Текст книги "Очищение. Том 2. Душа"

Чтобы отметить эту особенность современной психологии, некоторые из ее представителей называют ее психологией без души, желая этим сказать вовсе не то, чтобы она отрицала существование души, но только то, что она не рассматривает вопроса о душе, а предоставляет его решение другим философ-ским наукам» (Там же, с. 3).

Как ловко! А если все-таки решения не найдете, то я не отрицал существование души! Кстати, почему-то никто никогда не оспорил и даже не задался вопросом о праве «естественников» говорить от лица Природы. Каким-то образом они оказались монополистами знаний о ее законах. Каким? Я выскажу предположение. Они первыми начали писать словосочетания «законы природы» на обложках своих книг. А ведь в книгах врать не будут, правда?

Ну, а если основной закон природы таков, что материя и дух едины, а человек – это живая душа, помещенная в тело? Как быть тогда с тем, что нам выдали вместо действительных законов?..

А вот этого не надо, вы делаете нам неприятно!

Что же касается Введенского, то дальше он говорит умные слова о том, что выбор умненьких и тихеньких вполне может быть оправдан с точки зрения достижения объективности научных исследований. Наверное, ни вашим, ни нашим – кратчайший путь к научной истине.

В жизни же это был кратчайший путь к школе Выготского.

Глава 7. Рефлекс рефлексов вместо души. Выготский

Как вы помните, профессор Шабельников сетовал, что только давление со стороны захвативших в России власть коммунистов не позволяло Выготскому говорить о душе. Ну, а сам он, надо думать, будь у него руки развязаны…

Другой исследователь творчества Льва Семеновича Выготского (1896–1934), и гораздо более знающий, на мой взгляд, исследователь, Михаил Ярошевский, ничего подобного за Выготским не заметил. Совсем наоборот, прослеживая развитие такой ветви психологии, как наука о поведении, он утверждает, что как раз Выготский-то принял учение Сеченова лучше даже рефлексологов вроде Бехтерева, Павлова и Корнилова. Вот как он рассказывает о поисках Выготского.

«1. “Надо изучать не рефлексы, а поведение – его механизм, состав, структуру”, ибо “сознание есть проблемы структуры поведения” <…>

2. Вслед за И. М. Сеченовым Л. С. Выготский особое значение придает рефлексам, оборванным на их двигательном завершении. Игнорировать их – “значит отказаться от изучения (именно объективного, а не однобокого, субъективного наизнанку) человеческого поведения. В опыте над разумным человеком нет такого случая, чтобы фактор заторможенных рефлексов, психики не определял так или иначе поведение испытуемого…”» (Ярошевский. Наука о поведении, с. 352).

Что такое «оборванные или заторможенные рефлексы»? У Сеченова – это те движения, которые человек успел перехватить и не вывел наружу, оставив в себе в виде мыслей. В сущности, большая часть «Рефлексов головного мозга» и посвящена тому, чтобы доказать, что все, что происходит в нашем сознании, – это все те же движения, которые мы сдержали или выпустили наружу. Что речь идет о сознании, подтверждает и Ярошевский:

«3. Тем самым проводилась демаркационная линия между трактовкой поведения И. П. Павловым, В. М. Бехтеревым и другими рефлексологами, с одной стороны, и попыткой Л. С. Выготского найти для сознания достойную роль во внутренней организации поведения – с другой» (Там же).

Ярошевский не указывает точно, где Выготский высказал эти мысли, но это и не так важно, потому что творчество Выготского было довольно цельным. И если понять первый пункт программы Выготского как неприятие рефлексов, то это глубокая ошибка. Выготский всегда громко и однозначно заявлял, что вся современная советская психология вырастает из учения Павлова об условных рефлексах, а в обзоре, написанном в 1928 году к десятилетию Октябрьской революции, он говорит слова, которые неоднозначно понять невозможно:

«Основным и определяющим фактором для развития психологии в нашей стране надо считать учение об условных рефлексах, созданное академиком Павловым» (Цит. по: Ярошевский. Наука, с. 349).

Для нас это означает, что когда Выготский говорит, что надо изучать не рефлексы, а поведение, он всего лишь пытается разграничить предметы психологии и физиологии, выделив в особый разряд те рефлексы, которые составляют поведение, а не мышечное движение человека. Отсюда рождается понятие о социальной среде, творящей наше сознание, как набор чисто поведенческих рефлексов:

«Решающим фактором в деле установления и образования условных рефлексов оказывается среда как система воздействующих на организм раздражителей. <…>

Среда играет в отношении каждого из нас роль лаборатории, в которой у собак воспитываются условные рефлексы» (Там же, с. 350).

Все это однозначно увязывается с сознанием, как его понимал Выготский:

«4. В общей структуре поведения человека выделяются движения особого рода и вида. Это речевые рефлексы. Они образуют особую систему рефлексов среди других их систем и являются эквивалентом сознания. “Сознание есть… взаимовозбуждение различных систем рефлексов”» (Там же, с. 353).

Что можно было бы вполне естественно завершить определением сознания из работы еще 1925 года «Сознание как проблема психологии поведения»:

«Сознание есть только рефлекс рефлексов» (Выготский. Сознание, с. 47).

Но я завершу цитатой все из той же работы, которую пересказывает Ярошевский:

«Придя в психологию, Л. С. Выготский представлял ее реформу как развитие науки о поведении, фундамент которой был заложен И. М. Сеченовым и И. П. Павловым. Вот его собственное определение: “Предметом научной психологии обычно принято называть поведение человека и животных, причем под поведением подразумевать все те движения, которые производятся только живыми существами и отличают их от неживой природы”. Более того, “психика и поведение – это одно и то же. Только та научная система, которая раскроет биологическое значение психики в поведении человека, укажет точно, что она вносит нового в реакцию организма, и объяснит ее как факт поведения, только она сможет претендовать на имя научной психологии”» (Ярошевский. Наука, с. 351).

Можно ли усомниться, что психика для Выготского не душа, а рефлекс рефлексов?!

Но, быть может, Выготский просто вынужденно поддерживал правящий подход, а сам скрыто сохранял для души возможность выжить? Ха! Как раз наоборот. В этом смысле он был инквизитором и никому даже из числа душегубов не позволял подобных заигрываний. Вот прочитайте, как он помахивает пальчиком перед носом у убеленного сединами академика Бехтерева.

«Самое главное – исключение сознания из сферы научной психологии сохраняет в значительной мере весь дуализм и спиритуализм прежней субъективной психологии.

В. М. Бехтерев утверждает, что система рефлексологии не противоречит гипотезе “о душе” (1923). Субъективные или сознательные явления характеризуются им как явления второго ряда, как специфические внутренние явления, сопровождающие сочетательные рефлексы.

Дуализм закрепляется тем, что допускается возможность и даже признается неизбежность возникновения в будущем отдельной науки – субъективной рефлексологии…» (Выготский. Сознание, с. 27).

Дуализм недопустим, как недопустима и такая глупость, чтобы оставить незанятым хоть одно свято место. Не займем его нашим понятием сознания, состоящего из рефлексов, и сюда прокрадется «душа»! Психологи, будьте бдительны, не оставляйте врагу ни одной зацепки для возрождения!

Вот истинное отношение Выготского к душе. Что же он сам понимал под психикой, можно понять из работы 1930 года «Психика, сознание, бессознательное».

«До сих пор еще широко распространено мнение, что содержание и предмет психологической науки составляют психические явления или процессы и что, следовательно, психология как самостоятельная наука возможна только на основе идеалистического философского допущения самостоятельности и изначальности духа наравне с материей.

Так и поступают большинство идеалистических систем психологии…» (Выготский. Психика, с. 359).

«Только диалектический подход к этой проблеме открывает, что в самой постановке всех решительно проблем, связанных с психикой, сознанием и бессознательным, допускалась ошибка. <…>

Диалектическая психология исходит раньше всего из единства психических и физиологических процессов. Для диалектической психологии психика не является, по выражению Спинозы, чем-то лежащим по ту сторону природы или государством в государстве, она является частью самой природы, непосредственно связанной с функциями высшей организованной материи нашего головного мозга. Как и вся остальная природа, она не была создана, а возникла в процессе развития. Ее зачаточные формы заключены уже везде – там, где в живой клетке содержатся свойства изменяться под влиянием внешних воздействий и реагировать на них.

Где-то, на какой-то определенной ступени развития животных, в развитии мозговых процессов произошло качественное изменение, которое, с одной стороны, было подготовлено всем предшествующим ходом развития, а с другой – являлось скачком в процессе развития, так как знаменовало собой возникновение нового качества, не сводимого механически к более простым явлениям.

Если принять эту естественную историю психики, станет понятна и вторая мысль, заключающаяся в том, что психику следует рассматривать не как особые процессы, добавочно существующие поверх и помимо мозговых процессов, где-то над или между ними, а как субъективное выражение тех же самых процессов, как особую сторону, особую качественную характеристику высших функций мозга» (Там же, с. 363–364).

Вот то понятие «души», из которого исходил в своих исследованиях Лев Семенович. С психологической точки зрения, его корнем является малозаметное высказывание, которое наше искаженное простонаучной культурой восприятие не замечает и пропускает без осознавания: если принять эту естественную историю психики.

Иными словами, все это – лишь одно из предположений, гипотеза, лежащая в основании всей той цитадели естественных наук о человеке, о которой писал Ланге. А если не принять? Тогда ты враг, который не сдается!

Это не способ искать истину. Предположение, что психика – лишь характеристика функций мозга, может быть и верным. Но оно – предположение, к тому же уснащенное множеством натяжек, вроде утверждения за собой права говорить от лица естественных законов природы. Просто допустите мысль, что душа все-таки есть. И что тогда – это противоестественно, что ли, иметь ее? Наверное, естественно, раз она существует. И раз она существует, то где, как не в природе? А если так, то как относиться к той самоуверенности естественников, что они-то и определяют, что для природы должно быть законами?!

Возможно, все именно так и было, как утверждали люди, подобные Сеченову и Выготскому, но их исследование проделано грязно, и если и не должно быть выкинуто на свалку, то уж точно должно быть проделано еще раз и без примеси политического или общественного заказа.

Что же касается сомнений профессора Шабельникова в чистоте марксистских взглядов Выготского, якобы тайно бывшего сторонником души в стане ее врагов, то, может быть, это было вызвано крайней беспринципностью и беспардонностью красного психолога, с какой Выготский обращался с захваченным барским добром? Ведь комиссарам доставляло наслаждение экспроприировать экспроприаторов. Я говорю сейчас не о том, как захватывали власть, заводы, телеграфы, институты психологий, а о том, как захватывали и само имя «психология».

В «Историческом смысле психологического кризиса» Выготский сам обосновывает право сильного на все, что он украл у побежденных. Это примечательное своей бессовестностью рассуждение стоит знать.

«Правда, некоторые идеалисты возражают против присвоения естественнонаучной психологии этого имени. Так, С. Л. Франк, указывая со всей резкостью на то, что под одним именем живут две разные науки, пишет: “Дело тут вообще не в относительной учености двух разных методов одной науки, а в простом вытеснении одной науки совсем другой, хотя и сохранившей слабые следы родства с первой, но имеющей по существу совсем иной предмет… Нынешняя психология сама себя признает естествознанием… Это значит, что современная так называемая психология есть вообще не психо-логия, а физио-логия… Прекрасное обозначение “психология” – учение о душе – было просто незаконно похищено и использовано как титул для совсем иной научной области; оно похищено так основательно, что когда теперь размышляешь о природе души… то занимаешься делом, которому суждено оставаться безымянным или для которого надо придумать какое-нибудь новое обозначение”.

Но даже нынешнее искаженное имя “психология” на три четверти не отвечает ее сути – это психофизика и психофизиология. И новую науку он пытается назвать философской психологией, чтобы “хоть косвенно восстановить истинное значение названия “психология” и вернуть его законному владельцу после упомянутого похищения, непосредственно уже неустранимого» (Выгот-ский. Исторический, с. 112).

Про наглеца русский народ говорит: плюнь ему в рожу, он утрется и снова за свое! Выготскому плюнули в рожу, как он ответит? Извинится, покается, будет оправдываться, нападать? Подскажу, строго по сценарию одесских анекдотов: Тут приходит ко мне один поц по имени Франк и жалуется, що у него что-то сперли… Во-первых, не сперли, во-вторых, сперли навсегда, а в-третьих, вообще, можно сказать, спасли, чтобы кто-нибудь не спер!

«Однако и Франк согласен, что имя похищено естественнонаучной психологией неустранимо и основательно. И мы полагаем, что именно материалистическая ветвь должна называться психологией. За это… говорят два важных соображения.

Первое: именно она явится завершительницей всех истинно научных тенденций науки, то есть она и есть на самом деле по самому существу психология.

Второе: принимая это имя, новая психология нимало не “похищает” его, не искажает его смысла, не связывает себя теми мифологическими следами, которые в нем сохранились, а, напротив, сохраняет живое историческое напоминание обо всем своем пути, от самой исходной точки» (Там же).

Дальше распутывайте эту одесскую логику сами, там еще много говорится такого, что хочется замахать руками и закричать: хватит, хватит, не трахай мне мозги! Все твое! Извините…

Что же касается Школы Выготского, то о них даже отдельную главу писать не стоит, настолько они стерильны от подозрений в душевности. Впрочем, я скажу несколько слов о советской психологии в заключении, прежде чем перейти к рассказу о том, о чем вопила истерзанная душа Семена Людвиговича Франка.

Глава 8. Заключение Души в советской психологии

Я уже говорил, что все подозрения школы Выготского в душевности беспочвенны и даже оскорбительны. Бездушней психологии не бывает, хотя вся остальная советская психология была ничуть не душевней. Это, конечно, не значит, что бездушными были и все психологи советской поры. Лично как люди они могли быть очень разными и неожиданными. Но это совсем другое дело. Я ведь рассказываю не о них, а о научном понятии души, как оно бытовало в советское время.

Итак, Школа Выготского, а именно – Лурия и Леонтьев.

Александр Романович Лурия (1902–1977) дает исчерпывающую отповедь всем желающим запачкать его имя подозрениями в порочащих связях с душой. Делает он это в высшем достижении всей советской нейропсихологии – фундаментальном труде с проникновенным названием «Высшие корковые функции человека». Как могло родиться такое словосочетание, можно лишь догадываться. И я для себя предполагаю, что от большой детской хитрости, рождающейся из страха, что тебя найдут. В общем, чтобы создать для себя из психологии такое убежище, которое никто бы не мог заподозрить даже в претензии на идеологическую науку, нужен был неимоверный талант. Все-таки психология – это наука о человеке, а не о нейронах…

«Основным достижением современной психологии можно считать отказ от идеалистического представления о высших психических функциях как проявлениях некоего духовного принципа, обособленного от всех остальных явлений природы…

Современная психология полностью отошла от прежних представлений о сложных психических процессах как далее неразложимых “способностях” психики или первичных “свойствах” мозговых процессов человека. Ею полностью отвергается и представление о том, что сознательные процессы человека следует оценивать как проявления “духовного принципа”, не подлежащего дальнейшему объяснению.

Современная психологическая наука, следуя положениям И. М. Сеченова и И. П. Павлова, рассматривает высшие психические процессы как сложную рефлекторную деятельность, благодаря которой осуществляется отражение действительности» (Лурия, с. 31).

Это издавалось в 1962 и 1969 годах. Время Хрущевской оттепели и Брежневского психушечного застоя. Очень, очень разные эпохи. Но книга издается без изменений, будто время замерло для Лурии где-то до 1953 года. И замерло навсегда.

В то же время – в 1959 и 1965 годах – издает свою диссертацию «Проблема возникновения ощущения» и второй столп советской психологии Алексей Николаевич Леонтьев (1903–1979). Судите сами, оправданы ли хоть малейшие подозрения в отношении Леонтьева.

«Психика есть свойство живых, высокоорганизованных материальных тел, которое заключается в их способности отражать своими состояниями окружающую их, независимо от них существующую действительность, – таково наиболее общее материалистическое определение психики. <…>

…всякая попытка представить психическое как хотя и связанное с материей, но вместе с тем принадлежащее особому духовному началу является отступлением от научных позиций» (Леонтьев. Проблема, с. 35).

За несколько лет до смерти в Лекциях по общей психологии, которые он читал в МГУ, Леонтьев кратко и однозначно подтвердил, что старая гвардия своих военно-научных позиций не сдает:

«Без телесного субъекта со свойственной ему морфофизиологической организацией, без наличия работающих органов и, как я уже сказал, центральной нервной системы – мозга, в широком значении этого термина, – никакого психического отражения, существования психики невозможно!

Поэтому всяческие психические явления и психические процессы можно считать необходимым результатом работы, функционирования этой системы органов, формирующихся в ходе развития жизни субъекта. Если говорить коротко, то психика является результатом, функцией мозга» (Леонтьев. Лекции, с. 13).

Естественно, вслед за мэтрами такое понятие души было принято всей советской психологией. Я даже не хочу множить примеры, но просто беру с полки наугад первую же подвернувшуюся книгу психологов следующего поколения и просматриваю ее внимательно. Я знаю, там, так или иначе, прозвучит этот то ли символ веры, то ли клятва юного пионера психологической науки. Впрочем, вернее дать ей психологическое имя «знак свойствf». Любой, кто хотел кормиться у кормушки советской психологии должен был хотя бы однажды произнести отчетливо и во всеуслышание, что отрекается от души. Конечно, правильным научным языком.

Книга, которую я выхватил, оказалась вторым томом «Психических особенностей человека», написанной в 1960 году Ковалевым и Мясищевым. И уже на 17 странице я нашел рассказ о Христиане Вольфе и его учении о способностях. Бог с ними со способностями, а о душе там сказано то, что полагалось, то есть слова отмежевания.

«Учение Х. Вольфа заслуживает упоминания по двум причинам.

Во-первых. Многообразие проявлений психической деятельности Вольф пытался связать с внутренними возможностями психики, или души.

Современная психология, принципиально рассматривающая внутреннее в единстве с внешним, отвергает субстанциональность души» (Ковалев, Мясищев, с. 17).

Ну, с какой стати нужно было это говорить? Случайные люди таких книг не читают, они для профессионалов, а профессионалы и сами знают, чего нельзя в психологии. Значит, для цензоров из идеологии. А зачем это цензорам? Ведь не просвещения же ради! Конечно, чтобы заявить: дяденьки и тетеньки, я правильный мальчик, видите? Я хорошо себя веду. Я свой.

И дальше было не лучше. Ярошевский так описывает то, что происходило у нас с предметом психологии, то есть психе, в советское время.

«В Советском же Союзе под воздействием идеологии марксизма в тех случаях, когда требовалось определить предмет психологии, его обозначали либо все тем же словом психика, либо выделяли в качестве такового деятельность (Басов, Рубинштейн, Леонтьев), правда, трактуя эту формулу (признанную правоверно марксистской) различно. В одних случаях относили к ведению психологии всю «морфологию» деятельности (ее строение), а в других – считали, что к психологии относится только психологический аспект этой деятельности» (Ярошевский. Наука, с. 63).

Я обрываю Ярошевского, потому что дальше он разводит все ту же тоску, которую я уже и без него нагнал на ваши души.

Ну, а если, не тратя лишнего времени, прыгнуть прямо в последние дни, то даже в начале третьего тысячелетия бывшие советские психологи все еще там со своим возом. К примеру, учебники под редакцией В. Н. Дружинина, насаждающие некий Государственный стандарт на психологическое образование, в 2000 году однозначно предостерегают все колеблющиеся души:

«В структуре современной психологии как научной дисциплины представлены все этапы ее становления. Эта память дисциплины во многом определяет возможности и пути ее развития.

Однако, если понятия заимствуются из прошлых концепций в неизменной форме, не согласованной с современным положением дел в психологии, это приводит к неприемлемой реставрации донаучных представлений о душе как предмете психологического исследования и принятию интроспекции и понимания как методов психологии» (Психология, под ред. Дружинина, с. 42–43).

Вот такие ужасы!

Но ведь не случайно же пугает Дружинин? Не иначе, как что-то не ладится в отлаженной машинерии сообщества. Да ведь и книга Шабельникова, надо думать, не зря появилась. И новый учебник «Истории психологии» Т. Марцинковской слишком много упоминает душу, а не психику в качестве предмета психологии. Она, правда, все делает, чтобы внушить, что душу психологи использовали исключительно под «диктатом богословия» (Марцинковская, с. 10), но если слишком часто поминать запретное имя, можно ведь и вызвать этот призрак из небытия!

Почему психологические власти так не уверены в себе? Я скажу, я даже покажу это. Да это, собственно говоря, уже попытался сказать профессор Шабельников, когда высказал подозрения, что психологи всегда были склонны к предательству партийных клятв. Нет, конечно, там, где они делали науку или обрабатывали сознание народа, все было чисто, и ничего такого, на что намекает Шабельников, не было. Но оставаясь наедине с собой, когда солнце уходит из нашего мира и по стенам крадутся гибкие тени, ученый иногда задумывается о том, что же он натворил…

При людях, о, при людях он зверь в блестящих доспехах, готовый порвать и забрызгать классовой ненавистью любых отступников, но вот когда наползают сумерки…

Я покажу вам два образа, первый – дневной. Из электронной газеты, 2003 год.

«Сенсационное сообщение опубликовали голландские физиологи в англий-ском журнале “Ланцет”. Создав компьютерную программу, анализирующую ощущения людей, перенесших клиническую смерть, они утверждают, что вплотную подошли к научному обоснованию бессмертия души.

Это сообщение выводит на новый уровень исследования, начатые в свое время американцем Раймондом Моуди и продолженные другими учеными. Речь идет о людях, перенесших клиническую смерть и возвращенных к жизни в реанимационных отделениях. Ученые расспрашивали их, что они видели во время остановки сердца, что ощущали. На сегодня, по данным польского журнала Wprost, уже опрошены более трех с половиной тысяч человек в разных странах мира. Все они, по сути, рассказывали одно и то же: как воспаряли над собственным бездыханным телом, наблюдая за действиями врачей, как встречались с душами умерших родных и друзей, как летели по черному туннелю.

Но если с картинами, которые проносились перед угасающим взором больных, все было более или менее ясно, то камнем преткновения для ученых оказалось понять, что же испытывают люди при остановке сердца. Потому что все то время, когда они были “вне тела”, их переполняли новые, совершенно необычные ощущения, для которых ни в одном языке мира не оказалось слов. Поэтому описания каждого из опрошенных в чем-то отличались друг от друга. Скажем, одни испытывали невероятное блаженство и категорически не хотели возвращаться на этот свет. Другие же, наоборот, страстно желали продлить свою земную юдоль. Чем объяснить такой разнобой?

Голландские ученые, опросив сотни реанимированных, проанализировали их ощущения на компьютере, разработав специальную программу. Компьютер выдал неожиданный результат: никакого разнобоя нет. Ощущения у всех перенесших клиническую смерть одинаковы. Просто описать их одинаково не сумели. И только в одном сошлись все опрошенные: никто из них теперь не боится смерти, ее дыхание оказалось вовсе не страшным. Все это и дало ученым основание утверждать, что сознание существует независимо от мозга и что они вплотную подошли к научному обоснованию бессмертия души.

Осталось только преодолеть одну трудность: пока что ни пациенты, ни врачи не могут с точностью определить, действительно ли эти ощущения были испытаны в тот момент, когда мозг уже “выключился”. Если это так, то существование души, считают ученые, доказано.

Мы попросили прокомментировать это сообщение двух российских ученых. Вот мнение главного научного сотрудника Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН, доктора медицинских наук Эдуарда Костандова.

– Утверждение, что сознание живет вне мозга и вылетает с душой, – полная чепуха, – сказал Эдуард Арутюнович. – Что касается души, то ведь никаких фактов ее существования нет, кроме высказываний людей, прошедших реанимацию. Скорее всего, это некие процессы в умирающем мозге, вызывающие иллюзии перед погружением в темноту.

– Но почему все же ученые уже много лет упорно занимаются этой проблемой?

– Серьезные ученые этим не занимаются. А несерьезные… Не надо забывать: ученые тоже люди, пожилые, и не могут примириться с тем, что их не будет. Вот и стараются подтвердить религиозные мифы: вдруг, правда?».

Кстати, вы задумывались, что значит это почти русское слово «серьезные»? Оно ведь английское, и мы его не совсем понимаем. Но если задуматься, то означает оно: без шуток. Иными словами, мрачные ученые не занимаются поисками души и бессмертия. Очевидно, это дело для людей, еще не утративших способность улыбаться!

Ай, лукавит Костандов. Делает вид, что сумерки еще не вползают по вечерам в его кабинет. А ведь они заползут однажды. В 1966 году, за несколько лет до смерти они заползли к такому серьезному ученому, как Даниил Борисович Эльконин, и он записал в своем дневнике образ, который никогда не использовал в официальных работах:

«8.6.1966. Определение “Психика есть функция мозга” может быть трактуемо двояко. Если Пс=f(М), то независимой переменной выступает мозг, его развитие. Тогда его работа определяет психику. Но существует не математическое, а биологическое понятие функции в ее отношении к структуре.

С общебиологической точки зрения, мозг и его структура определены функцией, для осуществления которой они возникли. Тогда история мозга – прежде всего история его функции, история психики.

Не от мозга к психике, а от психики к мозгу, к его строению» (Эльконин. Выдержки, с. 360).

А теперь переведите это на обычный язык, просто поставьте вместо психики душу. И у вас получится, что мозг развивался в соответствии с тем, как этого требовала человеческая душа…

Когда сумерки заползают вечерами в мой кабинет и укладываются, точно гончие псы вечности, греться у моих ног, я задаюсь иногда вопросом: осознавали ли хоть раз в жизни те люди, что творили научную психологию, что всего лишь видят сон? Нескончаемый кошмар о том, как их души мятутся в одном из описанных Данте кругов. И он так страшен, что они не могут от него проснуться, даже воплотившись в человеческие тела на планетке, неимоверно далеко отстоящей от держащей их бездны…