Текст книги "Из племени Кедра"

Глава десятая

1

Дом с облупившейся от времени вывеской стоит в центре деревни. На вывеске еще можно прочитать ровные желтые буквы: «Сельпо». Пятистенник рублен всего шесть лет назад. В большой половине дома – магазин, а в меньшей живет Соня Трегубова. Очень удобно Соне. Да и жителей Улангая устраивает такое положение. В любое время дня и ночи приди к Соне – всегда какой надо товар отпустит. Долго ли к прилавку пройти, если есть внутренняя дверь в магазин прямо из комнаты. Накинет Соня на скорую руку халат, сходит в магазин, и получи запоздалый покупатель, что нужно. Правда, обычно под рукой у Сони мелочи не находится на сдачу. Но кто на это обижается! Не станет же продавщица в потемках копейки отсчитывать. Рыбаки и охотники народ такой: вернутся ночью домой – харч, глядишь, надо закупить либо сапоги. Ждать некогда – утром чуть свет снова отправляться на промысел. А сколько проходных катеров останавливается – команде и пассажирам перекусить требуется. Случается, к кому-нибудь запоздалый гость нагрянет. Где гость, там угощение – снова не миновать магазин. А бывает, хозяева и гости меру забудут: ночь-полночь стукают Соне в окошко, бутылочку просят.

Вот за эту-то безотказность уважают Соню улангаевцы. Но на всех не угодишь, вот и перемывают старухи Сонины косточки от безделья. Соберутся на завалинке, пощелкивают кедровые орехи, у которых зубы есть, вьют веревочку из разных разговоров: «Сахар-то в продаже нынче шибко мокрый… С чего бы это? У склада крыша без дыр…» Только начнет одна, а там, глядишь, припомнят, что было и не было. Но если разобраться, Соня опять тут ни при чем. Завозят продукты за тысячу километров, из самого Томска. Дорога все водой идет. Отчего тут сахару сухим быть? Или еще, взять такой пример: к апрелю обычно полки магазина лысеют. За зиму водка и вино выпивается, махорка искуривается. Курильщики переходят на самосад, а о выпивке к весне ближе, к распутице, и говорить мужики забывают. К такому-то времени приберегала обязательно Соня бочку спирта. Мужики и рады, а острые на язык бабы поговаривали вполголоса, что разбавляет Соня спирт колодезной водичкой… шибко разбавляет. Сказал ей однажды об этом Костя при всем честном народе. Какой шум Соня подняла.

– Ты за кого меня принимаешь?! Выкидывайтесь из магазина, приводите председателя артели, будем опечатывать бочку и экспертизу вызывать.

А какую и откуда вызовешь экспертизу, если на Югане лед колотым сахаром лежит, распутица кругом. Мужики приперли Костю к прилавку, заставили слова свои обратно взять. Посмотрел Костя на мужиков, видит по глазам: знают все, да помалкивают. Не ко времени такой разговор.

Но недолюбливала Соня с тех пор парня, при каждом удобном случае старалась насолить Косте Волнорезову. Однако в торговле осторожнее стала.

Очень любит Соня деревенских ребятишек. И любовь эта не показная. Есть у нее список всех мальчишек и девчонок, помечен в этом списке день рождения каждого. В больших семьях даже отец с матерью не всегда упомнят, кто когда родился, а Соня знает. Приготовит она подарок: конфеты, игрушки или книжки, и отнесет имениннику прямо домой или к себе пригласит. И тогда маленькие гости рассядутся за столом, чаевничают важно. А на столе Соней разные сладости расставлены – компоты, печенье, варенье и, конечно, конфеты. Радости ребячьей нет края. Танцуют, пляшут, поют. Глядит Соня на веселье ребячье и забывает о себе.

Хоть и не старая, тридцать лет всего недавно исполнилось, полный в доме достаток, но считает Соня прожитую жизнь неудачной. Мужа она не любила. Работал ее Арон тоже по торговой части. Вел приемку ягод и кедрового ореха. В путину заведовал артельным рыбозасольным пунктом. Имелась у Арона слабость: любил тихими вечерами сиживать с удочкой на берегу Югана. Очень уважал окуневую уху, которую именовал щербой. Перед щербой обычно пропускал стаканчик водки, а потом на сытый желудок любил полежать под марлевым пологом, на звезды поглядеть, помечтать. В большие праздники надевал военный китель и медали – бывший фронтовик! Таким он и остался в памяти ребятишек, которых нередко брал с собой на окуневую рыбалку. А погиб он нелепо. Известно улангаевцам только, что нашли Арона за десять верст от деревни рыбаки: прибило вспученное тело к берегу.

Соня – женщина стройная в талии. Упругая, как пружина. А уж походочка! Пойдет по улице, будто под коромыслом с полными ведрами. Русая косища не приплетенная, своя. И так эта коса к походке Сониной идет – играет распущенным кончиком от одного литого бедра к другому. Выворачивают шеи мужики, глядючи вслед продавщице. Из себя выходят от ревности сторожкие жены.

На здоровье свое Соня не жаловалась, но последние дни пасмурно стало у нее на душе, поясница побаливала. В конце весны завоз товаров на зиму был. Где мешок поправит Соня, где ящик подвинет – надорвалась, видно. Решила идти в субботу к Андронихе. Выслушала Сонину жалобу бабка Андрониха, покачала головой:

– Помять тебя надо в баньке. До заката солнца приходи. И бутылочку не забудь для пользы дела…

– Коньяк, бабуся, сгодится?

– Можно и на ем развести настой кореньев аира болотного, – быстро согласилась знахарка.

2

Баня у Андронихи на отшибе. Ветхая баня, по черному топится. Крыша пологая, земляная, пучится летом высоченной лебедой. Двери низкие, щелястые, тряпьем проконопачены. А окно четырехклеточное, светлое. В вечернее время солнечные зайчики веселыми гостями сидят на прокопченных стенах с густыми потеками выступившей золотистой смолы.

У бабки Андронихи лечились и лечатся не только улангаевские бабы. Слава о ней, притом добрая, идет далеко по юганским деревням. Берет плату Андрониха только в том случае, если лечение получается успешным. В этом большая дальновидность бабкина: выздоровевшая женщина не забудет при надобности указать адресок своей исцелительницы.

3

В хорошо протопленной бане лежит на широкой лавке Соня. В мыльной пене утонула. Руки старухи успокаивающе скользят по упругому телу, мнут его, гладят, и неторопливый голос вселяет уверенность.

– Еще немножечко потру… Все как рукой снимет… С недельку попьешь аирного настоя, мигом все пройдет… А главная твоя болезнь, Сонюшка, другая… Надо мужика тебе. Вредно, девонька, терпеть… Супротив естества идти…

– Да я и не против, – откровенно призналась Соня, – только, бабуся, разговоров людских боюсь. Так ведь не получится, что никто ничего не узнает. В нашей деревне каждая душа на глазах… – она помолчала и добавила: – Все я жду, жду и думаю: вдруг попадется хороший человек, замуж выйду. Вот и терплю, худой славы не хочу.

– Уходят годы, девонька. Об этом подумай наперед, – гнет свое знахарка, обливая теплой водой из деревянной шайки Соню. – А теперь настоя прими, в рюмочку тебе, красавица, налила…

– Спасибо, бабуся, – принимая старухино лекарство, поблагодарила Соня.

– Когда по нутру приятность пойдет, скажешь. Еще потру немного. – И опять за свое принимается Андроника: – Я тебе вот что скажу: разве можно терпеть бабе в таком бешеном соку? Отчего, думаешь, Волнорезиха померла? От терпежа нашего, женского, сердце ее хрумкнуло. Вон сколь лет без мужика промаялась… А в сырой земле-матушке все бабы равны. Что крутлявые, что честные…

– И то правда твоя, – вздохнула Соня. – Только нет, бабуся, в деревне ровни мне, с кем хоть крадучью полюбиться.

– Ох ты, так ли? – хитро возразила Андрониха. – Есть у меня на примете, да еще какой! Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

– Кто примечен-то? – залюбопытствовала Соня.

– Кучум, Илюшка, – выдержав паузу, сообщила знахарка.

– Да, хороший парень, ладный, только, вот беда, старше я его… – опять вздохнула Соня.

– Полоумок ты, девка, парень еще бабьего пирога не пробовал. А крепчущий! Ты ведь тоже еще не вкусила мужиковской силушки, что там Арон твой был, так себе, морковка старая. Тебе-то лучше знать… А этот… Глядишь, помилуетесь, поузнаете друг дружку, там и поженитесь. Парень он тихий, спокойный. В руках держать его будешь вот как, – старуха сжала сухой костлявый кулачок, – а если поженитесь, дай бог, так за матерью его слепой я ухаживать буду. Много не возьму за это.

– Ох, хочется семью завести, – мечтательно говорит Соня.

– Еще не забрюхатела, а охаешь! – ворчит бабка. – Дуреха, у парня сейчас возраст… Самое время ловить. Подмани его. Будет он у тебя не на цепи, а привязанный.

– Он на меня и смотреть не станет, – придумывает отговорки Соня, а у самой сердчишко заходится в сладостной истоме.

– Вот ты и хватай, пока не поздно. Старость-то она к нам, девонька, в окна не стучит, а крадучью подъезжает.

Начатый в бане разговор продолжался в доме, за столом.

– Ладно ли себя чувствуешь, Сонюшка?

– Спасибо тебе, легче на душе стало, и поясница вроде прошла…

– Иди-ка ты сейчас домой, нарядись, как в церковь, надень исподнее белье из шелков. А я побегу к Илюшке, надоумлю его…

– Чем ты его заинтригуешь? – сомневается Соня. – Да и получится ли?

– Триньговать не буду. Скажу просто: для лодок моторы прибудут на днях в магазин. Иди, договаривайся с продавщицей. Помешкаешь, другим достанутся.

Шла Соня домой, и душа ее пела, лицо улыбалось. В жизни все просто: счастье нужно не ждать, а умело брать и поселять в своем доме. От Арона у Сони не было детей, хоть и любил он детвору не меньше жены. От Ильи она обязательно ребенка понесет. Илья полукровок, а они к детям очень присушливы. Будет любить ребенка, люба станет и она ему.

4

Андрониха времени не теряла. Встретила Илью на улице, ласково запела:

– Знать по очам какая печаль. Вижу, вижу, с чего, Илюшенька, у тебя руки отвисли, губы окисли. Весна! Щепка щепку под ручку берет. Парни вон вечерами девок тискают, а ты на луну гавкаешь от тоски. А ведь ты ей, луне-то, вовсе не нужон.

– Не пойму я тебя, бабка, с чего ты такую песню завела? – опешил Илья. Раньше вроде бы Андрониха его вовсе не замечала.

– Жалко мне тебя. Вот и завела. Подумай своей головой непутевой…

– А чего мне думать? Все передумал и наперед знаю, – возражает Илья, а бабка Андрониха сразу тактику меняет.

– Нечего гадать да рядить. Иди к Соне. Спроси у нее, когда новые моторы привезут. Вечор дед Чарымов Тукмаеву Кешке говорил об них. Смотри, не проворгань… – двусмысленно заканчивает она беседу и бежит дальше по улице.

Не Андрониха, а просто ведьма настоящая. Пустила разлад в душу Ильи.

Глава одиннадцатая

1

Густо зацвела черемуха на юганских гривах. Искрится на солнце омытый росой белоснежный цвет. Дышится взахлеб, а все мало! Так и тянет сорвать веточку, поднести к лицу, почувствовать холодок лепестков на губах или уткнуться в густоцвет по плечи. Струится над землей распаренный воздух.

Петляет облас Андрея меж толстых осин, осокорей и ветел – забрало половодье левобережье. Он высмотрел последнюю сеть и направил облас к черемуховой гриве. На дне обласка садок из частой просмоленной дели. Бьются в нем крупные язи. Лежат щуки, закусив острыми зубами нити садка, хлопают жабрами. То и дело из таловых кустов вылетают утки, уносясь с надсадным всполошным покриком.

Лена сама упросила Андрея взять ее утром с собой сети просматривать. Но когда они приехали на мотолодке к черемуховой гриве и Андрей предложил пересесть в легкий берестяной облас, Лена испугалась: уж до того была маленькой эта верткая посудина, что казалось, вот-вот затонет. Видывала она немало обласков на Оби, но те были намного больше и обортованы тесовыми набойками. А таких берестянок не встречалось ей. Озерный облас делается на одного человека, чтобы, не надсаживаясь, легко перетаскивать посуху, когда обрежется на Югане вода.

2

Сидела Лена под кустом черемухи на брошенном Андреем плаще. От плаща пахло рыбой, смолой и копченой сохатиной. Ей было радостно и казалось, что весеннее солнце в этот день особенно щедрое, а веселые птичьи голоса вразнобой поют только о счастье. И еще радостно, тревожно делалось ей от того, что она наедине с Андреем посреди бесконечной весны. Нет, не такой уж он молчаливый и хмурый, как ей показалось вчера. А когда лодка не могла подойти к берегу, он взял ее на руки и перенес на сухой мысок. Руки его так крепко прижимали девушку, что Лена услышала тревожный бой его сердца. Так хорошо здесь, что хочется петь. Хмельная черемуховая грива растревожила ее. Ждет она, не дождется возвращения Андрея…

Вот и он наконец. Вытащил озерный облас на берег, по-хозяйски перевернул на подпорку. Садок с рыбой опустил в воду. Емкий садок у Андрея, до полутора центнеров рыбы принять может. Через два-три дня увезет он улов в Улангай, сдаст на засольный пункт. Проверены сети. Теперь можно возвращаться в Мучпар. Но Лене не хочется покидать прекрасное это место, заполненное черемуховым цветом.

– Постой, Андрей, так хорошо кругом! Я впервые в жизни вижу настоящую весну… с этой дикой черемухой…

Андрей присел у костра-дымокура. Низко пролетевший чирок вспорол крылом воздух – сс-шш-ши. От легкого набежавшего ветра замахала ветвями старая черемуха, зашипела: «Не спе-ши-шии».

3

Югана в это утро уехала промышлять кротов. Так называют здесь водяных крыс. Весной самое время кротовать. Можно ставить капканы на плавнике, на пнях, в полусгнивших дуплах или просто у берега, ближе к норам. Югана кроме капканов настораживает черканы – давящие луки. Есть и другой способ охоты. Длинное прямое удилище с острой иглой и зажабриной на конце – это и есть пика. Крот – зверек глупый, не пугливый, но ныряет и плавает не хуже ондатры. Неторопливо и осторожно подбирается Югана в обласке к кроту. Сидит зверек на плавнике, причесывает шубку, на солнце греется. Подведет Югана пику, ткнет крота и – в облас. Черенком ножа тюкнет по голове – уснет крот. Капканов у Юганы расставлено больше сотни по затопленному лесу. Пока от одного капкана доберется к другому, на пику немало кротов возьмет. Каждый вечер она до сотни шкурок растягивает для сушки на стенах заброшенного дома. Первосортная шкурка идет в одну связку, а шкурки с проколами и другим изъяном – в другую. Висит на вышке небольшой деревянный идол – бог кротового промысла. Хорошо нынче он помогает Югане, хоть и старый уже.

Обычно эвенкийка обдирала кротов на берегу Мучпара. Набивать распластанные шкурки на доски, стены дома ей помогала Тамила. Но Югана не в духе. Со всех добытых кротов сдирает шкурки чулком, сидя в обласке, а тушки швыряет в воду. Раньше кротовое мясо она всегда резала на куски, нанизывала на шпагат и развешивала сушить-вялить на вышке. Зимой сушеное мясо поедали собаки. А сейчас оно станет пищей прожорливых щук и налимов.

4

Сегодня расклюет воронье попавших в капканы Андрея кротов. Югану не обманешь. Она сама девкой была когда-то.

Зачем Шаман взял с собой доктора-Ленку?

Какая рыбалка или охота на ум пойдут, если докторша такая искристая, гладкая – жаром дышит!

Разве осенью остановить гон у лосей, когда сталью звенят рога и режут соперника острые копыта?

Разве можно ехать с Шаманом, когда цветет черемуха? Ужалит он ее, будет пухнуть девять месяцев. Доктор, а не понимает ничего. Не станет корова подругой дикого оленя… Так думает Югана.

Она не спешит возвращаться домой. Ждет, когда большим шершнем прогудит вдали мотор Шамана, увозя с черемуховой гривы докторшу.

Местные глухари любят токовать с копалухами из дальних урманов. Неужели и Шаман уйдет за дальней тетеркой? Неужели бросит Югану с Тамилой?.. Так думает Югана.

Далеко по воде разнесся напевный гул. Солнцу до заката не больше двух часов ходьбы. Югана крепкими взмахами весла погнала облас. Под острым просмоленным носом, захлебываясь, вжиркает вода.

Вот и берег черемуховой гривы. Вытащила облас Югана, вынула трубку из-за голенища чирка, набила махоркой, закурила. Глаза ее ощупывают отчетливые следы на плотном песчано-илистом оследке убывшей воды.

В развилке старой осины болтливые дроздовки гнездо тиной обмазывают и хвастаются на весь белый свет. У кого, мол, дом лучше, чем у них.

Давно просохли сети на вешалах. Вечер. Должен был приехать Шаман и снова их на ночь поставить. Но пусть спокойно живут в эту ночь караси, щуки и язи. Пусть каркает сытое воронье, доклевывая кротов в капканах. Андрею сегодня другая попалась добыча на черемуховой гриве. Легко взял свое счастье Шаман – само в его сети пришло. Но Югана знает: не Андрей, а докторша поймала парня в свой крепкий черкан. Теперь она заставит Шамана стать ее мужем…

Шаман – большой охотник великого Вас-Югана. Почему забыл ты, что легкая добыча радости не приносит… Так думает Югана.

Глава двенадцатая

1

Утром Александр Гулов проводил Костю с дедом Чарымовым закупать лошадей. Нужен корм лисам да соболям. Возвращаясь домой, решил председатель заглянуть к Илье, попросить его установить на звероферме костедробилку. Без стука вошел он в избу. Эйга, мать Ильи, сидела на скамейке у стола. Андрониха, разливая по стаканам вино, напевала:

 
Кабы прежняя любовь ко мне воротилася-а-а,
Я б на голой заднице с ледяной горы скатилася…
 

– Что-то рановато ты, Андрониха, песенки запела, – неодобрительно сказал председатель вместо приветствия.

Эйга повернула голову, посмотрела на дверь пустыми глазными впадинами:

– Гул-Сашка пришел, однако… Уши у меня глазами стали. Нога твоя писклявой синичкой знак дает.

– Ильи дома нет? – спрашивает председатель.

Андрониха сразу засуетилась, вспомнила, что корову доить пора, торопливо подалась к двери мимо Гулова.

– Куда ушел Илья?

– У Соньки он. Ночь нет. Утро нет. Первые петухи харкали, Андрониха пришла. Городской едой из железных банок гостила. Сонька велела передать. Вино немного пили. Сонька подарок делала.

– С ума он сошел, что ли, дуралей безмозглый, – возмутился Гулов.

– Пошто ушел с ума? Соньку топтал маленько.

– Дурак… – снова в сердцах повторил председатель.

– С Сонькой научится, с девкой легче справиться будет, – уверенно говорит слепая Эйга.

Плюнул председатель и, не дослушав рассуждений Эйги, выскочил за дверь.

2

Опомнился Илья, да поздно. Стыдно ему теперь на улицу выйти, вдвойне будет стыднее потом, когда раскроется сердце любимой девушке. И захотелось сразу ехать подальше из деревни, забыть все.

Из Сониного дома Илья крадучись спустился вдоль изгороди к реке, сел в облас, поплыл в сторону Мучпара.

Кости нет в Улангае. Вся надежда на Андрея. Он посоветует, что делать…

Ругал себя Илья, а все помнились въявь страстные Сонины объятия. Расслоила душу Ильи Соня на две половинки. Трудновато теперь парню придется. Соня нежная, теплая, манит его, а Илья ругает себя, что без любви поддался хмельным Сониным чарам.

Надо Илье немного пожить в Мучпаре. Возможно, так скорее удастся выкинуть Соню из сердца, забыть манящие ласки. Первая женщина в жизни… Трудно не помнить такое…

3

В капканы Юганы каждый день попадает по нескольку ондатр. Мех весенней ондатры не сравнишь, конечно, с зимним, но что поделаешь, коли попал зверек? Осенью ондатровые шкурки Югана выделает кислым овсяным тестом, отомнет, а после сошьет Тамиле теплую зимнюю шапку и красивую полудошку.

Шкурки пустяк. А любит Югана мясо ондатровое. Намного оно вкуснее рябчиков. Юганские охотники не едят ондатру, скармливают собакам, сдают на звероферму. Дураки охотники, считает Югана. Сало ондатры сильнее медвежьего. От него больные легкие становятся здоровыми, а слабый человек сильным делается. Если у охотника горячая жена, пусть он ест мясо ондатры, пусть жарит лепешки на ондатровом сале. Тогда жена его не будет косить глаза на других мужчин…

Кормила Югана ондатровым мясом и Тамилу. Наливалось девичье тело здоровьем. Хорошела цыганочка лицом.

Натушила Югана в большом ведерном котле ондатрового мяса с картошкой. Лена хвалила еду, хотя и знала, что ондатра – дальняя родня водяных крыс. Однако недавно она вычитала в журнале, что в Америке мясо ондатры подают в ресторанах и называют зверька болотным зайцем.

4

Илья с Леной сидят напротив Юганы у костра. После вкусного ужина старая эвенкийка по привычке закурила трубку, прислушиваясь к стуку топора за крайним домом, кряжевал там Андрей сушину.

Не забыл Шаман обычай племени Кедра. У берега, вдали от домов, натянет он палатку. И всю ночь будет гореть огонь нодьи. Наступит для него с доктором Леной ночь большого разговора. Никто не должен мешать им.

Югана долго выскребает трубку щучьей костью-лопаткой, недовольно ворча под нос:

– Зачем спирта нет? Зачем водки нет сегодня?..

Илья перевел Лене Юганины слова.

– Бабушка, сейчас будет спирт, – улыбнулась Лена.

Сходила в избу, принесла из своей медицинской сумки пузырек со спиртом и отдала Югане. Старая эвенкийка молча взяла бутылочку, встряхнула и сказала Лене:

– Тебе на язык нельзя брать спирт. Шаману нельзя тоже пить спирт. Пьяный язык – что налимий хвост без головы. Сегодня у вас с Шаманом ночь большой нодьи.

Илья удивленно посмотрел на Лену, и стало ему ясно, зачем так долго стучит топор Андрея.

На сытый желудок спирт не туманил мозги. Язык тянуло на разговор. Югана строго посмотрела на докторшу:

– Ты Шаману сына роди.

Лену такое требование Юганы смутило.

– А тебе не все равно? – спросил Илья старуху.

– Только сильному мужчине достаются красивые женщины, – продолжала Югана на эвенкийском языке, а Илья успевал пересказывать старухины слова Лене. – Корни Шамана тут, на земле Вас-Югана. Шаман не уйдет за доктором в большой город.

– Почему не уйдет, бабушка? – любопытствует Лена.

– Расскажу тебе о большой тропе Шамана. Ты, рожденная русской женщиной, хорошо слушай Югану. Потом останешься здесь или уедешь в свой Медвежий Мыс одна… Давно это было. Волос на голове молодого охотника густой, а тайга была еще гуще.

Рассказ Юганы нетороплив и скуп, но Илья старался, подбирал красивые слова.

– Мы кочевали весной на Рыбий праздник, время нереста. Чумы нашего маленького племени всегда ставились в Улангае. Весь Юган об этом знал. Знали даже остяки с Тыма, что Улангай наш. Не знали только русские. Они поселились на нашей земле, жили в карамо-времянках, строили из сосновых бревен большие дома. Старого шамана мы похоронили на кедровом лабазе. После него вождем племени выбрали молодого охотника Василия Шаманова. Звали его тогда еще не Василием. Звали Орланом.

– Скажите, Югана, откуда такое имя – Шаманов?

– Такую фамилию дал его деду еще поп Велимир-батюшка. В церкви Медвежьего Мыса за восемь черных соболей. Вождь был лучшим охотником племени. Но у него не было жены. У нас русские взяли Улангай. Мы у них взяли Душу…

– Душу?.. – удивилась Лена.

– Так называли эвенки Дашу, – пояснил Илья.

Югана набила трубку махоркой из замшевого кисета, сделала несколько неторопливых затяжек и продолжала.

– Стояли дни березовой соковицы. Мы добыли много рыбы. Вкусная еда горой лежала в берестяных чашах. Сырая икра с солью такая вкусная! Мы были сыты. От костров не хотелось далеко уходить. Сытый человек становится ленивым. Мужчины после жирной еды спали прямо на песке. Дети играли возле лодок. Я сидела с Орланом рядом и звала его в тень кедра на кучу мягкого мха. Хотела, чтобы на мшистой перине зачал Орлан мне ребенка. У меня был муж. Но я хотела иметь красивого сына. Такого, как Орлан. И тут к нам на песчаный мыс пришла из Улангая русская женщина… Ты красивая, Лена. Но если бы ты встала рядом с той женщиной, – ткнув трубкой в сторону девушки, сказала Югана, – то показалась бы глазом оленя перед солнцем. Волосы у нее были светлее осеннего березового листа. Скрученные на затылке калачом, как пышный хвост лисы. Наши всегда злые собаки не тявкнули на нее. Вот какая она была. Красивая Даша сказала: «Дайте немного вон той икры, а я отдам вам золотое кольцо». И она сняла с пальца широкое кольцо. Протянула мне. Орлан вырвал кольцо из моих рук, хотя оно мне понравилось. Он вернул кольцо русской Даше. Глаза у той женщины были темные и голубые. Как осенняя обская вода при полуденном солнце. Но в них не светилась радость. Они смотрели на котлы с рыбой. Видели только берестяники с икрой. Женщина Даша была голодная. Глотала слюну и говорила: «Ребенок у меня… Сын болен». Орлан спросил: «Что случилось у вас? Почему мужчины оставляют голодными женщин и детей? Стыдно быть голодным, когда кругом много рыбы и уток. В тайге мясо ходит…» Так говорил женщине Орлан, вождь племени Кедра.

И женщина с красивыми глазами, которые голод упрятал в пепельные впадины, рассказала, как их привезли в Улангай на барже, которую притащил пароход-шайтан с дымной трубой. Им не дали ружей. Нет у них рыбацких лодок и сетей. А сами они ничего не умеют делать. И еще она рассказала, что продукты у них кончаются и что им придется умереть с голоду, если паузок с мукой застрянет в пути.

Орлан приказал тогда мне уйти. Он хотел один говорить с русской женщиной. Орлана увела Даша в Улангай. Он нес сыну женщины лекарства-траву медвежий корень и сушеную малину. Орлан нес людям в Улангай муку.

На другой день к нам прискакал верхом на русском олене-коне большой начальник. У начальника на широком ремне висело маленькое ружье в кожаном сапоге. Русский начальник сказал Орлану, что если эвенки будут помогать бежать из ссылки спецпереселенцам, то он их арестует и посадит в тюрьму. И еще он сказал, что запрещает вести обмен и торговлю с высланными, потому что они враги. Орлан тогда сказал начальнику: «Один эвенк берет в жены русскую женщину. Разрешит начальник ей уехать?» Начальник спросил: «Кто эвенк, кто женщина?» Вождь сказал? «Орлан – эвенк, Даша – русская женщина». Начальник жирно ругался. Бил рукой по своему маленькому ружью в кожаном сапоге: «За решетку упрячу, если попытаешься увезти ссыльную бабу…»

Орлан тоже рассердился. Он не испугался широкого ремня с маленьким ружьем: «С голоду разрешаешь умереть Даше?»

«Каждый получает паек…» – говорил большой начальник.

Орлан был настоящий вождь племени! Вечером Даша с маленьким сыном Андрюшей села в обласок Орлана, но тут охранники с винтовками прибежали на берег. Они приказали вернуться Орлану. Грозили стрелять в него и в Дашу, если обласок не вернется. Орлан вернулся. Его посадили в каталажку.

Ночью я взяла охотничий лук и стрелы. У ружья громкий язык. Стрелы бьют молчком. Улангай спал. Собак у русских не было. Около избушки с железной решеткой на окне ходил охранник. В руках держал винтовку. Я вскинула лук… Но не выпустила лосиную стрелу. Стала говорить с охранником, просила, чтобы он отпустил Орлана.

«Эвенк не виноват. Орлану нужна красивая жена. Вождь племени Кедра не зверь. Его нельзя держать в карамо с железной решеткой. Отпускай Орлана! Мы откочуем без Даши…» – это сказала я человеку.

В ту ночь все племя вместе с вождем и Дашей откочевало в далекую тундру. Даша стала женой Орлана. У свадебного костра вождь сказал: «Люди моего племени! У женщины одно сердце. В сердце Даши было имя другого мужчины. Пусть оно остается. Орлан берет имя человека, у которого оборвалась земная тропа». Так Орлан стал Василием.

Мы ушли туда, где солнце не знает закона и смотрит на землю сколько ему захочется. Там было очень много песцов. Кержаки нам давали за пушнину муку, порох и дробь. Они тоже жили в стороне от больших дорог и троп.

Даша учила наших детей писать буквы на берестяных листках. Учила читать по книгам, которые привез бородатый кержак за тридцать голубых песцов. Ее сыну Андрею суждено было стать вождем нашего племени, когда состарится Василий.

Восемь лет мы жили вдали от родных мест. Потом Даша сказала: «Надо возвращаться на Юган. Детей нужно учить в школе. Больных нужно лечить в больнице. Пушнину нужно сдавать самим. Деньги и товар тоже получать самим. Кержаки обманывают».

Мы вернулись на Юган. Построили деревню Мучпар. Русский начальник дал документ в Медвежьем Мысе Даше и ее сыну. Он назвал Дашу Шамановой, а Андрея сыном Василия. Жил бы Василий и сейчас. Но однажды он хотел добить раненого лося ножом, пожалел пулю… Похоронили Орлана-Василия в Мучпаре по русскому обычаю. Так просила Даша…

– А что случилось, с матерью Андрея? – спросила Лена у эвенкийки.

– Ее могила рядом с могилой Орлана. Она умерла на руках Юганы.

– Это произошло уже после того, как Андрей уехал служить в армию, – пояснил Илья. – Тосковала она очень…