Текст книги "Небо нашей любви. Часть первая"

– Комсомолка? —спросил он.

– Комсромолка, —ответила Ленка

– Шлюха ты, а не комсомолка, – сказал он, делая вопросительный акцент на этом слове.

– Девственница и комсомолка, – гордо ответила Лунева.– Могу справку принести от доктора.

– Забирай свои манатки, и чтобы духу твоего не было. Изыди сатана! – сказал чекист и глубоко задышал, не скрывая гнева.

Лунева улыбаясь, подошла к столу и с чувством победителя в схватке с мракобесами стала не спеша, но очень эротично складывать в портфель свои вещи. Сперва, она положила книги. Потом тетради. Когда дошла очередь до белья, она растянула перед чекистами чулок и улыбаясь спросила:

– Вы мне не подскажете? Вам нравится этот цвет? А то мой парень еще сильно молод. У него совсем нет опыта.

Чекист поперхнулся.

– Красивый цвет. Я бы своей жене купил бы такие…

По испарине, проступившей на лбу чекиста, она поняла, что он чрезвычайно перевозбужден. От него прямо исходили флюиды мужской страсти, которая нагнеталась особенностями мужской природы.

Лунева развернула перед мужиками розовые шелковые трусики с белыми рюшечками и вкрадчивым голосом спросила:

– Товарищ, а ваша жена носит такое белье или у вас в ГПУ, выдают для членов семей сотрудников ЧКа, форменные синие семейные трусы с красными лампасами?

У участкового уполномоченного дяди Жоры, от таких слов, сказанных Леночкой Луневой, открылся рот, а ручка выпала из руки. Надо было видеть лица НКВДешников. Такого позора и унижения от семнадцатилетней девчонки, они в своей практике никогда не испытывали.

– Ты Лунева, брось свои штучки– дрючки! Знаем мы таких! Смотри вслед за

Красновым по этапу пойдешь.

– А, что вы мне сударь, предъявить изволите: кражу секретной выкройки семейных трусов или вступление в интимные отношения с сыном врага народа? А может я, мешаю вам исполнять ваш служебный долг, вместо супружеского долга?

– Выйди вон – заорал один из чекистов, – шалава!!! Ведьма!!!

– Не шалава, а целка еще! Завтра, накатаю жалобу вашему начальнику Фатееву, за оскорбления. А участковый подтвердит, – сказала Ленка, и, схватив портфель, направилась к выходу.

Брошенные Красновым вещи лежали невдалеке от подъезда. Стопки книг, большой чемодан с одеждой и узлы с вещами матери и отца. Все это могло стать добычей жуликов и пьяниц. Лена, зная об этом, постучала в квартиру тетки Фрузы, которая жила на первом этаже.

– Тетя Фруза, здравствуйте! Могу я у вас оставить вещи Красновых? – спросила Леночка у пожилой женщины с красно – синим лицом.

Стоя в дверях, тетя Фруза курила папиросу. Глубоко затягиваясь, она дымила Ленке в лицо. В ее волосах торчали бигуди, сделанные из разноцветных тряпочек, которые торчали в разные стороны, словно антенны.

– Ну и шо? – спросила она, перебрасывая папиросу из одного уголка рта в другой.

– Тут вещи Красновых, нужно их на время спрятать, – сказала Ленка, уже более кротким голосом.

– Ну и шо! Я вам шо, вокзальная камера хранения! Знаем мы этих, шпиенов! Сегодня я оставлю их шмотки, а завтра придет связной и будет у меня пароли всякие спрашивать? Нет, милая! Я покараулю, пока ты к себе домой их переносить будешь, но не более… Пущай тебя германские связные домогаются! Я женщина пожилая, одинокая и дюже нервная!

– И на этом спасибо! – со вздохом сказала Лена.

Она вышла из подъезда и, взяв в руки стопку книг и фанерный чемодан, медленно поплелась домой. Пройдя несколько метров, она ставила ношу и, немного отдохнув, вновь взяв тяжелые вещи, продолжала путь.

Леночка Лунева жила в деревянном двухэтажном доме. Это было не далеко от каменного дома Красновых, но даже это расстояние давалась с трудом. Валерка собирая вещи рассчитывал на мужскую силу. Он не думал, что весь это домашний скарб придется нести хрупкой девчонке.

Неожиданно Луневу кто– то окрикнул. Она всем телом дернулась и выпустила узлы.

– Лен а Лен! Чекисты уехали? – послышался из– за сарая голос Краснова.

– Уехали, – ответила девчонка, озираясь по сторонам.

– А этот участковый дядя Жора с ними? – вновь спросил Валерка.

– Дядя Жора дождался, когда они уедут, а сам пошел в опорный, жрать водку, – ответила Леди, и опустила перед Красновым его фанерный чемодан.

– Леночка, давай мне эти шмотки. Я тут пока покараулю. Я вижу, тетя Фруза, старая сука, уже примеряет мамкины вещи, – сказал Краснов. – Жаль, что пацаны в школе, так бы сами все перенесли.

– Ты не переживай, я все перенесу сама, – сказала Ленка и, осмотревшись, вернулась к подъезду.

Там, озираясь по сторонам, словно воровка, стояла тетя Фруза, которая прячась за сиреневый куст, уже полноправной хозяйкой шарила в чужих узлах. Она вытаскивала кофточки Светланы Владимировны и, прикинув себе на грудь, тут же на несколько секунд скрывалась в подъезде.

– Ты уже все отнесла? – удивилась тетя Фруза, выйдя из подъезда.

– А что, я вам помешала чужие вещи воровать? – спросила Леди, глядя с чувством сожаления и пренебрежения в глаза соседки Красновых.

– Ты что, шалава, мне такое говоришь! Мне пролетарке! Да я честнее всех в этом районе! Ко мне ЧК по вечерам не приходит! Сам околоточный меня уважает!

– Уважает за самогон, которым вы торгуете днем и ночью. Спекулянтка! – сказала Ленка с пренебрежением в голосе.

– А ты что сучка, видела? Ты видела, чтобы меня, честную гражданку Советского Союза в спекулянтстве обвинять, как дешевую НЭПманку? Да я в управление НКВД пойду, чтобы этого майора с его женкой, посадили на пятнадцать лет, как Ваньку «Шерстяного» с этим Сашкой Фирсановым. Пусть в Магадан едут золото мыть – шпиены сраные!

– Ах, тетя Фруза, тетя Фруза – знали бы вы… Леонида Петровича, уже два месяца как расстреляли, – тихо сказала Лена. – Не на кого вам больше жаловаться!

Тетя Фруза прикрыла ладонью рот, чтобы не заорать от ужаса. Выкатив из орбит глаза, она медленно– медленно стала сдавать назад, стараясь своим широким задом попасть в двери подъезда. От этакой новости ее начал бил озноб. Она представить себе не могла, что ее соседа больше нет в живых. Хоть и была эта тетка до глубины души стервозная и сквалыжная, но смерти она никогда никому не желала, в силу своей веры в Бога.

– Да как же это?! Как же это?! – с дрожью в голосе причитала она.

Ощутив задом дверной косяк, он присела в проеме на порог. – Да как же это может… – проговорила она. Заткнув рот ладонью, она, что было сил, закричала. Эта новость настолько поразила ее, что соседка Фруза не на шутку испугалась. Закрывшись в квартире, она упала на колени перед иконой и обратила к Господу свои раскаивания.

– Фруза, кофту сперла, – сказала Леночка, подойдя к Валерке.

– Да, я видел, как она по узлам шарилась… Бог ей судья! – сказал Краснов и, подхватив узлы, направился в дом к Елене.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

НУЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Октябрьский ветер гнал по городским улицам желтую листву, напоминая о том, что тепла уже ждать, не стоит. Краснов сидел на знаменитом бревне, рядом с футбольным полем, и закинув руку на плечо, обнимал Ленку. Отключившись, от произошедшего утром, он тупо смотрел в одну точку, стараясь осмыслить сложившуюся ситуацию. В его голове от разнообразия мыслей, казалось, что шевелился даже мозг.

Еще вчера он видел мать. Видел ее улыбку. Чувствовал ее запах. А сегодня—сегодня ее не было. Краснов не понимал, как и за что все эти напасти навалились на его семью. Почему его отец коммунист, майор РККА, так нелепо сгинул в застенках НКВД!? Чем насолил он этой власти, думал Валерка, и не мог найти ответ на этот вопрос.

Вопросы сыпались, словно из рога изобилия, и он не видел им конца. В эту горькую минуту Леночка, единственное близкое существо, которое разделила его одиночество и его горе. Но даже она не в силах была помочь его страданиям, которые тяжелым грузом опустилось в душу. Создавалось такое ощущение, что какая—то неведомая черная сила положила ему на грудь тяжелую и холодную гранитную плиту, под тяжестью которой, он задыхался, и чувствовал себя абсолютно разбитым.

– Слушай, Ленка, а давай мы к дяде Моне сходим! Этот старый еврей все знает. У него есть хорошие знакомые в НКВД. Может, быть, он сможет, что посоветовать? – сказал Валерка, ища малейшую зацепку, чтобы помочь матери. – Я больше так не могу. Надо что—то делать…

Лена прижималась к нему, стараясь теплом своего тела растопить лед холода, который каменной глыбой привалил его сердце.

– Пошли! Ты же знаешь, где он живет, – ответила Леди, держа Краснова под ручку.

Дорога была недолгой, и уже через десять минут, Валерка постучал в двери сапожной мастерской. Там еще горел свет, и было видно, как Моня, колдует над чьими– то сапогами. Через мгновение, послышался кашель сапожника, и шарканье тапочек по полу.

– Кого мне Бог принес, в столь поздний час? – спросил он, не открывая дверей.

– Дядя Моня, это я, Валерий Краснов, – сказал юноша, услышав голос.

– А, Валерочка! Это Ви? И что у вас, что опять лопнул мячик? – спросил Моня, лязгая засовами. – Проходите милейший, старый еврей Моня Блюм, всегда рад таким гостям! – залепетал он, сотрясая козлиной бородкой. – О, да вы, Валерочка, сегодня с барышней? Это что ваша девушка? Что привело вас в мою келью?

– У меня, дядя Моня, горе! Я пришел к вам за советом. Надеюсь, что вы, как человек мудрый и опытный, что—то мне подскажите или посоветуете, – сказал Валерка, и его глаза в один миг заблестели от выступивших в них слез. Краснов глубоко вздохнул, и, собрав в комок все силы, погасил приступ слабости.

– Обычно Моня Блюм сапоги да шкары тачает, и советов не дает. У нас же есть дом Советов может они, вам Валерочка, что и посоветуют? Ви, молодые люди, чай пить будете? – спросил Моня, ставя медный чайник на чугунную плиту.

– Холодно на улице, неплохо бы кипяточком погреться! – сказала Леди, присаживаясь невдалеке от печи, протягивая к раскаленной докрасна «буржуйке», озябшие руки.

– А вы, Валерочка, мне барышню—то свою представить забыли! Кто это такая? Не невеста ли, али какая подруга? – спросил, еврей, лукаво щурясь.

– Подруга! – ответил Валерка. – Просто подруга, и звать ее Леночка Лунева!

Ленка улыбнулась улыбкой Моны Лизы и, набравшись духа, сказала:

– Врет он, дядя Моня! Я его настоящая невеста! Мы с ним больше года встречаемся. Я думаю, что этого срока хватит, чтобы взять меня замуж?..

Моня также улыбнулся и, восхищаясь смелостью девушки, сказал:

– А вы душенька часом не дочка хирурга из красного креста Галины Луневой?

Ленка засмущалась и опустив глаза ответила:

– Да дядя Моня, Галина Алексеевна это моя мама…

– Я так и подумал, – сказал еврей. – Красивее вашей мамы в нашем Смоленске вряд ли есть еще женщины. Вы Леночка, очень похожи на свою маму. Вот, Валерочка, цените эту девушку. Мало того что у вас будет красавица теща, так она вам сама предложение сделала, а это дорого стоит! Смелая девчонка!

Краснов загорелся, словно красный фонарь. Его лицо от жара печки и от слов сказанных сапожником вспыхнуло и обдало жаром.

– Что же вас привело к нам, мои юные друзья!? – спросил он, закидывая очки на голову.

Валерка, слегка разомлев от тепла, исходившего от печи, снял с себя кожаную куртку и видавший виды отцовский летный шлем. Повесив его на спинку стула, он начал рассказ:

– Вы дядя Моня, совсем ничего не знаете? – спросил Валерка, делая удивленные глаза.

– А что, Моня Блюм должен все знать, что происходит в городе Смоленске? Я молодой человек сапожник, а не пророк Моисей! Если бы я знал, что будет завтра, я, наверное, был бы, этим святым Моисеем или даже самим Иисусом!

– Вы знаете, дядя Моня, а моего отца, расстреляли! – сказал Валерка, еле выдавливая из себя слова. – Маму вчера тоже чекисты арестовали. Я не знаю, что мне делать. Квартиру опечатали. Меня хотели в приют отправить, для детей врагов народа, в Ярцеве.

– Что вы, что вы, говорите, Валерочка! Этого не может быть! Я же знавал вашего батюшку Леонида Петровича! Это же честнейший, золотой человек! Редкостной порядочности мужчина! Я, честно скажу, Валерочка, я искренне скорблю вместе с вами. Моня Блюм, всем сердцем скорбит по вашей утрате! А матушку– то, за что ж арестовали эти сатрапы? – спросил дядя Моня, ничего не понимая.

– А за то, что она жена «немецкого шпиона»! – ответил Валерка, вытирая о брюки вспотевшие ладони.

– Вот – вот, я говорил вам, что придет тот час, когда немцы вернутся в Россию. Они никогда не смирятся с Версальским договором. Это все их, их происки! – сказал еврей, открыв крышку чайника.

– Причем тут немцы? – спросил Валерка, ничего не понимая.

– А притом! Валерочка, это они через свою агентуру шепчут товарищу Сталину на ухо, каких военных начальников надо сослать в лагеря, а каких расстрелять. Они к войне готовятся! Я точно знаю! Гитлер, мать его, ети…

– Да нет же! Мы же друзья! Да и товарищ Молотов заключил с ними договор о дружбе! Нет – этого не может быть! – возмутился Краснов, стараясь оттолкнуть от себя позицию старого еврея. – Я в это не верю!

– Верить, не верить, это дело ваше! – сказал Моня, и, достав три кружки, налил в них кипятка. Затем, бросив в них щепотку сушеной морковки с боярышником, подал этот «чай» гостям. Достав из ящика блюдце с колотым кусковым сахаром, он поставил его перед ними, и сказал:

– Пейте гости дорогие, чем богаты – тем и рады! Так что было дальше? – спросил Моня, вновь переходя к разговору.

Валерка начал рассказывать, как домой приходили чекисты. Как били отца, и увезли в тюрьму. Как через два месяца приходил паренек и приносил от отца письмо. Как вновь пришли чекисты, и уже арестовали мать. Иногда он срывался, и слезы горечи накатывали на глаза, но присутствие Ленки не давало выплеснуть свои эмоции сильнее и глубже, чем он мог себе позволить. Она, словно успокоительная таблетка одним взглядом возвращала его в нормальное состояние.

Сапожник, выслушав все, что рассказал Краснов, забил трубку хорошим табаком и, припалив в печи лучину, прикурил. Он, заткнув ее большим пальцем, несколько раз, словно корабельный боцман затянулся, чтобы раскурить, и когда табак разгорелся, Моня как—то задумчиво сказал:

– Я Валерочка, знаю одного большого начальника из НКВД. Его фамилия Фатеев. Я шью ему новые хромовые сапоги. Мне кажется, Валерочка, что он человек вполне порядочный – из крестьян, но в нем – в нем есть достоинство и какое– то благородство. Вы напишите ему письмо, только опиши все подробно без лишних эмоций и достаточно откровенно. Я положу это письмо ему в сапог, когда буду отдавать его. Когда Фатеев станет одевать, он найдет ваше послание и прочтет его. Это все, что я могу для вас сделать – Валерочка! – сказал мудрый еврей. Он открыл ящик стола, достал школьную тетрадь и чернильную ручку с чернильницей.

Валерка, вдохновленный идеей, сел за стол и несколько раз ладонью провел по листу, словно смахивал с нее пыль. Макнув в чернильницу перо, он в правом углу, вывел красивым каллиграфическим подчерком.

«Комиссару НКВД Фатееву. От Краснова Валерия Леонидовича. Заявление…»

Валерка, макая в чернильницу ручку, шкрябал ей, выводя буковки. Они, словно солдатики, выстраивались в шеренги. Шеренги в строй, неся в каждом слове, в каждом предложении все то, что нагорело на душе за все эти дни, недели и месеца. Он писал, кто был его отец, кто мать. Он писал, что отец не мог быть немецким шпионом по причине того, что он воевал в Испании за повстанцев в составе интернациональных сил, и даже был ранен. Писал и о том, каким уважением пользовался он на работе, и каков он был в семье.

Моня надел свои старенькие круглые очки и, взяв лист, исписанный аккуратным почерком Краснова, стал читать послание. Он кивал головой, сотрясал козлиной бородкой а когда дошел до того момента, когда Валерка выпрыгнул в окно на куст сирени, сапожник засмеялся.

– Что прямо так взял и выпрыгнул?

– Ну да, а что мне было делать, – ответил Краснов.

– И что не испугался высоты, – спросил сапожник, глядя на Валерку поверх очков.

– Испугался! Не боятся дядя Моня, только дураки. Срах —это не порок. Страх —это инстинкт самосохранения, – сказал Валерка.– Так говорил мой отец, а он знал точно что такое страх.

– Через пару дней, Валерочка, Фатеев должен будет забирать вот эти ботфорты. Вот тогда он и достанет это письмецо. А как прочтет его самолично – без своих замов, так может, что—нибудь предпримет? Будем надеяться, что он действительно порядочный мужчина.

– Дядя Моня правильно говорит, нужно попробовать все варианты… Может они, хоть мать твою отпустят, – сказала Ленка, веря в судьбоносность решений.

Ночь подкралась и накрыла весь город черным мраком. Лишь редкий, тускло горящий одинокий фонарь, еле—еле освещал дорогу. В такую темень, все прогулки по Смоленску было занятием очень рискованным. Реальность попасть в канализационный люк, открытый местной шпаной, и, сломать ноги, была как никогда вероятна. Еще была опасность нарваться на наглую компанию, которая ночами целыми бандами промышляли в спящем городе, выискивая богатеньких граждан, чтобы поживиться их сбережениями и золотыми украшениями.

В такое неуютное и холодное время даже милицейские патрули не старались проявлять рвение к службе, а отсиживались по опорным пунктам, убивая время игрой в домино или карты.

Валерка никого, страшась, шел темными городским улицам, словно ледокол, крошащий, ледяной морской покров, пробивая другим судам чистый коридор. Ленка держала его под ручку. Не успевая за широкими шагами Краснова, она была вынуждена почти бежать за ним, и иногда спотыкаясь.

– Куда ты так летишь, – спросила она Краснова. -Я разобью себе нос!

– Не бойся, я ведь тебя держу, – ответил Валерка.

Луневу стало овладевать странное ощущение. На ее глазах нежный и добрый мальчик Валера Краснов, буквально за одни сутки превратился в настоящего Валерия Леонидовича. С одной стороны такие метаморфозы ей нравились, а с другой стороны пугали и неприятно напрягали. Ей было страшно, что за событиями последних дней может последовать совсем иная реакция, которая отразится на их отношениях. Сейчас он вроде бы шел рядом, и даже внушал Луневой надежность и уверенность, но почему-то по ее ощущениям, он находился где-то совсем далеко, и Ленке было понятно его состояние.

– Ты чего молчишь, – спросила Лунева Валерку.

– Я думаю…

– А о чем ты думаешь?

– Я думаю о моем письме Фатееву. Стараюсь занять его позицию.

Лунева облегченно вздохнула, и, улыбнувшись, вкрадчиво сказала:

– Хочешь совет, – сказала она.

– Хочу, – ответил Краснов, – давай советуй.

– Я предлагаю дождаться ответа. Тебе Валера, сейчас не суждено просчитать реакцию Фатеева. Может быть он человек хороший, а может, окажется фанатичным чиновником. Что тогда? Ты же не будешь бегать всю жизнь?

– Ты что-то не так понимаешь. Я остался один. У меня отняли квартиру. Отца расстреляли, мать арестовали. Скажи мне Леночка, что мне делать? Мне надо закончить десятый класс, чтобы поступить в летную школу. Мне хочется кушать и не где жить.

– Это вопрос другой, – ответила Лунева. Пошли ко мне домой я тебя накормлю. Переночуешь у меня, а завтра, мы будем решать твои проблемы.

Ленка остановилась, и, испытывая чувство сострадания, крепко обняла Краснова. Она прикоснулась к его щеке своей щекой и испытала такое благоговейное чувство, что она не выдержала и поцеловала Валерку в губы. В этом поцелуе было все: и нежность ее девичьей души, и ее искреннее сострадание и желание близости. С этим чувством она уже не могла совладать. Вся ее природа, вся ее бабская сущность страстно желала его, и поэтому она искала любой повод, чтобы овладеть им всем – без остатка.

Дальше шли не спеша. Валерка уверенно вел ее через дворы, не просто сокращая путь к дому Луневой, а стараясь избегать освещенных мест. Краснов больше всего боялся за Ленку, которая доверилась ему и стала той частью его жизни, где они были связаны навсегда толстыми и невидимыми тросами любви. Для него Лунева была не просто объектом обожания и первой любви– она была той опорой, тем островом надежды, где его душа могла отдохнуть перед следующим рывком.

– Ты к нам зайдешь? – спросила Леночка, подходя ближе к своему дому. – Можешь сегодня остаться у меня? Я накормлю тебя. Мать сегодня на дежурстве и будет только утром…

– Прости! Я не могу подвергать тебя опасности. Ты ведь знаешь, что меня ищут. Я спинным мозгом чувствую, что дядя Жора где– то рядом. Он же, гад, не упустит возможности реабилитироваться перед начальством.

– Краснов, ты фантазер! Дядя Жора сейчас спит пьяный, и видит уже третий сон. Он уже с самого утра отоварился в «магазине» тети Фрузы. А к вечеру вообще будет невменяем. Без водки он уже не может жить, – сказала Ленка, стараясь склонить Валерку посетить ее дом.

Луневой не хотелось расставаться с Красновым. Ей в ту минуту хотелось тепла и любви, и той близости, которая уже была ей просто необходима. Перед глазами стояли те минуты, когда она чуть не отдалась Краснову, испытав в тот миг секунды телесного блаженства. Валерка был настолько нежен, и желаем, что она еле сдерживала свои чувства. Он целовал ее в губы, в грудь, трогал ее ноги, и все эти воспоминания вызывали в ее душе такой трепет, что ей хотелось прямо на улице среди этих жутких сараев выпрыгнуть из трусов. От этих воспоминаний, по спине Луневой бежали мурашки, и становилось так хорошо, как не было никогда раньше.

– Так может, зайдешь? Тебе же нужно что—то перекусить?

– Спасибо! Я не вправе рисковать тобой. Не хватало навести на тебя беду. У меня есть место, где я могу спокойно переночевать. Пойду к Синицыну, он приютит меня. Так что, можешь не волноваться. Я сейчас больше думаю не о том, как поесть, а о том письме, которое, написал Фатееву. Мне, кажется, что этот вариант должен сработать.…

Валерка обнял Ленку и крепко прижал ее к своей груди. Он, смотрел ей в глаза, нежно целуя в губы, не так как это делает влюбленный мужчина, а совсем иначе. Валерка, как бы давал ей понять, что сейчас не время проявлять «телячьи нежности», пока не предопределена его дальнейшая судьба.

Ленка, глубоко задышала. Она обняла Краснова, повиснув у него на шее. В ту минуту ей не хотелось отпускать его, но обстоятельства были против. Последний раз Лунева чмокнула Краснова в щечку и, напоследок улыбнувшись, помчалась домой, наполненная до краев счастьем. Какое—то время Валерка смотрел ей в след. Он стоял, слившись со стволом большого тополя, который рос, как раз напротив подъезда Луневой. Он видел, как Ленка дошла до двери, и открыла ее. Лучик света от лампочки, горящей в подъезде, скользнула через двор. Она обернулась, чтобы помахать Краснову, но в эту самую минуту из подъезда вынырнул участковый. Он резко схватил Луневу за воротник, и нагло втянул ее в парадную. Луч света погас.

Краснов, словно гепард в три прыжка подскочил к двери. Он замер, прислушиваясь, чтобы интуитивно определить, что там такое происходит. От напряжения Краснов слышал даже стук своего сердца. Все его мышцы напряглись, словно перед прыжком тигра. Он услышал, как дядя Жора, разогретый дозой самогона, производил допрос:

– Где твой хахаль, сучка? Я ведь знаю, он где– то рядом с тобой крутится! Я тебе зуб даю – я все равно его поймаю! – говорил пьяным голосом участковый.

– Я не знаю! После того, как он убежал, мы больше не виделись, – смело, как по– заученному, отвечала Лунева.

– Нет, ты врешь! Ты все врешь, шлюха! А может, ты хочешь с ним вместе загудеть на нары? – спросил участковый, делая акцент на угрозу.

– Вместе с ним пойду. Пойду даже на смерть, – сказала Лунева, как отрезала. и, Она оттолкнула от себя уполномоченного и спокойно пошла домой. – Я завтра на вас завтра жалобу накатаю, самому комиссару Фатееву.

Дядя Жора, не ожидавший такого отношения, опешил. Его глаза налились кровью, как у быка, но преследовать Луневу он не стал. В последнюю секунду, сработал инстинкт самосохранения. Милиционер выругался матом, и, напоследок крикнул вслед:

– Умоешься еще кровавыми слезами, шалава ты малолетняя!

В это время Краснов стоял за дверью. Он все слышал. Он крепко сжимал в руке кирпич, который подобрал рядом с домом. В душе Краснова Валерки бурлил настоящий вулкан гнева, который разрывал его душу, и сердце на мелкие части. Он не мог простить дяде Жоре такого хамского поведения.

Возбужденный легавый, торжествуя маленькую победу, вышел на улицу. Он она мгновение остановился возле подъезда, шаря по карманам в поисках папирос.

– Вот же сучка, малолетняя, – сказал он сам себе под нос.– Я завтра ей устрою допрос с пристрастием…

Краснов стоял за дверью, и слышал все, что сам себе под нос говорил пьяный уполномоченный. Не было у него сейчас к дяде Жоре ни жалости, ни страха перед возможным наказанием. Не вкладывая в удар огромной силы, он стукнул его кирпичом по фуражке. Этого удара вполне было достаточно, чтобы отправить дядю Жору в длительный нокдаун.

Искры брызнули из глаз милиционера, словно из—под наждачного камня.

Дядя Жора, оглушенный тяжелым предметом, инстинктивно схватился, за голову, и рухнул в черную «бездонную яму» беспамятства, рожей в грязь. Сколько пробыл он без сознания, уполномоченный не помнил. Очнулся милиционер от головной боли и жуткого холода, который пронизал все его тело. Его зубы стучали – то ли от адской боли, которая моментально отрезвила его, то ли от холода, который пробрался под исподнее белье. Потрогав затылок, участковый обнаружил огромную шишку, которая выпирала из– под его жиденьких волос.

– Ой, бляха муха… как же мне больно! Это же кто меня так оприходовал? – сказал он вслух. Он потянулся к кобуре, где лежал «наган», но, она была пуста. Ужас за потерю личного оружия, еще больше ошеломил участкового. Он знал, что уже завтра начнется служебное расследование, и уже завтра за пропажу табельного оружия, ему грозит увольнение из органов. Гематома и шишка на голове, могли стать той индульгенцией, которая помогла бы выкрутиться из этого положения.

Участковый, схватив в руки мятую фуражку со следами кирпичной пыли, и симулируя нападение, с сотрясением мозга, побрел в сторону Красного креста, благо до которого, было чуть больше двухсот метров.

Мысли путались. Жуткая головная боль не давала полноценно оценить сложившуюся обстановку, но он продолжал идти, стараясь в мозге выстроить логическую цепь.

– «Краснова работа»! – подумал он.

Чувства горечи, обиды и ненависти к Краснову, с новой силой закипели в его груди. Ему захотелось самолично найти, и, поймать этого щенка, чтобы сделать с ним нечто такое, что даже смерть показалась бы ему небесной благодатью, избавления от физических страданий.

– Вот же гаденыш! Поймаю суку– убью! – крикнул он на всю Кронштадтскую, и эхо отразилось от домов. – Я тебя скоро поймаю! – вновь заорал он, махая своим огромным кулаком.

Откуда дядя Жора, мог знать, что потеря табельного револьвера обернется ему не просто скандалом, но и увольнением из органов, с последующим арестом. Все его страсти по новой трехкомнатной квартире семьи майора Краснова, так и останутся несбыточной мечтой.