Текст книги "Скользящие тени"

Александр Сенкевич
Скользящие тени

Автор выражает огромную признательность Андрею Викторовичу Крючкову за поддержку в издании книги Оскару Рабину, любезно предоставившему свои рисунки для оформления

Зазеркалье Александра Сенкевича

Высшие формы поэзии, безусловно, отделяются от рефлекторной способности к стихописанию, с её попыткой всякий раз ставить «мировые рекорды», попыткой перепрыгнуть через себя в каждом последующем тексте. Всё высшее в мировой поэзии – это некий особый проект, подразумевающий купол идей и традиций над отдельными опусами. Тот, что Бродский условно называл «величием замысла». Тот, что Бунин идеально сформулировал, когда сказал: «Поэзия не в том, что мир поэзией зовёт, она в твоём наследстве, чем ты богаче им, тем больше ты поэт…».

Судить всякого автора следует по законам, которые он сам себе вменил в обязанность. Это следует учесть обязательно при рассуждении о поэзии Александра Сенкевича. Многие его стихотворения не только посвящены определенным лицам, но обращены к ним, что совсем не одно и то же. В глубине таких посланий просматриваются некие отношения, даже коллизии, борьба чувств, связывающие автора послания и его адресата. Коллизии эти дружеские, или любовные, или приятельские, но они вовсе не однозначны. Зачастую они горько-ироничны, порой даже кажутся надрывно-обнажёнными. Кроме того, стихотворения эти – исповедь самого поэта.

Чтение стихов Александра Сенкевича – увлекательное занятие. Главные качества его поэзии – это концентрация и совмещение. А как он этого добивается, остаётся его секретом.

В одном и том же стихотворении, а иногда в одной и той же строфе он соединяет и отрывки напряжённой внутренней жизни, и детали – очень динамичные – внешнего мира, и парадоксальные мысли. Иногда отрывочные суждения, а зачастую – и это всего удивительнее – метафизические прорывы, попытки догадаться о причинах сущего.

 
И устрашившись собственной души,
которая с небытием сравнима,
я был услышан, как хлопок в тиши,
и обнажился, как актёр без грима.
 

Вещность, чувственность, изощрённая зримость – вот главные истоки поэтики Александра Сенкевича. Как это, например, интересно сделано в стихотворении «Парижская встреча с Матиссом».

 
Расслабленные женщины Матисса
разбросаны, как розы на полу.
Обманщицы, метресски и актрисы,
коснёшься их – как сядешь на иглу.
 

Как здесь бьётся пульс, это очарование самой жизни!

Между стихами и реальностью никакого зазора, иногда кажется, что эти стихи – просто набросок, остановившееся мгновение, пойманное словами, как рыба сетью. Однако они скрепляются единством интонаций, неким всем им предшествующим и в них слышным размахом, единством лирического переживания. Это определяет и поэтику, чёткую, внятную и порой стремительную. Далёкие, например, восточные образы смыкаются в единое целое, не требующее буквальной расшифровки, но в своей естественной чистоте и простоте – вполне убедительное. Многие стихи обладают сильным и точным дыханием, да и весь поэтический строй у Александра Сенкевича, несмотря на сужающий границы жанр посвящений, обладает резким и, я бы сказал, выстраданным звуком. А звук – самая важная вещь в стихах.

Но когда умолкает голос поэта, то переживаешь уже другое ощущение: из строк и строф, образов, суждений, догадок собралось нечто целое, даже цельное – это автопортрет его души в зеркале стиха. Но он тут, на поверхности, ещё дышит, колеблется, живёт, ещё не ушёл в глубину за амальгаму.

Вот это и есть самое главное – не сама материя действительности, а её отражение, творческое отражение, но такое живое, что его можно, кажется, схватить рукой, – тёплое, цветное, как бы обрызганное соком существования.

Это и есть поэзия.

Евгений Рейн

НЕНАСТЬЕ

ПРОЗРЕНИЕ

 
Однажды я сошёл на полустанке.
Название запомнил —
Карамыш.
Осенний ветер теребил останки
покрытых дранкой, чуть покатых крыш.
И ветром тем,
к себе его приблизив,
в лес опустелый был я приведён.
Там, словно рыба в чешуе из листьев,
земля лежала, вспорота дождём.
 
 
И вздрогнул я.
Какая это низость,
что смертен я, что жизни нет иной,
а эта холодящая осклизлость —
наступит срок – сомкнётся надо мной!
И тишина.
И омертвенье тканей.
Распад меня. Но отчего же смерть
не только страх, а боль, воспоминанье
того, что было и что будет впредь?
 
 
Воспрянут травы.
В рост пойдут деревья.
Придёт пора густых холодных рос.
Потом зима… Ведётся так издревле.
Но я не верю в ложь метаморфоз!
О, до чего же праздная идея,
её принять я сердцем не готов,
что становлюсь я, в смерти холодея,
лазурной каплей в ливне из цветов.
 
 
А на земле размокшей и над нею
резвился ветер, сотрясая глушь.
Сужались, от испуга стекленея,
зрачки лесных залубенелых луж.
Казалось, ливень был над всей Сибирью,
и ощутил я смертный свой удел.
А воздух, отягчённый этой сырью,
клубился вниз и хлопьями густел.
 

1 9 9 5

МОЛИТВА

 
Не приведи, Господь,
чтоб уцелела плоть,
а светлая душа,
как тёмный снег, сошла.
 

1 9 7 3

КАЛИФАМ НА ЧАС

 
Самовлюблённейшие маги,
вам всем пора бы на покой.
Ведь жизнь мою, как лист бумаги,
не исписать чужой рукой.
И ваша злоба неуместна, —
куда ей совладать со мной!
Моя субстанция небесна,
вы ж превратитесь в прах земной.
 

ЭЛИКСИР

 
Стоят предметы неподвижно,
приземисты и тяжелы.
И тишину, как сок, я выжму
из прелой мякоти жары.
Дойдя до сокровенной сути,
где чудеса разрешены,
смогу я сохранить в сосуде
густые капли тишины.
Чтоб осенью и даже после,
когда ветра своё возьмут,
открыть среди разноголосья
покрытый плесенью сосуд.
И слабым быть, и виноватым,
и выпить всё, себя кляня.
И станут эти капли ядом,
а может быть, спасут меня.
 

НОЧНЫЕ ЦВЕТЫ

Инге Дроздовой

 
Багровые цветы,
как будто сгустки крови,
что выхаркнула ночь
на хрупкие кусты,
смотрели на тебя
с покорностью воловьей, —
растениям чужда
гордыня красоты.
 
 
Плоть лепестков была
нежна и беззащитна.
Жужжал натужно шмель,
роилась пчёлок рать…
Мир стрекотал вокруг.
И стало мне обидно,
что я не в силах им
бессмертье даровать.
 

Б е н а р е с, я н в а р ь 2 0 0 4

НАВАЖДЕНИЕ

 
Ночь тиха, и тесен дворик,
сух и жёсток кипарис.
Где стоит, неприбран, столик,
там возня и гонка крыс.
Ты и я в подушку вжались,
были целый день в раю,
а теперь вот оказались
рядом с бездной на краю.
 
 
Там внизу мелькают тени
и понять поди сумей —
чьё там слышно шелестенье:
то ли крыльев, то ли змей?
Там дымится еле-еле
гладь свинцово-мёртвых вод.
Может, есть такое зелье,
что всю нечисть изведёт?
На крутом небесном склоне
среди звёздной чехарды,
может, в логово драконье
потайные есть ходы?
 
 
Мы укрылись, как улитки,
затаились, как смогли.
Где-то скрипнула калитка,
что-то стукнуло вдали.
 

1 9 7 8

ССОРА

 
Душа, ослабевшая к ночи,
пугается, еле жива,
когда разрываются в клочья
тончайших словес кружева.
Попав в наводнение брани,
найти бы какой-нибудь кров.
Растащат меня, как пираньи,
зубастые полчища слов.
 
 
И вдруг из глубин, из-под спуда
послышится шорох небес.
А может, идёт он оттуда,
где с высью смыкается лес?
Рассвет, как помазанник Божий,
удержит размеренный шаг,
ступая по бездорожью,
где горки сползают в овраг.
Там сумрак осядет холодный,
и там же, внизу, как всегда,
забьётся родник первородный,
воспрянет живая вода.
За этой целебной водицей
слетятся с бледнеющих звёзд
мои несуразные птицы:
Гаруда[1]1
  В индуистской мифологии божественная птица.


[Закрыть], Анка[2]2
  В иранской мифологии птица, похожая на сирену.


[Закрыть], Алконост[3]3
  Сказочная птица с человеческим лицом, изображаемая на старинных русских лубочных картинках.


[Закрыть].
 

ЗА ГОРОДОМ

 
Я в городе отвык давно
от тишины и от деревьев.
А в этом утре, словно в чреве,
дремало светлое добро.
И я не знал наверняка,
во что оно вдруг перельётся —
в улыбку, в радость или в солнце
и кучевые облака.
А зло?
Про зло не говори.
Оно, оформившись во что-то,
хотело бы занять пустоты
в душе, в сознанье и в крови.
Но этим утром не найдя
ни места для себя, ни силы,
оно, явившись, испарилось,
как брызги редкого дождя.
 

1 9 6 7

ПТИЦЫ

 
1
А птицы всё кричат, и голосист их плач.
Вот-вот – и снимутся с насиженных гнездовий.
Наступит срок опустошенья крови,
коротких дней и долгих неудач.
 
 
Трава пожухнет, и листва падёт,
и станут ночи холоднее камня.
Тогда луна блеснёт за облаками,
как среди веток перезревший плод.
И обмелеют речи и слова,
лишившись вдруг высокого значенья,
а вместо них останется молва —
как суетности нашей облаченье.
 
 
2
Никак не отвяжусь от мысли,
что прежде сделанное – зря,
когда оранжевые листья
впитает чёрная земля.
Когда дожди так монотонны
и неизбывны, не новы,
и нет тепла, и нету дома,
и нет бездонной синевы.
 
 
И это будет долго длиться,
тоской и скукой изводя,
пока снежинки, словно птицы,
не выпорхнут из-под дождя.
И вмиг растают… Наготове
другие, рвущиеся вниз.
И станет вся земля гнездовьем
беззвучных и замёрзших птиц.
 
 
3
Свою память неправдой мараем,
ищем пламя в остывшей золе —
и рождаемся, и умираем,
словно птицы, на этой земле.
Не достались нам крылья в наследство,
но храним мы с рожденья зато
за ветвистыми рёбрами сердце —
нашей крови и духа гнездо.
А случись что – его залатаем,
но однажды, на чью-то беду,
из живого гнезда улетаем
в непонятную нам высоту.
 
 
4
И зависть к птицам у меня…
Их крики, вольны и гортанны,
в моей душе откроют раны
и вмиг избавят от вранья.
 
 
И зависть к птицам у меня…
 
 
Они растают, как дымы
над речками и над лесами, —
им не опасно кольцеванье,
что совершается людьми,
для них не ставшее бедой,
когда летят по белу свету,
неся с собой земную мету
и причащаясь высотой.
 

1 9 7 0

МЕЖСЕЗОНЬЕ

 
Как стало скучно в этом доме!..
Здесь по-другому всё, не так.
Зима уже на переломе,
и март приходит как антракт,
весну почувствовав заране,
готовя к выходу апрель.
Тепло, как слабое дыханье,
ещё идёт от батарей.
 
 
Вокруг – ни то ни сё. И вроде
характер мой сошёл на нет,
и растворяюсь я в природе,
как дождь, как облако, как снег,
чтоб появиться снова к лету,
оставив позади весну,
и стать открытым и конкретным,
как это дерево в лесу.
 

1 9 6 8

НЕСОВЕРШЕНСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

 
Поэзия без мыслей
мысли без поэзии
настоящее без прошлого
будущее без настоящего.
 
 
Постоянная нехватка чего-то
в мире божественного совершенства.
 

1 9 9 0

МУЗА

 
За окном потоками струится
птичий гомон и зелёный гул.
К тем любовь сторицей возвратится,
кто тебе на верность присягнул.
 
 
Козьей шерстью выстилая ложе,
опрокинешь в ангельскую тишь.
Голосом, застенчивым до дрожи,
душу изведёшь и истомишь.
 
 
Губы пересмякшие, сухие
облизнёшь горячим языком.
И сорвётся с привязи стихия,
та, с которой будто незнаком.
 
 
Заиграют радужные пятна —
это солнце вломится в альков.
Жизнь моя темна и непонятна,
как во мраке танец светляков.
 

1 9 9 8

СВОБОДА

 
Этот отпуск – как на волю
отпустили, в руки дав
небо, озеро и поле
и в придачу шум дубрав.
Дали ветхую сторожку,
в дождь – распутицу и грязь.
Ночью – лунную дорожку,
утром – солнечную вязь.
Я живу здесь, отдыхая.
Ночь читаю, сплю до двух.
И во сне душа глухая
обретает прежний слух.
 

1 9 6 9

ОСТРОВА

Сергею Чепику

 
Не тех, совсем не тех,
влюбляясь, выбираю,
не те, совсем не те им говорю слова.
Надеюсь я (а зря!), что обернутся раем
пустынные, как ночь, чужие острова,
 
 
которые вдали —
у гибельного края.
Их враз не обойти и взглядом не объять.
Чтоб ими овладеть, рискованно играю,
а проигравшись в прах, игру веду опять.
 
 
Вот так сейчас живу,
пока земля сырая
к себе не призовёт, зажав со всех сторон.
Я в мир иной уйду, осатанев от грая
назойливо-лихих, встревоженных ворон.
 
 
Тогда и острова,
как жизнь моя вторая,
тихонько поплывут, чуть задевая дно,
в распахнутую мглу, из памяти стирая,
к чему привязан я, что полюбил давно.
 
 
И в этот краткий миг
раздрызга и раздрая
между вчерашним днём и будущим моим
почувствую я вдруг, сознание теряя,
что я – уже не я, а божий пилигрим.
 

2 0 0 2

РЕМЕЙК СТИХОТВОРЕНИЯ ВЛАДИСЛАВА ХОДАСЕВИЧА «ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ»

Н. А. Дардыкиной

 
Разве тот, кто в полночные споры
всю мальчишечью вкладывал прыть,
это я, тот же самый, который
на трагические разговоры
научился молчать и шутить?
 

В. Ходасевич. Перед зеркалом

 
Взъерошенный птенец,
уткнувшийся в межножье,
вбирающий в себя неопалимый жар, —
о, неужели тот юнец настырный, Боже,
на самом деле я, а не ночной кошмар?
О, неужели он, родившийся в неволе, —
мой голос потайной, сквозная тень моя?
Но чем сейчас живу – случайности и боли,
ликующе-легко воспринимаю я.
 
 
Среди угодий чувств, надсадных и смиренных,
просторно мне расти некошеной травой.
Клокочет кровь моя и, задыхаясь в венах,
идёт с напрягом вверх дорогой круговой.
Но в перемене дней, в чередованье трапез
теряется моя божественная суть,
и переходит страсть в размеренный анапест,
и тропкою в лесу мой исчезает путь.
 
 
И я опять один, наедине с Единым…
Не гоношусь среди разнузданных растяп.
Но кто-то там ещё, как за железным тыном,
как в каменной горе – Кащея верный раб?
О, неужели он и я – одно и то же?
Такой же сумасброд, но кровожадно-злой.
К нему не подойдёшь, с ним надо осторожно,
дохнёт – и человек становится золой!
 
 
Найти бы дом, где я растил бы дочь и сына,
пылал бы где камин, царил бы где покой…
И дымно-терпкий дух горящей древесины
вбирал бы я в себя, лунатик и изгой.
 

1 9 9 6

СЛУЧАЙНОЕ ЗАСТОЛЬЕ

 
Когда приезжих праздная ватага
накроет, как накатная волна,
кощунственным покажется мне благо
вкушенья яств, испития вина.
И я бегу случайного застолья.
Бесчестен тот, кто выбран тамадой.
Его слова как мёд. В них ни крупицы соли.
И, как вино, разбавлены водой.
 
 
За тостом тост. Так повелел обычай.
Дымит мангал, и уголь раскалён,
и тамада, напрягшись шеей бычьей,
от посягательств сохранит канон.
Но для чего? Чтоб слово стало ложью?
И из живого превратилось в тлен?
А род людской, влачась по бездорожью,
был проклят вновь ещё на сто колен?
 

1 9 7 9

НОВАЯ ЖИЗНЬ

 
Отощали мои друзья – учёные люди
ведь в России цена знанию – копейка
Куда дороже аренда
помещений для банков и биржи
расположенных на месте
прежнего Общества «Знание»
преобразованного ныне в гуманитарный фонд
имени выдающегося учёного-просветителя
и организатора советской науки
академика Сергея Ивановича Вавилова.
 
 
15 октября 1992 года
в самом затейливом здании Москвы —
Доме дружбы
состоялся банкет в честь этого гуманитарного фонда —
настоящее половодье вин и закусок.
 
 
Сюда я попал случайно
не каждый день ем и пью на халяву
В результате этого роскошного банкета
у меня значительно расширились знания о жизни.
 

1 6 о к т я б р я 1 9 9 2

ВЕЛИМИРУ ХЛЕБНИКОВУ

Когда умирают люди – поют песни.

В. Хлебников

 
Умирают ветры – становится тише.
Умирают тучи – проходят дожди.
Умирают ночи – светлеет небо.
Умирают люди – тяжелеет земля.
 

1 9 6 8

ИСТИНА

Вадиму Кирсанову

 
Она возникнет из низов,
из-под пластов помойной дряни,
опять откликнется на зов
людей, которые заране
представить даже не могли,
какая в ней таится сила.
Она крутой замес смесила
из праха мёртвых и земли.
И вот, когда наступит срок
и Трубный Глас дойдёт до слуха,
она, дитя любви и духа,
всех нас, кто смирен и убог,
введёт в Божественный чертог,
в котором камень мягче пуха.
 

1 д е к а б р я 1 9 9 7

СОБРАТУ ПО ПЕРУ

 
Качает жизнь то вверх, то вниз
и накрывает мглой.
Моё сознанье – компромисс
меж небом и землёй.
 
 
Ты сочиняешь, я творю,
не окунаясь в ложь,
и не живу по букварю,
как ты давно живёшь.
 
 
Меня как больно ни когти,
я боль перемогу…
А в остальном я – как и ты,
и рухну на бегу.
 
 
Со стороны мы близнецы,
нас трудно различить.
Нам вместе связывать концы
и нить одну сучить.
 
 
С тобой войдём в один поток.
Я – первый, ты – за мной…
 
 
Небесный скрестится уток
с основою земной.
 

1 9 9 7

ПАМЯТИ ЦВЕТАЕВОЙ

Ляг – и лягу. И благо. О, всё на благо!

Как тела на войне —

В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,

Может – неба на дне!)

Марина Цветаева

 
На елманский язык перейду,
не хочу завершить Едикулем.
Не свалиться бы в мокрище кулем…
 
 
Отогреть, оразумить звезду —
бормочу, как в тифозном бреду.
 
 
Пёстрый бык в мураву уволок,
а была она пленной и тленной
и ступила на шаткий порог,
деревенский, обыкновенный,
неминучий, как песня и рок.
 
 
А над ней словно скопище блох…
 
 
Слышен гул суховатый и мерный —
это плещется звёздный поток
присмиревшей в мгновенье Вселенной
и, ласкаясь, касается ног.
 

1 9 7 5

КАРМА

Святославу Бэлзе

 
За разговором между чаем на эту тему и на ту
я в этих людях ощущаю затягивающую пустоту.
Вокруг шустрят шуты и нежить, толпятся жадно у клоак.
Они хотят себя утешить хоть чем-нибудь, хоть кое-как.
Они хотят отведать славы, отнять, что было у других.
И как их пакостны забавы, и как опасен сговор их,
злодейский, подлый и неправый… Людей не ставит ни во грош
вся обнаглевшая орава болотистых и ржавых рож!
 
 
Гогочет, бродит, куролесит, рычит поганый зоосад.
И почему к ним в стаю лезем, входя в неистовый азарт?
 
 
Какое нас гнетёт возмездье, за что нас наказал Господь?
Но тянемся быть с ними вместе, единую почуяв плоть.
 
 
Все наши прадеды и предки – ханжи, распутники, врали,
как хищники в железной клетке, навечно заперты в крови,
не чьей-нибудь, а нашей, нашей, которая течёт едва.
И с этой тягостной поклажей идти вперёд не год, не два,
а вечность, не теряя разум – какая силища нужна!
 
 
А жизнь пропащая нежна… Нас воскрешает раз за разом.
 

1 9 8 9

ИНВЕКТИВА

 
Не придавишь мышь копной,
не размоешься обмылком…
Зря стоите за спиной,
я вас чувствую затылком.
Что мне тычете в бока,
не отнимите и силой
ровный ветер, облака,
крест дубовый над могилой,
косогоры и прудки,
речки, рощи и лесочки…
Вы умишком коротки
и уже дошли до точки.
 
 
Разве сможете понять,
становясь с годами вздорней,
что земли родимой пядь
палестин чужих просторней?
 

1 9 8 7

СКВОЗЬ СНЕГА

Олегу Маслякову

 
Мы шли, вплетая звук шагов
в случайные напевы ветра.
Тропинка посреди снегов
была тверда и неприметна.
Пустой вели мы разговор.
И, опоясанный снегами,
издалека, осев в тумане,
к нам приближался косогор.
Оплывший, будто воск свечи,
и оттого вдруг ставший ниже,
но с резким всплеском каланчи
среди далёкого затишья.
Он был как сказка наяву,
и стало радостно до крика.
К нему, как нитка к рукаву,
пристала узкая тропинка.
 

1 9 6 9

МОЙ РУБИКОН

 
Глядит со всех сторон
заснеженное поле,
окрашенное в тон
потусторонней боли.
Оно как знак невзгод
и как моленье Богу.
Восход… Закат… Восход…
И мне пора в дорогу.
Успеть бы пересечь
пустое это поле —
и будет чистой речь
и непреклонной воля.
 

М а й 2 0 0 1

ТЕРНОВОЕ ЛОЖЕ

ЭСКАПИЗМ

 
Я беден и влюблён. И дожил до весны,
преодолев зимы бессмысленные склоки.
 
 
Привыкнуть бы быстрей к просторам новизны,
ведь мы с тобой сейчас всё так же одиноки.
 
 
Всё так же перезвон обыденных вещей
в ушах стоит с утра до самой поздней ночи.
А чуть глаза смежим – и чахнущий Кащей
нам в душу наплюёт и что-то напророчит.
 
 
Он нас с тобой, смеясь, разденет догола
и выставит на смотр, рабами на продажу.
По-прежнему хрупка Кащеева игла —
я зайца догоню и утицу приважу!
 
 
Над нашей головой – всё тот же Млечный Путь,
поток горячих слёз страдающего Бога.
Уедем насовсем с тобой куда-нибудь,
такая здесь у нас тоска и безнадёга.
 
 
Но тот же мир людей и на краю земли,
и тот же гул людской, и те же зло и толки.
Уйти бы от всего, как в море корабли,
любая суша здесь – во власти барахолки.
 

2 0 0 0

Зелёные глаза во влажной поволоке

З. С.

 
Зелёные глаза во влажной поволоке —
мой отшумевший день и неотвязный сон.
Мои пути к тебе то круты, то пологи,
а то уходят вниз. Куда-то под уклон.
 
 
Ты – сумрачный пейзаж в тонах багрово-красных,
предвестье тьмы ночной и умиранье дня,
и слышится в тебе среди созвучий разных
насторожённых птиц глухая воркотня.
 
 
Приученный тобой к изысканности речи,
я не хочу уже словесности иной.
И проступает въявь – и зримее, и резче
аморфный этот мир, покрытый пеленой.
 

ЧТО ВО ВРЕМЯ КОРОНАЦИИ НАПОЛЕОН БОНАПАРТ НАШЕПТАЛ ЖОЗЕФИНЕ

 
Ты поводишь капризно плечом
и ступаешь навстречу, как пава.
И не знаешь, зачем и почём
эта громко кричащая слава.
 
 
Ты нарочно роняешь слезу,
словно вновь возвращаешься в детство.
К океану тебя отвезу,
там твоё зарождалось кокетство.
 
 
На Мартинике вечный бедлам,
отупенье от песен и плясок.
Там распутство идёт по пятам,
соблазняя цветистостью масок.
 
 
Ты любого заставишь припасть
к ручейку своего сладострастья,
но мою не оспаривай власть,
я уйду – и наступит безвластье.
 
 
Я-то знаю, что женщины ум
если слабость я вдруг обнаружу,
заметёт, словно знойный самум,
погребая не тело, а душу.
 

ИДИЛЛИЯ

В. П. Горемыкину

 
Благодарю за дом: жилось в деревне проще.
Он был прохладен днём, как маленькая роща.
Он был ещё не стар и каждой стенкой ровен,
а ночью тайный жар в нём исходил от брёвен,
и падал свет свечи на роспись – хвост павлиний,
на белизне печи мерцавшую, как иней,
который, скажем, был не к месту и не к сроку,
но холодок белил чуть затуманил охру.
 
 
Благодарю за крик пугливых птиц под крышей,
за стёртый половик зелёно-сине-рыжий,
за тёплый полумрак бревенчатой подклети —
там, словно древний маг, скрывался дух столетий.
Я был им взят в полон немедленно и тотчас,
и тут же скрылся в сон от пакостных пророчеств.
 
 
А утром от небес внизу стелилась просинь,
и шёл я полем в лес, где начиналась осень.
 

1 9 7 4

БУТЫЛОЧКА

 
Какою ночью лунною,
в какой тоске глухой
и предали, и плюнули,
на всё махнув рукой?
И закружилась по полу
бутылочка-бутыль,
ворожея недобрая,
обманчивая быль.
 
 
Вертись, вертись, бутылочка,
играй, играй с огнём.
У нас такая выучка,
что глазом не моргнём.
 
 
По кругу бесконечному,
что начертала жизнь,
по памяти доверчивой,
кружись, кружись, кружись!
По лету, и по осени,
и по зиме с весной.
А что случится после,
случится не со мной!
 
 
Вертись, вертись, бутылочка,
на полный оборот.
Марина или Милочка —
ну кто их разберёт!
Вертись, вертись, хорошая,
пока не надоест.
 
 
Твоё прямое горлышко
почти как Божий перст.
 

1 9 6 7