпаясь, стекло, и оглушительный взрыв вынес наружу осколки вместе с рамами. Саша рыбкой нырнул туда, в густой дым, ощутил под собой дергающееся в судорогах тело, вскочил на ноги. Дым быстро развеивался. Дверь в комнату снесло с петель, за ней виднелся проем входной двери, в котором невероятно четко светилась мирная картинка – голубое небо с одиноким снежно-белым облаком, зеленые кроны усеянных персиками деревьев, оранжевый штакетник, оплетенный горохом, приоткрытая калитка, усыпанная желтым песком дорожка к ней. За тонкой стенкой послышались торопливые шаги – Борисов наугад выпустил туда длинную очередь, метнулся в дверь, точным одиночным выстрелом снес бородатую голову в зеленой тюбетейке, мелькнувшую сбоку и выскочил на улицу.

Бревенчатый некрашеный сарай в конце штакетника, кипа сена. Никого.

Он пробежал вдоль дома и осторожно выглянул из-за угла. Санитарный фургон уже стоял на ободах – ни одного целого колеса. Зато оба бандита были как на ладони; лежали всего метрах в пяти, прячась за изрешеченными колесами. Один, бородатый, в полевой форме, другой в белой рубашке, но оба в зеленых тюбетейках. Спины мокрые от пота – устали, сволочи, от убийств. Легкий ветерок доносил от них липкий запах сырого мяса и мочи.

Борисов поднял «Калашникова» и аккуратно выстрелил в затылок бородатого. Тот ткнулся лбом в черную ребристую резину и быстро-быстро засучил ногами. Второй рывком повернулся на спину, глаза его округлились от ужаса. Щенок еще, а туда же лезет – стрелять. Щенок вскинул автомат, Саша нажал на спусковой крючок и превратил грудь бандита в кровавое месиво.

Настала тишина. Неправдоподобная звенящая тишина.

Из травы под саженцами поднялись ребята. Семеро. Коля Харитонов остался лежать, над телом его уже хозяйственно вились толстые темные мухи. Нет больше земляка. Скрючившись, стонал Серега Белов, над ним хлопотал Гернович.

Борисов подошел к фургону, открыл дверь. Густо пахнуло тухлятиной. По полу растекалась липкая черная лужа. Четверо раненых лежали на своих койках. Головы их отделяли от тел темно-бордовые раны. Саша резко, с хрустом позвонков, отвернул лицо. В душе билась бешеная ярость. Как же так? Раненых?

– Лейтенант… – позвал Лебедев из сада. Саша побежал следом за офицером.

– Срочной службы… – мрачно заметил Лебедев. Обнаженное тело лежало на компостной куче. Гениталии были отрезаны и засунуты в рот. – Где-то еще врач должен быть.

Врач нашелся в том же усыпанном персиками саду. Он был привязан к столбу посреди кострища, ноги обуглены, тело закоптилась…

– Подонки… Какие же сволочи, – бешенство жгло Сашу кипятком, он готов был кидаться с голыми руками на танки и рвать их на части, уничтожать, стирать с лица земли… От дома донеслись крики, и они побежали туда.

Шорох.

Борисов остановился. Вскинул автомат. Холодная ярость заплясала в груди. Сейчас они получат… Борисов рванул дверь сарая, метнулся внутрь. За мешками у стены мелькнула тень. Он шагнул туда и выволок за волосы из сарая чернявую девчонку. Рывком поставил на ноги.

– Что прячешься, с-сука? Паленым запахло?

Девушка испуганно закрывалась руками. «Тамара!» – ахнуло где-то в глубинах сознания, но сильные руки сорвали с нее легкое летнее платье, трусы.

– Нравится? А ребятам нашим как было? – и мощный удар кулака отбросил легкое тело к стене сарая. «Нет! Не трогай!» – рвалось изнутри, но невыносимое бешенство захлестнуло малейшие огоньки сознания, – Кто это сделал? Кто?

– Я только приехала… – пролепетали разбитые губы, но очередной удар заглушил шепот.

– Где эти ублюдки?! Говори!

«Нет! Не трогай! Не надо! Это же она!..» – но руки наносили и наносили удары: за зарезанных раненых, за сожженного доктора, за убитого Колю Харитонова, за Серегу Белова, за бабулек на коленях, за слезы матерей, за огонь из крупнокалиберного пулемета, за вечный страх смерти, за вечный недосып, усталость, боль. Он выплескивал на это обнаженное тело всю ярость, скопившуюся в душе, он стремился не обезвредить, а заставить страдать, он бил ее в грудь, в живот, в лицо, вопя от злости, и далекое воспоминание из будущего было бессильно хоть что-то изменить.

– Борисов, прекратить! – бежал от дома лейтенант. – Идиот! Смирно! Прекратить!

– Хорошо. Как скажешь, начальник, – он отступил на два шага, вскинул автомат. – Как прекращать? В грудь или в утробу?

Но девушка не дождалась его решения. Она тихо сползла вниз, оставив на стене кровавую полосу.

– Под трибунал захотел?

– Им можно, а нам нет?

– Ты русский… – но договорить лейтенанту не удалось. Прямое попадание сложило его пополам и кинуло в сторону. Покатился по утрамбованной земле рядом с фургоном Сашка Лебедев, схватившись за ногу. Длинная, щедрая очередь выбила крошку из кирпичной стены, рассыпала стекла торцевого окна. Саша моментально залег, стараясь разглядеть сквозь оплетенный горохом штакетник, откуда ведется огонь.