Текст книги "Три мудреца в одном тазу"

Глава 2

– Утро! Утро!

Сергей рефлекторно встал «в коробочку» – когда близнецы так вопили, это означало, что они носятся по коридорам, сшибая всех, кто попадается на пути. Кроме Гены с Валерой, конечно – в них они просто врезались. И Матильды Афанасьевны – та лишь самую малость уступала могучим телохранителям.

– Зубы почистил? – тут же объявилась вышеупомянутая.

– Так точно, Матильда Афанасьевна, – шутливо кивнул Сергей, покидая душевую. «Чайка» предоставляла своим пассажирам такой комфорт, какой не всегда встретишь даже на больших круизных лайнерах.

– Смотри у меня… – подозрительно прищурилась теща шефа. – И чтоб весы мне сегодня же починил, ясно?! А то скажу Петру Ивановичу, чтоб уволил тебя к чертовой матери!

Сергей подумал, что теперь уж точно не будет ничего делать с этими весами. Если эта усатая старуха исполнит свою угрозу, Колобков не уволит Сергея никогда. Более того – вполне реально получить прибавку. Ибо Петр Иванович скорее повесится, чем хоть в чем-то пойдет на поводу у любимой тещи.

– Иди жрать, тунеядец! – сумрачно посмотрела на него Матильда Афанасьевна. – Готовишь вам, готовишь, и никакой благодарности…

По крайней мере, один плюс у этой грозной дамы все-таки был – кашеварила она так, что все пальчики облизывали. Зинаида Михайловна даже отговорила мужа нанимать профессионального кока – мол, мама справится гораздо лучше. Все-таки мадам Сбруева большую часть жизни проработала поваром в столовой райкома.

В кают-компании Грюнлау и Света играли в шахматы, Колобков пил «Алкозельцер» и читал книгу (точнее, просто пялился на непонятные буквы – это был все тот же португальский детектив), Гешка и Вадик носились вокруг стола и швыряли друг в друга мандаринами, Валера скромно пил кофе, Петрович ковырялся со злополучными весами.

– Воздух охрененный! – высунулся в иллюминатор Вадик.

– Ага, кайф! Вон дядя Сережа как разоспался! – поддакнул Гешка.

– Тихо, дети, не шумите, потому что папа с бодуна… – вяло буркнул Колобков. – Серега, присаживайся…

Сергей машинально уселся за стол и взял булочку и кофе. Его не оставляло ощущение какой-то неправильности. Что-то вокруг было не так, но что именно – он никак не мог понять. Глаза почему-то болели и слезились, как будто прямо в них светили лампой дневного света. И, судя по красным векам остальных, схожие проблемы возникли у всех.

Правда, это постепенно начало проходить…

– Чего это у нас телевизор с утра ерунду всякую показывает?.. – задумчиво уставился в иллюминатор Петр Иванович. – Одни только волны…

– Матильда Афанасьевна, починил я ваш прибор, идите, пробуйте! – крикнул Петрович.

Грузная дама ввалилась в помещение, окинула всех суровым взглядом и встала на весы. И удовлетворенно кивнула:

– Ну вот, теперь правильно. Я же говорила, что сломаны, а мне тут вешают тень на плетень!..

– Наводят, – поднял голову Грюнлау.

– Че?

– В русский язык нет выражений «вешать тень на плетень». Надо говорить «наводят».

– Ну ты нас еще русскому языку поучи, немчура, – хмыкнула Матильда Афанасьевна. – А где Зиночка?

– В солярии с Олей, – ответила Света. – Мама загорает, а Оля в бассейне сидит.

– Ну чего ей надо? – простонал похмельный Петр Иванович, придерживая голову, чтобы не раскололась. – Атлантический океан, солнце, благодать, а она в солярии валяется! Говорил же я, надо было вместо него бильярдную устроить!

– О, это вряд ли бы получиться – бильярд в качка играть невозможно, – не согласился Гюнтер.

– Ну или еще чего-нибудь. Парилку, например… Покурить, что ли, пойти…

Колобков вышел, одной рукой зажигая папиросу, а другой отвешивая отеческий подзатыльник врезавшемуся в него Вадику.

– Здоров, Серый, – сунул ему мозолистую ладонь Петрович, усаживаясь рядом. – Что ж ты теще хозяйской весы не починил-то?

– Так они правда сломались? – поразился Сергей.

– Не-а. Я их просто на полста единиц назад перевел. Вот и получилась из тещи балерина. Ты вот, будем говорить, парень молодой, поджарый – ты на сколько тянешь?

– Где-то шестьдесят два… – задумался Чертанов.

– А теперь, значит, всего двенадцать. А я двадцать девять. Дистрофики мы с тобой, Серый, поправляться нам надо! – заржал Петрович, залпом опрокидывая стакан темно-красной жидкости. И скривился – это оказалось не вино, а всего лишь вишневый сок.

– Иваныч тут? – вошел в кают-компанию Фабьев.

– Покурить вышел. А что?

– Пошли в рубку. Там чертовщина какая-то творится. И его позовите.

Сергей насторожился. Выходит, не у него одного странные ощущения. Значит, что-то и в самом деле не в порядке. Они с Грюнлау и Угрюмченко бросили недоеденные завтраки и торопливо последовали за Фабьевым.

На первый взгляд, все было в полном порядке. Видимость, правда, плохая – все заволокло густым туманом. Но все остальное вроде бы в норме.

– Василь Василич, а ты чего двигатель заглушил? – вошел в рубку Колобков.

– Пока не разберусь, что здесь происходит, судно никуда не пойдет, – безапелляционно заявил штурман. – Иваныч, ты ничего странного не замечаешь?

– Да все вроде нормально… Утро только быстро как-то наступило. А так… А чего у тебя не в порядке?

– Компас отказал, – сжал губы Фабьев. Для него любая поломка на доверенном судне была как нож по сердцу. – Все вроде в порядке, а не работает. Сами смотрите.

Все посмотрели – стрелка даже не думала показывать на север. Вместо этого она медленно вращалась по кругу.

– А это гирокомпас или магнитный? – спросила умненькая Светочка. – Может, Гешка с Вадиком магнит подложили?

– Гиро. Но магнитный тоже отказал, – открыл коробку Фабьев.

Да, у магнитного компаса стрелка точно так же вращалась по кругу. Причем абсолютно синхронно с коллегой. Создавалось такое впечатление, что и географический, и магнитный полюса начали кружиться вокруг «Чайки». Или, наоборот, «Чайка»…

– А мы точно не движемся? – озвучил эту мысль Сергей. – Может, вертимся?

– Ну да! – отказался верить Колобков. – Море-то спокойное, ветра нет, волн нет! Чего это мы вдруг вертимся? Василь Василич, а мы сейчас где вообще?..

– Да черт его знает! – огрызнулся штурман. – Навигатор тоже отказал! Как будто все спутники в океан рухнули!

Угрюмченко, все это время копавшийся в сломавшихся приборах, озадаченно сморкнулся в платок и вспомнил:

– Иваныч, а у меня ночью радио заглохло! Слушал себе спокойно, и вдруг хопа! Я уж в нем ковырялся, ковырялся – ни хрена ни поймал! Только шипение и еще писк какой-то – как будто комары пищат. Вроде бы станция какая-то, только чего они там пищат-то?

– Я ж говорю – чертовщина творится… – пригорюнился Фабьев. – И на море пусто – во все стороны ни одного ориентира… Да и не видно в тумане ни черта… Что делать будем, Иваныч?

– Ну, тут с панталыку не решишь, тут покумекать надо… – задумался гигант мысли.

– Евлампий Петрович! – ворвалась в рубку Матильда Афанасьевна. Она единственная называла Угрюмченко по имени-отчеству – пожилой деловитый механик вызывал у нее симпатию. – Там в клозете свет сломался – выключить не могу! Я уже лампочку вывернула, а все равно светло! Почини, а?

– На судне гальюн, а не клозет! – раздраженно буркнул Фабьев. Но его никто не слушал – все устремились посмотреть на новую загадку.

Да уж, выглядело это весьма странно. Свет в «комнате задумчивости», несомненно, отсутствовал. Довольно трудно что-либо освещать, когда в патроне отсутствует лампочка.

Но все равно было светло.

– Чертовщина какая-то! – снова выдвинул свое единственное объяснение случившемуся Фабьев.

Сергей задумчиво почесал нос и отправился в свою каюту. Занавесил иллюминатор и выключил все источники света. Но темноты так и не добился.

– Ну, Серега, ну, экспериментатор! – восхищенно покачал головой наблюдавший за этим Колобков. – Может, это здесь эффект такой природный? Вроде как белая ночь?

– Папа, ну какая может быть белая ночь в четырех стенах? – вздохнула Света.

Сергей продолжал опыты. Он выложил из шкафа все вещи, вынул полки и с трудом забрался туда сам. Близнецы заперли его снаружи и выжидающе уставились на дверь.

– Как там? – спросил Грюнлау.

– Тесно, но светло, – озадаченно ответил Чертанов. – Откройте.

Близнецы даже не сдвинулись. Папа приподнял верхнюю губу, показывая клыки, и только тогда Гешка с Вадиком выпустили бедного сисадмина.

– А если одеялом накрыться? – задумался Вадик.

Гешка тут же проверил – это тоже не помогло.

– А что, мне нравится! – задумался Колобков. – Это ж как на электричестве сэкономить можно!

– Так не бывает… – растерянно отняла руки от глаз Света. – Свет же не может быть сам по себе!

– Темноту украли! – обрадовался Гешка. – Просто полонез!

Раньше близнецы очень часто и много ругались матом. Матери это ужасно не нравилось, и она в конце концов сумела их переучить, предложив вместо обычных матюгов использовать какие-нибудь редкие и непонятные слова. Близнецы сначала воротили нос, но жестокие репрессии со стороны родителей постепенно все же привели к нужному результату.

А потом им это даже понравилось – учителя, слышащие, как Вадик с Гешкой орут что-нибудь вроде: «Ехидствуй отсюда, евангелист хрестоматийный!», начали взирать на близнецов с уважением. Такой богатый словарный запас! Конечно, они не знали, что близнецы просто попросили старшую сестру написать им на бумажке побольше сложных слов, а потом выучили их, даже не задумываясь о смысле произносимого.

– Пошли по остальным каютам, везде проверим! – предложил Колобков.

Сергей вместе со всеми не пошел – он уже понял, что темнота исчезла отовсюду. Но как такое может быть? Ведь Света права, свет не может существовать сам по себе – ему необходим источник. Чертанов почувствовал, что у него начинает опухать голова.

В довершение ко всему он обнаружил еще одну странность – на судне заглохли все телефоны. Разумеется, спутниковый ресивер также перестал работать.

– Мы посреди открытого океана, на корабле без связи… – пробормотал Сергей.

– Корабли бывают только военные и парусные, – строго поправил его стоящий неподалеку Фабьев. – А у нас судно. Понял, салага?

– Ясно, ясно… Василь Василич, так мы поплывем, или будем ждать неизвестно чего?

– Плавает дерьмо. А моряки ходят. Эх ты, мазут, ни черта не знаешь… Куда идти-то? В какую сторону?

– Ну, по солнцу сориентируемся… – поднял голову Сергей. И замер с раскрытым ртом.

Они с Фабьевым очень долго смотрели на небо. И у обоих одновременно стучалась в мозги одна и та же мысль: «Я сошел с ума».

– Что там? – спросил Угрюмченко, поднимаясь на полубак. Он отхлебнул из фляжки, тоже посмотрел на небо, протер глаза и спросил: – Кэп, это у меня одного глюки, или вы то же самое видите?

– Видим… – неживым голосом ответил Сергей. – Точнее, не видим…

– Где солнце, ядрен батон?! – возмутился штурман. – Да что за чертовщина такая?!! Петрович, я сорок лет в море, всякого видел, но чтоб днем на ясном небе солнца не было?!!

– А может, сейчас ночь?.. – предположил Чертанов. – Может, это… э-э-э… ну, комета какая-нибудь…

– Сказал, как в воду пукнул… – сплюнул за борт Петрович.

Солнце на небе отсутствовало. Да, из-за тумана видимость была хуже обычного, но все же вполне достаточно, чтобы разглядеть безоблачное небо без единого светила. Только сплошная голубизна, куда ни кинь взор…

– Мужики, вы чего туда уставились? – весело спросил Петр Иванович, появляясь на полубаке. – Самолет, что ли? А, мужики? Вы чего, а? Слушайте, мы тут с Гюнтером прикинули, сколько сэкономим, если и дальше свет халявный будет! Это ж за все путешествие… ну, много. Туева хуча! Только ночью плохо – я со светом спать не люблю.

– Петр Иваныч, вы ничего странного на небе не замечаете? – спросил Сергей через пять минут.

– Нет, – пожал плечами Колобков. – Небо как небо. Синее.

– А на солнце?

– На солнце… на солнце… – завертелся бизнесмен. – Але, Серега, это что за ботва?.. Вы куда солнце подевали?

Почти час на полубаке творился натуральный бедлам. Колобков сначала собирался на некоторое время скрыть от жены, детей и тещи происходящие странности, чтобы не беспокоить их лишний раз. Но объяснить отсутствие солнца оказалось на удивление сложной задачей.

– Главное – не паниковать, – рассуждал Колобков, расхаживая по полубаку. – Наверняка есть разумное объяснение…

– Наверное, это какая-нибудь аномалия вроде Бермудского треугольника, – предположила начитанная Света.

– Или НЛО, – поддакнул Вадик.

– Или НЛО, – с опозданием в полсекунды произнес Гешка.

– Я первый сказал! – возмутился брат.

Сергей сидел и с тоской смотрел на разложенные перед ним мобильники. Восемь экземпляров – его собственный, Грюнлау, Зинаиды Михайловны, Гены, Валеры, Светы и две штуки Колобкова. Они все прекрасно работали, но связи не было. Тихо, как в могиле.

– «Самсунг» – туфта, «Билайн» – туфта, «Мегафон» – тоже туфта, – авторитетно заявил Колобков. У него ужасно болела голова, а от этого он всегда начинал путать фирмы с тарифами. – Все дрянь, все можно выкидывать, не покупая. Ломаются постоянно и с тарифами жульничают. Есть только одна надежная фирма.

– И какая? – с сомнением посмотрел на него Чертанов.

– Гы-гы, Серега, если б я знал… Я б тогда только ей и пользовался. А так, видишь, хожу с «Нокией», как лох педальный. Хотя «Нокия» как раз самая дрянная дрянь – у них не телефоны, а колбаса собачья! Ни хрена работать не умеет никто! Ну, кроме меня, – добавил он, немного подумав.

Угрюмченко возился с лагом – поразмыслив, все решили, что лучше уж куда-нибудь плыть, чем стоять на одном месте и ждать неизвестно чего. И гидродинамический, и гидроакустический лаги работали нормально, скорость соответствовала норме. Так что хотя бы некоторые приборы продолжали службу, как ни в чем не бывало.

Хронометр тоже не помышлял о бунте. Согласно его показаниям, в Гринвиче сейчас было десять часов утра. И остальные часы тикали, как положено. У пунктуального Грюнлау, подводившего часы с каждым меридианом, – девять утра. У расхлябанного Колобкова, по-прежнему живущего по часовому поясу Москвы и Питера, – час дня. У Петровича, уронившего вчера свои ходики в бассейн, – семь часов вечера.

Негодуя на спутниковую навигацию, Фабьев полез за секстантом. Но еще на полпути чертыхнулся и махнул рукой – за отсутствием на небе солнца секстант также стал бесполезен. Оставалось дожидаться ночи, чтобы сориентироваться по звездному небу. Правда, Фабьев был настроен пессимистично, подозревая, что неприятные загадки еще только начинаются…

Он оказался прав. Уже за обедом обнаружилась парочка новых сюрпризов.

– Курицу пережарила! – ворчал Колобков, наворачивая на вилку спагетти. – Лапшу переварила!

– А вы бы, Петр Иваныч, сами сготовили чего, вот я б на вас посмотрела! – огрызнулась Матильда Афанасьевна. – Я тут вся на нервах! Заманили нас куда-то к черту на рога, и сидите, курочку кушаете!

– А что я должен делать? – удивился Петр Иванович.

– Петя, ну ты же у нас капитан, вот и думай, – мягко попросила жена.

Колобков стянул с плешивой макушки капитанскую фуражку, купленную аккурат перед отплытием из Санкт-Петербурга (чисто ради форса), и мрачно на нее уставился. Впервые до него начало доходить, что капитан – это не просто человек, картинно стоящий на мостике и глядящий вдаль. Капитан на судне – царь и бог, все ему подчинены, но и он отвечает за всех и каждого. Любая возникшая проблема – это прежде всего проблема капитана.

Конечно, в навигации Петр Иванович не понимал абсолютно ничего. Но зато у него имелся обширный опыт руководящей работы. А от хорошего капитана в первую очередь требуется именно это – умение управлять людьми. А для навигации есть штурман.

– Гешка, ну-ка, отнеси Василь Василичу пайку, – вспомнил о штурмане Колобков. – Вы тут чавкаете в четыре щеки, а он там за штурвалом стоит, голодный…

– Я не Геша, я Вадик! – обиженно заявил Гешка.

– Тоже мне отец – детей не различает, – поддакнул Вадик.

Петр Иванович посмотрел на детей тяжелым взглядом Медного Всадника. Когда-то папаша честно пытался выучить, кто из близнецов кто, но они родились настолько похожими, что он так и не преуспел.

К тому же детишки совершенно не желали сотрудничать. Отец пытался одевать их по-разному – они менялись одеждой. Пытался стричь по-разному – на следующий же день стрижки становились одинаковыми. Однажды, когда его довели до отчаяния, Колобков написал на лбах близнецов имена несмываемыми чернилами.

Всего через час обе надписи превратились в совершенно идентичные картины Малевича.

– Я сама отнесу, – гордо встала из-за стола Матильда Афанасьевна. Бравый штурман тоже вызывал у нее симпатию. Тем более, что вдовец. – Дети у вас, Петр Иваныч, все в вас – толстые и бестолковые!

– Вроде туман рассеивается, нет? – с притворной озабоченностью выглянул в окно Колобков, изо всех сил стараясь удержаться от замечания, что он не толстый, а полный. И то не слишком. А вот у самой Матильды Афанасьевны с весом действительно серьезные проблемы.

– Иваныч, глянь-ка сюда, – подозвал его Угрюмченко, стоящий на злополучных весах. – Серый, смотри, еще одна загогулина…

Все моментально вскочили из-за стола (кроме ленивой жены капитана) и сгрудились вокруг весов.

– Свет, вот ты у нас умная, скажи – может человек за два дня похудеть на семь кило? – спросил Петрович.

– Вряд ли… – усомнилась Светлана. – Даже если совсем ничего не есть… А вы ведь ели?

– Ну, как обычно.

– Петрович, так ты же сам эти весы подкрутил, – вспомнил Сергей.

– Так я обратно все сделал – мне ж и самому свеситься интересно. Позавчера только свешивался – семьдесят девять, как всегда. А сегодня – фу-ты, ну-ты! – семьдесят два!

– Может, не до конца докрутил?

– Серый, я на подлодке механиком служил! – возмутился Угрюмченко. – Там знаешь как – чуть где что, и все – буль-буль, карасики. Что я – с весами дурацкими не управлюсь?

– Ну-ка, дай я взвешусь, – столкнул его Колобков. – Гы-гы, восемьдесят восемь… Может, не врут, а? – с надеждой спросил он.

– А сколько быть раньше? – спросил Грюнлау.

– Девяносто пять у него всегда было, – подала голос Колобкова. – С хвостиком.

Взвесился Сергей – вместо всегдашних шестидесяти двух получилось пятьдесят семь. Грюнлау заработал восемьдесят шесть, хотя раньше было девяносто четыре. Близнецы похудели с шестидесяти четырех до пятидесяти девяти. Худенькая Светочка сбросила вес с пятидесяти до сорока шести.

Зинаида Михайловна взвешиваться отказалась.

– Жалко, других весов на борту нет – эксперимент проконтролировать, – задумался Сергей. – Поди угадай – в весах проблема, или опять какая-то чертовщина.

– А вы заметили, что все теряют в весе около восьми процентов? – вычисляла что-то на часах с калькулятором Света. – Жалко, эти весы граммы не показывают, а то бы точнее подсчитали…

– Свет, а сколько же они тогда твоей бабушке показали? – задумался Сергей. – Вчера у нее сто двадцать было…

– Значит… сто десять, – подсчитала Света.

– Да еще я на полста назад открутил, – напомнил Угрюмченко.

– Шестьдесят?! – поразился Петр Иванович. – И Матильда поверила?!

– Иваныч!!! – донеслось из переговорного устройства. – Дуйте все на полубак, я вам такое покажу!!! Я такой чертовщины… такой чертовщины…

Уже через минуту на носу собрались одиннадцать человек (Фабьев, у которого сегодня изрядно прибавилось седины, остался за штурвалом, а Оля сидела с Рикардо и убеждала хомячка не бояться). Туман наконец-то рассеялся и видимость пришла в норму. Никто не произносил ни слова – все молча смотрели на горизонт.

Точнее – на его отсутствие.

Если с тем, что на небе нет солнца, все еще как-то смирились (мало ли, что там творится на небе?), то от родной планеты такой подлянки никто не ожидал. Человек привык, что куда бы он ни посмотрел, взгляд всегда упирается в границу между небом и землей (или водой). А здесь… здесь взгляд летел вдаль, пока бесконечная воздушная толща не становилась непрозрачной.

И куда ни глянь – только ровная водная гладь.

Двигатели смолкли, но никто этого даже не заметил. Впрочем, они и без того почти не шумели – модель «Альфа III» обеспечивала пассажирам максимальный комфорт.

– Ну? – спустился из рубки штурман. – Есть у кого-нибудь объяснение? Любое сойдет, только дайте хоть какое-нибудь!

– Этого просто не может быть… – прошептала Света. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда!

– Фройляйн Света, может, мы есть на другой планет? – робко предположил Грюнлау. – На Венера или Юпитер…

– В Солнечной Системе нет ни одной планеты с такими условиями, – отрубила круглая отличница. – Это все вообще невозможно с точки зрения физики! Хотя бы горизонт должен быть обязательно!

– А если планета очень-очень большая? – задумался Сергей. – Такая огромная, что…

– Тогда и сила тяжести была бы просто… просто… ну просто очень большой! А она наоборот уменьшилась!

– А если мы… м-м-м… внутри планеты? Как в «Плутонии»? Читали?

– А, это Обручева? – одобрительно закивал Колобков. – Помню, помню, я в детстве эту книжку по ночам с фонариком до дыр зачитывал…

– Да, но тогда бы земля… вода вдали поднималась бы вверх! – уверенно заявила Света. – Был бы такой… такой… ну, антигоризонт!

– Эй, все! – поджала губы Зинаида Михайловна. – Вы что, на солнце перегрелись? Стоите и спорите, на какой мы планете! Вы сами себя послушайте!

– Мам, ну а как все это еще объяснить? – вежливо спросила Светлана. – Смотри, сколько всяких странностей. Горизонт исчез – раз.

– Солнце пропало – два, – загнул два пальца Колобков.

– Вес у всех уменьшился – три, – внес свою лепту Угрюмченко. – Или, может, весы поломались…

– Темноту украли – четыре, – практически одновременно присоединились близнецы.

– Компас отказал – пять, – грустно кивнул Фабьев. – И автопрокладчик без компаса не работает.

– Связи нет – шесть, – добавил Чертанов. – Ни телефона, ни радио, ни Интернета – ни-че-го!

– Одна станция есть, – напомнил механик. – Комариная.

– Что делать-то будем, Иваныч? – спросил Фабьев. – Дальше пойдем или постоим пока?

– Чего стоять-то… – задумался Колобков. – Плыть, конечно… У нас как с горючкой-то?

– Под завязку. Мы и так с запасом брали, а в Лиссабоне еще и заправились. На кругосветное путешествие хватит. Только куда идти-то? В какую сторону? Черт его знает, где мы есть…

– Вадик, ну-ка, сбегай, принеси папе бинокль, – скомандовал Петр Иванович. – Чичас сориентируемся.

– Вон там вроде точка какая-то, – указал Сергей. – Во-о-о-он там…

– У молодости глаза зоркие, – поскреб коротенькую бороду Фабьев. – Я вот ни черта ни вижу… В какую, говоришь, сторону?

– Это вроде птица какая-то… – прищурился Чертанов. – Альбатрос, что ли?

– Если альбатрос, плохо, – глубокомысленно кивнул штурман. – Альбатросы в открытом океане летают, на лету спать умеют. Вот если чайка или буревестник – тогда, значит, земля близко…

Бинокль до сих пор не появился, и отец отправил Гешку поторопить брата. Теперь без вести пропали уже оба. Зато вместо них появилась Оля в обнимку с клеткой. Из-за прутьев ехидно поблескивали красные глазки Рикардо – сирийский хомячок с явным злорадством взирал на перебинтованный палец Петра Ивановича. Тот тоже вспомнил вчерашнее и сердито наморщил нос.

– Ко мне его не подпускай, – предупредил он. – Он отведал человеческой крови! Теперь это хуймяк-людоед!

– Пап, он ее уже раз сто отведал, – фыркнула Оля. – Он у меня всех подружек перекусал, Гешку с Вадиком раз по пять, маму…

– Кусючий зверек… – неодобрительно закивала Зинаида Михайловна.

– …Светку, дядю Сережу, дядю Гену, дядю Валеру, дядю Гюнтера, дядю Васю, дядю Петровича…

– Слушай, а ты его вообще кормишь? – усомнился папа. – Или он у тебя уже на подножный корм перешел? Сам себе мясо, что ли, добывает?

– Она боевого хомяка воспитывает, – сообщил Вадик, наконец-то доставивший отцу заказанный бинокль.

– Ага, вот еще мы одного купим, будем их стравливать, – добавил Гешка.

– Не будем! – надулась Оля, прижимая к животу драгоценную клетку. – Я вам Рикардо не дам!

Близнецы переглянулись и захихикали. Разрешения у младшей сестры они спрашивать не собирались.

– Мама, скажи им! – поняла их коварные намерения Оля.

– Пусть папа скажет, – вынесла дипломатическое решение Зинаида Михайловна. Вчера вечером она наконец-то дочитала книжку Арлин Дэниэлс и взялась за Дейла Карнеги. Феминизм получил отставку – его место заняло правильное детское воспитание. – Петя, скажи им!

– Ая? – отозвался Колобков, не отрываясь от бинокля. – Зинульчик, не тревожь меня зря. А то вдруг война, а я уставший?

Его слова оказались пророческими.

– Смотри, папа, какая птичка! – восторженно вскрикнула Оля, задирая голову. Сверху донесся резкий свист рассекаемого воздуха.

– Ема-а-а!!! – взревел Гена, отшвыривая Колобкова в сторону. Из бинокля вылетела и укатилась линза.

А на то место, где только что стоял директор «Питерстроя», спикировала какая-то крылатая тварь. Когти клацнули в воздухе. Последние несколько минут никто не смотрел на небо, а зря – «альбатрос» оказался совсем не птицей…

Промахнувшись, монстр сделал крутой вираж, снова нацеливаясь на Колобкова – пухленький бизнесмен показался ему самым аппетитным. Угрюмченко, стоявший прямо на пути, сорвал с щита пожарную лопату и что есть мочи врезал по лапе пикирующего ящера. Послышался сухой треск перелома, но в следующую секунду механик отлетел назад, издав почти такой же ломающийся звук – рептилия ответила ударом на удар.

– Уяк!!! – подпрыгнул на добрый метр Валера, зафигачивая каблуком в живот летучего зверя. Тот невнятно булькнул и резко отвернул, задев крылом мачту, – дюжий телохранитель не зря заработал свой черный пояс. Точность и сила удара сделали бы честь даже Брюсу Ли.

– О!!! У!!! Угу!!! Йо!!! – принял на кулаки чудовище Гена. Арбузоподобные кулачищи просто выбили из зверюги дух. Майк Тайсон помер бы от зависти, увидев эту ходячую молотилку.

Гена схватил жуткую птицу за крылья, подтянул к себе и ударил лбом в клюв, едва не свернув его набок. А Валера прыгнул ей на спину, хватая тощую чешуйчатую шею и загибая ее, как трубочку для коктейля. Телохранители в унисон заработали руками и ногами, нисколько не смущаясь необычностью противника.

Они не умели одновременно драться и думать.

Монстр что-то проскрипел и свалился на палубу мешком, надломив клювом одну из палубных досок. Крылья вяло затрепетали, но, похоже, взлететь из такого положения существо не могло. Неестественно вывернутая шея слабо колебалась – позвоночник все-таки каким-то чудом уцелел.

– Ух, падла! – пробасил Гена, для верности наступая зверю на крыло.

– Сука крылатая! – наступил на второе крыло Валера.

– Все в порядке, шеф? – хором осведомились они, заботливо глядя на Колобкова.

– Живой… – растерянно поднялся на ноги Петр Иванович. Посмотрел на подергивающегося ящера, сглотнул, поняв, чего только что избежал, и восторженно воскликнул: – Ну, Генка! Ну, Валерка! А мне еще говорили – на фига тебе такие дорогие телохранители?! Мужики, да вы же мне жизнь спасли!!!

Два амбала смущенно потупились.

– Считайте, что оклад я вам уже повысил, – пообещал Колобков. – И премиальные выпишу. И еще чего-нибудь придумаю – пушки именные, что ли… Петрович, и тебе тоже – ты ж у нас прямо Муромец! С лопатой на Змея Горыныча! Некрупного, правда… Ты, вообще, как?

– Ар-р-р… у… ы… – с трудом поднялся на ноги механик. – Иваныч, я того… руку, кажись, сломал… о-о-о, как больно…

– Дайте, я посмотрю, – тут же завернула ему рукав Света. – Да, похоже на закрытый перелом лучевой кости… Гешка, ну-ка, принеси аптечку! И шины!

– А чего я-то?..

– Быстро!!! – рявкнула на него мать. – Слышал, что сестра сказала?!

Заполучив набор первой помощи, Света проворно и умело соединила сломанные концы кости, наложила шины, туго перебинтовала и зафиксировала руку косынкой, чтобы механик не вздумал ею двигать.

– Ну и дочка у тебя, Иваныч! – восхищенно ухмыльнулся Угрюмченко, глядя на правую руку. – Прямо докторша!

– Так кто ж ее родил-то? – довольно подбоченился Колобков. – Все, Петрович, отдыхай пока, у тебя боевое ранение.

– А с мышью этой летучей что делать будем? – осторожно подошел поближе Угрюмченко. – Ну и здоровая же…

– Папа, это же дракончик! – восхищенно раскрыла рот Оля. – А можно его оставить?!

– Ни-ни! – аж передернуло папу. – Если я захочу, чтоб меня сожрали, попрошу твоего хуймяка!

– Это хомяк! Папа, ну давай оставим дракончика, а? Он такой симпатичный!

– Вовсе и не симпатичный, – строго заявила мама. – И он все равно уже сдох.

– Да нет, вроде дышит пока… – прислушался Сергей. – Живучий… Шея на девяносто градусов повернута, а все равно живет…

– Прыгнем мы ежу на живо-о-от, еж кричит, но все же живе-о-о-т! – заголосили близнецы.

И тут же заткнулись – добрый папа ласково отвесил обоим по отеческому подзатыльнику. Аж искры из глаз полетели.

– По-моему, это птеродактиль, – заявила Света, приставив палец к губе. – Только странный какой-то. Размах крыльев почти как у птеранодона, но тело крупнее – он и человека унести может. А для рамфоринха великоват, и хвоста нет… И шипы эти на голове непонятные – таких ни у кого не было…

– Вот Светочка у меня умница, все знает… – умилился Петр Иванович, гладя ее по голове. – Я тебя в Оксфорд учиться отдам, хочешь? Или в Кембридж. Сама, в общем, выберешь.

– Папа, отстань, – вырвалась Светлана. – Дядя Сережа, вы как думаете – это птеранодон или все-таки птеродактиль?

– Да фиг его знает… – выдал авторитетное мнение Сергей.

– А по-моему, это просто здоровая летучая мышь, – высказался Угрюмченко. – Руку мне сломала, гадина…

– Черт крылатый, – покосился на ящера Фабьев. – Я такой пакости никогда не видел… Морского змея видел однажды, а таких чертей с крыльями…

– Морской змей? – заинтересовался Грюнлау. – Вы и в самом деле видеть морской змей?

– Потом как-нибудь… – поморщился штурман. – Это давно было.

Матильда Афанасьевна смотрела на поверженного звероящера и сердито поджимала губы. Тоже – хищник нашелся! Не смог Гену с Валерой одолеть! Эх, а если бы он все-таки скушал ее драгоценного зятя… глаза тещи заволокло блаженным туманом. Какие-то десять минут назад чуть было не исполнилась ее самая заветная мечта…

– Что с ним делать-то будем, Петр Иваныч? – спросил Сергей.

– А за борт сбросим, да и дело с концом, – пожал плечами Колобков. – Нефиг меня жрать было.

– Nein, nein, auf keinen Fall! – от волнения перешел на родной язык Грюнлау. – Wir sind nicht rechtskräftig… то есть, я говорить, что мы не иметь право уничтожать такой бесценный животный! Музей естественный история Мюнхен взять его и выставить в самый большой витрин! А если он еще живой…

– То мы его оставим себе! – обрадовалась Оля, безуспешно стараясь высвободиться из материнской хватки и погладить дракончика.

– …если он еще живой, то мы сдать его в зоопарк Гагенбек! – заявил немец.

– Или в Московский… – задумался Колобков.

Перед его мысленным взором появился огромный павильон в лучшем зоопарке страны, длиннющая очередь перед ним и вывеска: «ЖИВОЙ ПТЕРОДАКТИЛЬ!!! Передан в дар нашему зоопарку П. И. Колобковым». А ниже скромненько так – реклама фирмы «Питерстрой».