Текст книги "Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание"

Все тот же Константин Карманов пишет:

«Рассуждение об идеальном лучше всего начать с простого, но вместе с тем парадоксально звучащего тезиса, что человека нельзя увидеть.

Казалось бы, это противоречит здравому смыслу, – суждение звучит абсурдно, мы все ведь уверены, что человека видеть можно. Однако это не совсем так. Судите сами: я человек, я могу пошевелить рукой, могу привести свое тело в движение. Вы видите эту руку и это тело; видите, как они двигаются по моей команде.

Однако, того, кто отдает команду, субъекта, инициатора действия, вы при этом видеть не можете, я остаюсь все время за кадром, все время скрытым от вашего взора. Вы видите тело – объект моих манипуляций, но не меня самого» (Карманов, с. 13).

В этом парадоксальном утверждении, в общем-то, нет ничего действительно нового, хотя это принципиально важное и правильное начало разговора об идеальном. Древние, в отличие от нас, взращенных в материализме научной картины мира, не спешили судить, кого они видят в приближающемся теле – человека, демона или бога. В любом случае это какой-то Дух.

Война Богов. Но мировоззрение древних было признано неверным победившей Наукой. Считается, что духов видеть нельзя. Именно поэтому Карманов и говорит о парадоксальности своего заявления. Однако парадоксальность эта мнимая – она существует только для человека, убежденного естественнонаучностью, что он действительно не видит ничего, кроме тел, потому что кроме них ничего и нет. И Карманов точно так же убежден в собственной слепоте.

Чуть раньше он намекает на нее, определяя условия своего рассуждения:

«Есть несколько способов повысить эффективность рассуждений на эту тему (о природе мысли – АШ).

Во-первых, надо избегать использования смутных понятий типа “бог”, “душа”. Лишенные однозначной трактовки, они сами по себе нуждаются в определении. Их применение только затемняет суть.

Во-вторых, нужно строго придерживаться тех общечеловеческих принципов и правил, которые обеспечивают дисциплину слова: следить за тем, чтобы в рассуждения не проникала противоречивость; пользоваться в логических построениях минимальным числом сущностей, не увеличивая их сверх необходимого (это так называемый принцип “бритва Оккама”)» (Там же, с. 12).

С учетом этого обоснования метода исследования, я бы назвал сочинение Карманова «попыткой прорыва Науки на землю Идеализма», точнее, на Небеса. Судите сами, судите по тем противоречиям и оговоркам, которые имеются в его рассуждениях.

Начать хоть с того, что «бритва Оккама» никогда не была и не будет «общечеловеческим принципом или правилом, обеспечивающим дисциплину слова». Это строго научное правило и, кстати, вовсе не такое уж безвредное. Это видно прямо в этом примере. Если ученому удается более или менее непротиворечиво объяснить «идеальное» в человеке без лишней сущности по имени «душа», то он на данное время сделает мостик над тем местом, где эта душа будет похоронена. А если она есть? Хорошо еще если над могилкой будут расти дудки и петь о том, как сестрички или братики ее убили… Может, тогда случайный прохожий свернет с проторенного Наукой столбового пути, прислушается и даже задумается.

Следующая нелогичность – это само словосочетание «логика идеального». У идеального не может быть логики. Логика была придумана Аристотелем в пику идеализму Платона и самопознанию Сократа. Логика – это способ победить и уничтожить идеальное. Логика в строгом смысле этого слова – это как раз то, что научило нас не видеть человека в его теле.

Но ведь мы видим, видим его! Мы знаем, что не видим, но видим! Нас убеждают со всех сторон, что, глядя на человека, мы видим тело. Но мы глядим на двух человек и видим, что один идет красиво, а второй нет. Тела одинаковы, а люди ходят по-разному. Можно сказать естественнонаучно – по-разному водят свои тела. Но мы видим.

Хуже того, мы глядим на два одинаковых тела и при этом видим, что один человек красив, а второй – нет, один душевен, а другой зол. И сколько раз мы слышали за свою жизнь про кого-нибудь: не понимаю, что он в ней нашел! Ни кожи, ни рожи.

Верно, у ее тела нет ни красивой кожи, ни красивой рожи. Но она красива, и он с ней.

Мы видим человека, но сказать, что мы его не видим, звучит парадоксально. А зачем человеку говорить парадоксами, то есть поражающими воображение противоречиями? Зачем вообще кому-то может потребоваться поражать воображение других людей? Очевидно, это что-то дает.

Очевидно – видно очами, – что это чародейство, а поражать воображение – это условие чародейства, – очевидно, что оно есть, работает и воздействует на людей, которых я не вижу, потому что они не тела.

Как сложно и как противоречиво оказывается рассуждение, если применить те исходные принципы, которыми ограничил себя Константин Карманов, следуя за требованиями Науки! Вот только действительно он так видит мир, или это какая-то игра? Игра по правилам, которые диктует победившая Наука. Лично мне постоянно хочется сказать Науке и ее жрецам:

Хорошо! Вы победили, вы захватили власть и теперь принуждаете нас говорить на вашем языке, видеть мир вашими глазами, считать, что истинно то, что сказали вы от имени Науки! Вы требуете считать научные правила и принципы рассуждения – общечеловеческими, вы привили всем поголовно привычку использовать слово «логика» вместо когда-то естественных слов родного языка. И теперь в разговоре самых необразованных людей, которые и понятия не имеют, откуда пошла Наука, звучит логика: логично или нелогично! Хотя сказать они хотят всего лишь, что согласны или не согласны с другим.

Ладно, вы приучили и к тому, что Бог и Душа стали смутными понятиями, которые лучше не использовать, чтобы не осмеяли, забрызгивая ядовитой наукообразной слюной… Хорошо, пусть все будет так!

Но вот я сейчас возьму ваши же требования к рассуждению, вашу же картину мира и достижения ваших Физики и Логики и просто чисто проведу рассуждение о самых исходных понятиях. Я даже не буду обращать внимание на то, что уже одно использование ваших принципов исходно приводит к противоречиям, которых вы почему-то не хотите замечать. Будем считать, что я доверчив и искренне верую в научную истину и научный метод. И просто наивно делаю то, что вы предлагаете считать научным рассуждением.

Знаете, что при этом получается? Странная вещь: и человек и Вселенная оказываются необъяснимы до конца физически!.. И как только это понимаешь, тут же становится очевидно, что вы это знаете, но скрываете. Почему? И что скрываете?

У человека нет организма. У социального винтика, атома империи, есть, а у человека нет. У него есть тело, сознание и душа. И тело – это очень, очень таинственная вещь, настолько таинственная, что понять его Наука не смогла, а потому упростила до понятия «организм». Если вы вдумаетесь, то «организм» окажется не живым существом, а способом описывать ту часть телесного состава, которую удается разглядеть естественнонаучным умом.

Но чтобы понять, что тело необозримо больше и глубже этого ущербного описания, вспомните о том, что оно – это место вашего существования. Иначе говоря, то, что является живым существом, существует в теле, воплощаясь в него, то есть делая себя достаточно плотным для жизни в этом мире. Без воплощения тело мертво, но оно есть нечто чудесное и полное возможностей, раз меня помещают в него, подобно зародышу в утробу.

Почему у наших очистителей привилось понятие «очищение организма»? Потому что это инородное и смутное выражение – «организм» – колоссально упрощает понимание. Как слово-новодел оно не обладает глубиной, а значит, может содержать лишь то, что мы договоримся в него вкладывать. Иными словами, в данном случае мы сами задаем себе глубину описания рассматриваемого явления. Так ученому проще жить.

Однако, если мы поглядим на человека, не упрощая собственных задач, скажем, как на живое существо, мы заметим множество странностей, которые одновременно и очевидны и неожиданны. Так, к примеру, мы все знаем, что не любим боли. Но под наркозом или без сознания мы ее не чувствуем. Точнее, наше бездушное тело не чувствует боли. Значит, боль чувствует не оно, а я. Но это боль телесная, ее источником является какое-то место в теле, и мне она дана, чтобы я устранил ее причину, а тем самым освободился от помехи, которой вдруг стало мое собственное тело.

Значит, мы можем видеть очищение как устранение телесных помех своему покою. Или как освобождение от тела. Это совсем иной подход к очищению того же самого тела, по сравнению с очищением его как организма.

И он допускает вопрос: зачем нужно такое очищение?

Первый уровень ответа уже дан: чтобы пребывать в покое. А что это такое? Это когда я не чувствую боли или других неприятных ощущений. И что? Крепко сплю? Или же покой мне нужен, чтобы делать то, что я хочу?

А что я хочу? Есть, пить, наслаждаться, спать, испражняться… побеждать других… быть самым умным…

Приглядитесь, большая часть моих желаний – вовсе не мои желания, а мои обязанности по отношению все к тому же телу. Если я хочу спокойно жить в этом теле, то я должен устранять помехи его покою. Я должен кормить, поить и холить его. Иначе оно все равно заставит меня заниматься собой, и значит, покой нужен ему. И по наличию телесного покоя можно судить о том, хорошо ли я за ним ухаживаю.

А нужен ли покой мне? Я не знаю. Похоже, мне иногда нужен отдых, но в остальном я деятелен, как сам источник движения. Что называется, голова ногам и рукам покоя не дает. Я все время стремлюсь чего-то достичь, как-то изменить свою жизнь и все время бьюсь с моим слабым и ленивым телом.

И это означает только одно: у меня есть какая-то цель, ради которой я меняю себя и окружающий мир. Причем, похоже, что каждый человек очень хорошо знает, зачем он здесь. Это видно по тому, как он деятелен. И при этом никто не помнит больших целей, заставляющих его действовать, будто они были заложены еще до рождения.

Однако, выяснение этих сверхцелей – это вопрос личный. Я их разбирать не буду. Главное, что Я, который не тело, деятелен и целеустремлен.

А тело мне мешает, создавая множество помех, от которых приходится избавляться. А поскольку это освобождение от помех все равно неизбежно, есть смысл продумать его как очищение. И это иной уровень очищения тела, если задуматься.

Итак, тело можно рассматривать как набор мертвых, но работающих станков, которые составляют завершенную поточную линию по переработке пищи. И тогда ты очищаешь этот сложный химико-механический трубопровод от помех производству.

Можно рассматривать тело как средство достижения каких-то своих целей на Земле, таящее в себе возможность боли и несовершенства. Тогда нужно понять свою цель и, с одной стороны, убирать помехи в ее достижении, а с другой, менять тело, обучая и совершенствуя его. И тогда очищение становится освобождением от боли и ученичеством. Ведь твои несовершенства – это помехи в достижении твоей цели, и хранит их тело.

Но можно поглядеть на тело и с иной точки. Многие философы писали, что, заглядывая в себя, ты обнаруживаешь свое я в каком-то окружении. Это окружение для разных философов оказывалось разным. Но в любом случае, приступая к самопознанию или без него, обратившись к себе, ты обнаруживаешь себя в теле. И тело оказывается чем-то очень важным, поскольку ты в него поселен, и можешь проявиться в этом мире только сквозь него.

Если вглядеться в эту мысль, то тело ощущается чем-то чрезвычайно мистичным и даже волшебным. Ведь если ты сквозь него глядишь в этот мир, лишенный волшебства, из какого-то далекого далека, где все возможно, значит, ты и есть носитель чуда. А ты там в себе, если тебе не мешает тело, внутренний тот, ты точно знаешь, что чудеса – это просто и естественно. Они просто твоя жизнь. Их только почему-то не удается протащить в этот мир сквозь тело. Но в том, где ты без тела, там сама жизнь построена на чуде.

Но как бы сильно тело ни мешало тебе творить чудеса в этом мире, оно само чудо, поскольку смогло принять тебя здесь. Не просто кого-то, а существо из мира без тел, существо то ли духовное, то ли мысленное… Как этот кусок плоти мог принять в себя мысль, логос, да еще и оказаться вполне управляемым этой мыслью?! И управляемым и обучаемым.

Мы считаем, что в мыслях нам ничего не стоит сотворить чудо, а вот телом его сделать невозможно. Задаюсь вопросом: невозможно или не получается?

А если не получается, то почему? Разве мы до конца изведали возможности этого тела? Разве обучили его всему, на что оно способно? Если уж речь идет об очищении, то начать надо с освобождения от старого понятия о теле.

Однако возможности для очищения на том, что было описано в предыдущей главе, не завершаются. Давайте вглядимся в разные виды того, что называют потерей сознания.

Вот человек потерял сознание: уснул, или находится под наркозом. Что мы видим? Лежащее и обездвиженное тело, которое при этом живо и дышит, но не может: 1) двигаться; 2) смотреть; 3) говорить; 4) и, вероятно, думать. Во всяком случае, у нас принято считать, что с потерей сознания пропадает и способность думать, хотя наверняка мы этого знать не можем, потому что это скрыто внутри лежащего тела.

Получается, что потеряны способности действовать и думать, но мы говорим, что утеряно сознание. Что такое сознание, надо исследовать особо и тщательно. Но пока можно сказать в самом первом приближении, что под сознанием мы понимаем нечто, состоящее из двух частей.

Первая из них – это та способность, которая позволяет нам выглядеть сознательным существом, то есть смотреть и действовать целенамеренно. Именно по взгляду и ощущению осмысленности, то есть целеположенности действий, мы делаем вывод, что человек в сознании. Эту часть можно назвать осознанностью.

Но она обеспечивается собственно сознанием, то есть тем, что хранится в нашей памяти как образы действий, образ себя и образ мира. Только наличие всех этих образов и позволяет нашим действиям выглядеть целенаправленными, а нашему взгляду осмысленным. Осмысленным взгляд становится тогда, когда мы видим, что человек узнает мир и знает, чего хочет. Иначе говоря, когда сквозь его глаза мы видим, что он обладает знанием.

На самом деле эта составляющая сознания, очевидно, вторична. Она есть лишь выражение способности сознания создавать и хранить образы – сознавать и помнить. Новорожденный ребенок явно находящийся в сознании при этом обладает бессмысленным взглядом, поскольку в его сознании еще нет знаний, и он ничего не узнает.

Значит, исходно сознание – это однородная среда, способная принимать в себя все впечатления, какие закладывает в нее мир, превращая их в знания. Способная, но исходно не имеющая этого содержания. Ведь мы отчетливо осознаем, что накапливаем содержание сознания за свою жизнь. Со временем такое исходно пустое или чистое состояние сознания становится почти недоступным для нашего наблюдения. Мы глядим на человека и, если он в сознании, видим, что он обладает знаниями о мире и постоянно соотносит себя с ним. А если его взгляд мутен и бессмысленнен, то мы делаем вывод, что он без сознания, как бывает с людьми, получившими сильный удар.

Однако, если вспомнить ребенка, является ли отсутствие знаний признаком отсутствия сознания? Или же тут язык сыграл с нами шутку и подменил понятие сознания на понятие то ли содержания сознания, то ли на понятие осознавания?

Давайте вспомним собственные потери сознания. Хотя бы те, которые происходят с нами во сне. Константин Карманов, глядя на то, что происходит во сне, ужаснулся и придумал физиологическое объяснение происходящему. Вероятно, Физиология была ему нужна, чтобы объяснение выглядело научно, а Наука – это единственно приемлемый сейчас способ говорить так, чтобы тебя услышали. Картинка получается действительно жуткая:

«Бодрствующий субъект (то есть я – АШ) есть реальность, возникающая периодически. Это звучит очень странно – немедленно возникает вопрос: как возможны реальности такого рода? Готовый ответ дать трудно, но наш собственный опыт показывает, что феномен имеет место. Во время сна нас объективно нет. Способность воспринимать окружающий мир исчезает; накопление памяти прекращается. Память останавливается на том моменте, когда мы заснули. При летаргическом сне это может быть двадцать – тридцать лет тому назад.

Проснувшись, человек понятия не имеет о том, что происходило вокруг. Как способности воспринимать его все эти годы не существовало.

Между тем, с организмом продолжал оставаться соотнесенным некий процесс, который делал “включение” бодрствования возможным. Вновь обретя бытие спустя много лет, человек с изумлением убеждается, что все вокруг переменилось. Естественно, он не сам перевел себя из потенциального состояния в активное, не сам себя “включил”. Над феноменом собственного пробуждения мы не властны.

Утром нас могут “запустить”, а могут и нет, или могут вновь это сделать через двадцать лет. Своим пробуждением мы целиком обязаны кому-то другому» (Карманов, с. 71–72).

Встает вопрос: кому же? В рамках естественнонаучного подхода ответ предсказуем:

«Процесс, из которого мы проистекаем, независим от нас. Функционально он нам в организме предшествует. Этот процесс сохраняет свою соотнесенность с организмом так же и по ночам, когда объективно нас нет. Утром мы возникаем как некое продолжение этого процесса, его эманации на дневные часы. Временно возникающий субъект бодрствования берет на себя взаимодействие со средой обитания.

Ночью, когда перед организмом встают другие задачи, генерация нас прекращается.

Ночью организму требуется восстановить физиологию, отладить все тонкие межклеточные балансы, навести, одним словом, у себя порядок.

Этой типично управленческой задачей занимается метафизическая структура, о которой уже шла речь. Мы назвали ее надклеточным управленческим процессом, субъектом-координатором физиологии» (Там же, с. 73).

Война Богов. Организм – это страшная вещь в руках естественника. Он выше всех Богов, потому что он генерирует их как мою мысль, когда генерирует меня.

А потом выключает нас всех вместе, когда передача ему надоела.

Но это не случайно страшно и не просто так страшно, это намеренно страшно. Это Карманов нас стращает, чтобы поразить воображение и улучить души. Зачем? Наверное, ему что-то нужно от этого мира. Но раз он стращает, значит, преувеличивает. А на деле нас вовсе не так уж глухо отключают, потому что вечером мы не исчезаем, а засыпаем и видим сны.

И даже можем осознать себя спящим и долгое время пребывать внутри сна, зная, что это сон. И память об этом у нас сохраняется, как сохраняется она и во время наркоза, например. Это все общеизвестно, и значит, картина Карманова – черно-белый эскиз, где пока всего лишь расставлены значки, указывающие на распределение силовых фигур на шахматной доске. Шахматы – это, конечно, образ мира, но уж очень символический, очень неточный. За точностью образов надо поохотиться, побегать. Это труд.

Вот, например, засыпание. Когда глядишь на него шахматно, то вот ты был на белой клетке дня и вдруг перешел на черную клетку ночи. В промежутке ничего нет. Это любимый образ Карманова.

«Каждую секунду нам открывается конкретная мысль. В результате мы именно этой конкретной мыслью и становимся. Через секунду ее сменяет другая мысль, и так без конца. Человек есть череда мыслей, череда законченных дискретных состояний. У него нет формы существования в промежутке» (Там же, с. 116).

Он повторяет эту мысль на разные лады. Вот и засыпание для него, как вы поняли, именно такой «промежуток» между двумя «мыслями» или «мыслящими состояниями». Мы как свет в лампочке, говорит он. Свет может думать про себя: Я мыслю, значит, я существую, – но приходит хозяин и нажимает на выключатель. А хозяин этот – организм или Субъект управления физиологией организма.

Все это – физиологические шахматы. То, что набрасывается на полотно играючи и без труда. Так сказать, основными мазками. Но жизнь полна полутеней, и мы их сейчас наложим на эту картину, чтобы сделать ее похожей на действительность.

Итак, человек наукообразный, то есть конкретный и не обременяющий себя всякими мистиками и метафизиками, о том, что он такое, знает из учебников. В учебниках сказано: при засыпании мы объективно исчезаем, выключаемся, потому что перестаем воспринимать внешний мир. Почему способность воспринимать внешний мир стала признаком нашего существования, оставлю на совести автора. Но из такого утверждения действительно можно сделать вывод: нас выключают и включают. Это учебники. А что в жизни?

В жизни не так.

Даже те же учебники пишут о том, что, засыпая, мы можем сохранять некий «сторожевой пост» сознания, как, к примеру, это происходит у часовых, или у матерей, слышащих во сне детей. Эта поправка общеизвестна даже тем, кто жизнь знает только по книжкам. Но некоторые идут дальше, даже в осмеянное и считающееся неприличным для истинного ученого самонаблюдение. Неприлично оно потому, что субъективно, – то есть со стороны да еще приборами самонаблюдение затруднительно.

Так что мы видим, когда наблюдаем за собственным засыпанием?

О, тут много любопытного открывается! Этим стоит заняться, несмотря на то, что это так трудно, что ученые таких нагрузок не выдерживают.

Сначала ты вдруг вспоминаешь наутро, что собирался за собой наблюдать, а тебя выключили. Был и нету! Прав Карманов!

Война Богов. Тогда ты берешься за карандаш и описываешь все, что заставляет тебя верно служить делу всеобщего высыпания, и очень быстро понимаешь, что мгновенное засыпание очень долго насаждалось в нас как часть общегосударственной программы по превращению людей в производственные юниты, а страны – в режимную организацию. Настоящий строитель коммунизма – это вам не гнилой интеллигент-метафизик, а ударник-рабочий, бывший пролетарий, ограбивший своего хозяина. Поэтому ему есть теперь, что защищать от прочих воров и разбойников. А значит, он должен быть бодр, свеж и полон боевого задора. А для этого надо высыпаться. Ложиться в десять вечера, вставать к зарядке по радио. Кстати, и электроэнергия экономится, если спать всю темную часть суток.

А как можно было мне привить болезненную потребность во сне? Да с детства вколотить в меня убеждения, что недосыпание опасно для здоровья. Тут уж поратовала за общее дело госпожа Медицина, а наши родители постарались ей подмузыкать: им ведь выгодно, чтобы дети рано спали и не мешали ночью заниматься их взрослыми делами. В общем, заговор усыпления. Но он убирается, хотя и непросто.

А после этого ты вдруг замечаешь, что тебя не так уж пугает то, что ты завтра будешь невыспавшимся, а значит, и то, что ты потратишь часть драгоценного времени, отведенного на сон, на то, чтобы за собой понаблюдать. И ты наблюдаешь теперь легче и дольше. И что ты видишь?

Сначала ты замечаешь, что «выключаешься» не сразу. Я имею в виду не то, что ты долго лежишь и ворочаешься. Я говорю строго лишь о засыпании. И засыпание, после которого происходит проваливание в сон, имеет протяженность. Оно всегда начинается с дремы, и это особое состояние сознания, которое может и не перейти в засыпание. Но о нем надо говорить долго и отдельно. А из дремы ты переходишь в особое состояние созерцания, когда на тебя накатывает череда образов Сна. Вот это и есть засыпание в собственном смысле слова.

У этой череды образов есть свой вкус, так сказать. Раз почувствовав его, ты начинаешь их узнавать, понимая, что вошел в Засыпание. Мазыки называли это состояние Укемь. А сами образы – Кемы. Соответственно, сон назывался Кемарь. Но сказать «видел сон» нужно как «видел кем», а не кемарь. Кемарь – это обобщающее имя для пребывания вне бодрствования.

Итак, в какой-то миг самонаблюдения ты вдруг начинаешь узнавать, что у тебя не мысли в голове крутятся, а пошли Кемы. И ты понимаешь, что перешел из Дремы в Засыпание. И тогда ты можешь продлить это состояние, обучаясь самонаблюдению.

Еще долго Засыпание будет переходить в сон внезапно, будто тебя действительно выключили. Но за это время ты успеешь рассмотреть еще одну любопытную вещь. Оказывается, твое тело с тобой говорит. Оно умеет сказать немного, но говорит это вполне понятно. Например, утомившись от твоего самонаблюдения, оно время от времени будет тебе предлагать: Я устал, давай спать! И первое время ты будешь тут же поворачиваться на бок и покорно засыпать, потому что все, что прозвучало у тебя в голове с местоимением Я, воспринимается как твоя собственная мысль. Раз звучит: Я устал, – значит, ты и устал! И что делать? Так ты же сказал спать? Спать!

Э, нет! – однажды скажете вы с Петром Иванычем, – устало – отдыхай. Я же тебе не мешаю. Твое дело – трудиться и спать, мое бодрствовать. Я никогда не сплю. Только часть времени я не сплю в твоем бодрствовании, а часть в твоем Кемаре. Ты-то, когда спишь, – спишь, а я там во снах бодрствую и наблюдаю. Поэтому я не делаю сейчас ничего особенного, чего бы не делало и к чему бы ты не было привычно. Я всего лишь наблюдаю.

И тогда однажды может случиться так, что ты проскочишь из Засыпания в Сон, не потеряв осознавания себя самого. Ты просто вдруг поймешь, что уже не просто смотришь в какие-то затягивающие образы, а находишься внутри них, и у тебя потерялось ощущение того тела, а это тело, в котором ты во сне, – ведогонное, то есть тело сна и для сна. Конечно, такое осознавание может так тебя встряхнуть, что ты выскочишь из сна обратно в бодрствование. Но это уже и не важно. Важно, что ты понял, что никто тебя не выключает. Это первое.

Второе то, что образы снов, Кемы, и образы бодрствования, мысли, – имеют разную природу. И даже если для Кемов используется материал обычных образов, они все равно чем-то принципиально отличаются от мыслей. Чем, надо говорить особо. Да это и не важно сейчас. Главное, что между теми и другими лежит какая-то качественная граница, и мы вполне можем понять, какая.

Мысли, а значит, все бодрствующее сознание, привязаны к телу. Как говорили мазыки, притворожены к нему. И когда тело устает, оно прямо говорит тебе: больше не могу, нужен отдых, уйди. И ты уходишь из его сознания в сознание сна и пребываешь там до тех пор, пока тело не отдохнет или пока что-то не случится, что потребует твоего присутствия.

Возможен вопрос: а почему мы не помним своего пребывания в иных пространствах? Во-первых, помним и его. Во-вторых, надо понять, что значит помнить? Ведь память есть хранение образов. Значит, помнить мы можем в образах. А это, в свою очередь, означает, что когда у нас сохраняются образы от пребывания в иных мирах, мы их «помним», то есть имеем. А что можно иметь, если мы были в месте без образов? Но даже в этом случае при определенной работе над собой ты научаешься хранить воспоминания о том, что где-то был, где ничего не было или даже умудряешься создать какие-то образы подобных «ничего». Но это я забегаю вперед собственного исследования.

Что же касается очищения, то его образ и понятие совсем меняются, если мы вдруг осознаем, что являемся лишь зрачком осознавания, созерцающим пространство, куда испоселены. Ведь тело оказывается тем самым чудом, которое снаружи кажется маленьким и твердым, а изнутри огромным и проницаемым. И если мы способны покидать его, забывая все, что знали, будучи в нем, значит, тело не ограничивается лишь органами. Оно состоит из них и сознания.

А под сознанием здесь понимаются знания и память, хранящиеся в образах, через которые ты управляешь этим телом, а значит, мыслью повелеваешь материей.

И если это так, то успешность твоего управления, иначе говоря, успешность достижения тобой тех целей, которые ты поставил перед собой, воплощаясь в тело, будет зависеть от того, насколько хорошо проходит твое мысленное управление сквозь телесное сознание. И получается, что ни одно действие, совершаемое тобою в теле, телесно не может быть совершенным, если между тобой и твоим Телом стоит мутная передаточная цепь образов.

Соответственно, очищение тела не может быть совершено без очищения притвороженного к нему сознания. Ведь Я могу управлять телом только одним способом: создавая образы действий, передавая их на использование телу и отслеживая, насколько оно хорошо их понимает и исполняет. Но как отследить исполнение и понимание, если в мутном сознании Я не вижу собственного тела? Я, сущность которого – Видение, возведенное до Ведения!

Я явно предаю себя, свою задачу и мечту, приведшую меня в этот мир, если не возвращаю ясность сознания. Но что такое сознание? И как вернуть ему ясность? Это вопрос для особого и хорошего исследования, которым я займусь, как только распрощаюсь с телом.