Текст книги "Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения"

Сомнение это было высказано одним из величайших философов Европы – Мартином Хайдеггером (1889–1976), высказано, можно сказать, между делом, как необходимое условие глубокого рассуждения о бытии. Сделал это Хайдеггер в лекциях, отчитанных в 1935 году во Фрайбургском университете под названием «Введение в метафизику». В действительности, он схитрил, – он не читал лекции, он прямо на глазах у слушателей вел философское исследование того, что есть бытие. Это живая философия…

Но я ограничусь тем, что сказал Хайдеггер о логике и поэтому начну с места, которое удивительным образом перекликается с главой «Математическое сомнение в логике», точнее, с сомнением в возможности существования химерических бесконечностей. В действительности, это сомнение было заявлено уже Аристотелем, который создал искусственное понятие «козлоолень» и рассуждал о том, что его нет, но каким-то образом он есть.

В сущности, Хайдеггер продолжает это рассуждение Аристотеля, пытаясь понять язык и себя. Это пример хорошего и точного рассуждения.

«То обстоятельство, что мы понимаем бытие, не только действительно – оно необходимо. Без этого открытия бытия мы вообще не могли бы быть “людьми”, хотя то, что мы есмы, вовсе не безусловно необходимо. И сама по себе существует возможность, что человек вообще не есть. Ведь было же время, когда человека не было.

Но, соблюдая строгость, мы не можем сказать: когда-то человека не было. Во всякое время был, есть и будет человек, ибо время временит себя, покуда человек есть. Нет такого времени, когда человека не было, не потому что человек исшел от века и в вечность изойдет, а потому что время не есть вечность и всякий раз временит себя как время в исторической сиюбытности человека» (Хайдеггер, с. 164).

Вечность – это вид бесконечности. И Хайдеггер четко показывает: это понятие не сущее, оно зависит, как и любое иное понятие, от человека, ибо им творится и без него не существует. Как и время, козлоолень или бесконечность… Любые действия с такими «лишними сущностями» должны быть условными, то есть обусловленными культурно и исторически. Это – языковые игры.

Но чтобы обрести полноту существования, на которую способен человек, нужно понять свое бытие на том уровне глубины, которого позволяет нам достигать именно эта наша способность к языку, к творению и использованию понятий, собственно, к самому пониманию. Без понимания человек – лишь прямоходящее животное без перьев. Но он отличается от животных и, значит, именно в этом отличии есть нечто, что отличает и его бытие. Отличие – в способности понимать, значит, и суть нашего бытия в изрядной части – в этой же способности. Поэтому Хайдеггер рассуждает, чтобы обрести понимание…

«Так как понимание бытия преимущественно и прежде всего расплывается в неопределенном значении и все же, тем не менее, остается в этом знании прочным и определенным; так как, следовательно, понимание бытия при всем своем чине темно, запутанно, заслонено от нас и сокрыто, то его нужно прояснить, распутать и вырвать у сокрытости.

Это может произойти, если вослед тому пониманию бытия, которое мы приняли лишь как факт, мы станем вопрошать, дабы поставить его под вопрос. <…>

Мы понимаем слово “бытие” и одновременно все его отклонения, пусть бы это и выглядело так, что само понимание остается неопределенным. То, что мы понимаем; то, что нам в понимании вообще как-то открывается, об этом-то мы и говорим: оное имеет смысл. Бытие, поскольку оно вообще подлежит пониманию, обладает смыслом. Познавать и понимать бытие как наивопросительнейшее, нарочито спрашивать о бытии, означает не что иное, как: вопрошать о смысле бытия» (Там же, с. 163).

Удивительно, но когда я как этнограф пришел к русским мазыкам и захотел научиться их искусству, мне сказали: чтобы стало доступным то, что ты считаешь для себя невозможным, нужно стать вопрошанием…

– Что это такое? – спросил я.

– Ходи вопросом…

–

Если ты не стал цельным, ты вообще не можешь понимать, понимание приходит лишь тогда, когда ты целиком один луч восприятия или одно усилие понимания. Тогда ты все равно можешь не понять, что это перед тобой, но ты можешь понять, зачем это тебе, как его использовать, – так откроется смысл встреченного. Например, бытия… Вопрошание о бытии, это вопрошание о себе, потому что это попытка понять смысл своего бытия…

Но как начать понимание? С чего человек может приступить к этой битве? С освоения опыта тех, кто уже сделал своё усилие до него, оставив его в истории в виде твоего родного языка. Сознание предшественников всё еще доступно нам, в него можно войти и позаимствовать для начала их понимание. Для этого надо понять слово.

«Какой шаг должны мы проделывать постоянно?

Прежде всего в качестве факта мы поместили в поле нашего зрения следующее: слово “быть” имеет улетучивающееся значение, есть чуть ли не пустое слово. Результатом более детального разбора этого слова явилось следующее: неуловимость словесного значения находит свое объяснение: 1. в стирании, свойственном инфинитиву, 2. в смешении, которому подверглись все три изначальных значения корней» (Там же, с. 165).

«Инфинитив» было бы лучше заменить русским «неопределенный вид», это сразу бы дало бы ощущение некоего понимания. Что такое смешение изначальных значений, Хайдеггер пояснит чуть дальше, в рассуждении о «зависимости бытия и слова друг от друга»:

«До сих пор в вопросе о бытии мы пытались понять это слово преимущественно по его словесной форме и значению. И вдруг выяснилось: вопрос о бытии не есть дело грамматики и этимологии. И если мы по-прежнему будем исходить из слова, то, значит, и в данном случае, и вообще оно имеет с языком некую особую связь» (Там же, с. 166).

Это начинается незаметный переход к логике, как к логосу, скрытому в языке. Поэтому следующий кусок рассуждения очень похож на психологическое обоснование логики, как это делали, пока логика не стала символической, то есть химерической.

«Обычно язык, слово считают вторичным и попутным выражением переживаний. Поскольку в этих переживаниях переживаются вещи и процессы, язык, опосредованно, является также выражением, как бы передачей пережитого сущего.

Слово “часы”, например, предоставляет возможность троякого различения: 1. относительно слышимого и зримого словесного образа; 2. относительно значения того, что мы вообще себе при этом представляем; 3. относительно самой “вещи”: некие конкретные часы. При этом (1) является знаком для (2), а (2) указанием на (3).

Так и мы, по-видимому, можем в слове “бытие” различать словесный образ, словесное значение и самое вещь» (Там же, с. 166–167).

И тут, в отличие от большинства остальных «вещей» с бытием начинаются сложности: «слову и значению “бытие” не соответствует никакая вещь»!. Бытие определенно есть, как «покой над горными вершинами», но это не вещь! Это нечто иное. И его надо исследовать и понимать как-то иначе, какими-то иными средствами, по сравнению с вещами этого мира.

«Однако из этого мы не можем заключить, что бытие состоит только в слове и его значении. <…>

Из этого следует: у слова “бытие” и его отклонений и у всего, что лежит в его словесной области, слово и значение в конце концов с тем, что они подразумевают, сопряжены изначальней, но и наоборот. Само бытие в совсем ином и сущностном смысле зависит от слова больше, нежели любое сущее» (Там же, с. 167).

Еще раз вспомним: человек отличается от животного именно способностью понимания, в ней – ключик к его бытию. Понимание, обретенное поколениями наших предков, спрятано в слове и речи. Конечно, это еще не мое понимание, но это путь и подсказка, и это не просто перст, указующий на луну. Для человека бытие лежит именно там, где бытует слово, это и есть особенность человека.

Именно поэтому надо принять, что слово и значение сопряжены с нашим бытием гораздо сильней, чем кажется при поверхностном взгляде. Там, где скрыто значение слова – тайна, сопоставимая с божественностью человека. Там мой личный логос, как личный Атман индуса. Личный, но равный ТОМУ Атману, потому что они – одно и то же.

Поэтому дальнейший путь рассуждения – в логику.

Но он опять же невозможен прямо. Просто потому, что пролегает сквозь мышление, а точнее, – сквозь сознание и его устройство. Бытие человека, как и его понимание бытия, ограничены этим устройство.

Поэтому Хайдеггер говорит дальше об ограничениях бытия. Третье – бытие и мышление – он считает наиболее запутанным, а по своей цели – наиболее спорным. Суть запутанности и спорности он передает в четвертом из «семи тезисов относительно отличий бытия от иного»:

«4. Кажущиеся вначале формальными противоположности возникли, следовательно, не при любых обстоятельствах и в виде неких речевых оборотов попали в язык. Они возникли в тесной связи с запечатлением бытия, явственность которого для истории Европы была определяющей. Их начало совпадает с началом философского вопрошания» (Там же, с. 174).

Хайдеггер начнет этот разговор о неслучайности того, как запечатлелось бытие в нашем сознании, с Парменида. Но я эту часть его рассуждений опущу и сразу перейду к тому, что есть мышление. Но оговорюсь: в действительности Хайдеггер говорит о denken, что с немецкого было бы лучше перевести как «думать», а не «мыслить». Поэтому я убираю оба эти имени, поскольку они называют лишь разные способы использования образов сознания, и говорю о сознании и его устройстве, оставляя желающим самим решать, говорит ли Хайдеггер о разуме или, как считает переводчик, о мышлении.

«Мышление противопоставляется бытию таким образом, что оное, то есть бытие, ему представлено и вследствие этого противостоит как предстоящее (предмет) (Там же, с. 195).

И в отношении представления необходимо отметить и вспомнить: понимание представления Хайдеггером в принципе отличается от современного психологического понимания. Хайдеггер идет вслед за языком, поэтому представление для него – отнюдь не первичный образ восприятия, представление может быть сложнейшим, составленным из множества понятий, представленных и предстоящих внутреннему оку.

«Оно имеет сверхмогущество, поскольку становится не между или посреди трех других разделений, но все их себе представляет и таким образом их предсобой-ставя, как бы обставляет их. И выходит так, что мышление не просто остается противочленом некоего иначе устроенного различения, но становится той почвой и точкой опоры, на основании которой принимается решение о противостоящем и при этом в таком диапазоне, что бытие вообще начинает получать свое толкование, исходя из мышления» (Там же, c. 195).

Далее Хайдеггер движется к логосу через то пространство сознания, которое я в предыдущем разделе назвал «Думать представляя». В этой части его метафизики он настолько не укладывается в современные договоры философов и психологов, что переводчик невольно начинает выдавать себя, показывая, что навязал Хайдеггеру понятие мышления, когда тот говорит о разуме. Принять это переводчику трудно, поэтому он ставит «думание» в кавычки, но сохраняет, потому что это описание работы сознания, сделанное Хайдеггером, очень важно.

Итак, параграф 48 – «Мышление как представление», начинается с вопрошания:

«Что значит мышление (“думание”)? <…>

Кто-то говорит: я думаю, что дело удастся, то есть мне так представляется, я придерживаюсь такого взгляда и так полагаю. Думать в подчеркнутом смысле значит: обдумывать (nach-denken) нечто – положение дел, план, событие – размышлять. “Думание”, или “мышление”, годится в качестве названия работы того, кого мы называем “мыслителем”. Все люди, разумеется, в отличие от животных, мыслят, но не каждый является мыслителем.

Что извлекаем мы из этого словоупотребления?… Мышление нечто нам предоставляет, ставит перед нами. Это представление всякий раз исходит от нас, есть свободное наше деяние, но не произвольное, а упорядоченное – именно благодаря тому, что, представляя, мы обдумываем и продумываем представленное, расчленяя его, разлагая на части и снова их сополагая.

Однако мысля, мы ставим не только что-то взятое от самих себя перед собой и расчленяем его не только затем, чтобы расчленить, но, размышляя, следуем за представленным. Мы его не просто принимаем таким, каковое оно нам достается, но отправляемся в путь, чтобы, как говорится, проникнуть в суть вещей. Там мы узнаем, как вообще обстоит дело с данной вещью. Мы создаем о ней понятие. Мы ищем всеобщего.

Из перечисленных характеристик того, что обычно называют “мыслить”, выделим прежде всего три:

1. Представление “от самих себя” как своеобразное свободное поведение.

2. Представление в виде расчленяющего объединения.

3. Представляющее схватывание всеобщего» (Там же, с. 197–198).

Вот исходный и, можно сказать, поверхностный образ той среды, в которой ведется Хайдеггером исследование бытия. Это всего лишь описание. Но «мы еще не добыли удовлетворительного понятия о мышлении» (Там же, с. 198).

За ним придется идти в логику.

Хайдеггер посвящает логике несколько глав, которые называет параграфами, начиная с «“Логики” и ее происхождения». Именно ее он начинает с того, что пока мы не добыли удовлетворительного понятия о мышлении, и задается вопросом:

«Но откуда же нам его взять?» (Хайдеггер, с. 128).

Ответ звучит так, как он прозвучал бы у любого обычного человека, очарованного логикой, например, у меня. Более того, он звучит именно так, как хотелось бы самим профессионалам от логики, чтобы звучало в умах тех, кому они продают свой товар:

«Если мы об этом спрашиваем, то поступаем так, как если бы в нашем распоряжении не было “логики”, существующей уже на протяжении столетий. Она-то как раз и есть наука о мышлении, учение о правилах мышления и формах мыслимого. Кроме того, она есть наука и дисциплина в рамках философии, в которой мировоззренческие взгляды и направления едва ли играют какую-нибудь роль.

Помимо этого, логика считается наукой надежной и вызывающей доверие. С давних времен она учит одному и тому же. Может случиться, что иной перестраивает, например, отдельные традиционные дисциплины относительно их структуры и последовательности; иной то или это вычеркивает, еще кто-нибудь делает добавления в связи с теорией познания, а кто-то подводит подо все психологическую основу. Но в целом здесь царит отрадное единодушие. Логика освобождает нас от всякого усилия обстоятельно спрашивать о самой сущности мышления.

Между тем хотелось бы предложить еще один вопрос. Что значит “логика”»? (Там же, с. 199).

С этого вопроса начинается философское сомнение Хайдеггера. Это непростое философское рассуждение, которое уже само по себе учит рассуждать. Но ярче бросается в глаза то, что это сомнение не было высказано до Хайдеггера самими логиками, а после него оно не стало общим местом для них. Кто-то из философов, конечно, знаком с ним и даже разделяет его. Но если мы надеемся встретить упоминания об этом сомнении в логике где-то в университетских учебниках, мы сильно ошибаемся.

Это сомнение для избранных, боюсь, что даже пишущие «логики» для общего употребления, то есть творящие культуру, которая творит нас, не поняли и не приняли его. И это тем более странно, что без этого сомнения еще можно вколачивать в головы студентов привычные ответы на экзаменах, вроде того, что логика – это наука о правильном мышлении. После него сама логика, если именно ее и преподают логики, должна возмутиться: сомнение делает логическое рассуждение сомнительным, значит, не логичным!

Если есть сомнение, продолжать говорить то же самое больше нельзя! Тем не менее, говорят и много говорят. Машина заведена и останавливаться не может, потому что она кормит огромное сообщество людей и ради каких-то мелочей, вроде сомнения в своей истинности, останавливаться или сворачивать с намеченного пути не может…

Итак, что же такое «логика»? И не будем забывать, что переводчику удобнее переводить Хайдеггера говорящим о мышлении, хотя он, вероятнее, говорит о разуме.

«Это наименование есть сокращенное выражение для έπιστήμή λογική (эпистеме логике – АШ), науки о λογος (логос – АШ). А λογος подразумевает здесь высказывание. Но сама-то логика ведь есть учение о мышлении. Почему же она представляет собой науку о высказывании?

Почему мышление определяется исходя из высказывания? Сие вовсе не само собой разумеется. До сих пор мы объясняли “мышление” вне связи с высказыванием и речью. Осмысление сущности мышления потому абсолютно своеобразно, что ему дается при этом ход как осмыслению λογος, благодаря чему оно и становится логикой» (Там же).

Логика обретает свою значимость только потому и только до тех пор, пока она пытается понять, что такое Логос. Не логика сама по себе имеет значимость для человека, а Логос, к которому она нас не пропускает. Логика имеет значимость лишь для человечества, поскольку присвоила себе право определять какие-то правила человеческого поведения, в частности – правила правильного мышления. Но в таком случае она – не наука о Логосе, а орудие государственного управления членами общества…

Современное состояние логики весьма, весьма сомнительно! И не случайно Хайдеггер называет логику «сомнительным предприятием». Логика действительно стала «предприятием» или «учреждением» в рамках государственной машины!

Хайдеггер растолковывает эту часть своего сомнения в «логике» на несколько глав раньше, отвечая возможным возражениям тех, кто уверовал, что избрал себе в лице «логики» сильного хозяина:

«Когда ссылаются на закон противоречия и на логику вообще, чтобы доказать, что все мышление и говорение о ничто противоречиво и поэтому бессмысленно, то на деле это лишь видимость строгого и научного стиля. “Логика” считается при этом неким от века проверенным судилищем, в полномочиях которого в качестве первой и последней инстанции вынесения приговора ни один человек не смеет усомниться.

Кто выступает против логики, тот, следовательно, явно или неявно, подозревается в произволе. Это простое подозрение выставляют как достаточную основу для возражения и считают себя избавленными от дальнейшего собственного продумывания» (Там же, с. 108–109).

Эта «логика», которую считают судилищем, явно имеет в глазах ее приверженцев черты некоего могущественного и вполне живого существа, обладающего своей волей. Она, вроде бы, рождается в их умах, но отделена от их тел и живет, лишь пользуясь ими. Можно считать, что она составляет из тел своих распространителей собственное тело, через которое и воплотилась в этом мире. И спорить с «логикой» нельзя не потому, что она верна, а потому, что она права! И в правах! Спорить с «логикой» попросту опасно, как с мамой или папой, потому что они есть носители и распределители прав в доме…

«Нельзя безоговорочно и как бы считая иное невозможным полагать, что логика и “логическое” суть единственные способы определения мышления. С другой стороны, вовсе не случай привел к тому, что учение о мышлении стало “логикой”.

Как бы там ни было, ссылка на логику в целях ограничения сущности мышления есть уже потому сомнительное предприятие, что не только отдельные ее разделы и теории остаются под вопросом, но и вся логика как таковая. Поэтому “логику” следует ставить в кавычки.

Это происходит не потому, что мы собираемся отрицать “логическое” в смысле верно построенной мысли. Ради самого мышления мы стараемся как раз добыть то, чем определяется сущность мышления, алетейя и фюзис (истина и бытие – АШ), бытие как несокрытость, то, что как раз из-за “логики” и утрачено» (Там же, с. 199–200).

Утрачено в том смысле, что учение, назвавшее себя логикой, присвоило себе монополию на знание того, что надо считать правильным, и судит тех, кто пытается сквозь знания о том, что есть «правильное сегодня мышление», прорваться к Логосу. Сегодня правильным считается математическая или символическая логика! Недавно была индуктивная. Чуть раньше – формальная! И кто не с нами, тот против нас.

Сами учителя логики старательно приписывают свою «логику» к орудиям познания истины. Однако «логика» не имеет отношения ни к поиску истины, ни вообще к философии, как к любви к мудрости. Логика в этом похожа на психиатрию, которая не лечит никакую душу, несмотря на название, и на современную психологию, которая никакую душу не изучает. «Логика» не интересуется логосом, «логика» учит тому, как мыслить «правильно».

«С каких пор существует логика, которая, еще и сегодня владея нашим мышлением и сказыванием, издревле определяет грамматическое понимание языка и тем самым основу европейской установки в отношении языка вообще? С какого времени начинается выработка логики?

С того самого времени, как заканчивается греческая философия, становясь делом школы, организации и техники…

Логика – изобретение школьных учителей, а не философов! И там, где философы пользуются ею, это совершается из более основательных побуждений, не в интересах логики» (Там же, с. 200).

Кто-то делает прорыв, пронзает слои сознания, заполненные бесконечными облаками образов, своим созерцанием и прозревает то, что является их источником и сущностью, то, что прямо связано с моей природой и, похоже, с божественностью. И если он поделился этим плодом своего упорного созерцания с другими, они не берут урок труда и созерцания, они берут сразу плод и начинают его есть, вырабатывая правила поедания… Так рождались многие религии, так рождалась, мне кажется, буддийская наука о просветлении, и так же рождалась логика…

«Логика как выявление строения форм мышления и как разработка его правил могла возникнуть лишь тогда, когда уже произошло разделение бытия и мышления, и притом определенным образом и под особым углом зрения. В связи с этим сама логика и ее история никогда не смогут удовлетворительно разъяснить сущность этого разделения между бытием и мышлением и его происхождение.

Со своей стороны, логика, что касается ее происхождения и права претендовать на определяющее толкование мышления, нуждается в объяснении и обосновании» (Там же).

«Логика», какой ее подают сейчас нам, определенно нуждается в объяснении, поскольку она совершенно непонятна, и ее, как в старом анекдоте, «понять нельзя, можно только запомнить». И в неменьшей мере она нуждается в обосновании, то есть в возвращении той основы, из которой она когда-то, как кажется, рождалась.

Сомневаюсь в этом, потому что прозрение учителя и использование плода учениками, в действительности, никак не стирает непроходимую грань или даже пропасть между тем, кто прозрел, и тем, кто поел. Творившие логику никогда не знали Логоса! Они лишь использовали готовое прозрение…

Я собирался изложить в этих главах сомнение Хайдеггера в логике, я изложил его. Что же сам он считал ценным в логике и, собственно, логикой, я, пожалуй, расскажу тогда, когда перейду к извлечению из нее этого полезного.

Полезным в логике, в первую очередь, являются не правила мышления, а перст, указующий на Логос. Но в рамках более узкой ступени движения к себе мне будет важно и то, что логика говорит о рассуждении.