Текст книги "Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание"

В заключение я бы хотел еще раз вернуться к тому, что тело чудесно и неведомо. В сущности, я хочу попытаться понять, почему же так трудно познавать и его и себя через него. И наоборот: тело – это чуть ли не единственное место, где мы можем выставить себя для обозрения и изучения.

Даже при поверхностном рассмотрении заметно, что высказывание: человека нельзя увидеть из-за тела, – не совсем верно. Если же начинаешь приглядываться, то вдруг обнаруживаешь, что это изречение сущностно подходит физиологическим воззрениям и очень мало соответствует действительности. Судите сами.

Для того, чтобы рассмотреть человека как тело, а точнее, чтобы рассмотреть тело человека, его нужно либо убить, либо обмануть, скажем, Медициной, как на приеме у врача, либо купить, как это делают художники с обнаженной натурой. Проверьте, просто подойдите к любому человеку и попробуйте рассмотреть его тело без его согласия. Это именно то, о чем женщины возмущенно восклицают: Подонок! Он словно взглядом раздевает!

Вам и самому будет неловко это делать, да и человек тут же выкажет вам свое отношение к такому хамству и унижению. Отчего появляется неловкость? Да от того, что для рассматривания человеческого тела его нужно раздеть, обнажить. Хотя бы мысленно, в воображении. Иначе его закрывает одежда. Раздеть этого человека физически, то есть сорвать с него одежду в самом деле, я даже не предлагаю. Очевидно, что это дорогое удовольствие. Люди этого не любят. Но даже воображаемое раздевание и рассматривание того, что под одеждой, – это покушение на что-то святое. На что?

Да как раз на то, чтобы видеть тело вместо человека. Ведь одежда призвана скрыть тело, но зачем? Почему? Да как раз потому, что нам не нравится, когда вместо нас видят наши тела. Тела вообще редко ощущаются их владельцами достаточно красивыми. Достаточно для чего? Для того, чтобы передавать верное впечатление о самом человеке.

Поэтому тела украшают. Украшают по-разному. И доделывая их до какого-то совершенства пластическими операциями и бодибилдингом; разукрашивая их рисунками, татуировками и пирсингом; наряжая в одежды, создавая прически, накладывая макияж и грим; вешая на него драгоценности и бижутерию, чтобы оно блестело и светилось.

Все это очень значимые действия, и все они чрезвычайно духовны, хотя люди об этом не помнят. Не помнят, но зато ощущают, что доводят свое тело до того вида, до того образа, который хоть как-то соответствует их собственным представлениям о себе. А эти представления всегда исходят из ощущения себя Душой и Духом. Значит, все порой жутковатые эксперименты людей над своими телами, создающие их вид, всегда есть привнесение духовности в тело. Всегда есть покорение и одухотворение тела, а также указание на то великое существо, которое в нем скрывается.

Окиньте взглядом окружающих людей, и вы увидите, что их тела хорошо спрятаны. А вместо них выставлены некие образы, которые требуют определенного отношения к этому человеку. И уж точно отношения, учитывающего, что перед тобой не тело. Даже когда человек лишь в купальнике, он поразительно выставлен наружу, а тело скрыто. Это гораздо сложнее сделать, чем в одежде, и поэтому требуется гораздо больше усилий, чтобы телесность, когда ты почти полностью обнажен, не выпирала. Особенно это сложно для нудистов.

И между тем они все это делают прямо на глазах у вас и друг друга. Достигается это определенными мышечными напряжениями, которыми телесность сдерживается и увязывается в некую одежду из напряжений. И значит, даже голый человек остается в одежде из доступных ему средств – пусть телесных. Кроме того, обнаженность требует особой продуманности поведения. И человек раздевшийся до купальника одет в дополнительные облики. Либо же там, где принято купаться голыми и всем вместе, он одевается в определенное общественное мнение, которое все свои обязаны удерживать как способ смотрения друг на друга. И мнение это, чаще всего, таково: обнажение естественно, в нем нет ничего неприличного и вызывающего либо провоцирующего. Поэтому, когда я гляжу на тебя, я вижу лишь то, что ты естественен и в силу этого духовен. И я не позволяю себе смотреть на тебя плотски, то есть возбуждаясь. Что я для этого делаю?

Да очень простое и одновременно мистическое действие. Я расслаиваю свое восприятие и сохраняю ту его часть, которая есть видение души и духовности, и не позволяю себе использовать ту, которая у меня видит боль, точнее страстную боль, обычно ощущаемую как охота. Я просто не вижу, что ты сексуален, и поэтому скрываю собственное желание. Не видеть это и не показывать.

Соответственно, человек, избравший не видеть духовность, и не показывает своей духовности. В итоге он виден разгулявшимся, распутным телом, продавшим душу. Не надо принимать мои слова за проявление Христианской нравственности. Это не нравственное, а магическое утверждение. Христианство лишь тонко почувствовало эту нашу способность быть на выбор телом либо духом и эксплуатирует ее. Я же описываю действительность и говорю не о том, что избрать быть в теле плохо, а о том, что это для человека трудно.

Вот почему на деле оказывается, что трудно и увидеть тело. Человеческие тела по миру свободно не гуляют. Их водят на поводке поведения, хорошо усмиренными и носящими на себе щиты наружной рекламы, описывающей их хозяев наилучшим образом с человеческой стороны.

Иногда кажется, что люди сами склонны выставлять свое тело на обозрение, как это случается при больших декольте или в обтягивающих слаксах. Но что в действительности выставляют на показ женщины: груди и ягодицы? А почему груди и ягодицы? Почему именно их? Потому что они привлекательны для мужчин?

Но уже одно это подсказывает, что выставляется не тело, а нечто привлекательное. И это меняется еще больше, если задаться вопросом: а почему женские груди, бедра и ягодицы привлекают внимание? Как это работает?

А работает это, как мы знаем, за счет того, что все упруго выдающиеся части человеческого тела становятся упругими и выдающимися, когда в них накапливается боль, ведущая к потребности продолжать род. И значит, если сквозь одежду чувствуется тело или из-под одежды выглядывает, значит, этим женщина кричит мужчинам: спасайте, мне нужна помощь. И этот призыв опять же делает видимые участки тела не телесными. О случаях, когда подобные состояния тела осознанно эксплуатируются, я сейчас не говорю.

Война Богов. Тело так несущественно для нас, что мы даже ощущаем себя униженными, когда с нами обращаются, как с телами. Особенно часто это происходит в больницах, где врачи демонстрируют свою власть над душами людей, заставляя их изображать из себя тела. Впрочем, похоже, битва за то, чтобы быть только телами, развивается успешно, и мы смиряемся все больше… Великая Битва по имени Усмирение, вроде той, которую вел Зевс с титаном Прометеем.

Метафизика Аристотеля когда-то создавалась им для того, чтобы заменить философию Платона и Сократа. Но в итоге метафизике во времена естественнонаучной революции пришлось играть роль защитницы всей философии. О том, как она была уничтожена, я расскажу чуть позже.

Попытка современной Физиологии может означать, что Наука начинает новый штурм Философии, который завершится полным ее уничтожением. Этот штурм мне кажется очередной попыткой Материализма прорваться на Небеса и скинуть оттуда Богов…

Впрочем, он может перерасти и в подлинную философию науки. Жизнь такая непредсказуемая вещь, а крайности так любят превращаться в собственные противоположности! Особенно, когда пытаешься играть с Богами на равных…

Поэтому я не могу вынести оценку всей физиологической Метафизике. Но вот что я пока в ней не нашел, так это возможности для очищения тела и уж тем более себя. Да и с самопознанием все сильно усложнилось, потому что Метафизика эта не оставляет для него места. Нечего познавать, все ответы уже даны. Это можно только принять и смириться! Как в гостях у Цирцеи.

Или не смириться!..

Современная Философия много пишет о теле. Поэтому этот раздел мог бы быть большим.

Но он будет всего из одной главы, из одного небольшого рассказа. Все-таки у меня нет задачи подробно рассказать обо всем, что хоть как-то затрагивает интересующие меня вещи.

Моя задача проста и однозначна: найти то, что является предметом очищения при самопознании. Как бы много ни было написано, как бы умно оно ни было, я пропущу его, если не почувствую себя в силах извлечь из этого пользу.

Философия тела гораздо приятнее его Физиологии. Но она так малопонятна, что до сих пор не стала одним из слоев сознания обычного человека. Лишь редкие профессионалы могут пожаловаться на то, что болеют философией тела. Этим она в корне отличается от Физиологии, которая въелась в нас, словно свинцовая пыль.

Поэтому мне лично хватит одной зарисовки, чтобы очиститься от всей телесной Философии.

Современные философы время от времени обращаются в своих размышлениях к телу, а не к организму. Но то, во что превратилась современная Философия, так сложно, что чтение их работ становится мучением. Для примера я возьму лишь одну статью французского философа Жан-Люка Нанси, называемую «Corpus». Corpus – это по латыни тело.

Статья эта писалась для коллоквиума «Bodies, Technologies» (Тела, Технологии) происходившем в 1990 году в США. За несколько лет до этого Нанси пересадили сердце, и он отразил свои переживания в этой книге. Очевидно, пересадка сердца была очень сильным переживанием, хотя Нанси в этом и не признается. Во всяком случае, вместо философского размышления родилась своеобразная «поэма» о теле. Понять ее почти невозможно, как невозможно и читать. Но при этом постоянно налетаешь на потрясающие прозрения, которые оправдывают все муки.

Очевидно, именно из-за этих искр смысла во мраке заумного текста наши философы Валерий Подорога и Елена Петровская постарались и издать, и объяснить Нанси, вложив в объяснение едва ли не больше труда, чем сам Нанси в творение. Благодарность им была весьма условной: отвечая на статью Подороги, посвященную «Corpus’у», Нанси интеллигентно сдерживается, но говорит только одну вещь: Я вам, конечно, признателен, но вы меня совсем не понимаете! Это все совсем не так и не то!

У меня сразу же возникает вопрос: зачем писать так, чтобы тебя никто не понимал? Причем, чтобы не понимали даже другие философы, осознанно вложившиеся в работу по пониманию? Это не риторический вопрос, а вопрос психолога. Я действительно хочу знать ответ и предполагаю, что целью Нанси не была понятность. Скорее всего, он хотел показать свою исключительность: ведь так немногие из философов живут с чужими сердцами! Поэтому он имеет и всегда будет иметь право любому человеку, пытающемуся говорить с ним на равных, сказать: вы меня не понимаете! У вас собственное сердце.

Так что я сразу признаюсь, я не понимаю и не в состоянии понять Нанси. Да и вообще современных философов. Их задача сложнее, чем сделать себя понятным. Для них это творчество – «форма экзистенции», если использовать хайдеггеровские понятия. Кстати, именно Нанси его и использует, правда, переведя на нансийско-французский, как экспозиция.

«Слово “экспозиция” (по которому у нас с Валерием [Подорогой] нет взаимопонимания) для меня идет от Хайдеггера – у Хайдеггера это “Ausgestell” как способ полагания, то есть по сути способ записи “эк-зистенции”, существования вовне, полагаемого вне своих пределов» (Петровская, с. 233).

При этом экспозиция, которую Подорога понял, как способ себя выставить, показать, оказывается для Нанси игрой слов.

«Я был неверно понят и в том, что касается кожи. “Экс-реаи-зиция” вовсе не означает, что кожа – это “монотонная органическая поверхность”, как ты подумал! Совсем наоборот. Кожа – отнюдь не орган (как и в более общем плане им не является тело, о котором я стремлюсь говорить или, скорее, которому стараюсь говорить, зная, что оно не слышит ничего – ничего, кроме звука и шума)» (Нанси, с. 224).

Экс-peau-зиция тут составлена из двух языков. Peau – по-французски «кожа» и читается как «по». Экс-коже-зиция – вот так написана вся книга. Зачем ее понимать?! Достаточно просто читать.

Другой пример игры смыслами:

«Сказанное выше, быть может, наглядно показало, что некоторые положения моей книги были тобою поняты превратно. Так, когда ты ставишь под сомнение слово “анатомия”, ты не вполне осознаешь, что речь идет о “не-философско-медицинской анатомии”: это не рассечение органов по схеме познания объекта, но материальный раскрой (-“томия” значит “крой”) поверхностей, объемов, плоскостей и масс, которые образуют “тело”» (Там же, с. 223).

Вот примерно так общаются между собой современные философы. Так что я просто читаю и записываю собственные мысли по поводу тех слов, которые привлекли мое внимание.

В Начале второй главы поминается очищение. Я не могу это пропустить:

«Кто другой на этом свете знает, что такое “тело”? Это позднейший продукт нашей древней культуры, дольше всех он подвергался осветлению, очистке, разборке и последующей сборке. Если Запад, в соответствии со своим именем, – падение, то тело – последний, самый тяжелый груз, который в нем опрокидывается» (Там же, с 28–29).

Без понимания. Понимайте сами. Просто штрих к портрету тела. И еще штрих, который нельзя не учитывать:

«”Исписанные тела” – с надрезами, рисунком, татуировкой, рубцами – это тела драгоценные, оберегаемые, хранимые как коды, чьими достославными следами они выступают» (Там же, с. 34).

Действительно, тело очень ценно для нас как способ без слов сказать что-то другому человеку. Тело позволяет сократить общение до одного взгляда, в этом его ценность.

«Тела суть места существования, и нет существования без места, без тут, без некоего “здесь”, “вот” в качестве сего» (Там же, с. 37).

«На протяжении всей своей жизни тело – это также мертвое тело, тело мертвеца, того мертвеца, каким я являюсь при жизни» (Там же, с. 39).

И, пожалуй, последняя мысль, на которую у меня хватит сил:

«В нижеследующей заметке Фрейда, опубликованной после его смерти, заключено самое чарующее и, возможно (Я говорю это без преувеличения), самое решающее его высказывание: “Psyche ist ausgedehnt: weiss nichts davon”. “Психика протяженна: но ничего не знает об этом”.

То есть “психика” – тело, и это то, что как раз и ускользает от нее; такие выходки или выходы (надо полагать) и создают ее в качестве “психики”, находящейся в измерении не-(возможности / желания) – само-познания.

Тело или тела, к которым мы хотим прикоснуться мыслью, этим и являются: они суть тело “психики”, бытие-протяженным и вне-себя, связанные с присутствием-в-мире» (Там же, с. 45).

Начну с того, что Psyche это все-таки не психика, а душа. Тут либо Нанси, либо его переводчики сами усложнили и без того сложное. Как только мы говорим «Душа протяженна», мы тут же попадаем в круг вопросов, поставленных Декартом. Нанси, кстати, считает себя знатоком Декарта.

Декарт делил тела и души именно по признаку протяженности. Душа отличается от всех остальных вещей именно тем, что она не протяженна. Заявить, что душа протяженна – это действительно чарует, потому что из этого вытекает, что душа – это тело.

Но именно это всегда ускользает от души, она постоянно ощущает себя нетелесной и непротяженной. Это и делает обычно самопознание невозможным хотя бы потому, что оно идет неверным путем.

И хоть Нанси всеми силами сопротивляется попыткам перевести себя на более понятный язык, я все же приведу пример того, как Валерий Подорога пытается сделать его понятнее:

«Составление анатомического атласа – один из древних, но и сегодня действенных способов описания человеческого тела. Первая анатомия, “Anatomia del corpo humano”, появляется в 1560 году.

Рождающийся медицинский взгляд нарушает освященное религиозным чувством единство “души и тела”. Человеческое тело теряет свою неприкосновенность, тайну и становится не внушающим более страха мертвым остатком человеческого, или трупом; первые вскрытия переводят его в класс медицинских объектов. Медицинский взгляд получает новую остроту видения. Теперь это взгляд расчленяющий, проникающий в тело настолько глубоко, насколько допускает хирургический нож.

Из этого медицинского взгляда на тело как тело-труп и появляется сомнение Декарта. Да, именно так все и происходит! Сначала – тело-труп и лишь потом “сомнение”, которое есть просто метафизическое освидетельствование мертвого человеческого тела» (Подорога, с. 176).

Честное слово, наши философы все-таки проще и понятнее. А что касается глубины, то прочитайте еще несколько мнений Подороги и решите сами.

«Почему мне нравится анатомический атлас? Потому что по нему я узнаю географию тела Бога, поскольку мое тело дано, только когда оно как-то относится к Телу, телу универсальному, копируемому, и в этом случае я сумею, если захочу, описать строение всех тел, которые обладают знаком существования» (Там же, с. 179).

«И последнее – чтобы прервать этот нескончаемый, как приступ заикания, список – есть, существует “мое тело”, из которого я говорю, пишу, где боюсь боли и никогда не умираю, которым я вижу другие тела и которым они меня видят. Его первоприсутствие я не в силах отрицать, хотя именно мне в первую очередь “мое тело” и недоступно, несмотря на то, что я его “чувствую”, “знаю”, “присваиваю”, считаю своим собственным.

Я не могу увидеть себя в собственном теле, не могу понять, как я размещаюсь в самом себе, и почему одно мое Я называют “телом”, а другое – “душой”» (Там же, с. 180).

Интеллигент – понимающий, по выражению другого русского философа Владимира Бибихина. Интеллигент должен понять западного философа и принести его в Россию, русским читателям. А западный философ, как капризный ребенок, занят тем, что обижается и топает ножкой: нет, вам меня не понять!

Как бы мне хотелось, чтобы Подорога поменьше тратил жизнь на погоню за сумеречными смыслами французов, а сел и написал собственную философию тела. Возможно, тогда мне удалось бы понять, что доступно в нем очищению. И даже если философия тела в этом деле никогда не будет помощником, очищение можно и опустить, лишь бы это вело к самопознанию.

Наука ни плоха, ни хороша. Она такая, какой ее делаем мы. Она дает нам лишь возможности, а мы делаем свой выбор. Как говорится, неча на зеркало пенять… Иными словами, если появляются другие ученые, – ученые, озабоченные не тем, как делать Науку, а, скажем, просто хотящие разобраться в чем-то, что кажется сложным, – Наука тут же поменяется. Единственное, что есть у нее своего, – это заботливость. Злой и кровожадной делаем ее мы.

Недавно вышла книга Александра Тхостова «Психология телесности».

Я считаю, что это первая ласточка иного выбора – начало новой науки о теле. По крайней мере, нового направления в психологии. Что есть в этой книге?

Самое малое, – а это уже основание для движения дальше, – четкое и определенное описание дел в изучении телесности и постановка задачи о необходимости создать психологию телесности. Расскажу по порядку.

Все знают, что тело есть. Некоторые, как Медицина, например, его даже лечат. О теле кричат философы, кричат прикладники, вроде психоаналитиков, – только психологи хранят целомудренную девственную клятву никогда не говорить о теле! Тело для психолога выражается в его нервной системе – это верх допустимой телесности. Все остальное просто бесстыдство!

«Если в современной философии тело понимается как “решающий момент в генезисе объективного мира” (Мерло-Понти), а в современном психоанализе оно представляет собой первичную, “ядерную” форму существования субъекта, то для психологии его как бы не существует.

Не существует не только в том смысле, что современная психология остается в значительной степени бесполой, но и в том, что если попытаться на основании психологических публикаций создать некий схематический образ человека, учитывая внимание, уделенное отдельным областям физического тела, то мы получим “гомункулуса”, состоящего из огромного мозга, не очень больших половых органов и еще, может быть, лица.

Не существует и никакой собственно психологической концепции телесности; тело понимается как область, абсолютно рядоположная организму, как некий материальный субстрат или, скорее, “место обитания” психического, и несмотря на свою самоочевидную важность телесность оказалась “теоретически невидимой” для психологии» (Тхостов, с. 3–4).

Мое наблюдение над Психологией позволяет добавить к образу, созданному Тхостовым, разве что то, что этот гомункулус из половых органов и мозга с лицом, подвешен на ниточках препарированной нервной системы, а на месте рук у него висит лозунг: классики марксизма-ленинизма уверяли, что это очень важно и когда-то было нужно обезьяне, чтобы трудиться орудиями…

Постановку задачи, которую ставит перед собой и психологией Тхостов, я хочу привести целиком:

«Решение этой проблемы весьма актуально и в практическом смысле. Игнорирование наукой какого-либо феномена еще не означает его отмены, и он заставляет с собой считаться, проявляясь зачастую в патологической форме.

“Бестелесная” психология и педагогика упускают целые пласты важнейшей реальности человеческого существования, сталкиваясь с ней лишь в форме “ущербности”, искаженного развития или патологии, а “организменная” медицина демонстрирует свою нарастающую дегуманизацию, кризис доверия, беспомощность теоретического понимания и лечения расстройств, патогенез которых выходит за рамки физиологических изменений.

Актуальность этой проблемы усиливается с ростом числа психосоматических заболеваний, неврозов, трудностями проведения эффективной реабилитации, с расширением парамедицинской альтернативной практики. По мнению экспертов Всемирной Организации здравоохранения, одной из самых важных медицинских проблем ближайших десятилетий будет невозможность эффективного лечения большого числа больных, обращающихся в учреждения медико-санитарной помощи с постоянными жалобами, которые трудно соотнести с тем или иным органическим поражением» (Там же, с. 6).

Далее Тхостов дает «историю болезни». Вначале было понято, что тело есть механизм, потом родилась Психология. Что из этого следует? Прелюбопытнейшие вещи. Я много ругался в предыдущих главах на Механическую Физиологию, мнящую себя ньютоновской Механикой Наук о человеке, и на использование «бритвы Оккама» Наукой для того, чтобы исключить из рассмотрения все, что она считает лишним. К чему это привело, пишет и Тхостов, используя цитату из П. Д. Тищенко.

«Кроме “экономии мышления”, онтологическое исключение субъекта (то есть живого существа – АШ) из научного исследования обусловлено еще и тем, что объективизм принципиально не может разрешить субъекту какой-либо активности. <…> То, что исследуется, не может рассматриваться в качестве причины самого себя (субъекта). Иными словами, любое событие, происходящее с объектом, должно рассматриваться как обусловленное внешней причиной.

Без действия внешних причин объект должен находиться в “покое” или “равномерном прямолинейном движении”. Этот чисто механический принцип “инерции” универсально действует в любом научном исследовании – физическом, химическом, биологическом, психологическом, социологическом и т. д.» (Там же, с. 10).

А далее у Тищенко и Тхостова идет объяснение, которое я хочу выделить, потому что это, так сказать, «психологический механизм», вмонтированный в голову любого естественника. Я бы даже сказал, который он должен имплантировать себе, словно в фантастическом фильме, чтобы стать одним из «наших». Именно его наличие объясняет, почему естественнонаучное мировоззрение столь живуче.

«“В самом деле, мы только в том случае можем установить причинную связь между действующим фактором и изменением объекта исследования, если будем уверены, что реально сущее (объект) не произвел эти изменения в силу собственной (внутренней) необходимости” (Тищенко). Интуитивная очевидность “принципа инерции” базируется на свойственной человеческому мышлению иллюзии “понятности”: явление понятно, если мы можем найти его внутреннюю логику, то есть линейную последовательность событий» (Там же, с. 10–11).

И что из этого следует? Немало:

«Поэтому субъекту (то есть мне или душе – АШ) нет места в онтологии (читай, в науке – АШ): ни в качестве сущности, ни в качестве объекта научного исследования. Реальные “истинные” события происходят вне него, нужда в нем отпадает и он может без ущерба быть заменен на настоящий объект – организм в виде трупа или сложного, работающего по физическим законам механизма (в них эта линейная последовательность кажется очевидной).

Главная задача – это выяснение устройства этого механизма, его сенсорной, воспринимающей части, проводниковых путей, первичных структур и пространственной организации, биофизических и биохимических основ их работы. Нарушения могут происходить лишь в физическом пространстве тела: психика успешно заменяется нервной системой, а психология – физиологией и анатомией ЦНС» (Там же, с. 11).

Вот положение дел в Науке. Так она обошлась с телом. Далее Тхостов делает большое и глубокое исследование сложностей Медицины и Физиологии, не учитывающих психологию. Я его опущу и ограничусь лишь одним образом, который позволит понять суть этого исследования.

«Как писал по сходному поводу З. Фрейд, “…продолговатый мозг – очень серьезный и красивый объект. Припоминаю точно, сколько времени и труда много лет тому назад я посвятил его изучению. Но теперь я должен сказать, что мне неизвестно ничего, что было бы безразличней для психологического понимания страха, чем значение нервного пути, по которому проходит его возбуждение”.

В этой цитате, которая неоднократно приводилась физиологами павлов-ской школы в качестве образца отсутствия логики и предела падения в идеализм, на самом деле речь идет не об игнорировании значения материального субстрата (этого было бы странно ожидать от профессионального невролога), а о невозможности прямой редукции психического и бессмысленности его познания изучением исключительно мозгового субстрата» (Там же, с. 38).

На этом рассказ об исходных условиях исследования я прекращу. Но что нашел сам Александр Тхостов?