Текст книги "Любовь моя, разведка!"

Московское начальство выражало недовольство деятельностью венского подразделения советской разведки. Все, как обычно – работаете плохо, результаты неудовлетворительные, вербовок мало. Хотя на самом деле и результаты были отличные, и завербованных на советскую разведку агентов изрядное количество. Троицкому эти упреки надоели, и он организовал беспрецедентное действо.

В один прекрасный вечер он расположился в маленьком неприметном домике. Домишко стоял в глуши, в лесу, километрах в десяти от Вены. Своим подчиненным Троицкий отдал приказ: по наступлению темноты под любым предлогом, хотя бы и силой, вытаскивать из домов и квартир кандидатов на вербовку, и подвозить к нему – в лес. Строго по одному, чтобы они не пересекались друг с другом. Список был составлен, какая-то информация по этим людям уже имелась, затягивать с их разработкой не позволял временной фактор.

Когда ничего не понимающий испуганный человек, только что вытащенный из постели, входил в лесной домик, он видел перед собой сидящего за столом здоровенного мужика в советской военной форме. С лицом, не дававшим никакой надежды на спасение. По правую руку от него лежал вороненый пистолет ТТ, по левую стояли большая бутылка водки, граненый стакан и тарелка с нарезанным черным хлебом. Больше ничего и никого в домике не было. Троицкий в двух словах предлагал немцу сотрудничество с советской разведкой. Если человек соглашался, до для него тут же выбирался оперативный псевдоним, оговаривались условия связи, с новоиспеченного агента бралась расписка о добровольном сотрудничестве с советскими спецслужбами. Троицкий поздравлял его с правильным решением, наливал полный стакан водки и затем отправлял на машине обратно домой. Если же человек отказывался – что тоже случалось – Троицкий брал в руку пистолет, передергивал с громким звуком затвор и говорил: – Ну тогда ступай! Ты сам выбрал для себя такой конец!

Многие на этом моменте ломались. А если человек и после этого продолжал упорствовать, его выводили за дверь и отпускали. Убивать его никто не собирался, но несостоявшийся агент об этом не знал и уходил пешком в полной темноте, пробираясь по лесу и постоянно ожидая выстрела в спину. Жестко и жестоко. Но эффективно – состав советских секретных агентов за ту ночь существенно прирос. Время было такое – миндальничать некогда.

В 1953 году Троицкого переводят на руководящую работу в Москву. Все полагали, что он со своими заслугами и личными качествами быстро пойдет в гору, однако его карьера застопорилась. Чересчур своенравен и независим.

В первый раз фамилия Троицкого попала в «черный список» в конце лета 1953 года. Тогда, вскоре после смерти Сталина, по Лубянке прокатилась очередная волна арестов.

Среди прочих был арестован и генерал-лейтенант Судоплатов. Героя войны обвинили в организации заговора с целью «уничтожения членов советского правительства и реставрации капитализма».

Когда Троицкий узнал об этом, ни секунды не раздумывая, он начал прорываться в высокие кабинеты, чтобы заступиться за своего боевого командира.

Полковнику повезло – его вовремя остановили и не дали разгореться скандалу. К тому же, аресты и расстрелы руководителей советской госбезопасности в 1953 году прекратились так же неожиданно, как и начались.

Поступок Троицкого по-тихому замяли, и с должности не попросили. Просто повезло тогда Николаю Васильевичу, очень сильно повезло. Почему его простили – никто не мог понять. Чья рука в очень высоком кабинете вычеркнула фамилию Троицкого из «черного» списка – так и осталось загадкой. Но уже в другом кабинете и другой рукой напротив строки с его именем была поставлена жирная галочка – «внимание, своеволен и опасен».

В 1958 году Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Судоплатова к 15 годам лишения свободы «за активное пособничество изменнику Родины Берия в подготовке государственного переворота, производство опытов над людьми, похищения и многочисленные убийства».

Через шесть лет, в 1964 году, к управлению страной Советов пришли новые люди. В преддверии 20-летия Победы Троицкий в числе других чекистов-фронтовиков ходатайствовал перед Генеральным секретарем ЦК КПСС Брежневым о реабилитации осужденного Судоплатова. Говорят, Леонид Ильич пришел в ярость, получив эту просьбу. Павла Анатольевича не освободили, но и просителей не тронули. Троицкому – к тому времени он получил звание генерал-майора – опять повезло. В который раз.

О Судоплатове. Герой-разведчик отсидел в тюрьме все пятнадцать лет – «от звонка до звонка», без поблажек. 21 августа 1968 года, ослепший на один глаз и перенесший три инфаркта, Павел Анатольевич вышел на свободу. Только в 1992 году прославленный разведчик дождался реабилитации. Ему исполнилось 85 лет. Через четыре года он скончался, а еще через два года указом Президента Российской Федерации генерал-лейтенант Судоплатов (посмертно) был восстановлен в правах на все государственные награды.

Прервав конвейер арестов и расстрелов руководителей советского МВД в конце 1953 года, Хрущев продолжил свой курс на десталинизацию страны.

В 1956-м грянул двадцатый съезд КПСС. Осудив культ личности Сталина, новое партийное руководство нанесло свой второй удар по системе КГБ. Основания для этого, безусловно, были.

Да, служба ВЧК-НКВД-МВД многое сделала для обеспечения безопасности страны. Этого нельзя отрицать. Но и сотни тысяч невинно осужденных, замученных и расстрелянных советских людей – это тоже ее рук дело. Нужно было разбираться и с этим наследием. И отвечать за содеянное.

Вот только провели назревшую перестройку системы госбезопасности – неумно, второпях, без серьезных разбирательств. За масштабной структурной реорганизацией последовало массовое сокращение личного состава Комитета. Вскоре Ивана Александровича Серова, кадрового офицера с боевым опытом, на посту руководителя госбезопасности сменил профессиональный комсомолец Шелепин. КГБ захлестнула волна так называемого «партийного набора» – партийно-комсомольские функционеры низших рангов направлялись в органы на «укрепление». Перед «партнабором» ставилась задача: проводить линию партии и осуществлять контроль за деятельностью госбезопасности изнутри. Эти люди сразу занимали высокие должности в системе и начинали «руководить», не имея ни малейшего понятия о нюансах деятельности специальных служб.

Не миновала сия участь и разведку.

Троицкий новых веяний не принял, к «партнабору» относился резко отрицательно. Один такой боец, которого генерал вызвал для обсуждения деталей некой спецоперации, заявил генералу, что не генерал ему, а он генералу будет давать руководящие указания, поскольку его именно для этого родная коммунистическая партия Советского Союза в разведку и направила.

Больше двадцати отжиманий от пола в кабинете Троицкого управленец от КПСС сделать не смог и был выставлен вон твердой генеральской рукой. Скандал с трудом замяли с учетом заслуг генерала, но вопрос о целесообразности пребывания Троицкого на действительной военной службе уже всерьез рассматривался на Старой площади.

Вот такой человек ожидал Сергеева в своем кабинете.

– Заходите, – сказала секретарь Троицкого вошедшему в приемную генерала Сергееву. – Николай Васильевич Вас ждет.

Полковник открыл дверь в кабинет. Помещение впечатляло. За большим столом, свободным от бумаг, возвышался Троицкий. Столик слева от него был весь уставлен телефонными аппаратами. Их было штук пятнадцать – ОС, «кремлевка», «кремлевка-2», ВЧ, прямые аппараты без дисков – с надписями «начальник разведки», «председатель КГБ», «Секретариат ЦК КПСС» и так далее. Как начальство в этих телефонах не путается, для Сергеева всегда оставалось загадкой.

– Приветствую, Алексей Петрович, – сказал генерал, не вставая из-за стола. – Садись.

Сергеев опустился на предложенный стул.

– Сразу к делу, – Троицкий был серьезен. – Времени у меня в обрез, через десять минут выезжаю на Старую площадь. Так вот, в поле зрения наших болгарских коллег попал некий майор румынского Генерального штаба. Зовут его, – генерал сделал многозначительную паузу, – Ион Понару.

Сергеев понимающе кивнул головой. Больше никаких эмоций.

– Фамилия нам с тобой хорошо известна, – продолжал Николай Васильевич. – Да-да, сынок того самого Понару. Великого деятеля коммунистической партии Румынии. Заход получается интересный. Тут и Генштаб, и выход на папашу. Возможностей у болгар как следует изучить сыночка практически нет. Шопов позвонил напрямую Юрию Владимировичу (прим. автора – Андропов) и попросил нас подключиться к изучению объекта. Председатель поручил этот вопрос Владимиру Александровичу (прим. автора – Крючков, начальник ПГУ КГБ СССР), а тот, соответственно, мне. Займись, причем не откладывая. Сам понимаешь, тема на особом контроле.

С болгарской стороны по делу работает Христо Попов. Наш старый знакомый, помнишь его? Хитрован, конечно, но мужик опытный и грамотный. Суп вместе с ним варить можно, получится, что надо. Так что контактируй с Поповым. Выдели толкового опера, пусть занимается. Да – дело назвали «Дон Жуан». На бабе, наверное, попался понаровский сынишка, не иначе. Ну, это не наше дело: назвали, как посчитали нужным. Наше дело – помочь друзьям-коллегам.

– Николай Васильевич, – спросил Сергеев. – перспектива дела какая? Ну изучим мы его, потратим время, силы, средства, используем свои возможности, и что? Просто отдадим материалы болгарам за большое спасибо?

– Этот вопрос обсуждался на самом верху, – ответил Троицкий. – Болгары обещали делиться информацией от этого «Дон Жуана», если все срастется.

Сергеев посмотрел на начальника:

– Мы же знаем с тобой, Николай Васильевич, что дружбы в разведке не бывает. Бывает только сотрудничество, при котором каждый преследует в первую очередь собственные цели.

– Что ты хочешь сказать, Алексей? – генерал уже нетерпеливо смотрел на часы.

– Может, если объект действительно интересный и перспективный, – ответил полковник, – стоит его себе перетянуть. Дадим по нему искаженные данные, болгары его забракуют, и «Дон Жуан» наш. Как смотришь на это, Николай Васильевич?

– Думаешь, ты умнее всех, – засмеялся Троицкий. – Такая мысль пришла в голову не только тебе. Вопрос именно в таком ключе я обсуждал с Крючковым. Резолюция шефа следующая – пусть этим парнем занимаются болгары. На данном этапе. Все знают, кто у него папаша – это ближайшее окружение Чаушеску. Случись чего – скандалище может быть такой, что мало никому не покажется. Знаешь, как румыны нас «любят». А так – мы здесь не при чем, наших ушей не видно, это все болгары нахулиганили. Им простительно – у них с Румынией старые тёрки, еще до эпохи социализма. Соседская вражда, как в коммунальной квартире. Друг другу улыбаются, а сами втихаря песок в керосинки на общей кухне подсыпают.

– Но мысль перетянуть «Дон Жуана» не отбрасывается, – продолжал генерал. – Если будет действительно интересно, заберем его. Поэтому изучать со всей пролетарской ненавистью, как для себя. Все понял?

– Так точно, Николай Васильевич, вопросов нет!

– Ну давай, действуй! – Троицкий опять посмотрел на часы. – А то мне выезжать пора. Зачем вызывает инструктор (прим. Автора – инструктор ЦК КПСС, курирующий работу органов госбезопасности СССР), не знаю. Может руководящие и направляющие указания начнет давать – копай глубже, кидай дальше, отдыхай пока летит. А может сыночка чьего-нибудь пристроить хочет. Ладно, пока! Я поехал.

Сергеев встал. Генерал, не дожидаясь пока полковник выйдет из кабинета, нажал кнопку селектора:

– Машина готова?

– Да, Николай Васильевич, машина ждет Вас у подъезда, – ответила секретарь.

– Выхожу! Всем говорить, что буду часа через два, может раньше, – генерал поднялся из-за стола и надел пиджак.

06 августа 1979 года, 11—00 – 14—00

Румыния

Мария и Андрей

Андрей вел голубенькую «Дачию» как можно аккуратнее, чтобы не потревожить резкими маневрами сон своей спутницы. Машин на дороге встречалось не очень много, поэтому до поворота на город Слобозия они доехали быстро.

Румынский люд постепенно просыпался, и движение на автомагистрали национального значения «Констанца – Бухарест» с каждым часом становилось все интенсивнее. Приближалось время, когда на дневное дежурство начнут выезжать экипажи дорожной милиции. В связи с этим план, которому неукоснительно следовали оперативные сотрудники «Арбенин» и «Марта», предусматривал, что начиная с поворота на Слобозию и далее до Бухареста «Дачия» пойдет по неприметным второстепенным дорогам. Такой маршрут занимал значительно больше времени, но существенно снижал вероятность ненужных встреч с подвижными постами ГАИ Румынии. «Дачия» – машина неброская, плюс неукоснительное соблюдение правил дорожного движения – цепляться гаишникам не к чему, но все же – береженого Бог бережет.

Сидя за рулем, Панин постоянно контролировал ситуацию вокруг автомашины на предмет возможной слежки, погони или иных нештатных ситуаций. Пока все было спокойно.

Поворот направо, на Слобозию, разбудил его спутницу. Проснувшись, Мария не сразу поняла, где она. Взглянула на Андрея, затем в окно и сладко зевнув, сказала:

– Привет, Андрей! Как дела у нас?

– С добрым утром, Мария, – улыбнулся тот в ответ. – Все в порядке. Идем с опережением графика. Как ты поспала?

– Хорошо, но мало. У меня все тело затекло. Давай остановимся и разомнемся немного.

Остановились в удобном спокойном месте. Выйдя из машины, Мария сделала небольшую физзарядку, с очаровательной непосредственностью, ничуть не стесняясь присутствия Панина. Тот стоял в стороне и в который раз любовался девушкой.

После этой остановки Мария заметно повеселела. Глаза заблестели, бледность ушла, движения ее стали снова молодыми и упругими.

– Что-то я проголодалась, Андрей, – сказала Мария через несколько минут пути. – Давай перекусим где-нибудь?

Панин съехал с дороги к первому же встретившемуся на пути сельцу и остановил машину у местной забегаловки, подняв клубы желто-серой пыли.

Они зашли внутрь столовой. Обычная грязная деревенская едальня. В ней было нечисто: липкие столы из потрескавшегося голубого пластика, колченогие стулья с изодранным коричневым дерматином на сиденьях, давно не мытые мутные окна. Жужжали мухи, пахло несвежим. В столовой сидели люди – началось обеденное время. Как только Мария и Андрей вошли в дверь, все посетители разом замолчали, обернулись и стали их бесцеремонно разглядывать. Похоже, что появление городской парочки было целым событием для этой сельской точки общепита.

Мария придвинулась к Андрею и шепотом сказала: – Я не хочу здесь оставаться. Давай уйдем.

Они вышли на улицу. Было уже жарко, пахло сухой пылью и коровьим навозом. Чуть дальше на маленькой площади расположился рыночек. На грубых деревянных ящиках местные хозяйки торговали овощами, яблоками, сливами, мамалыгой, брынзой домашнего изготовления и прочей незамысловатой снедью.

– Давай купим у них еды и где-нибудь остановимся на обочине и покушаем, – предложила Мария. – Только как будем покупать-то? Наверняка они нас не поймут. Французский и прочие иностранные языки тут явно не в почете.

По счастью Андрей, готовясь к своей коротенькой командировке в Румынию, выучил несколько фраз по-румынски. Среди них была и спасительная «Кыт коста? – Сколько стоит?»

Не торгуясь, они купили у крестьянок домашнего хлеба, овощей, брынзы, бутылку самодельного легкого вина. За всеми их действиями безотрывно следили несколько пар глаз. Мертвая тишина на импровизированной площади висела до тех пор, пока они не сели в автомобиль. Андрей не спеша выехал на дорогу, где ударил по газам. Негостеприимное сельцо быстро осталось позади.

Андрей злился на себя. Ну надо же было так расслабиться и забыть, что он на задании! Совершенно он от этой болгарки сам не свой сделался.

Мария некоторое время молчала. Она чувствовала, что напарник раздражен, и полагала, что он сердится на нее. Ведь это по ее прихоти они остановились в деревеньке.

– Андрей, – положила она свою руку на руку Панина, – прости меня, глупую. Ну пожалуйста! Я с тобой совсем голову потеряла.

Панин взглянул на нее и засмеялся:

– Знаешь, что по-русски означает «потерять голову»? Так говорят, когда очень сильно влюбляются.

Мария покраснела и быстро убрала руку.

– Не волнуйся, – продолжал Андрей, глядя на дорогу. – Вряд ли эти местные побегут в Секуритате докладывать о каких-то странных людях у них в деревне. Да и ближайшее отделение наверняка верстах в пятидесяти от них. А мы сейчас исчезнем со всех радаров часика на полтора. Давай наобум съедем на первую же попавшуюся проселочную дорогу и поищем местечко, чтобы покушать.

– Давай! – согласилась Мария. Она обрадовалась, что Панин быстро простил ее за прокол. – Но только пусть у нас будет не пикник, а обед.

– А какая разница? – удивился Панин.

– Для меня сейчас большая, – ответила девушка. – Пикник – это развлечение, специальный выезд на природу. А мы с тобой на работе, поэтому – обед.

– Как хочешь, мне все равно, – Андрей пожал плечами.

Скоро они заметили грунтовую проселочную дорогу, уходившую куда-то в поле. Съехав на нее, «Дачия» послушно следовала всем причудливым изгибам мягкой от пыли ленты, вьющейся вдоль высокой желтой пшеницы.

Вдруг слева открылся изумительный вид. Дорога привела их на возвышенность. Внизу бежала речушка, скрытая от глаз кудрявым ивняком, от дороги к речке спускался покатый луг. Другую сторону занимало пшеничное поле. За ним начинались холмы. Первые признаки Карпатских гор.

Путешественники расположились недалеко от дороги, под раскидистым деревом. В тени листвы, которую шевелил легкий ветерок, было так приятно укрыться от зноя. Они перекусили, затем молча лежали на траве.

Воздух был насыщен терпким запахом августовского луга. Синий цикорий, желтая пижма, белый тысячелистник, целые охапки полевых ромашек, какие-то другие, незнакомые цветы. Стрекозы неподвижно висели в воздухе, отовсюду доносился непрерывный стрекот кузнечиков, которые сами уже, казалось, ошалели от своей громкой музыки.

Все изнемогало от жары, все остановилось – воздух, солнце, время…

Мария встала и пошла по лугу. Разноцветье позднего лета обняло ее по пояс. Девушка насобирала целую охапку ромашек. Андрей вновь наблюдал за ней, в который уже раз. Иногда его болгарская попутчица походила на взрослую серьезную женщину, а вот сейчас она была юной девушкой, милой, непосредственной и грациозной.

Мария видела, что он за ней наблюдает:

– Что ты все время смотришь на меня? – спросила она через некоторое время.

– Ничего, просто нравится на тебя смотреть.

Она опять наклонилась и продолжала рвать ромашки. Вернувшись в тень, девушка села возле Андрея и сплела венок из цветов. Надев себе на голову, она повернулась к молодому человеку:

– Красиво?

– Да, очень! – ответил он.

– Хочешь, и тебе тоже сплету?

Он кивнул головой: – Очень хочу!

Мария начала было плести новый венок, но затем вдруг отложила его в сторону:

– Нет, не надо!

– Почему? – спросил Андрей.

– Просто не надо и все…

Андрей молча глядел то на луг, то на желтый бархат пшеничного поля. От малейшего ветерка по пшенице проходили ленивые тяжелые волны, переливаясь всеми оттенками золота. Покрытая теплой бежевого цвета пылью проселочная дорога, как река, струилась вдаль. Куда-то звала. Куда?

Андрей любил смотреть на дороги. В студенческие времена, в моменты, когда ему было совсем тяжко и тоскливо, он говорил себе – все проходит, все временно. А для того, чтобы почувствовать и увидеть эту невозвратную текучесть времени, ходил на железнодорожный вокзал, где смотрел на уходящие поезда. Вокзал – это не только станция. Это еще и символ того, что все можно изменить. В любой момент. Сел в уходящий поезд – и нет тебя. Уехал куда-то, чтобы начать новую жизнь. Что там впереди? Неизвестно. Но обязательно что-то хорошее, как же иначе.

Девушка сидела рядом. Она выдернула травинку, зажала ее в зубах и замерла, глядя вдаль.

Панин снова загляделся на нее. Он хотел, чтобы эти минуты не кончались никогда. Оба молчали, глядя на красоту, раскинувшуюся перед ними.

Андрей вдруг остро ощутил желание забросить все эти свои оперативные мероприятия, слежки, прослушки, вербовки. Хотя бы ненадолго. И остаться в этой величественной природе наедине с прекрасной женщиной, которая сидела так близко. Взять ее за руку, оторваться вместе от земли и лететь, лететь, забывая обо всем в этом полете. Как на картинах Шагала.

На сердце у Андрея стало необыкновенно легко и свободно. Так он не чувствовал себя никогда прежде. Он вдруг резко приподнялся и быстро поцеловал Марию в щеку. Нежный шелк ее кожи, ее волнующий запах. Девушка замерла на мгновение, затем отстранилась и сказала, не глядя на него:

– Не надо, Андрей.

Секретные задания, прослушки и вербовки быстренько вернулись и заняли в голове Андрея свои законные места. Панин не обиделся – да, все верно, так и должно быть, ничего не поделаешь. Но пережитое мгновение принесло ему ощущение счастья. Это было необычно, никогда раньше он такого не испытывал. Волна нежности и теплоты затопила его сразу и целиком.

Мария нарушила молчание:

– Давай спустимся к реке. Так хочется умыться!

Они не спеша прошли через цветущий луг к речушке. Там лежала густая тень от густых серебристых шапок ив. От воды веяло прохладой, но подступиться к ней было невозможно – поток за лето обмелел и между берегом и водой было более метра чавкающей черной грязи. Болгарка попробовала пройти по бревну, но оступилась и чуть не упала.

– Вот черт! – сказала она. – А так хотелось освежиться в такой зной!

Они вернулись к машине. Андрей убрал оставшийся после еды мусор в пакет и положил его в багажник, чтобы выбросить по дороге. Следов оставлять нельзя.

Мария смотрела на него своими загадочными глазами. Что таилось за этим взглядом, понять было невозможно.

Вдруг она спросила:

– Андрей, а сейчас ты на работе?

– Конечно, – ответил он, -мы оба на работе, ты и я. Я же должен тебя доставить в Бухарест целой и невредимой. Мы с тобой уже говорили об этом. Утром, когда пили кофе. Почему ты снова спрашиваешь?

Она посмотрела на него и сказала очень серьезно:

– А мне хотелось бы, чтобы мы оба были сейчас в обычной жизни.

У него сжалось сердце. Он опустил глаза и долго не мог произнести ни слова.

Январь – май 1979 года

Бухарест, Румыния

Разведка

В наступившем 1979 году Ион Понару жил своей обычной жизнью – служба, дом, секс на стороне. И снова – служба, дом, секс на стороне. Все, как всегда. Но в это же время вокруг него закипела невидимая неискушенному глазу работа. Ее вели две секретные службы, две разведки – советская и болгарская. Они изучали Иона. Как ученый-натуралист, препарируя, например, лягушку, слой за слоем, мышцу за мышцей изучает, из чего эта лягушка состоит и как она устроена.

Поспешность – непозволительная роскошь для любой уважающей себя разведки. Из разрозненных кусочков, из штришков и полунамеков заботливо и кропотливо собирается целостная картина. Занятые этим делом люди часто не знакомы друг с другом, многие даже не догадываются, какова конечная цель выполняемых ими заданий. Только руководитель всей операции, который находится в Центре, знает это, и неторопливо плетет свою смертельную паутину.

Каждая крупица полученной информации об Ионе Понару тщательно обрабатывалась и укладывалась в мозаику. Каждый фрагмент этого паззла вставал на свое место.

Разведку интересовало об этом человеке все. Биография, вероисповедание, политические взгляды. Здоровье, наличие хронических заболеваний, особое внимание – состоянию нервной системы. Тип внешности, телосложение, пантомимика. Характер, привычки, распорядок дня, увлечения. Ближайшее окружение, друзья, семья, родственники, коллеги по службе. Сильные и слабые стороны, пристрастия, симпатии и антипатии. Материальное благосостояние, условия проживания. Отношение к деньгам, работе, женщинам, людям других национальностей и вероисповедания, алкоголю, азартным играм. Внешний вид, одежда, аксессуары, прическа, манера держать себя, персональные особенности управления автомобилем. Любимые цвета, музыка, литература, кино, спортивный клуб. Предпочитаемые сорта алкоголя, марка употребляемых сигарет, любимая еда.

И так далее, и так далее, и так далее.

Привлечение советских коллег к изучению «Дон Жуана» оказалось сильным ходом болгарской разведки. Русские подключили к работе большие силы и возможности. Заработала неплохо отлаженная машина их действующей румынской агентуры – среди военных, в милиции, в университете. К сбору информации были привлечены старые, уже законсервированные помощники, которые задействовались еще в операции по Понару-старшему. Особо упрашивать этих людей вернуться к секретному сотрудничеству не приходилось. Многие делали это с удовольствием, чтобы хоть как-то насолить ненавистному режиму Чаушеску.

В некоторых, особо сложных случаях, советская разведка разово подключала к операции своих нелегалов. Активно использовалось наружное наблюдение. Под видом туристов в Бухарест направлялись хорошо подготовленные бригады сотрудников, которые, выполнив поставленные задачи, возвращались обратно в СССР.

С применением оперативно-технических возможностей дело обстояло хуже. Безопасность Генерального штаба обеспечивалась на высоком профессиональном уровне, проникнуть на рабочее место «Дон Жуана» и к его рабочему телефону было сложно.

Так же пристально охранялось и место жительства объекта. Секуритате и милиция защищали прежде всего Понару-старшего, но и сын, и жена, и невестка высокопоставленного чиновника входили в периметр этой системы безопасности. Назвать оперативное проникновение на их виллу легкой прогулкой было бы ошибкой. Доступ к личной корреспонденции также был заказан.

Но для разведки нет слова «невозможно» – если ставится задача, она будет выполнена. Вопрос в том, стоит ли конечный результат затраченных на его достижение усилий и риска. Поэтому от проведения мероприятия «Иван» (негласное проникновение в жилище или в рабочее помещение с целью обыска, установки устройств слухового контроля) отказались. А вот с мероприятием «Стелла» (прослушивание телефона) разведчикам сопутствовала удача. Одному из советских агентов – молодому красавцу-мужчине – удалось познакомиться с сотрудницей телефонного узла, который обслуживал румынские правительственные виллы. Любовь между ними вспыхнула почти мгновенно, а чего только не сделаешь ради этого большого чувства. И вот однажды потерявшая от страсти голову девушка тайком впустила возлюбленного к себе на работу, чтобы побыть с ним наедине во время скучного ночного дежурства. Разведка использовала такую оказию на сто процентов. В эту ночь любви домашние телефоны семьи Понару были поставлены не прослушивание. В дальнейшей работе по «Дон Жуану» этот аспект сыграл очень важную роль.

06 августа 1979 года, 14—00 – 15—00

Румыния

Мария и Андрей

Голубая неброская «Дачия» снова тронулась в путь. Выехав с проселочной грунтовой дороги на асфальт, машина взяла курс на город Плоешти.

– Андрей, – вдруг попросила Мария, – расскажи, пожалуйста, о себе.

Андрей почему-то не удивился этой просьбе. Не оборачиваясь к Марии и глядя строго вперед, на дорогу, Панин ответил:

– Мария, ты же не хуже меня знаешь основу из основ поведения оперативного работника: никогда и никому ничего не рассказывать. Особенно правду.

– Не нужны мне твои секреты, – настаивала девушка. – Только о себе, о работе ничего. Мне очень хочется узнать про тебя, – она помолчала и после паузы добавила. – Впрочем, я понимаю. Не хочешь, не рассказывай.

И вопреки четкой установке, вбитой ему в голову еще в разведшколе, Андрею вдруг нестерпимо захотелось поделиться вот с этой болгаркой всем, из чего состояла и состоит его жизнь. В кои то веки, не таясь и не играя в шпиона. Пока перед ними разворачивается светло-серая лента дороги. И никого рядом нет, и никто не мешает.

– Рассказывать особенно нечего, – начал он. – Вырос в обычной советской рабочей семье. Родился я в городе Электросталь, где-то пятьдесят километров от Москвы. Но Москва находилась для нас тогда очень далеко, где-то за горизонтом. В пятидесятые годы добраться от дома до столицы – целое приключение. Городок наш Электросталь совершенно заводской. Ничего там нет, кроме заводов. Понятно из названия, что главный завод – металлургический, треть города на нем работает, если не половина. Вся жизнь вокруг «железяки» крутилась.

Вот и мои родители на нем работали. Отец сталеваром, мать – табельщицей. На войну отец не попал, был еще молод для призыва. Они с матерью так всю войну и простояли у станков в родной Электростали, боеприпасы делали.

– А сколько же им тогда лет было? – перебила Мария.

– Когда война началась – матери десять стукнуло, отцу – двенадцать.

– Но это же дети еще! Какой для них завод, какие боеприпасы?

– Да так вот. Все мужчины ушли воевать, некоторых не отпускали с завода, бронь от армии давали. Но они все равно уходили. А на заводах на их места вставали подростки. Мать рассказывала, что стояла всю смену у станка на деревянном ящике – не доставала до всех рычагов и переключателей из-за своего маленького роста. А рабочая смена – минимум десять часов. Все для фронта, все для победы! И дети это понимали.

Оба моих деда воевали, один погиб на фронте сразу, в 1941 году под Смоленском, другой дожил до победы. Вернулся домой в 1943 году покалеченным, без руки. Но сразу снова на завод, работать.

Отца я плохо помню. Года через три после моего рождения он уехал за длинным рублем куда-то на Крайний Север, да так и не вернулся. Говорили, что куда-то в республику Коми. Завел новую семью, нам не писал. Мать, когда поняла, что ждать его уже смысла нет, разорвала и сожгла все его фотографии, очень переживала. Но на развод не подала – тогда в СССР разводиться было большим позором.

Жили трудно. Война закончилась, мы победили, но война еще ощущалась в каждой семье, в каждом доме, даже я – маленький мальчик – отчетливо видел ее следы. Это была даже не память о войне – она полностью еще не исчезла, еще дышала где-то рядом. Воевали простые советские люди, а я жил среди них. Я ими и был.

Тогда слова «до войны», «в войну» были также обыкновенны, как сейчас говорят – «вчера» или «позавчера».

Андрей задумался. Воспоминания захватили его. Мария сидела рядом, глядя на бегущую впереди дорогу и молчала.

– Каждый мужчина воевал, почти каждый. Это сейчас говорят – ветераны, старики. А в моем детстве если человеку было тридцать лет – он уже прошел фронт. И это были самые обычные люди. Они ходили на завод, пили водку, скандалили с соседями, играли во дворе в домино. У нас один сосед был по бараку – Петька Сурков его звали. Ну отпетый просто пьяница, забулдыга такой, дебошир, всю зарплату пропивал, таскал еду с чужих столов в коммунальной нашей кухне. Женщины его гоняли, ругались, я тоже кричал на него, обзывал разными словами. А в шестьдесят пятом году 9 мая сделали официальным праздником, Днем Победы. И в этот день Петька вышел утром из своей клетушки, а на пиджаке два ордена Красной звезды блестят, медалей не сосчитать, прямо география Европы – от Сталинграда до Будапешта. Как же мне было стыдно тогда! До сих пор стыдно!