Текст книги "Под покровом тайны"

– Девочка, а ты знаешь, что у тебя брови обгоревшие? Ты, наверно, проводнице титан помогала разжигать?

– Я провела пальцем по брови, и с нее осыпалось облачко пепла.

– Наверно я так быстро двигалась, что у меня брови обгорели! – пришла разгадка, и меня затрясло от переживаний. Я не могла сказать ни слова и в ответ на вопрос только кивнула головой.

Этого хватило, чтобы тема разговора перешла с происшествия в туалете на различные случаи с розжигом печек.

Меня покритиковали за неловкость и продолжили беседу. Она прервалась, когда остановке все кинулись к окну посмотреть, как из тамбура на перрон сгружают носилки с больным. Вновь разговор перешел на предположения, что случилось с пассажиром.

Закончил эту тему дядька сказавший:

– Что тут голову ломать, все уже знают, что он бывший зэка, наверно, в чем-то провинился, вот его приятели и изуродовали. В последнем купе все спали, никто в тамбур не смотрел. Так, что ничего странного, что никто ничего не видел. Ого! – воскликнул он, посмотрев на меня, – ты уже бутерброд умяла, ну-ка бери еще, вот твой чай стоит, мы на тебя заказали, попей, а то потом захочешь, а его и не будет.

– А вода дырочку найдет! – добавил он добродушно.

– Спасибо, – поблагодарила я, – я ночью уже приеду. Так, что в следующий раз чай буду пить дома.

– Ну, такого то не будет, – продолжил дядька, – в поезде чай особо вкусный.

Начался новый разговор про чаи, а я воспользовавшись, что про меня забыли, с трудом забралась на верхнюю полку и начала переживать все случившее со мной с самого начала.

Было очень страшно и непонятно. Что происходит? Откуда у меня берется такая сила, и почему я двигаюсь так быстро. Еще несколько дней назад, до странной встречи на пляже, у меня все было в порядке. Постой! Странная встреча? Саша, и укол в шею в кинозале. Может, у меня все началось от этого укола?

– Да, ну, не может быть. Здесь что-то другое, – успокаивала я себя, – Наверно у меня просто болезнь, про которую еще никто не знает.

Так в сомнениях и волнениях я незаметно погрузилась в сон.

Этот сон нарушила проводница, дотронувшаяся до моего плеча и шепнувшая:

– Девочка, вставай, твоя станция через полчаса.

Я соскочила вниз, осторожно оделась, и только потом разбудила бабулю, чтобы достать свои вещи.

В вагоне кроме меня никто не собирался выходить. Поэтому я без проблем прошла к выходу.

Проводница, стоявшая в тамбуре с фонарем озабоченно спросила:

– Тебя хоть встречают?

– Конечно, – сказала я. Мы стояли с ней вдвоем около дверей и под стук колес разглядывали пробегавший мимо нас еловый лес, темневший в призрачном свете белой ночи. Поезд замедлил ход, лес стал редеть, и я увидела приближающее станционное здание. На перроне тускло освещенном несколькими фонарями, кроме фигурки дежурного, никого не было видно.

– Ну, и кто тебя встречает? – скептически спросила проводница, и с грохотом подняла подножку.

– Бабушка обещала, значит, встретят, – сказала я и, попрощавшись, спустилась на перрон.

Выходя, я накинула шерстяную кофту, но на улице было удивительно тепло, поэтому сняв кофту и спрятав ее в рюкзак, двинулась по знакомой тропинке в сторону деревни.

– Не успела я сделать и несколько шагов, как послышался старческий голос, кричавший:

– Ленка! Ты куда собралась? Да стой же тебе говорю. Вот же етишкина жизнь, все самостоятельные стали!

Обернувшись, я увидела, как ко мне, прихрамывая, идет бабушкин сосед дед Евсей.

Он, как всегда был в своих галифе, заправленных в хромовые сапоги, рубахе косоворотке и картузе с ломаным козырьком. В руках у него торчал кнут, без которого он никогда не появлялся.

– Ой, здравствуй дедушка! – обрадовалась я. Перспектива идти одной три километра по лесной дороге меня совсем не радовала.

– Здравствуй, красна девица, – улыбаясь, сказал дед, потом обнял меня за плечи и звучно чмокнул в лоб.

Ох, и намучился я тебя, дожидаясь! – сразу начал он жаловаться, – бабка твоя покою ведь не дала, над душой стояла, – езжай мол, да езжай, а вдруг поезд раньше придет. Пришлось, Шаньку запрячь и ехать, а то ведь старуха чуть дырку в голове не высверлила.

Не переставая говорить, Евсей увлек меня к телеге, в которую была запряжена старая кобыла Шанька. Она стояла, спокойно помахивая хвостом, и хрупала что-то из стоявшего перед ней мешка. Когда я подошла ближе, та вдруг испуганно заржала и дернулась, увлекая за собой телегу.

– Но-но! Не балуй! – закричал дед и схватился за вожжи.

Лошадь остановилась, но продолжала косить на меня испуганным глазом.

– Что это с ней такое, – недоумевал дед, – может, ты с поезда запах какой принесла?

– Не знаю, деда. – ответила я, скинула свою поклажу на телегу а затем уселась сбоку, так, чтобы можно было разговаривать с Евсеем.

Дед чуть шевельнул вожжами, и Шанька послушно двинулась вперед.

Пока мы собирались, на востоке уже появился багрово-красный кусочек солнца. И сейчас мы ехали по узкой ухабистой дороге, с обеих сторон которой поднимался густой туман, из которого периодически выглядывали корявые ветви деревьев.

Было такое ощущение, что на всей земле никого нет кроме нас, и мы медленно плывем через туман в необычайную сказочную страну.

Единственное, что мешало полностью ощутить это состояние, была дедова болтовня. Он уже успел просветить меня, что бабка Аглая, слегка приболела, поэтому сама не поехала меня встречать. Но пироги испечены, поэтому, по приезду домой нас ожидает роскошная трапеза, а деда ждет еще шкалик Московской.

Понемногу лес стал редеть, а вместе с ним уходил туман. Начались поля колхоза «Путь Ильича», который тридцать лет был старинной деревушкой Серебряное.

Это название, со слов местных жителей было дано чуть не тысячу лет назад, когда на перешейке между двумя озерами остановилась рать какого-то князя и он под утро, выйдя из шатра поглядев на раскинувшееся озеро, сказал:

– Ищь, прямо, как серебром налито блестит.

С тех давних пор с легкой руки князя озеро стало Серебряным, а с ним и деревня.

Легкий ветерок сдул туман и сейчас мы ехали по все больше сужающей полосе земли между двумя озерами, Грязным и Серебряным, по которой в два ряда домов протянулась деревня.

Сама деревня еще во всю спала. На наше появление отозвались лишь несколько собак, да и то, лаяли они без всякого энтузиазма.

Прабабушкин дом стоял в дальнем конце деревни, немного на отшибе, поэтому мы проехали до дома деда Евсея, больше напоминавшего развалину, где он распряг лошадь и, сняв с нее хомут и сбрую, завел в бревенчатый сарай без крыши.

– С утра в конюшню отведу, – объяснил он мне и, схватив с телеги рюкзак, пошел вместе со мной к бабушке.

В ее большом высоком доме горел тусклый огонек в одном окне.

Когда мы подошли к калитке, залаял Шарик, Но его лай почти сразу перешел в радостное повизгивание. Видимо бабушка нас ждала, потому в этот момент скрипнули петли, и открылась входная дверь. На пороге стояла моя прабабушка, высокая сухопарая старуха, сколько я помнила, она всегда была такой и совсем не менялась.

– Ну, старая, получай свою правнучку в полном здравии! – громко сказал Евсей, – и вообще, что-то так жрать хочется, что переночевать негде.

– Все неймется тебе пьяница, добрые люди спят ночью, а не водку хлещут, – проворчала бабушка и обняла меня.

– Здравствуй внучка! Наконец тебя дождалась, – сказала она и тут же оттолкнула и начала пристально разглядывать.

– А это еще, что за дела? – вслух удивилась она, – ну-ка быстро, идем в дом.

– Эй, а меня ты, что не приглашаешь? – встревожился дед.

– Да идем уж, старый ты пень, – сказала бабушка и прошла в коридор.

Там на старом комоде стояла горящая керосиновая лампа. В ее свете мы прошли на кухню. Я, по привычке, войдя туда, щелкнула выключателем на стене, но лампочка не загорелась.

– Ишь, ты, – съязвил дед, – городские думают, что в деревне лепестричество все время есть. Не милая, дизель у нас ночами не работает. Мишке-дизелисту тоже спать надобно. Включат только в пять часов, когда доярки на дойку пойдут, Ныне у нас два доильных аппарата привезли, так они эту, как ее? Апробацию проходят.

Бабушка, тем временем, зажгла еще одну лампу, и в комнате стало светлей. Она отодвинула крышку русской печи и вытащила оттуда противень с пирогами. После чего откуда-то достала четвертинку водки.

Дед оживленно потер руки, глянул на ходики.

– О, как раз половина третьего утра, пора петухам первый раз кричать, – сказал он и набулькал себе полный стограммовый стаканчик.

– Эх, хорошо проклятая пошла, – крякнул он, после того, как одним махом проглотил его содержимое. Потом схватил пирог и начал есть, соря крошками.

Бабушка поморщилась, но ничего не сказала и налила мне кружку чая из стоявшего на столе самовара.

– Бери пирожок вот этот со щавелем, тебе же они нравятся, – посоветовала она и придвинула ко мне противень.

Сама она ничего не ела, сидела напротив, подперев подбородок руками, и озабоченно разглядывала меня.

Дед допил водку и порывался что-то спеть, но стоило бабушке сдвинуть брови, как он вскочил и, схватив картуз, вышел в коридор.

– Ты, эта, меня толкни часиков в шесть, – сказал он бабушке из дверей, – пойду коров по деревне собирать, а пока на сеновале твоем покемарю.

– Иди-иди, – ответила бабушка, – разбужу, куда денусь.

Потом она повернулась ко мне и нахмурила брови.

– Так, – сказала она, – сейчас давай разбираться с тобой. Оборотня след чую.

– Рассказывай, что произошло.

Сейчас бабушка совсем не казалась доброй и старой. Она пристально смотрела на меня и ее губы шептали наговор.

На море на Окиане, на острове на Буяне, на полой поляне, светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый; а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит. Месяц, месяц – золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гады, чтобы они серого волка не брали и теплой бы с него шкуры не драли. Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской.

Я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Огоньки в керосинках замигали, и черные тени побежали по стенам.

– Какие оборотни, бабушка ты сошла с ума! – хотела я закричать, но вместо этого из моего горла вырвалось хриплое рычание. Пирожок, который я держала в руках, оказался проткнут выросшими острыми ногтями.

Бабушка выставила вперед руку, в которой был зажат пучок травы.

– Вот тебе оборотень полынь! Сгинь оборотень сгинь! – крикнула она.

Неожиданно появилась жуткая слабость, и я чуть не упала с лавки.

Бабушка с кряхтением встала и, взяв меня подмышки, потащила к кровати. Уложив на перину и поправив подушку, она уселась рядом и сказала:

– Давай признавайся, как все случилось, кто инициацию провел?

Мне, однако, было не до разговоров. Я с ужасом разглядывала свои руки, покрытые густым белым волосом и острые трехсантиметровые когти, торчавшие из скрюченных пальцев. И тут волосы начали быстро втягиваться в кожу, а когти уменьшаться в размерах.

Голова закружилась, мир покачнулся вокруг меня и исчез. Когда пришла в себя, на улице совсем рассвело. В открытое окно доносились человеческие голоса, урчание тракторов и овечье блеяние.

В комнате стоял интенсивный запах мяты с валерианой. Я повернула голову и обнаружила, что прабабушка Аглая сидит у стола, опустив голову на руки, и храпит.

– Бабушка, – тихо спросила я, – ты спишь?

– А, что, – встрепенулась та, – ну, что проснулась девка, ох, и напугала ты меня этой ночью.

– Бабушка, так это мне не приснилось? – робко поинтересовалась я.

– Не приснилось, – сказала, как припечатала бабушка, – я в тебя зелья сонного столько влила, думала, что до вечера без задних ног дрыхнуть будешь, а ты даже четырех часов не спала.

Помнишь, о чем я тебя ночью спрашивала? – впилась она своим взглядом прямо в мои глаза.

– Помню, – призналась я, и сразу продолжила, – бабушка, но ведь оборотней не бывает, это все сказки и пережитки прошлого. Ты наверно на мне гипноз использовала. Мне это все просто приснилось?

– Ох, Лена, никакого гипоза я не делала. И не приснилось тебе ничего. Кровь в тебе проснулась предков наших. Очень хочется узнать, какой храбрец нашелся, что ее в тебе пробудить смог, – задумчиво сказала бабушка, – давай, рассказывай, может, заметила, когда с тобой чудные дела стали твориться?

Я, удивляясь собственному спокойствию, начала рассказывать, о последних днях перед поездкой. Бабушка внимательно слушала, и не перебивала меня до тех пор, пока я не рассказала о своем новом знакомом и, как он укусил меня в кинотеатре.

– Ааа, вот в чем дело! – закричала она, – ну, охальник, ну паразит, я так тебе это не спущу, ты у меня кровью харкать будешь! На правнучку мою планы состроил!

Она вышла в коридор и вскоре вернулась с десятком фигурных, стеклянных флакончиков.

– Нюхай! – приказала она, сняв с первого притертую пробку.

Я послушно нюхнула и вопросительно глянула на бабушку.

– Ну, что повесой твоим не несет? – спросила она.

Я отрицательно мотнула головой, и бабушка открыла следующий флакон.

Через несколько минут все флаконы были мной обнюханы, а нужного запаха так и не нашлось.

Бабушка, красная от злости, ругалась во весь голос, а я лежала и не знала, что делать. В голове была жуткая каша из мыслей.

– Как же так, я комсомолка, не верю ни в каких чертей и русалок, сама уже провожу политинформации, и вдруг оказалось, что я – оборотень. Нет, этого не может быть! Мы просто с бабушкой сошли с ума! – пришла моя голова к окончательному выводу.

– Бабушка, а я в кого могу оборачиваться? – неожиданно для себя самой вылетел из моего рта вопрос.

– Хм, а ты как думаешь? – вопросом ответила та.

Я немного помедлила с ответом, и затем уверенно сказала:

– В рысь.

Мы сидели с бабушкой, в десятый раз пили чай, и она, как в прошлом году, рассказывала о своей жизни. Но, сейчас с такими подробностями, о которых я раньше и не подозревала. За окном светило солнышко, пели птицы, а меня не покидало чувство нереальности происходящего. Казалось, что сейчас прабабушка Аглая рассмеется, и скажет:

– Лена, да я пошутила, ничего такого нет, тебе просто все приснилось.

Но бабушка как раз начала говорить о том, что последним, кто мог перекидываться зверем, был ее дед, умерший задолго до революции, а было ему почти сто пятьдесят лет.

А потом никому это способность не давалась, разве, что почти все женщины имели талант к лечению.

– Бабка твоя Анна, была лекарка знатная, – сказала прабабушка, вытирая слезу, – в войну в Белоруссии германцы ее убили, узнали, что партизан лечила. А матка твоя, Варька – бесталанная совсем. Даром, что мужика хорошего захомутала, – перешла она на моего папу.

– Вот золото мужик, – похвалила она, – все в руках горит. Хоть и нехристь. Видала, какой он мне забор сделал?

Я кивнула, и прабабушка продолжила свой монолог.

– Когда тебя Варька родила и мне на смотрины представила, сразу ясно стало, что есть дар в тебе. Вот только кем ты можешь прикидываться, тогда не поняла. Думала, есть еще время, разберусь. А вишь, как вышло, какой-то холуй меня опередил. Увидел тебя и сразу дар раскрыл, дела ему нет, что дикий оборотень по городу будет шляться.

– Ох, Ленка! Есть Господь на белом свете, что родители тебя ко мне отправили. Натворила бы делов, вовек не разгребли. А может, ты уже людей жизни лишить успела? Признавайся! – прабабушка поводила корявым пальцем у меня перед носом.

Пришлось рассказать ей о случае в поезде.

Но за него бабушка ругать не стала, наоборот, пожалела, что я так мало сделала.

– Правильно, надо таким извергам рода человеческого укорот давать. Нужно было ему муди вообще с корнем выдрать и в очко выбросить, – рассержено сказала она.

– В какое очко? – удивилась я.

– Ну, в дырку в нужнике, – неохотно пояснила бабушка.

– Бабушка, – укоризненно сказала я, – что ты говоришь, меня бы кровью с ног до головы забрызгало.

– Ого! – с усмешкой воскликнула бабуля, – чую родную кровь, не стала возмущаться зачем, почему, а сразу по делу, как без крови обойтись. А этому я тебя научу, ничего сложного, – добавила она, выглянув в окошко.

– Хоть и никого вокруг не чувствую, – но береженого бог бережет, – сообщила она, закрыв раму.

Я тоже никого вокруг не ощутила о чем и сообщила бабушке Аглае. А потом спросила:

– Бабушка, ты папу нехристем обозвала, а сама в церковь не ходишь, и поп тебя боится, я еще в прошлом году видела, как он мимо нашего дома шел и плевался.

Та перекрестила лоб, глядя на икону в красном углу, и строго сказала:

– Господь в своей милости всех нас любит и жалеет. Мне для того, чтобы с богом говорить, попы без надобности. Я сама ему в грехах каждый день каюсь. Может он, в своей милости неизреченной позволит хоть умереть спокойно.

Она на миг остановилась, и мне снова удалось влезть со своими вопросами.

– Бабуля, а как ты думаешь, мальчик, что меня укусил, откуда взялся, и почему не пришел, как обещал? Он же сам предложил встретиться на следующий день.

– Сама в непонятках, – пожала плечами бабушка, – ну, для чего он тебе свиданку назначил, в этом все ясно – посмотреть хотел, как у тебя превращение идет. Эта, как ее мета… мита… митромоф… ага! Вспомнила, метаморфоза!

Бабушка гордо посмотрела на меня. Я тоже была впечатлена, такого мудреного слова мне еще слышать не доводилось.

Бабуль, – а ты где слышала такое выражение? – тут же поинтересовалась я.

Та, наморщила лоб, и явно что-то припоминая начала рассказывать.

– Ленка, давно энто было. Еще при Николашке придурошном. Я тогда молодая, здоровая была, а годков мне было всего сорок. Как-то взял меня в прислуги врач наш уездный, Ребровский Иван Палыч.

Знал он, что ходют ко мне людишки болезные, вот и решил выведать, почему у него они все на кладбище переселяются, а у меня живехоньки. Я сдуру не поняла, чегой-то он мне должность предложил, и сразу согласилась, Федя то мой ненаглядный на японской войне сгинул, а я с дитями горе мыкала. Ко мне, кто тогда ходил лечиться – голь перекатная, они сами без копейки сидели. Так и со мной расплачивались, то картохи полмешка, то мучицы принесут. А тут Иван Палыч два рубля с полтиной обещал за месяц платить. Большие деньги по тем временам.

– Так бабушка, ты, когда про метромарфозу скажешь? – перебила я ее рассказ.

– Молчи! Не перебивай! – рявкнула бабуля и продолжила:

– Я тогда еще грамоту не разумела, так, по складам слово могла прочитать. А у доктора книг было море, наверно штук тридцать. Мне их было велено раз в месяц от пыли протирать. Вот я их протирала, да разглядывала. И тут меня как стукнуло, в одной книжке картинку увидела, как человек в волка оборачивается. Я Степана Панкратьича, деда своего сразу вспомнила. Бывало, посадит меня на коленки, гладит по волосам и приговаривает:

– И чего тебе Глашка таланту мово не досталось, совсем фамилиё наше захирело, последний я, видать, оборотчик остался.

Я то наслушалась таких речей и его как то раз попросила:

– Деда обернись в волчка. Поглядеть хочу.

Тот сначала взъерепенился, разозлился, а потом взял меня на вечер к себе на хутор и там в волка обернулся. Поверишь ли, нет, уссалась я со страху, все ноги обмочила. Волк выше ростом меня был, седой, как клыки оскалил, так я и пустила струю.

Дед, когда в человека вновь оборотился, ругался сильно. Вишь, пришлось ему байну топить, да меня намывать. Не мог совсем он запах мочи выносить.

Тут бабушка все же вернулась к основной линии рассказа.

– Так, к чему я это все говорила, когда увидела в книжке оборот в волка, обмерла вся, а тут Иван Палыч зашел, увидал, какую я картинку смотрю. Покачал головой и объяснил:

– Это метаморфоза, то есть превращение по латынски. Вервольф превращается в волка.

Вот сколько лет прошло, много чего забыла, а почему-то эти слова в памяти остались, – улыбнулась прабабушка, показывая полный ряд чуть желтоватых острых зубов.

Понятно, – вздохнула я, – а мне то, как теперь быть, вдруг начну опять превращаться прямо на людях?

– Ленка, тебе бог такие силы дал, – вдруг зашептала прабабушка, – здоровье, долголетие. А самое главное – если постараешься лекаркой станешь такой, что никаким докторам рядом с тобой не ровняться. Вот смотри, мой дед сто пятьдесят лет прожил. Мне старухе уже сто двадцать будет. В деревне никто об этом не знает. Кто знал – давно в сырой земле лежит. Даже матка твоя думает, что мне девяносто лет всего.

А тебе лафа полная! Чего теперь не жить! Это мне дед Степан Панкратьич рассказывал, как один из семьи остался. Еще при царице Елизавете Петровне староверы в тайге их сожгли. Вызнали, где волколаки обитают. Повезло ему, что рыбалить ушел в Заповедье. А сейчас дивья жить! Все нас за сказку считают. И ты бы в жисть не поверила, если бы сама не убедилась.

А касаемо вопроса твоего, то сегодня к ночи в лес пойдем. Есть там место одно, заговоренное, сто лет его блюду. Там тебя учить начну. Чтобы превращаться по своей воле могла, а не как придется.

– Бабуля, – снова прервала я прабабушку, – где-то слышала или читала, что оборотни в полнолуние зверем становятся и ничего соображают, пока вновь не станут человеком.

– Ерунда, – махнула бабушка рукой, – вранье все это. Слышали звон, а не знают где он.

Наш разговор прервало недовольное гавканье Шарика.

– Ну, кому я понадобилась? – проворчала бабушка и выглянула в окно.

– Настасья идет, Федорова, – сообщила она, встав из-за стола, – надо встретить, Шарик ее не любит, будет с цепи рваться.

Она ушла на улицу, откуда раздалось громкий лай собаки и женские вопли.

Спустя пару минут, в дом зашла толстая женщина в ситцевом халате и кирзовых сапогах.

Увидев меня, она радостно воскликнула:

– Ой, Никаноровна, у тебя гостья городская объявилась. Здравствуй, Леночка, что решила бабушку на каникулах навестить?

Я встала и вежливо поздоровалась.

– Смотри, воспитанная какая, – восхитилась та, – мои то обормоты, не то, что не встанут, головы не поднимут.

– Пороть их тебе надобно, Настасья, – посоветовала прабабушка, – сразу шелковыми будут.

– Ох, твои слова да богу в уши, – отмахнулась женщина, – да все без толку, луплю, как сидоровых коз, а ничего не помогает. Аглая Никаноровна, послушай, пришла с просьбишкой малой, не обессудь, помоги если сможешь.

Сказав это, Настасья выразительно показала глазами в мою сторону.

– Лена, сходи-ка, прогуляйся, – сказала бабуля, – можешь на озеро сходить, только не перекупайся до трясухи, как в прошлом году.

Я быстро надела купальник, накинула легкое платье и босиком отправилась в сторону озера. Как всегда первые шаги по песчаной тропинке были немного болезненными, поэтому я ступала с осторожностью, однако у самой калитки попала ногами в крапиву и, зашипев от прикосновения обжигающих листьев, зашагала дальше. Зато, когда вышла на берег озера, пятки уже не чувствовали мелких неровностей и камешков.

На берегу, заросшем травой, лежа на длинном самодельном половике, загорали две девчонки моего возраста, а трое парней пытались столкнуть в воду тяжелую лодку.

Увидев меня, они бросили свое дело и начали кидать любопытствующие взгляды в мою сторону. Девочки тоже повернулись и, я их сразу узнала. Это были Машка Голованова и Ирка Фадеева, я с ними была знакома еще со второго класса, когда родители впервые оставили меня на лето у прабабушки.

Они тоже узнали меня, быстро поднялись и начали засыпать кучей вопросов, типа, когда приехала, сколько здесь пробуду и прочее.

Пока мы говорили, подошли парни, загоревшие уже до черноты, двое из них тоже были мне хорошо знакомы. Это были старший Машкин брат – Федька и его друг Егор Леванов. А вот третий, высокий черноволосый парень, голый по пояс, и в трениках, закатанных по колено, был явно старше их.

– Женя Славин, – представился он, протянув мне руку. Я немного сконфузившись протянула свою. В нашей школе мальчишки с девочками за руку не здоровались, поэтому мне было неловко.

– Лена Гайзер, – сказала я в ответ.

– Ух, ты! – воскликнул он, – почти, что гейзер, одну букву только поменять. Знаешь, что это такое?

Я ехидно улыбнулась.

– Думаешь, ты один книжки читаешь? Конечно, знаю. Это такие фонтаны природные, они метров на сто могут подниматься.

Разговаривали мы недолго, парни собирались ловить рыбу и пригласили нас с собой.

Через десять минут нашими общими усилиями лодка была спихнута в воду, мы все залезли в нее и поплыли на рыбалку.

Вначале Женька храбро сел за весла один, но после нескольких гребков, поняв, что переоценил свои силы, подвинулся и уступил второе весло Федьке. Вскоре деревня скрылась с глаз, а мы двигались вдоль берега сплошь заросшим лесом.

На мой вопрос, далеко ли нам плыть, ответил Егор.

– Да не, сейчас за тот мысок зайдем, там, напротив ерика из Грязного озера встанем.

Действительно вскоре мы завернули за мыс, и я увидела полосу темной воды идущую от берега. Она по мере удаления расплывалась и исчезала в прозрачной воде Серебряного озера.

– Смотрите, – тихо сказал Женька.

Мы все уставились за борт, и в глубине на границе прозрачной и темной воды увидели сверкающих желтоватой чешуей рыбин.

С плеском тяжелый камень упал в воду.

– Ты, что сделал, всю рыбу распугал! – закричал Федька на неуклюже кинувшего якорь Егора.

– Да будет тебе, – примирительно сказал Славин, – постоим немного, вся рыба назад придет.

Он быстро разобрал четыре ореховых удилища с привязанными к ним толстыми лесками. Поплавки были из винных пробок, заткнутые спичками, крючки чуть ли не с мой мизинец.

– Странно, что они хотят поймать? – думала я, вспоминая папины аккуратные бамбуковые удочки, – разве на это что-нибудь клюнет?

Женька достал из-под сиденья консервную банку и вытащил оттуда здорового червяка и для начала сунул его под нос Ирке. Та ожидаемо завизжала, и он с довольной улыбкой хотел проделать такой фокус со мной.

Я спокойно взяла ближнюю удочку и, поблагодарив, сняла у него из пальцев червяка и начала насаживать на крючок.

Парни разочарованно переглянулись, и занялись тем же самым. Машка с Иркой, остались без снастей, и оживленно комментировали мое хладнокровное поведение.

Минут десять мы сидели в ожидании поклевки, разговоры пока прекратились.

Я тоже сконцентрировалась на неподвижном поплавке.

– Интересно, рыба уже вертится около наживки? – промелькнула мысль. И тут каким-то шестым чувством я поняла, что могу увидеть их. И действительно, ясно увидела, как около тускло светящегося синевой скрюченного червяка стоит большая рыба также слегка светящаяся голубоватой дымкой.

Я чуть двинула кончик удочки и увидела, как рыба рванулась вперед и проглотила дернувшуюся наживку.

Конец удочки резко согнулся, и я ощутила рвущуюся вниз тяжесть. Невероятный азарт охватил меня. Я с воплем тащила рыбину на себя, ловко оттолкнув Женьку, который хотел отобрать у меня удочку.

– Подсачек! Подсачек, вашу мать! – заорал он. А между тем, я уже вытащила огромного леща на поверхность воды, и тот ходил кругами около лодки.

Наконец, увидев опущенный в воду подсачек, я завела туда рыбу, и Егор быстро вытащил его в лодку.

Пойманный лещ лежал на мокром дне лодке, а я боролась с желанием схватить его в руки, вонзить в живую плоть зубы, а главное, удрать с добычей подальше, чтобы никто не мог помешать мне в трапезе.

Может, я бы и начала перекидываться, но в этот момент рыба клюнула у Федьки, и я, сосредоточившись и отрешившись от окружающего, понемногу пришла в себя. Этого момента никто не заметил, потому, что все были увлечены вываживанием крупного язя.

Клев продолжался около часа, за это время у нас было поймано полтора десятка рыбин. В основном это были крупная плотва и подъязики. Но мой лещ, так и остался победителем в негласном соревновании.

Когда мы выгрузились со смехом и шутками из лодки, Женька вручил мне кукан с надетым на него лещом и сказал:

– Бабке своей отдашь, пусть пожарит, или завялит, если хочет.

Потом он уже тише добавил:

– Не знаю, как ты с ней живешь. Я вроде уже вырос, а все мимо вашего дома стараюсь лишнего не ходить.

– Ну, и зря, – улыбнулась я, – прабабушка очень добрая, и Шарик тоже. Он только лает грозно, а так, он не кусается.

Слушавшие наш разговор ребята, засмеялись.

– Как же очень добрая, – скептически сказал Егор, – совсем недавно Кузьма Петрович из нужника два дня не вылазил пока не догадался твоей бабке гуся с птичника послать. Тетка Прасковья сказала, что Никаноровна порчу малую на него навела. И Шарик твой не не лыком шит. Тебя то он, может, и не трогает, а других запросто.

Мне тоже стало смешно. Опять бабушка с председателем колхоза повздорила, а ведь мне еще ничего не рассказала.

– Егорка, – обратилась я к мальчишке, – ну, что глупости чужие повторяешь, ты ведь комсомолец, наверно, а веришь во всякую ерунду.

Спорить со мной никто не стал, но после этого мы быстро разошлись по домам. Я шла домой и чувствовала, как жжет плечи, половину дня бывшие на солнце.

– Ленка, да ты вся обгорела, – воскликнула бабуля, когда я увидела, меня, в купальнике, с платьем в одной руке и лещом в другой, зашедшей в дом.

– Давай ложись на кровать, – уже спокойней сказала она, осмотрев меня внимательней, – сейчас тебя полечим.

Я легла на кровать, уткнувшись носом в подушку, и почувствовала, как прохладные сухие бабушкины руки легли на мою пылающую спину.

Она запела знакомый с детства заговор, и я провалилась в сон.

Когда проснулась солнце светило уже из другого окна.

– Шесть вечера, – безошибочно определила я, и встала, скинув легкое покрывало. И только тут обнаружила, что стою голая. Рядом, на табурете лежал мой халатик, я схватила его, и быстро накинула на себя. Спину уже не щипало, самочувствие и настроение было прекрасным.

В комнате аппетитно пахло жареной рыбой, и мой организм сразу почувствовал, что не ел по нормальному целый день.

Сковородка с жареным лещом, нарезанным крупными кусками, стояла на плите.

Мне хотелось дождаться бабушку, видимо вышедшую куда-то, но терпеть голод сил не было, и я приступила к еде.

Когда в комнату зашла бабуля, на сковородке сиротливо лежал один кусок рыбы.

– Ой, бабушка, – расстроилась я от неожиданности, – прости, даже не заметила, как всю рыбу съела.

– Съела и хорошо, – согласилась та, – мне и одного кусочка хватит. Тем более, что в печи чугунок с картошкой в мундире стоит. Сейчас мы эту картошечку с селедкой навернем.

От бабушкиных слов, сказанных так смачно, вновь засосало в животе, и я с нетерпением глядела, как она ухватом достает из русской печки обещанный чугунок.

Когда, наконец, отвалилась от стола, живот явно пополнел, и напала жуткая сонливость. Мне даже не хотелось ругаться с бабулей за то, что та оставила меня раздетой в кровати.

– Не клюй носом, – строго сказала прабабушка, – сейчас в лес пойдем.

Я нехотя встала и начала думать, что надеть на вечернюю прогулку.