Текст книги "Жара"

10

Утром в «Голосе Побережья» сообщили о том, что на нас надвигается «африканский прорыв», первый в этом году. Написали, что песок и мелкая дисперсная пыль из Сахары набивается всюду, проникает даже в, казалось бы, наглухо законопаченные щели и может испортить механические приборы. Газета посоветовала накрывать их полотенцами. И еще писали о распоряжении мэрии: всем, кто не был занят по службе и в хозяйственной деятельности, рекомендовалось покинуть пределы края. В крайнем случае запастись продуктами, законопатить двери и окна и в течение нескольких дней никуда не выходить. Ну, а мне что же делать?! Если я простой жары не выдерживаю, то как же мне удастся справиться с этим «африканским прорывом»?!

Наверное, именно из-за этого на бирже начались разного рода сбои. С самого утра случилась заминка с табло – у технического персонала что-то не ладилось с табличками цифр, так что поступление и обработка данных задерживались. Воспользовавшись этим, я вспомнил, как пару дней тому назад начал подводить первые итоги. В свете того, на что делала упор сегодняшняя газета, меня потянуло на размышления климатического характера. «Итак, зимой тут жить можно. От каменных стен, должно быть, тянет прохладой, а может, даже и приятным холодком. Весной и осенью тоже неплохо. Можно даже сказать, превосходно. А вот летом… Нет, определенно, летом тут жить невозможно. Ключевые слова – юг и жара. И эта их знаменитая застойность воздуха. Ветер, если и появляется, то южный, знойный. Еще и ходить в этой униформе нужно. Вывод напрашивается сам собой: перспективы здешнего нахождения не внушают никакого оптимизма. Нужно думать, надо искать варианты».

Потом у технического персонала что-то не заладилось с телефонными линиями. Я опять воспользовался ситуацией и, пока еще не началась обычная для нас беготня, погрузился в мечтания о том, как все-таки хорошо тут будет зимой. Помечтать всласть не удалось – ко мне приближался директор департамента человеческих ресурсов.

«Вот и отлично! Кто как не господин директор департамента сможет просветить меня относительно столь странного рабочего графика, установленного в этой стране и в этом городе? Тем более что в свете той эпопеи с поисками моей квартиры у нас установились теплые дружеские отношения. Более того, рядом со мной сейчас никого не было – вполне можно задавать вопросы, не относящиеся непосредственно к службе. И потом, Леон с этой темы съехал, может, он и не знает толком, ну, а директор такого департамента просто по должности должен быть в курсе».

Когда я ему задал этот вопрос, то сразу же понял, что он был не ко времени. Скорее всего, господин директор шел ко мне по совершенно иному поводу, но вопрос уже был озвучен, так что ему – хоть и вкратце – а пришлось пуститься в объяснения.

– В царствование покойного императора Франца-Иосифа – пухом ему земля будет, – господин директор перешел на шепот, – у нас такой режим работы и установился. Его величество вставали в четыре утра. Ну, а раз так, то и по всей Империи все приходило в движение рано. Ах, какие были времена! Уже в четыре утра газету можно было купить! В кафе зайти и чего-то выпить, чтоб прийти в себя! Рабочий день на заводах начинался в пять, а кое-где – так и раньше. Транспорт в это время вовсю уже ходил. Соответственно, и чиновники, и система образования, и все-все-все начинали свой рабочий день кто с шести, кто с семи часов утра.

– С ума сойти можно! – воскликнул я непроизвольно. – Простите, господин директор, вырвалось неожиданно…

– Ничего. Многие иностранцы пугались такого временного режима. Но ведь был же и потрясающий положительный момент: к двум-трем часам рабочий день и заканчивался! Все были свободны! В локали пробиться невозможно было!

– И так все с тех времен и остается в силе?

– С некоторыми несущественными изменениями. Из-за поменявшегося климата на одних предприятиях теперь и раньше начинают, на других – рабочий день сократили, и все с той целью, чтобы к двенадцати-часу и управиться. В учреждениях – полная неразбериха: одни в семь начинают, другие – в восемь, третьи – в девять. В целом, продолжительность рабочего дня тоже сократилась, а там, где на это нельзя было пойти, пришлось ввести время на сиесту. Отродясь у нас этой сиесты не было, а вот ведь пришлось… Одним словом, произошло сокращение рабочего времени и это сказалось на производительности. Как долго мы продержимся – никто не знает… Естественно, имеется немало людей – богема и прочие примечательные личности – которых все это вовсе не касается, они живут по собственному графику. Я имею в виду только трудовые элементы.

Господин директор уже хотел было на этом закончить, но все же решился дать мне более подробную информацию:

– Но все это паллиатив, нужно осуществить основательные реформы. Но вы же понимаете, серьезных реформ политики боятся больше всего, вот оно и тянется… Ну и потом, никто ведь не знает, как это нужно сделать. И если у всей остальной страны особых проблем-то и нет, то что делать конкретно с нашим городом, абсолютно никто не в состоянии сказать!

Директор департамента, словно в прострации, сидел какое-то время молча, с совершенно отсутствующим видом, однако чувствовалось, что он еще о чем-то думает, а может, и хочет этим своим мыслям придать словесное обрамление. Я боялся пошелохнуться, чтоб не нарушить ход его размышлений.

Впрочем, он так же быстро пришел в себя, как и впал до этого в прострацию.

– Ах, реформы! Никто не спорит: мы продвигаемся вперед, прогресс налицо. И все же в обществе такое ощущение, что слишком медленны и неуверенны наши шажки. Ощущение такое, что общество ушло гораздо дальше, а вот политики – как раз те люди, которые и призваны эти реформы инициировать, а потом и осуществлять, – отстают неимоверно. В общем-то, можно сказать, что жизнь – не столько прогресс, сколько драма… Да, мой друг, жизнь – это драма…

Я камнем сидел недвижимо – настолько для меня все это было откровенным и захватывающим.

– Некоторые политики, депутаты и высокопоставленные служащие, – директор департамента опять перешел на шепот, – оправдываются, что у них просто времени не остается, чтоб о реформах думать. Ведь есть и другие важные вопросы. Они и так по четыре часа в сутки спят – сейчас не до сна! – идет передел собственности, каждый хочет что-то себе откусить пожирнее, все новые и новые схемы нужно выдумывать, как бы из бюджета урвать… Если трезво рассудить – им только посочувствовать можно: в таких сложных условиях оказаться и в таком временном цейтноте пребывать!

Директор департамента прервался на минутку. Я все так же продолжал сидеть недвижимо. Боялся даже своим дыханием спугнуть его – как бы он не перестал делиться со мной такой важной информацией. Директор посмотрел по сторонам, рядом с нами все так же никого не было, и продолжил:

– Реформы… Да куда ни кинь, реформы аж просятся! От самого малого и до самого большого! Вот вам пример – ну то, что на ум сразу приходит, – возьмите названия наших улиц и площадей: проспект Парадов! Площадь Защитников Отечества! Площадь Героев всех сражений! Авеню Патриотов Родины! Не попахивает ли это…

– Но, с другой стороны, это же история! Наследие времен! – выпалил я и сразу же осекся, ну точно господин директор сейчас на этом и прекратит свои рассуждения!

Господина директора как током ударило, на сей раз он точно очнулся от своих рассужденческих отступлений. По всему было видно, что он страшно жалел, что пустился в подобные откровенности – тем более с кем? С каким-то мальчишкой! Подчиненным! Прибывшим из…! Да еще и в общем зале, а не в тиши своего кабинета! Ужас!

Но не отвечать тоже нельзя было.

– Ну ладно, может, вы и правы с историческим наследием… К тому же в свете постоянной угрозы с той стороны… Главное, чтоб перекоса не было… А вот возьмите названия других улиц и памятники, что на них расположены, – все сплошь и рядом носят имена революционеров и все памятники там – тоже этим же революционерам воздвигнуты. Той, недавней, революции, что вами к нам была занесена. То есть получается, что эта революция, и памятники этим идолам, и идеалы, нам насаждавшиеся, были чужими, а ведь все на месте! И названия, и памятники как были, так и есть, как стояли, так и стоят! Как и идеалы, укоренившиеся в головах многих людей. Ну, памятники кое-где повалили, это правда, но в основном стоят же! Немыслимо! И главное знаете, что?

– Что, господин директор?

– Дети страдают. В школе дают установку уже на наши ценности и на наших героев, а выходят они из школы – попадают в совершенно иную реальность. Двойственность у них в голове, каша та еще… И там, наверху, никому никакого дела нет, словно и не видят ничего…

Уже окончательно придя в себя, господин директор департамента мастерски завершил эту просвещенческую сессию:

– Видите ли, ведь для этого существуют определенные механизмы. Ну, например, широкое обсуждение в прессе, дискуссии на том же радио, собрания граждан, встречи депутатов с избирателями. В итоге – формируется определенное общественное мнение. В сложных, неоднозначных ситуациях – можно и к референдуму прибегнуть…

Закончив с такими пояснениями, лицо у директора департамента вытянулось и приняло весьма озабоченный вид. Он положил свою руку на мою, склонился к моему уху.

– Ну, а вот теперь, мой дорогой друг, когда мы разобрались с рабочими часами, необходимостью совершенствования процесса реформирования и прочими животрепещущими вопросами, вы уж мне позвольте так, по-отечески…

Еще ничего не услышав, у меня сразу екнуло сердце.

– Намедни видели, как вы после работы и «Желтого» сняли пиджак и галстук… И уже далее несли униформу – нашу гордость, можно сказать, – в неподобающем виде. Вы же сами знаете, уходить с работы брокерским работникам, как, кстати, и передвигаться в последующем временном отрезке в пределах городского пространства, не будучи одетым в костюм, никак нельзя. Генеральные правила поведения брокеров регламентированы именно таким образом.

Может, директор департамента и далее что-то говорил, но у меня закружилось в голове, я, наверное, слегка пошатнулся в своем кресле. Когда очнулся – а это было, скорей всего, секундное умопомрачение – он поддерживал мою голову и продолжал ворковать:

– Ну-ну, успокойтесь. Ну, случилось такое. Хорошо, что мне доложили, а не господину управляющему. Я этому делу не дам хода, но и вы уж постарайтесь…

Я молчал, полностью выбитый из колеи таким поворотом дела. Но что-то подсказало мне задать ему важный вопрос:

– Господин директор, а если бы я после биржи возвращался домой не в черном костюме, а, скажем, в костюме белого цвета?

Господин директор призадумался.

– Формального запрета нет. Но из биржи вы должны выходить в нашей униформе. Так что не пойму, при чем здесь костюм белого цвета. Вот придете домой и уже из дому выходите в костюме какого угодно цвета, только чтобы непременно в костюме.

Я больше ничего не стал спрашивать. Поблагодарил директора департамента и заверил его в том, что надлежащий вывод будет мною сделан.

В общем-то, это даже и счастье, что тут, на бирже, у меня и наверху есть люди, которые мне симпатизируют! Не так-то просто на таких людей напасть. Я заметил, что половина людей старшего поколения явно недолюбливает молодых сотрудников, а то и ненавидит – объяснить это можно боязнью конкуренции, болезненной завистью, да чем угодно. А вот другая половина или относится к ним дружелюбно – ну, вот как в нашем с директором департамента случае, – или, на худой конец, сносно.

Выходило так, что события стали принимать не такой уж и страшный поворот. Я принялся анализировать ситуацию – вполне возможно, что мое спасение лежит в смене костюмов. Все пока еще достаточно сыро и смутно, надо всем этим еще предстоит хорошенько подумать. Вот именно: вначале следует все предметно обмозговать, а потом и картина прояснится, что мне следует предпринять в последующем.

* * *

Брокерский день все равно не ладился, и я решил: почему бы именно сейчас не позвонить доктору Романеско? Дозвонился – его приемное время заканчивается в семнадцать часов. Назначил мне на шестнадцать. Что мне оставалось делать? Я вынужден был согласиться. Получается так, что никакого смысла мчаться после работы перебежками домой, чтобы спустя какой-то час проделывать обратный путь, нет. И на работе тоже переждать это время нет возможности – всех выдворяют. Привлекать к этому вопросу Леона, МГ или МВ жуть как не хочется. Скорее всего, нужно добежать до парка и забраться в средину какого-то раскидистого куста – я заприметил там парочку таких мест – и переждать. Ну, а потом сесть на трамвай и ехать к доктору.

В четырнадцать часов прозвучали склянки, все начали выбегать из здания. Побежал и я.

В общем-то, после нескольких недель пробежечных тренировок, до парка я мог добраться и без того, чтобы забегать в кафе. А тут почувствовал, что не смогу. Но оба тематических кафе я уже миновал, а вот дальше ни бежать, ни идти не было никаких сил. Я прислонился к мусорному баку – ничего другого рядом не оказалось – и подобрал кем-то брошенный «Церковный вестник». Быстро нашел погодную страницу. «Вестник» оказался намного оперативнее «Голоса Побережья». Если в «Голосе» только прогнозировали «африканский прорыв», то «Церковный вестник» сообщал, что просторами государства он уже идет вовсю. Получалось так, что именно в тот период времени, что я сижу здесь, под баком, а потом буду добираться к доктору Романеско как раз этот прорыв и будет гулять тут вовсю. Да я ведь прямо сейчас его ощущаю – скорее всего, первая порция мелкой дисперсной пыли уже идет: в горле першит, дыхание стесненное, говорят, что именно это и есть верный признак того, что начинаешь глотать сахарский песочек. Я приподнялся с тротуара и вдруг увидел неподалеку вывеску незнакомого мне локаля, раньше я его как-то не замечал. Они уже закрывались, но кельнер сжалился надо мной, растопыренной рукой показал: «на пять минут только – прошу меня простить!»

Как и полагается, кельнер протянул мне салфетку со льдом.

– Может, еще одну?

– Не нужно. Это все газеты сбили с толку. Одни пишут, что…

– Это жуткое преддверие прорыва надвигается не всегда предсказуемо. От скорости и направления ветра зависит. В большинстве случаев все происходит неожиданно.

Он пододвинул в мою сторону бокал минеральной со смородиновым сиропом. Я пил небольшими глотками, и в голове неотступно крутились эти слова о ветре. Ах, как мне понравились эти его слова – «от скорости и направления ветра зависит». Не знаю почему, но они запали мне в душу…

Я выпил воды, немного остудился, и ко мне вернулась способность хоть как-то рассуждать. «Итак, тут и без Африки с Сахарой жарко, так еще и этот «прорыв» оттуда, несущий нам их дополнительные несколько градусов. Хорошенькое дело!»

Кстати, относительно градусов: директор департамента как-то говорил, что когда на термометре уже есть 38, то каждый дополнительный градус это какой-то сущий ад. Во всяком случае для тех, кто прибыл с северной стороны континента. Я поднялся из-за стола – нужно было уходить. Мне предстоял решающий рывок в сторону Городского парка. Уже закрывая за мною дверь, кельнер напутствовал меня:

– Помните, сегодня – критичный день! Будьте предельно осторожны!

11

Мое пребывание в парке прошло без осложнений – я набрел на заброшенную полуразрушенную беседку. От солнечных лучей ее хорошо защищала крона нескольких высоких деревьев, и два часа прошли незаметно, я даже вздремнул. А когда выбирался оттуда, солнце как раз стояло в положении «после зенита». Люди понимающие знают, о чем речь, – это «после зенита» еще хуже, чем в зените.

Быстрым шагом я добрался до площади Защитников Отечества, потом вышел на проспект Патриотов, подбежал к трамвайной остановке и прислонился к теневой ее части. Трамвая очень долго не было, хотя ходят они тут по минутам. Пробегающий мимо старичок перед тем, как исчезнуть в подворотне, успел мне выкрикнуть:

– Ну, что вы тут торчите, молодой человек?! Добирайтесь домой сами, уж как можете. Разве вы не читали в «Картинке дня» о последнем распоряжении мэрии? В дни «африканских прорывов» воздуха трамваи в сиесту курсировать не будут. Молодое поколение не читает газет, а зря. Вот мой вам совет: читайте хотя бы в периоды «прорывов»… Ладно, вот, берите, я уже пролистал, – он быстро сунул мне в руку сегодняшний номер «Картинки» и исчез в подворотне.

У меня не было никаких сил сообщить ему, что и у меня тоже есть газета, хоть и другого направления, но зато с самой лучшей погодной полосой. Просто я все свое внимание обращал на температурные перипетии, а до уведомления о приостановке движения трамваев, скорее всего, не успел дойти. Старичок опять вынырнул на улицу.

– Все-таки вы бы поспешили домой! Разве вы не знаете, что «африканский прорыв» действует на людей угнетающе и является чрезвычайно вредным для здоровья? Самое опасное то, что он вызывает нервные расстройства и повышенную раздражительность, вплоть до безумия. Слава богу, что у нас давно уже принят закон, гласящий, что преступления, совершенные во время сирокко, должны прощаться, поскольку считается, что именно он – из-за его сухости и жары – и сводит людей с ума.

Старичок немного замялся, как бы стесняясь сказанного, и добавил:

– Впрочем, к вам это никоим образом не относится. Это я просто так…

Просветив меня, он, наконец, окончательно растворился в проеме двери.

Мне только и оставалось, что позавидовать ему. Но что я мог поделать – визит к доктору я уже никак не мог отменить. Даже несмотря на «прорыв». Раз нет трамваев – значит, нужно идти. По сути, не так и далеко, всего две остановки. Я выдвинулся вперед по теневой стороне проспекта. Практически сразу меня зашатало, ноги обмякли и я, ничего более не чувствуя, медленно опустился на тротуар. Но мне повезло: мимо проезжала дежурная карета «скорой помощи», это дело тут очень хорошо поставлено, что-что, а скорая тут работает невзирая на часы сиесты – кому-то же надо подбирать ослабевших граждан.

Затянув меня в машину, медработники меня успокоили – банальный тепловой удар. Оказали соответствующую помощь: противошоковый укол, приложили маску передвижного автомата «Дышать – кислород!», дали выпить какой-то освежающий напиток, однако потом начались неприятности. Оказывается, им нужно меня зарегистрировать и сообщить по месту работы.

– Господа, а нельзя ли так, чтобы без регистрации? И потом – зачем же в эти вопросы впутывать моего работодателя? Я вовсе не хотел бы, чтобы там знали…

– Но как же без этого? Таков порядок – постановление правительства от марта прошлого года. Мы обязаны вас зарегистрировать и сообщить работодателю.

– Я вам буду благодарен, я заплачу…

– Что вы, что вы! У нас идет страшная борьба с коррупцией! Такое делается, что просто ужас! За какую-то замусоленную ассигнацию запросто в тюрягу упрятать могут! Запомните хорошенько: коррупцией безопасно заниматься можно только наверху. Ну, еще на прилегающих этажах. Там миллионы ворочают и это в порядке вещей, а тут пятерку сунут в карман – и пять лет впаять могут. Ни в коем случае и никогда никому не предлагайте никаких денег. Взяткодатель несет такую же ответственность, как и взяткополучатель, – с большим удовольствием дал мне разъяснения врач скорой.

– Мы, кстати, обязаны доносить на все случаи взяткодательства, – подключился к этим разъяснениям и медбрат. – Просто входим в ваше положение новичка и понимаем – не все наши правила вы уже знаете. Учитываем также и то, что вы приехали из страны, где такие действия в порядке вещей. Ситуация, может, даже хуже нашей. И потом, зарегистрироваться – это же в ваших интересах. Работодатель оплачивает все связанные с ударом расходы: вызов кареты, стоимость укола, колотый лед вам на лоб, освежающий коктейль, услуги автомата «Дышать – кислород!», зарплату медперсоналу, страховые, налоговые и прочие отчисления. Не каждый у нас в городе в состоянии все это оплатить самостоятельно!

– Но я… я – заплачу!

– Ерунда. Посмотрите на ситуацию трезво – вы даже в выигрыше!

– А-а-а-а! – вырвалось у меня досадное междометие, но делать было нечего – в регистрационном журнале напротив моей фамилии уже аккуратно проставлялся номер.

И тут водитель скорой заметил, что прямо на нас на бешеной скорости движется желтая машина-яйцо. Эти ребятки даже во время надвигающегося «прорыва» не могут успокоиться! От ужаса я вообще потерял дар речи. Ну вот, мало того, что тепловой удар, мало того, что зарегистрировали, так прямо сейчас – через минуту – об этом будет знать весь город!

Но медики – это, кстати, делает им честь – сориентировались моментально: дверь уже захлопнулась, а через затемненные стекла близнецы-репортеры вряд ли что увидят.

– Еще чего! – хныкнул врач. – Их еще тут не хватало! И потом, мы им ничем не обязаны, они для нас – никто! Вот если бы это была государственная радиостанция, можно было бы взвесить… да и то – тайна диагноза и все такое прочее.

Наш водитель высунул голову в свое окошечко, скрутил им фигу и в буквальном смысле зарычал на них.

– Ублюдки! Будете следовать за мной – головы поотрываю! Я не шучу!

Резко нажал на педаль, и мы поехали, оставив репортеров ни с чем.

– А вы, в общем-то, куда путь держали по такой жаре? – уже на дружеской ноте поинтересовался врач.

– К доктору на прием…

– К Романеско? Относительно акклиматизации?

Я кивнул головой.

– Понятно. Не волнуйтесь, мы вас туда сейчас довезем.

У меня все, что называется, отлегло. Господи, как же мне повезло! Хотя бы в этом!

* * *

Слава богу, в приемной доктора Романеско не было никакой очереди и он меня принял сразу же. Ни слова не говоря, взял из моих рук платок, подошел к раковине и выкрутил всю скопившуюся жидкость.

– Н-да-а-а…

– Доктор, я – Максимилиан…

– Я знаю. В этом городе всех новеньких знают.

Ловким движением он выхватил из моих рук визитную карточку и параллельно, профессионально манипулируя своей ладонью, ощупал мой живот и ребра.

– Н-да-а-а…

Казалось, у этого доктора кроме данной фразы в запасе – что касается постановки диагноза – ничего другого не было. А может, мой случай действительно настолько запущен, что тут кроме как это «н-да-а-а» больше ничего и сказать нельзя?

– Жаль, что вы мне по телефону не сказали, какая у вас проблема, я бы вам не назначал это время. Тем более, сирокко начинается. Впрочем, я тоже мог бы спросить вас о причине. Извините…

– Доктор, я думаю, у меня некоторые проблемы адаптационного характера. Мне вас рекомендовала мадемуазель Вероника. Она тоже страдала от жары, и вы прописали ей таблетки и микстуру. Ей это помогло.

– Ха! Видите ли, уважаемый… то, что помогло мадемуазель Веронике, не обязательно поможет вам.

– Как, господин доктор? Как – не поможет?!

– Ну, во-первых, у мадемуазель Вероники был достаточный акклиматизационный период. Во-вторых, она женщина, и тут работают свои специфические законы. В-третьих, – и это самое главное – таблетки-то она принимала, но в два часа пополудни в город, как вы, в адаптационный период носу не показывала. И целый день ходила, да и сейчас ходит, в легкой хлопчатобумажной одежде. Не то, что вы, в вашем мундирчике, с позволения сказать… Так что ваши два случая совершенно разные.

– Господи! Неужели вы ничем не можете мне помочь?

– Ну почему же? Попробовать можно. – Врач выдвинул ящик письменного стола и что-то стал там искать. Наконец, он выудил оттуда чистый бланк медицинской карточки.

– У вас типичный синдром непривычности к южным температурам. В медицинской литературе этот феномен известен как «Summer heat» или «Chaleur d'été» – летняя жара в переводе. В наших местах все дело осложняется еще и этим специфическим застоем, что мы имеем из-за горной гряды. Вот раньше было легче. Намного легче. А после того, как вы заделали все ущелья, Стену эту воздвигли, так все тут у нас и заплясало, поменялось самым радикальным образом. Не знаю, зачем ваше правительство пошло на такие шаги? Впрочем, догадываюсь. У вас это в крови – делать так, чтоб ближнему было плохо. Нет, я не лично о вас.

Доктор Романеско занес над карточкой ручку и изготовился, чтобы начать ее заполнять. Но видно, возведение Стены все же оказало существенное негативное влияние на состояние здоровья его пациентов, и доктора, что называется, понесло.

– Понимаете, после того, как случилась Катастрофа и вы занесли нам эту революционную бациллу, одновременно и сами тут укоренившись, ваши северные пропагандисты разного уровня и разных направлений годами вбивали нам в голову, что они стоят на более высокой ступени развития, что у них черт-те сколько уже государственность наличествует, а у нас ее якобы никогда не было, что они более продвинутые во всем и что мы без них точно пропадем… И это, кстати, успешно сформировало у нас комплекс вторичности, что мы как бы на вторых ролях должны быть, и это чуть ли не наша миссия такая. Из всего этого следовало, что мы должны во всем вас слушаться. Мы всегда были уверены в том, что все самое-самое идет оттуда, вернее, из вашей столицы… Это просто не оспаривалось, это шло как данность. И почему-то не учитывалось, что добрая половина вашей «элиты» была перетянута к вам он нас. А как только мы оказались в демократическом лагере, так все это моментально и развеялось. Как дым куда-то унеслось. Каких-то десять-пятнадцать лет – и каждый тут увидел, насколько все было шито белыми нитками, более того – насколько северяне оказались народом косным, ограниченным, неспособным принять новые веяния и мышление… Вдруг оказалось, что ничего они, в общем-то, из себя такого уж и не представляют. Ну, я же не о вас лично. Поскольку вы оттуда драпанули, поэтому я с вами об этом и говорю. В надежде и даже в уверенности, что вы эти мои слова воспринимаете должным образом. С кем-то другим я бы даже и не начинал говорить – переубедить же ваших ни в чем невозможно, в самой малости нельзя! Так вот, как только мы это поняли, вы стали для нас неинтересными… это, пожалуй, самое примечательное во всем этом деле… И мы тут все вдруг поразились этому факту и прежде всего сами себе поразились! Как же мы могли столько лет вестись на обманки и столько лет заглядывать этим пропагандистам в рот?! И как же так получилось, что – в историческом плане – не на такое уж и длительное время они у нас воцарились, а такого натворили?!

Доктор опять взял в руки медицинскую карточку и занес над ней ручку.

– Простите мне эти откровения. Просто они идут в разрезе диагноза, как это не может показаться странным. Ну да: возведение Стены, возникновение крупнейшего климатического несоответствия, многочисленные заболевания и… и самое интересное, что никто не знает каковы могут быть последствия в будущем.

Доктор начал выводить на титульном листе медицинской карточки мое имя и фамилию.

– Как же вас записать правильно? Вы чей теперь будете – их или наш?

– У меня пока еще нет гражданства, но вид на жительство мне уже оформили. Я… я… теперь… ваш…

– Ну, это и правильно. Если вы приняли решение, то нужно идти до конца. И потом, зачем же вам лишние подозрения?

– Подозрения?

– Конечно. Мы, южане, к северянам с недоверием относимся ужу давно. И по многим причинам, но основное опасение состоит в имперскости ваших соотечественников, а это слово вмещает в себя слишком много, в двух словах не объяснишь. Но всегда имеет очень конкретное выражение – безудержное стремление к расширению. У нас считается, что и так у северян этой территории столько, что ни объехать, ни облететь уже нельзя, а все равно им хочется еще какой-то кусочек у соседей оттяпать. А потом, через какое-то время после очередного территориального перекраивания, когда страсти немного утихают, они всегда говорят одно и то же: «Ну что вы, ребята, бузить начинаете, право?… ну, давайте, жить дружно, в конце концов!» Нет-нет, мы точно относимся к своим северным соседям с недоверием, и разубедить нас в этом уже никак не представляется возможным.

Доктор Романеско завершил свою инвективу, с чрезвычайной решительностью перевернул титульный лист карточки и с какой-то удивительной, прямо-таки нечеловеческой скоростью принялся ее заполнять. Наблюдая за этим стремительным процессом написания диагностических слов, касавшихся меня напрямую, я сидел, не пошелохнувшись. Наконец, доктор оторвался от столь нужного занятия и, скорее всего, решил озвучить все то, что он там записал умными – возможно, даже и латинскими – словами, простым человеческим языком.

– Вот те, кто родились и выросли у нас, ни на что особо не жалуются. Даже и после возведения этих бетонных перегородок, – продолжил он. – Нет, им, конечно, жарко, они потеют и чертыхаются. Все это так, но не до такой же степени одуревания. Да. Хорошее слово подобрал! А что? – люди прямо дуреют от жары. Кстати, поскольку вы человек к нашему климату непривычный, хочу обратить ваше внимание на одну деталь. Под воздействием жары люди могут совершать такие поступки, которые они никогда бы не совершили. Но самое страшное – это «африканские прорывы». Ну, вот как сейчас. Сегодня еще не настоящий прорыв, а, скажем так, артподготовка. Таких дней как раз и следует опасаться больше всего. Перед началом «прорывов» и во время их продолжительности постарайтесь не выходить из дому, и все будет хорошо. А что касается обычной жары, то медицина постарается вам помочь. Вот только таблетки вам не нужны. Что вам нужно – это как-то приспособиться. И все пройдет. Вот вам совет: попробуйте пока спасаться подручными, так сказать, средствами. Идите на авеню Корсо – там все нужные универмаги и бутики. А лучше всего будет зайти в универсальный магазин «Все от жары», все необходимые товары собраны в одном месте!

Он опять начал с бешеной скоростью что-то записывать в мою карточку. Я даже испугался – неужели у меня такой длинный, а значит, и сложный, диагноз? Доктор Романеско оторвался от карточки и продолжил.

– У вас масса возможностей: либо противосолнечный зонт, либо широкополая шляпа, либо белый костюм – выбирайте, я ведь знаю, что вашему брату без костюма нельзя! Можно присовокупить какую-то длиннополую накидку из легкой ткани. Вспомните арабов – они в жару ходят в бурнусах, этим только и спасаются. Прекрасно гасит избыточные солнечные лучи. А еще лучше – купите эти предметы все.

– Зонт? Широкополая шляпа? Уж как-то это все слишком экзотично. Я более склоняюсь к одному лишь белому костюму.

– Я вам советую, а вы сами выбирайте. Начните с одного лишь костюма. Почувствуете, что мало, – прикупите зонт. Оставьте шляпу напоследок. Вам нужно остановить процесс обезвоживания. Не остановите – будете и дальше худеть и терять силы.