Текст книги "Небо нашей любви. Часть первая"

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

КРУТОЙ ПОВОРОТ

Еще затемно, не дожидаясь, когда окончательно рассветет, Валерка подкрался к дому, где находилась мастерская дяди Мони. Он незаметно прошел через арку во внутренний двор и устроился на козлах возле дровяных сараев. Находясь в засаде Краснов стал ждать. Ждать того момента, когда сапожник Моня Блюм позавтракает и спустился в свою мастерскую. Как только он появился и вошел в сапожную Краснов стремглав бросился следом. Ему быстрее хотелось поведать сапожнику о том, как прошла ночь, и что ему удалось пережить. А еще не терпелось узнать, новости относительно отправленного через сапог послания. Гонимый любопытством, он не ведал страха. На кону стояла не только его собственная судьба, но и судьба матери, которая была, как ему казалось, незаконно привлечена к ответу.

Инкогнито он спустился в подвальчик, и, чуть дыша, осторожно постучал в дверь. На стук Краснова, отозвался дядя Моня, который крикнул:

– У меня уже открыто, заходите, пожалуйста!

– Дядя Моня, это я, – сказал Валерка, просовывая голову в дверь. -Вы один?

– О, Валерик, вы что-то такое скушали, что вас так плющит? – сказал сапожник, с долей сарказма.

– Я к вам пришел тайно, чтобы нас ни кто не видел.

– Ну, и как, дядя Моня, наше дело? – тихо вполголоса спросил Валерка, стараясь соблюдать правила конспирации.

– Вы меня извините, но вы Валерий Леонидович шустрый, как понос после сливовой браги. Разве я могу знать!? Фатеев только вчера вечером забрал свои сапоги. Примерять он их здесь не стал, говорил, что очень спешит. Может он придет сегодня, а может через неделю. Я ведь не знаю его планов, я ведь не ночевал в его голове…

– Так что, я так ничего и не узнаю? – унылым голосом спросил Краснов, слегка насупившись.

– О, Валера, не стоит вам, так расстраиваться. Фатеев оставил мне служебный телефончик. Вы можете позвонить из автомата и договориться с ним о встрече.

Моня Блюм протянул бумажку, на которой был написан телефон управления НКВД.

– А если меня, как и отца с матерью арестуют? – спросил он, перепугавшись. – Я боюсь, что не смогу потом помочь матери. А так на воле, я хоть передачу могу ей собрать, – озабоченно сказал Валерка.

– Вы, Валерочка, не бойтесь – он мужик хороший, из рабочих. Я думаю, он поймет, если вы поведаете ему о вашем горе.

За разговором Краснов не услышал, как в келью старого еврея спустился чекист. Он без стука открыл двери и, снимая на ходу фуражку, запорошенную снегом, сказал:

– Здравствуйте, товарищ Блюм. С первым снегом вас! Погодка сегодня выдалась на славу!

– Здравствуйте товарищ Фатеев! – нараспев сказал дядя Моня. – Неужели на улице идет снежок!? – спросил еврей, тряся своей бородкой, словно чего—то испугался.

– Да, пошел нежданно, да такой крупный, как зимой! – сказал Фатеев, стряхивая с фуражки белые хлопья.

– Я что—то плохо сделал? – спросил Блюм, глядя через свои круглые очки.

– Да нет же… Сапоги, как раз впору. Хоть на танцы надевай. Я хотел отблагодарить вас за пошив. Уж больно сидят они хорошо. Словно литые! – сказал Фатеев, и положил какой—то узелок на сапожный стол.

– Что вы, что вы, товарищ Фатеев! Моня Блюм уже взял с вас то, что мне по прейскуранту полагается. Мне лишнего ничего не надо!

– Возьмите, это в честь первого снега, – утвердительно сказал Фатеев.

В тот момент, когда Фатеев разговаривал с сапожником, по спине Валерки бежал холодный пот. Он переминался с ноги на ногу, испытывая жуткий страх от присутствия НКВДешника такого ранга. Одно малейшее движение, одно слово, и Фатеев признает его по ориентировке, которую, наверное, уже разослали чекисты по всем милицейским участкам.

– Я хотел бы еще кое—что спросить. В одном сапоге лежала вот эта бумажка. Вы не знаете, как она могла попасть туда? – спросил Фатеев, улыбаясь вполне доброжелательно.

– Ко мне очень много приходит людей. Может, кто и сунул!? – сказал сапожник, пожимая плечами. – А что это, часом не антисоветская листовка? – предположил еврей, пряча свои глаза за стеклами старых очков.

– Нет, не листовка! Может действительно, кто и сунул? Ну, раз вы не знаете, то тогда я, пожалуй, пойду. Очень хотелось мне поговорить с этим человеком. Вы не припомните часом, кто у вас был пару дней назад?

– Народу бывает много. Вот и сегодня я не успел открыть, как вот этот молодой человек пожаловал за своим заказом, – сказал Моня и, достав из шкафа пару подбитых ботинок, подал их Краснову.

Валерка схватил ботинки и, не зная, куда их деть, стремглав выскочил из сапожной мастерской. Он в страхе бросился дворами, не понимая, зачем ему еврей сунул эти разношенные и старые бацацыры.

В какой—то миг он остановился, вспоминая слова комиссара. Фатеев же был один… Когда он выскочил, то на улице не было никакого конвоя. Фатеев сам сказал, что хочет поговорить с автором письма.

– «Во, дурак! Это надо было так испугаться»! – сказал сам себе Краснов, удивляясь своей трусости.

Да если бы Фатеев хотел его арестовать, то сделал бы это сразу. Разве было непонятно, что автор записки именно, он? Летная куртка, летный шлем говорили о том, что он хозяин этих вещей, или сам летает, или имеет отношение к самолетам и летчикам. А в заявлении, как раз и было написано, что отец Краснова служил военпредом на авиамоторном заводе, а сам он ходил на курсы «Осоавиахима».

– «Во, дурак!» – подумал Краснов, и вернулся к сапожной мастерской. По следам на снегу он увидел, что Фатеев уже покинул мастерскую. Валерка осмотрелся, и как охотник, идущий по следу дичи, спустился вниз по ступенькам в подвал.

– Это я, дядя Моня!

– Это я, это я! – передразнил его Блюм, – Какого черта вы, Валерочка, так позорно сбежали? Я что, должен вновь беспокоить человека по вашему делу? Вы очень подвели меня, дорогой! – сказал Моня, глядя на Валерку поверх своих очков. – Вы должны позвонить этому человеку, он вам скажет, где и когда вы встретитесь. Только ради бога, не бежите как заяц. Это в вашем возрасте неприлично.

Валерка, выслушав дядю Моню, поставил ему на стол ботинки, которые тот ему дал, и сказал:

– Все, я иду звонить!

– Подождите, Валерочка, вот лучше возьмите это! Настоящая кошерная красноармейская тушенка!

Еврей поставил перед Красновым жестяную банку с говяжьей тушенкой.

– Это откуда!? – спросил Краснов, с удивлением разглядывая банку.

– Я же говорил вам, удивительно порядочный и наидобрейшей души человек. Я верю, он обязательно вам поможет! – сказал Моня.

Встреча Краснова и Фатеева состоялась в условном месте, согласно предварительной договоренности. Для своей безопасности, Валерка выбрал место в саду Блонье, в самом центре города. Он знал там все ходы и выходы, чтобы можно было в мгновение ока раствориться в городской суете.

Фатеев пришел один. При встрече он протянул руку Краснову и представился

– Владимир Николаевич Фатеев.

Краснов неуверенно протянул свою руку и представился чекисту в соответствии с этикетом:

– Краснов Валерий Леонидович! – сказал он, озираясь по сторонам.

– Я вижу, летчик, ты меня еще боишься? – спросил чекист, улыбаясь, и посмотрел Краснову в глаза, чтобы снять с него все страхи недоверие.

В его глазах чувствовался не только ум, но и некая проницательность. Он с первого взгляда прожигал своего собеседника, словно гиперболоид инженера Гарина, придуманный Алексеем Толстым еще в тридцатые годы.

– Меня не стоит бояться, Валерий Леонидович! Я, если бы мне нужно было вас арестовать, сделал бы это еще у сапожника Блюма в мастерской. Ты честен, как и твой отец, поэтому не можешь скрыть ни лжи, ни фальши. Все, что ты думаешь, написано на твоем лице. Я хочу поговорить с тобой и возможно смогу помочь в твоей ситуации, – сказал чекист, приглашая жестом пройти в беседку.

Валерка, доверившись, проследовал за Фатеевым.

– Тебя волнует судьба твоего отца и матери? – спросил Фатеев, не дожидаясь вопроса.

– Да!

– Я ознакомился с делом Краснова Леонида Петровича и Светланы Владимировны. Сказать по правде, я ничего сделать не могу. Их делом занимался другой отдел НКВД и оно, к сожалению, уже закрыто, – сказал Фатеев, прикуривая папиросу.

Он положил пачку «Герцеговины Флор» на стол и, взглянув на Краснова, сказал:

– Закуривайте, если есть желание.

Валерка вытащил папиросу и, постучав гильзой о стол беседки, сжал ее зубами и прикурил.

– Понимаете, Валера Леонидович, мы живем в трудное время. Враги окружили нас со всех сторон. Гитлер готовится к войне. Он захватил Польшу, Бельгию, Францию, Голландию. Его цель – СССР, и поэтому все службы НКВД сейчас находятся в состоянии постоянного зондирования ситуации. Каждый день к нам поступают тысячи звонков, сотни заявлений о диверсантах, шпионах, врагах народа. Разбираться, просто нет времени. У нас есть директива, и мы, работаем по ней в соответствии с курсом ЦК ВКПБ и Совнаркома.

– За что, за что арестовали мою мать!? – спросил Валерий, нервно затягиваясь папиросой. Его руки тряслись, и он хотел услышать хоть какой—то ответ.

Фатеев на минуту задумался, и, выдержав паузу, сказал:

– Отца вашего Валерий Леонидович, подозревали в шпионаже —это статья пятьдесят восемь точка десять. А ваша мама, его жена, а стало—быть, сообщница. Мне трудно говорить, но я ничего не могу сделать… Я хочу предложить вам другой вариант: Мать вашу могут осудить, как члена семьи шпиона – это в случае, если она не захочет отказаться от вашего отца. Но только это будет не на лишение свободы, а ссылка в одну из комендатур НКВД. Отправят этапом лет на пять, а уже после, она сможет вернуться назад в Смоленск. Вам сейчас нужно просто учиться и ждать. Нужно окончить летные курсы. Я знаю, что вы хотели стать летчиком. Я могу помочь вам. Это в пределах моей компетенции.

– А как же мать? Я смогу хотя бы собрать и ей передачу? – спросил Валерка, затушив окурок о столешницу.

– Я, наверное, смогу помочь вам и в этом. Но не более…

В этот момент, Валерка, решил использовать последний козырь. Он немного подумал и сказал:

– Я знаю, кто написал донос на моего отца.

– Кто? – спросил чекист, улыбаясь.

– Это наш участковый, дядя Жора. Он хотел избавиться от моей семьи и завладеть нашей квартирой. А теперь эта квартира отходит вам. Как это понимать?

– Это, Валерий Леонидович, не мой выбор. Освободившиеся квартиры военнослужащих, сотрудников НКВД, распределяет КЭЧ смоленского гарнизона. Я получил ее по очереди, и никакого отношения к твоей семье это распределение не имеет.

– А что с участковым будет? – спросил Краснов.

– Участковый Тищенко, сегодня уволен за утрату табельного оружия. Сейчас с этим очень строго, ведется следствие.

Валерка сунул руку за пазуху и вытащил табельный «наган» участкового уполномоченного, положив его на стол перед комиссаром.

– Так это вы его украли? – спросил удивленно Фатеев.

– Я не крал! Дядя Жора, был сильно пьян. Он приставал к моей девушке. Я слышал, как он угрожал ей, и даже хотел изнасиловать. Лунева может дать против него показания. Вот мне и пришлось за нее заступиться. А чтобы он не открыл стрельбу, я и изъял этот револьвер, – спокойно сказал Валерка, отдавшись во власть своей судьбы.

– Вот же выродок! Насколько мне известно, он сказал, что на него напала целая банда. Вот теперь пусть посидит и узнает, как сидится тем, на кого он доносы строчил. – Фатеев взял наган со стола и сунул себе в карман. – Вы Валерий Леонидович, ничего не бойтесь. Ходите в школу, занимайтесь авиацией. Я думаю, что скоро вы, будете нужны нашей Родине. Телефон у вас мой имеется, так что, если, вам что-то понадобится, звоните! – сказал Фатеев, и пожал Валерке руку. – Позвоните мне завтра, я, возможно, устрою насчет передачи или свидания, и скажу, когда вы сможете ее передать.

– Спасибо! – ответил Валерка. Ком подкатил к горлу. На его глаза навернули слезы. Он отвернулся от Фатеева, последний раз по—детски он всхлипнул, и в расстроенных чувствах положил голову себе на руки. Сердце от бессилия против огромной государственной машины разрывалась на части. Он никак не мог пережить и привыкнуть к своему одиночеству. Из всего разговора, радовало только один факт – это дальнейшая судьба дяди Жоры, которого изолировали от общества.

Фатеев, тронув парня по плечу, незаметно и тихо удалился, оставив Краснова, один на один со своими проблемами. Его можно было понять: он, как механизм, как частичка карательного органа не мог и не имел права, вмешиваться в дела государственной защиты.

В голове мелькнула мысль, и он вспомнил о Луневой, которая ждала от него вестей. Она переживала о судьбе Красновых, не менее чем переживал Валерка. Ленка была для него той опорой, которая могла поддержать его в трудную минуту, и разделить с ним все невзгоды и неприятности, свалившиеся на его плечи. Осмотревшись, Краснов поднялся из– за стола, и радуясь первому снегу, побрел на встречу с судьбой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

НОВЫЙ 1941

За суетой учебного процесса и за рутиной повседневных будней, новый 1941 год «подкрался» совсем незаметно. Увлеченный полетами и решением семейных проблем Валерка упустил из вида этот факт, и праздник приблизился настолько стремительно что, застал Краснова «врасплох».

В декабре 1935 года по решению Иосифа Сталина, новый год, как государственный праздник был «реабилитирован». А первое января 1936 года объявлялось выходным днем. Когда Валерке исполнилось двенадцать лет, он впервые в жизни, как сын командира РККА побывал в колонном зале Дома Союзов. Там по указу отца всех народов Павел Постышев, организовал первый новогодний утренник для детей военных и сирот.

Валерка любил, когда запах хвойного леса расползается по квартире, перемешиваясь с запахом свежеиспеченной сдобы, которую подавала мать к новогоднему столу. Отец по старинной русской традиции еще с незапамятных времен, ставил в комнате пушистую елку, которую доверял украсить сыну. Тот становился на табуретку, и с любовью и какой– то верой в новогоднее чудо, украшал разноцветными стеклянными шарами и яркими лентами пушистую ель, которую ставил отец.

Мать в тот день обожала стряпать на кухне, и для вечернего застолья выпекала удивительного вкуса яблочный пирог с корицей и черносливом. В ночь перед наступлением нового года вся семья Красновых собиралась за столом под оранжевым абажуром. Включив черную тарелку радиодетектора, они, затаив дыхание, слушали, как из нее доносятся удары кремлевских курантов, и в это самое время Валерка загадывал желание.

Отец стрелял пробкой шампанского в потолок и счастливый разливал шампанское, которое шипучей пеной стекало по фужерам. Отец долго целовался с матерью, и счастливее его в тот миг на всем белом свете никого не было. Потом отец дергал шнур хлопушки, и сотни разноцветных конфетти осыпали праздничный стол. От восторга Валерка хлопал в ладоши, а мать накладывала ему очередной кусок душистого пирога.

С приближением заветного праздника, на душе становилось все более тоскливо. Теперь не было у него ни семьи, ни теплой квартиры, ни новогодней елки, украшенной игрушками и новогодними свечами. А значит, не будет ни хлопушек, ни наивкуснейшего материнского пирога с черносливом и яблоками. Не будет ничего – кроме промозглого ветра, колючего снега, да заснеженных городских улиц.

Радовало одно – начальник следственного отдела Фатеев, свое слово сдержал. Теперь Валерка, мог раз в неделю передавать матери передачу. Репрессии карательной машины того времени, снизошедшие несправедливо на него, как на сына «немецкого шпиона», постепенно утихли. Жизнь нормализировалась и вернулась в обыденное русло последнего мирного года. Учителя в школе на Краснова смотрели с неподдельным сочувствием и даже с состраданием. Судьба парня потерявшего отца и мать, настолько растрогала окружающих его людей, что он даже стал воспринимать подобные проявления в отношении себя, как признак дурного тона.

За последние полгода, Валерка необычайно возмужал. Из беспечного юнца, он, словно в сказке, превратился в настоящего почти взрослого мужчину. На лице появилась хоть и мужская растительность, и Краснов, стараясь выглядеть по—взрослому солидно, отпустил элегантные усики.

Одежда, которая была еще хороша полгода назад, стала закономерно мала, и он был вынужден по вечерам прирабатывать на товарной станции «Смоленск сортировочная», чтобы иметь хоть какие—то деньги на покупку брюк и обуви.

Леночка Лунева, за время дружбы с Красновым, очень сильно изменилась – повзрослела и превратилась в настоящую барышню. Девчонка вытянулась, ее грудь заметно налилась и теперь ее внешность вызывала трепетные чувства не только у своего избранника Краснова, но и других мужчин.

Каждый вечер, когда Валерка не был занят разгрузкой вагонов, он проводил время рядом с Луневой, встречая ее из больницы, где она помогала матери, за что получала небольшие деньги. Финская война добавила проблем всем гражданам СССР. Почти каждый день санитарный поезд привозил из Ленинграда во вторую «Советскую больницу», новых раненых и обмороженных красноармейцев, которых распределяли по всей стране. По этой причине Лунева и сменила уроки по «сольфеджио» и «аккомпанементу», на халат сестры милосердия.

– Ты давно ждешь меня? – спросила Леночка, целуя Краснова в красную и холодную от мороза щеку.

– Да так! Еще не успел околеть! – ответил Валерка, нежно обнимая девчонку.

Он ласково поцеловал ее в мочку уха, и почувствовал, как от нее, вместо духов пахнет лекарствами и мазью Вишневского.

– Ты, наверное, устала? – спрашивал Валерка.

Ленка смотрела на него влюбленными глазами и шерстяной рукавичкой растирала замерзшие щеки Краснова, которые от мороза налились румянцем.

– Валера ты знаешь у нас очень много раненых… Ребята молоденькие, раненные без ног, без рук. Мне порой становится очень, очень страшно…

– Это же война! – сказал Краснов. – Может, отвлечемся и в кино сходим? – спросил он. – Я билеты взял в «Паллас».

– Снова на «Трактористов»? Это какой раз? – спросила Ленка, улыбаясь.

– Был бы третий, но сегодня, ты не угадала, – ответил Валерка, и лукаво улыбнулся, – Сегодня смотрим «Суворова».

– «Суворова», – удивленно сказала Лунева. А в «Художественном» сегодня премьера «Большой жизни».

– А билеты? Эти—то я сдам, а другие уже не возьмем. Сеанс ведь последний!

– Ладно уж, «Суворов», так «Суворов»… А следующий раз я буду покупать билеты! – сказала Леночка категорично, взяв кавалера под руку.

– Я будущий летчик и мне батальные сцены очень интересны!

– Летчик, на девок налетчик! – с улыбкой передразнила Леди Валерку и засмеялась звонким голоском канарейки.

– Ладно, хватит, дразниться, пошли уже, – сказал Валерка.

В фойе кинотеатра «Паллас» было многолюдно. На сцене играл джаз– бэнд, развлекая перед киносеансом достопочтимую смоленскую публику.

Леди разглядывала красочные афиши кинокартин, а Валерка, отстояв очереди, купил два вафельных рожка с шариками знаменитого московского пломбира и два стаканчика газированной воды.

– Дай мне честное слово, что завтра мы пойдем на «Большую жизнь». Так хочется посмотреть! – попросила Ленка, облизывая холодный, сладкий, сливочный шарик.

– Сходим, сходим – только на последний ряд, – улыбаясь, сказал Валерка, строя лукавые глаза.

– Это чтобы целоваться!? А кино смотреть когда? – спросила Леди, растянув рот в улыбке. – Целоваться можно и дома, а я все же еще хочу и картину посмотреть.

– А знаешь, у меня сегодня билеты тоже на последний ряд! – сказал Валерка, хвастаясь и прижимая девчонку к себе.

– Ах, вот ты какой! Это ты Краснов ради поцелуйчиков, на последний ряд билеты берешь?

– Ну, не целоваться же нам на морозе!? – спросил Краснов, оправдываясь.

– Для этого есть дом. Дома тепло и уютно, – ответила Ленка.

– Это у тебя есть дом, а у меня его нет.

– Тебя Валерочка, между прочим, никто не гонит! Мать постоянно в больнице, – сказала Леди, приглашая Краснова к более активным действиям.

В этот момент Валерка изменился в лице и как—то сурово сказал:

– Я боюсь не выдержать! Я тебя очень люблю, и мне постоянно хочется быть с тобой! Не хочу, чтобы твоя мать потом говорила всякую ерунду и упрекала меня в том, что я тебя совратил и испортил…

– Ты меня совратил? Ой, держите меня семеро, пятеро не удержат! Это я тебя совратить могу. Мать на Новый год все равно будет на дежурстве, – сказала Ленка, словно не слыша оправданий Краснова. – Я приглашаю тебя к себе. Зажжем свечи, накроем стол. Я купила бутылку грузинского вина. Послушаем новогоднее поздравление и патефон. А там как бог даст!

Валерка улыбнулся, и нежно поцеловал Леди в щеку.

– Я обязательно приду, раз товарищ Калинин будет нас поздравлять! Без его поздравлений жизнь в Новом году обязательно остановится! – сказал он на ухо девчонке, чтобы никто не слышал его иронии.

Третий звонок, прозвучавший в фойе кинотеатра, пригласил запоздавших в кинозал. Усевшись в последнем ряду, Валерка расстегнул свою летную отцовскую куртку и обнял девчонку, прижимая к себе. Леди, чувствуя настоящую мужскую руку на своем плече, уверенно откинулась назад и, оперлась на нее своей головой, ощущала себя абсолютно счастливой женщиной. Ведь он был совсем рядом, его теплая щека касалась ее, и от этих прикосновений было удивительно приятно и спокойно.

Запах Ленкиных волос, тепло ее щеки, будоражили все нервные окончания Краснова. Как всегда в таких случаях, по его спине начинали марш колонны мурашек, которые щекотали его нервы, заставляя раз от разу глубоко вздыхать. Он, ежась от их беспощадного топота, все сильнее и сильнее прижимал девчонку к себе и когда свет в зале гас, нежно целовал ее в щеку. В ту минуту, прижавшись к Лене, он поднимался на самую вершину блаженства, и ему не хотелось, чтобы эти приятные ощущения когда—то кончались…

Так началась его первая любовь…